Текст книги "Самая простая вещь на свете (сборник)"

В палате, наскоро переодевшись, она попрощалась с больными и двинулась в обратный путь.

«Ладно, – продолжала размышлять она, – в конце концов, я в таком тупике, что появление Светки можно считать спасительным чудом. Поеду, послушаю, что она скажет. Вид у нее такой, как будто она моей судьбой уже распорядилась».

– О боже, что это на тебе надето?! – воскликнула Света, когда Марина вошла в вестибюль.

– Ты что, не знаешь, я же под машину попала. А здесь одежду стирать и ремонтировать некому, – обиделась Марина.

– Ну, ничего, – ободрила ее Света, – это дело поправимое, главное, кости целы. Пошли.

Света привезла Марину к себе в похожую на выставочный салон квартиру. Белые кожаные диваны, красные занавески, и все какой-то нечеловеческой чистоты. На кухне гремела посуда.

– У тебя кто-то есть? – спросила Марина, робея от такого блеска.

– Да, это Дуся, обед готовит, – объяснила Света совершенно будничным тоном, как будто домработница, которая готовит обед, – дело само собой разумеющееся. – Скоро есть будем! – Она достала из шкафа полотенце и халат: – Ты давай-ка в ванну ныряй, а я пока подумаю, что на тебя надеть. У тебя обувь какого размера?

– Тридцать девятого.

– Отлично! Значит, подойдет.

Марина пошла в ванную. Подивилась белизне кафеля, красоте сантехники. Вспомнила печальную участь своего унитаза и раковины и стала раздеваться. Когда она опустилась в горячую, душистую воду, ей показалось, что тело вот-вот растворится от блаженства.

«Боже мой, как хорошо», – подумала она и закрыла глаза.

Обед был накрыт в солнечной комнате с большим окном. Прислуживала домработница Дуся, домовитая толстая тетка. Марина сидела за столом, закутавшись в мягкий халат, с полотенцем на голове, завернутым тюрбаном, и пыталась осознать причину своего присутствия в этой кинематографической действительности.

Дуся поставила на стол салат.

– Давайте-ка салатика, – по-матерински сказала она, – а я пока супчик подогрею.

Света разложила на коленях белоснежную льняную салфетку.

– Ешь, Усик, не стесняйся, – сказала она, накладывая Марине полную тарелку салата, – тебе нужно сил набираться, а то вон на кого похожа стала, страшно смотреть.

– Страшно – не смотри, – огрызнулась Марина.

– Слушай, Усик, а ведь ты совершенно не изменилась. Тебе что ни скажи, сразу в бутылку лезешь.

– Да и ты все та же – совершенно не думаешь, что говоришь.

Света засмеялась. Марина тоже растянула губы в тугую улыбку.

– Что делать-то собираешься? – уже серьезно спросила Света.

– Хороший вопрос. Только ответить тебе на него я не могу.

– Почему?

– Потому что положение у меня совершенно безвыходное. Денег нет, сил, как видишь, тоже нет. Даже домой не могу вернуться – в квартире голые стены, и бабаи навестить могут, а с ними шутки плохи. Убьют.

– Кто такие бабаи?

– Да узбеки, у которых я работала.

– Неужели так серьезно?

– А ты как думала? Это тебе не Германия.

Дуся принесла суп. Горячий, с пампушечками.

– Райская у тебя жизнь, – позавидовала Марина и откусила от теплой булочки, – ничего-то ты этого не знаешь.

– Ну почему же не знаю. Я тоже новости смотрю, газеты читаю.

– Новости, газеты! – зло передразнила Марина и бросила булку на стол. – Ты хоть людей не смеши. Про мою жизнь не в газетах, а в романах писать надо. Не могу я больше, понимаешь! Осточертело мне все!

– Подожди, Марин, не отчаивайся. Чего-нибудь придумаем.

– Что ты можешь придумать?! Ты даже понять не можешь, что здесь происходит, в этой проклятой стране. Люди – звери. Все друг друга ненавидят, нищета и зависть со всех сторон!

– Марин, только не надо обобщать. Среди моих знакомых нет никакой нищеты, и зависти тоже нет.

– Ах, и ты считаешь, что ты со своими знакомыми – преобладающее большинство и что тебе жизнь в этом городе понятна? Встанешь утром, тебе кофе в постель подадут, ванну примешь душистую, а дальше – в машину и к знакомым. А у них тоже домработницы и мирные беседы за праздничным столом! – Марина нервничала, нос у нее покраснел, глаза сверкали зло и непримиримо. – А ты в метро спустись, – ехидно предложила она.

В комнату вошла Дуся, держа в руках блюдо с жареной курицей.

– Посмотри, какие там рожи ездят, – продолжала Марина. – У них же у всех маниакально-депрессивный психоз! – Марина взглянула на Дусю, тем самым призывая ее в свидетели.

Дуся одобрительно молчала.

– Им всем надо велеть паранджу надеть, чтобы не заражали своим безумием!

– Дусенька, оставьте курицу, пожалуйста, и идите, – попросила Света.

Дуся недовольно поставила блюдо на стол: в ней шевельнулась классовая гордость.

– Верно ваша подруга говорит, – проворчала она, направляясь к выходу, – ездють тут всякие.

– Слушай, мать, у меня к тебе дело есть, – заговорила Света.

– Это ясно, а то стала бы ты меня без дела в ванной купать, – Марина взяла с блюда куриную ногу.

– Хватит глупости говорить и изображать из себя класс голодных и рабов, – рассердилась Света. – Тебя никто не заставлял выходить замуж за этого дворника, на работу в кабак тоже никто не гнал. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. И нечего весь мир обвинять в собственных неудачах.

Марина положила куриную ногу на тарелку нетронутой.

– Знаешь что, я, пожалуй, пойду, – сказала она и решительно поднялась с места.

– Ну, иди, иди, – согласилась Света и принялась за еду с обидным спокойствием.

– Где моя одежда? – сверкнула глазами Марина.

– В помойке.

– Как в помойке, а в чем же я домой пойду? – растерялась Марина.

– Куда? Домой? А что ты там делать собираешься? На полу лежать, а в туалет к соседям бегать? У тебя даже на трамвай денег нет.

– Да, ты права… – как-то сразу согласилась Марина и поникла головой.

– Ты давай-ка сядь, ешь и слушай, что тебе умные люди говорят.

Марина безвольно опустилась на стул, посмотрела, как ловко управляется Света с ножом и вилкой.

– А мы по-простому, по-нашему, – она взяла курицу рукой. – Ну, давай выкладывай свое дело, – спокойно сказала она. – Я заранее на все согласна, лишь бы из этой ямы выбраться.

– Ты в Германию поехать хочешь? – коротко спросила Света.

Марина поднесла ко рту куриную ногу и так и застыла с открытым ртом.

– Рот закрой. Скажи что-нибудь вразумительное, – засмеялась Света.

Марина глотнула:

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас все объясню. Понимаешь, мне няня нужна для ребенка. Я могу тебе приглашение сделать на три месяца.

– А ты уверена, что меня выпустят?

– Да кому ты здесь нужна? Сейчас же новые времена – перестройка. В общем, не волнуйся, я уже не в первый раз это делаю. Условия такие: все расходы по поездке я беру на себя. Ты живешь у меня на всем готовом, за ребенком присматриваешь и по хозяйству помогаешь, плюс четыреста марок в месяц. Годится?

– Свет, ты не шутишь? – не верила своим ушам Марина.

– Да какие уж тут шутки. Твоя предшественница замуж вышла, и я одна осталась, без помощи. Только мне это быстро нужно. В ОВИРе у меня знакомые есть. Я тебя в два счета оформлю. Приедешь, поживешь, а там, глядишь, и тебе жениха подыщем.

– Какого еще жениха?

– Обыкновенного, немецкого. Хочешь?

– Ты так говоришь, как будто у вас там женихи под ногами валяются.

– Ну, под ногами, может, и не валяются, а вот в газетку объявление дадим – отбоя не будет. Там русские невесты нынче в цене.

– Ты серьезно, что ли?

– Конечно, серьезно. Ты думаешь, почему моя домработница соскочила?

– Почему?

– У нас с ней договоренность была – я ей жениха помогаю найти, а она по-честному работает до конца срока.

– Ну и как? Отработала?

– Какой там! Как только один ей предложение сделал, в тот же день пожитки собрала, и только мы ее и видели.

– Вот сволочь! – возмутилась Марина.

– А ты знаешь, я не жалею. Мне с ней тяжело было. Она человек с социальными комплексами. В Москве в театральных кассах работала. Она в этом культурном заведении такие дела проворачивала! Спекулянтка первого разряда. Благодаря этой околотеатральной возне почему-то возомнила себя сверхкультурным человеком. Так и говорила – мы интеллигентные люди. Свое положение в моем доме она считала до крайности унизительным и за это меня ненавидела. Еще бы! Не царское это дело чужих младенцев нянчить и полы подтирать.

– А она симпатичная?

– В каком смысле?

– Ну, в смысле красивая?

– Как тебе сказать… Крокодил, да еще пятидесятилетний. Знаешь, типаж директрисы овощного магазина: со всех сторон живот здоровенный, как ни поверни, и жир такой крепкий, ядреный. Выражение лица, как у индюка, глазки маленькие, нос красный – ну, в общем, понятно, да?

– А как же она так быстро замуж вышла, такая красавица?

– Да повезло ей. Мы объявление в газету дали. Ответов пришла уйма. А Маргарита, ее так зовут, по-иностранному не очень. Кроме Hände hoch[1]1
  Руки вверх (нем.)


[Закрыть] и nicht schiessen[2]2
  Не стрелять (нем.).


[Закрыть], ни одного слова сказать не может, а эти выражения, как ты понимаешь, для знакомства с женихами не совсем подходят. Пришлось с ней на свидания бегать.

– Ну?.. – Марина слушала с подобострастным вниманием, как человек, который хочет понравиться рассказчику.

– Вот тебе и ну. Встречаемся со всякими старичками, один другого краше. Я говорю, она улыбается. И вот однажды – очередное свидание. Я ему по-немецки: «Здравствуйте, очень приятно, познакомьтесь, пожалуйста, – Маргарита». А он мне по-русски с украинским акцентом: «Ты, – говорит, – иди, иди, мы сами тут разберемся». Маргарита от радости ему прямо на шею бросилась. Так непосредственно получилось, по-девичьи. Ну, мужик от такого обращения обмяк и на третий день ей предложение сделал.

– А дальше что?

– А дальше сыграли свадьбу. Про меня она в ту же минуту думать забыла. Вещи собрала и, не прощаясь, съехала. Проходит около полугода. Вдруг объявляется, красавица, и прямо с порога заявляет, что я у нее самый близкий человек на свете и идти ей больше не к кому. Ну, думаю, видно, дела у нее плохи, раз такие объяснения в ход пошли. В общем, слово за слово, выясняется, что муж у нее – бывший гестаповец. На Украине полицаем работал, а в конце войны вместе с немцами ушел. Видно, очень ценный кадр был, раз они его с собой прихватили. Так вот, гестаповец этот во время медового месяца вел себя вполне прилично. У них даже что-то вроде страсти приключилось. Маргарита говорила, что он ее сексуально совершенно потряс. И это в шестьдесят пять лет, представляешь? Потом медовый месяц кончился, и он запил. А в пьяном виде оказался совершенно невменяемым. Видно, тосковал по своему военному прошлому и все искал, кого бы прибить. А тут Маргарита подвернулась. За неимением другого врага он начал ее поколачивать. Она ему говорит: «Будешь так себя вести, я пойду в полицию и расскажу, кем ты был во время войны». А он только ржет. «Я, – говорит, – за это от немецких властей повышенную пенсию получаю, как ветеран».

Тут уж Маргарита струхнула. Жаловаться, стало быть, некуда. Живет и терпит, как в концлагере. И вот она ко мне за советом прибежала. Сидит, трясется, как зачумленная. Стала мне синяки показывать. Жуть такая. Я ее в машину посадила – и в полицию. Заявку у нас приняли, мужа вызвали. Сделали ему серьезное внушение и отпустили. После этого случая Маргарита опять надолго пропала. Ну, думаю, не появляется – значит, все хорошо. Где-то через два месяца звонит посреди ночи. Рыдает, просит о встрече.

«Приезжай, – говорю, – что же с тобой делать».

Появляется. Я ее не узнала: исхудала до костей, лицо опухшее, глаза красные, навыкате. Мне даже страшно стало.

«Что с тобой?» – спрашиваю.

А она говорит:

«Задушил меня, фашист проклятый».

«Как это так – задушил?»

«А вот так, – говорит, – ночью подкрался, когда я спала, подушку мне на голову, и сам как навалится. Потом видит – я не дышу и дергаться перестала. Тогда он меня бросил и спать пошел – пьяный. Он-то думал, что я умерла, а я, видишь, очухалась и сразу к тебе».

Я ее опять в полицию повезла, по дороге говорю:

«А я-то думала, у тебя все в порядке».

«Какой там в порядке! Он после нашего похода в полицию совсем озверел. Телефон с корнем вырвал, дверь на замок, пьет запоем, меня из квартиры не выпускает. У нас иногда по три дня еды не было».

Я ей говорю:

«Так ты бы в окно на помощь позвала!»

Маргарита глаза вытаращила, ладонью рот закрывает.

«Что ты, – шепчет, – что ты! – и по сторонам озирается, как безумная. – Он нож под подушку положил, говорит – рыпнешься, вообще зарежу».

Вот так Маргарита замуж сходила.

– А дальше-то что было? – спросила Марина, испуганно выглядывая из сигаретного облака, как леший из болота.

– А дальше ее мужа в психушку упрятали пожизненно, а она теперь гестаповскую пенсию получает и живет себе припеваючи. В общем, справедливость восторжествовала. Дусенька, кофейку нам, пожалуйста, сделайте! – крикнула Света.

– Готов уже, – недовольно откликнулась Дуся, – сейчас принесу.

– Так, значит, все-таки стоило помучиться, – сделала вывод Марина.

– Марин, ты чего, она же чудом жива осталась!

– Ну и что. Если хочешь знать, то, что я в Москве до сих пор жива, тоже можно считать чудом. Так что давай, оформляй документы.

– Когда?

– Да хоть сейчас.

Света стояла у окна и смотрела на ночную Москву, слегка притихшую, но живую. С ее седьмого этажа открывалась широкая панорама. Вдалеке огни трех вокзалов, и даже ночью видны остроконечные башенки на матовом небе. Справа Елоховская церковь парит золотыми куполами в вечности. Машины режут тишину моторами, и огни, огни до самого горизонта. Света любила Москву. Это был ее город. Он был ей близок и понятен, как человек, с которым бок о бок прожито тридцать лет. Здесь осталось все самое важное: детские воспоминания, первый запах зимы, поднимающийся от холодной земли в сквере на исходе октября, веселая кутерьма вокруг сеток с арбузами, заснеженный двор с одинокими фонарями на морозе или февраль с бешеным ветром и вьюгами, которые уже прижимает, прижимает к земле весенняя влага, и крик наглых ворон, разжиревших на московских помойках… Все это, хорошее и плохое, было частью ее самой. И только здесь – в Москве – ее заграничная жизнь становилась значительной и интересной, как выходной наряд, который интересен, только когда есть достойный повод его надеть.

«Как хорошо все было тогда, после выпускного вечера, – думала Светлана. – Какой прозрачной и ясной казалась жизнь. Вот школа, вот друзья, вот папа, который может все, а вот она, Светлана, дочка дипломата. И перспектива уже определена – жених, иняз, работа за границей. И вдруг цепочка оборвалась. То есть все осталось на месте, только папы не стало. Он умер от инфаркта на рабочем месте в сорок пять лет. И вся башенка, которую он успел построить, накренилась, покачалась-покачалась на одной ножке и рухнула, похоронив под своими обломками все надежды на легкую жизнь». Сначала исчез мидовский жених, видимо, отправился на поиски невесты с папой. Мама, которая нигде никогда не работала, оказалась ни к чему не способной и от растерянности впала в какое-то полудетское состояние. Свете пришлось брать все в свои руки. Она была тогда на втором курсе. Продали дачу. Денег хватило до конца института, а дальше нависла угроза нищеты, страшной и до сих пор незнакомой. Света меняла одну работу на другую, но заработанных денег хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. Промучившись таким образом пару лет, она наконец устроилась переводчицей на выставку. И началась совсем другая жизнь, полная приключений и опасностей. Встречи с иностранцами, столкновения с Комитетом госбезопасности, заметание следов. Русские мужчины казались ей уже совершенно непривлекательными. Она, как и большинство ее коллег, хотела замуж за иностранца. Шло время, женихи появлялись – красивые, гладкие, самоуверенные, благоухающие дорогой, незнакомой жизнью. Приглашали в рестораны, делали подарки, страстно влюблялись и со слезами на глазах уезжали домой, к женам. Светлане шел тридцатый год, она заскучала. Грустные перспективы затуманили ее красивую головку. Ждать больше нечего, решила она. И тут, как это часто бывает, на смену отошедшей надежде пришла удача.

Светлана шла по улице Горького, стоял март. Весна бушевала вовсю, срывая с крыш сосульки и растапливая снег в серую хлябь под ногами, она безобразничала на московских улицах, заражая людей безудержными желаниями и беспричинным оптимизмом. Света с восторгом месила жидкий снег и, расстегнув дубленку, дышала так глубоко, как будто хотела вобрать весну в себя, всю, без остатка. Она шла от Пушкинской площади вниз, к «Интуристу», и вдруг увидела на углу у телеграфа высокого господина в легком плаще и меховой ушанке на голове. Так мог одеться только иностранец, имеющий смутное представление о погодных условиях в Москве. Мужчина нервничал. Он поминутно смотрел на часы и беспокойно озирался по сторонам.

Света остановилась. «Вот стоит мой муж», – подумала она и поразилась этой внезапной мысли.

Незнакомец тоже взглянул на девушку. Сначала коротко, а потом, как бы опомнившись, уставился на нее в упор и даже задержал дыхание от восторга. И тут как будто сама судьба взяла Свету за руку и подвела к владельцу меховой шапки.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросила она по-английски.

Иностранец продохнул и просиял восторженной детской улыбкой.

– Мне вас сам бог послал! – воскликнул он. – Я уже сорок минут дожидаюсь моего шофера, он куда-то пропал вместе с машиной. Я впервые в Москве и совершенно не знаю, что мне теперь делать. Кстати, меня зовут Штерн, Даниель Штерн, – он поспешно сдернул с руки толстую перчатку и протянул Свете руку.

Рукопожатие подействовало на Свету, как прохладный компресс, приложенный к воспаленной голове. Она сразу успокоилась. Ей не нужно было думать, как себя вести, все было абсолютно ясно, и искать ей больше никого не нужно. Ее мечта, так долго убегавшая от нее в московских переулках, столько лет казавшаяся несбыточной, внезапно взглянула из-за угла и встала рядом. Оставалось только ждать.

Света ждала недолго. Уже на третий день знакомства Даниель, замирая от страха, спросил:

– Ты хочешь поехать со мной в Германию?

– С удовольствием, но ты же знаешь, в нашей стране это невозможно, – наивно возразила Света.

– А если нам пожениться? – Голос Даниеля дрогнул.

– Ты делаешь мне предложение? – засмеялась Света и обвила его шею руками.

– Я люблю тебя, я хочу прожить с тобой всю жизнь, – заторопился Даниель, как бы боясь спугнуть свое счастье. – Умоляю, не мучай меня, скажи да! – Он опустил руку в карман и вытащил оттуда крохотную коробочку. – Вот – это тебе! – Он приоткрыл крышечку. На синем бархате сиял огромный бриллиант в тонкой золотой оправе.

Света ахнула и протянула руку.

– Ты мне еще не сказала «да», – шутливо возразил Даниель и спрятал коробочку с кольцом за спину.

– Да, да, да, – счастливо засмеялась Света и захлопала в ладоши.

Это была любовь без взлетов и отчаяния – спокойное деловое чувство. Сильное и крепкое. Первый кирпичик в здании семейной жизни. К осени они поженились, а зимой она уехала в Германию.

Немецкая зима встретила Светлану теплым южным бризом и запахом весны, вяло напоминающим московский март. Никакого буйства в виде снегопадов и метелей здесь не было. Все тихо и пристойно. Тихий климат, тихие маленькие города, украшенные, как елка в Рождество, игрушечными домиками с розовой черепицей, готические соборы, улицы без людей – тишина, мертвая тишина.

Из родного московского безобразия Света, как в вату, рухнула в эту вялую действительность. Ей казалось, что она спит тяжелым сном, полным неприятных чужих сновидений. Она часами бродила по городу в поисках воспоминаний, оглядывалась по сторонам в надежде кого-то встретить, вдыхала запахи, пытаясь вызвать ассоциации. Но город не откликался. Он был стерилен, как стакан, с которого стерли отпечатки пальцев. Света напоминала себе курицу, которой отрубили голову, а туловище все еще бежит, подчиняясь не успевшему осознать смерть инстинкту. Она не страдала. Ее тело тоже как бы бежало дальше. Оно разъезжало на дорогих автомобилях, бродило по богатому дому, отдыхало на дорогих курортах, но душа была отсечена и заброшена далеко-далеко, в московское безумие. Течение времени Света отсчитывала не по временам года, а по поездкам в Москву, частым и затяжным.

В Москве она вспоминала себя, сердце начинало биться в приятном учащенном ритме, и появлялось радостное ощущение, как будто она вернулась навсегда. Но время, как бы много его ни было, быстро заканчивалось, и неумолимо приближался отъезд. Света оправдывала необходимость возвращения завистливыми взглядами подруг, восторженным преклонением знакомых перед ее заграничной жизнью, но главной причиной был, конечно же, Даниель. Он терпел все, он любил ее, он ждал.

Когда родилась дочка Машенька, жизнь вдруг засверкала и заискрилась. Вся ее любовь и чувственность бурным водопадом изверглись на ребенка. Но это внутреннее ликование кипело и бурлило в отдельном отсеке ее души и никак не соприкасалось с окружающей ватной действительностью.

Как только в России разрешили выезд за границу, Света пригласила няню. Ей нужна была не помощь, ей нужен был мостик, перекинутый через три тысячи километров к дому, и она надеялась, что этим мостиком послужит женщина из Москвы. Приехала Маргарита, озлобленная и чужая. Она открыто страдала от чужого благополучия и делала Светину жизнь совсем невыносимой. И вот теперь Света, как ей казалось, нашла средство от тоски – Усик. Пусть это не самый близкий человек на свете, зато у них общее детство, а значит, общие воспоминания.

Когда они были маленькими и ходили в начальную школу, Марина с восторгом принимала ее, Светино, превосходство. Их отношения складывались по принципу служанки и госпожи. Света была хорошей госпожой, она взяла под свою царственную защиту маленькую, невзрачную Марину, и та многие годы не могла опомниться от радости, что обрела столь высокое покровительство.

В старших классах Маринино отношение к ситуации круто изменилось. Она больше не хотела играть эту унизительную роль и начала огрызаться. Но Света, как это часто бывает с людьми самодовольными, ничего не замечала и продолжала испытывать к Марине самые нежные чувства, замешенные на пренебрежительной жалости. Этим детским чувством к школьной подруге она и руководствовалась, принимая решение пригласить Марину в няни, при этом совершенно позабыв о ссоре, случившейся на выпускном вечере, и о четырнадцати годах жизни, разделявших их.