Текст книги "В самый темный час. Как рождается жестокость?"

Методы социальных наук и изучение концентрационных лагерей1818
  Опубликовано в: Jewish Social Studies, 1950.


[Закрыть]

Каждая наука неизбежно основывается на немногих невыраженных, элементарных и аксиоматических допущениях, которые обнаруживают себя лишь при столкновении с совершенно неожиданными явлениями, непостижимыми в ее прежних категориальных рамках. Социальные науки и методы, развитые ими в течение прошедших ста лет, не являются исключениями из этого правила. В данной работе утверждается, что институт концентрационных лагерей и лагерей смерти, то есть социальные условия в них, а также их функции при тоталитарных режимах в рамках их аппаратов террора, вполне могут стать тем неожиданным феноменом, тем камнем преткновения на пути к должному пониманию современной политики и общества, который вынудит обществоведов и историков пересмотреть прежде не подвергавшиеся сомнению фундаментальные представления относительно хода мировых событий и человеческого поведения.

За обычными трудностями изучения темы, в которой само перечисление фактов звучит как нечто «неумеренное и ненадежное» и о которой от первого лица писали люди, «никогда не сумевшие полностью» убедить «себя, что все это реально, происходит на самом деле, а не всего лишь кошмар», скрывается более серьезное недоумение: в рамках суждений здравого смысла ни сам институт, ни то, что происходило внутри его надежно охраняемых ограждений, ни его политическая роль не объяснимы. Если исходить из того, что большинство наших действий имеют утилитарный характер и что наши злодеяния берут начало в некотором «преувеличении» личной выгоды, мы вынуждены заключить, что этот конкретный институт тоталитаризма недоступен человеческому пониманию. Если же, с другой стороны, отвлечься от любых норм, которых мы обычно придерживаемся, и рассматривать исключительно фантазмы идеологических утверждений расизма в их логической чистоте, то нацистская политика истребления оказывается более чем осмысленной. За ее ужасами стоит та же жесткая логика, что характерна для некоторых систем паранойяльного мышления, где после того, как принята первая безумная посылка, все остальное вытекает из нее с абсолютной необходимостью. Безумие таких систем явно заключается не только в их исходной посылке, но и в том, что за ней следует, невзирая на все факты и невзирая на реальность, которая учит нас, что все, что мы делаем, мы не можем осуществить с абсолютным совершенством. Иными словами, не только неутилитарный характер самих лагерей – бессмысленность «наказания» совершенно невинных людей, неспособность поддерживать узников в состоянии, пригодном для выполнения полезной работы, избыточность запугивания совершенно подавленного населения – придает им их отличительные и тревожные черты. Существенной оказывается их антиутилитарная функция, тот факт, что даже крайне критические ситуации в ходе военных действий не могли оказывать влияние на эту «демографическую политику». Нацисты как будто бы были убеждены, что поддерживать работу фабрик смерти было важнее, чем выиграть войну1919
  Геббельс свидетельствует в своем дневнике за март 1943 г.: «Фюрер счастлив… что евреи эвакуированы из Берлина. Он правильно говорит, что война сделала для нас возможным решение целой серии проблем, которые никогда не были бы решены в нормальное время. Евреи, несомненно, будут проигравшими в этой войне, что бы ни произошло» (The Goebbels Diaries 1942–1943, edited by Louis P. Lochner, New York, 1948, 314).


[Закрыть].

В этом контексте эпитет «беспрецедентный»0 в приложении к тоталитарному террору приобретает особое значение. Путь к тотальному господству ведет через множество промежуточных стадий, которые относительно нормальны и вполне доступны для понимания. Далеко не беспрецедентным является ведение агрессивной войны; вырезание вражеского населения или даже тех, кого считают враждебным народом, выглядит повседневным делом в кровавых хрониках истории; истребление коренного населения в процессе колонизации и создания новых поселений происходило в Америке, Австралии и Африке; рабство является одним из древнейших институтов человечества, и массы рабов, используемых государством для выполнения общественных работ, были одной из основ Римской империи. Даже притязания на мировое господство, хорошо известные из истории политических мечтаний, не являются монополией тоталитарных правительств и по-прежнему могут быть объяснены фантастически гипертрофированной жаждой власти. Все эти аспекты тоталитарного правления, какими бы отвратительными и преступными они ни были, имеют одну общую черту, которая отделяет их от рассматриваемого нами феномена: в отличие от концентрационных лагерей, они имеют определенную цель и выгодны правителям примерно так, как обычное ограбление выгодно грабителю. Мотивы ясны и средства достижения цели утилитарны в общепринятом понимании слова. Необычайная трудность, с которой мы сталкиваемся, пытаясь понять институт концентрационного лагеря и найти ему место в истории человечества, состоит в отсутствии таких утилитарных критериев, отсутствии, которое больше, чем что бы то ни было, ответственно за странную атмосферу нереальности, окружающую этот институт и все с ним связанное.

Чтобы яснее понять различие между доступным и недоступным пониманию, то есть между теми данными, которые соответствуют нашим общепринятым исследовательским методам, и теми, которые взрывают всю их систему координат, полезно вспомнить различные стадии развертывания нацистского антисемитизма с момента прихода Гитлера к власти в 1933 г. и до создания фабрик смерти в разгар войны. Антисемитизм сам по себе имеет долгую и кровавую историю, и тот факт, что фабрики смерти питались в основном еврейским «материалом», несколько затемняет уникальность этой «операции». Более того, нацистский антисемитизм продемонстрировал почти поразительное отсутствие оригинальности; он не содержал ни одного элемента – ни в идеологическом выражении, ни в пропагандистском применении, – происхождение которого нельзя было бы проследить до более ранних движений и который уже не стал бы клише в литературе, исполненной ненависти к евреям, еще до возникновения самого нацизма. Антиеврейское законодательство в гитлеровской Германии 1930-х гг., достигшее кульминации в принятии Нюренбергских законов в 1935 г., было новым с точки зрения событий XIX–XX вв.; однако оно не было новым ни в качестве общепризнанной цели антисемитских партий во всей Европе, ни в плане более ранней истории евреев. Безжалостное вытеснение евреев из экономики Германии между 1936 и 1938 г. и погромы в ноябре 1938 г. по-прежнему оставались в рамках того, что можно было ожидать при захвате антисемитской партией монополии на власть в европейской стране. Следующий шаг, создание гетто в Восточной Европе и сосредоточение в них всех евреев в первые годы войны, вряд ли мог удивить внимательного наблюдателя. Все это казалось омерзительным и преступным, но полностью рациональным. Антиеврейское законодательство в Германии, нацеленное на удовлетворение народных требований, изгнание евреев из «переполненных» профессий, по всей видимости, должно было освободить место для страдающего от серьезной безработицы поколения интеллектуалов; принудительная эмиграция, со всеми сопутствующими элементами обыкновенного грабежа после 1938 г. осуществлялась с расчетом на распространение антисемитизма по всему миру, как откровенно указывалось в меморандуме германского министерства иностранных дел всем должностным лицам за рубежом2020
  Циркулярное письмо за январь 1939 г. министерства иностранных дел всем германским государственным органам за рубежом констатировало: «отправки в эмиграцию всего лишь около 100000 евреев уже оказалось достаточно для того, чтобы пробудить во многих странах интерес, если не понимание еврейской опасности. Можно предполагать, что еврейский вопрос разрастется до проблемы международной политики, когда будет перемещено большое число евреев из Германии, Польши и Румынии…»


[Закрыть]; сосредоточение евреев в восточноевропейских гетто с последующим распределением их имущества среди местного населения казалось блестящей политической уловкой, позволявшей привлечь на свою сторону крупные антисемитские сегменты в восточноевропейских народах, предложить им утешение за потерю политической независимости и запугать примером народа, пострадавшего гораздо сильнее. В дополнение к этим мерам во время войны можно было бы ожидать голодного рациона с одной стороны и принудительного труда – с другой; в случае победы все эти меры представлялись бы подготовкой к объявленному проекту создания еврейской резервации на Мадагаскаре2121
  Этот проект пропагандировался нацистами в начале войны. Альфред Розенберг в своей речи 15 января 1939 г. объявил, что нацисты потребуют того, чтобы «те люди, которые дружественно настроены к евреям, прежде всего западные демократии, у которых так много пространства… выделили для евреев территорию за пределами Палестины, конечно, для того, чтобы создать еврейскую резервацию, а не еврейское государство». Nazi Conspiracy, VI, 93.


[Закрыть]. На самом деле, таких мер (а не фабрик смерти) ожидали не только внешний мир и сам еврейский народ, но и высшие германские чиновники в администрации оккупированных восточных территорий, военные власти и даже высокопоставленные должностные лица в иерархии нацистской партии2222
  Очень любопытно видеть в документах нацистов, опубликованных в Nazi Conspiracy и Trial of the Major War Criminals (Nuremberg, 1947), как мало людей в самой нацистской партии было готово к политике истребления. Истребление всегда осуществлялось войсками CC, по инициативе Гиммлера и Гитлера, вопреки протестам гражданских и военных властей. Альфред Розенберг, руководивший администрацией оккупированных территорий России, в 1942 г. жаловался, что «новые главные властители [то есть офицеры СС] пытались осуществлять прямые действия на оккупированных восточных территориях, игнорируя тех высокопоставленных должностных лиц, которые были назначены самим фюрером» [то есть нацистских чиновников, не состоящих в СС] (см.: Nazi Conspiracy, IV, 65). Доклады о ситуации на Украине осенью 1942 г. (Nazi Conspiracy, III) ясно показывают, что ни вермахт, ни Розенберг не знали о планах уничтожения населения. Ганс Франк, генерал-губернатор Польши, даже осмелился в сентябре 1943 г., когда большинство партийных чиновников были запуганы до полной покорности, сказать во время встречи комитета по экономике военного времени и военного комитета: «Вам, разумеется, известен идиотский тезис о неполноценности покоренных нами народов. И это в то время, когда рабочая сила этих народов является одним из важнейших источников нашей борьбы за победу». Trial of the Major War Criminals, XXIX, 672.


[Закрыть].

Ни судьба европейского еврейства, ни создание фабрик смерти невозможно полностью объяснить и понять в категориях антисемитизма. И то и другое выходит за рамки антисемитской аргументации, а также политических, социальных и экономических мотивов, стоящих за пропагандой антисемитских движений. Антисемитизм только подготовил почву, позволив начать уничтожение народов с еврейского народа. Теперь мы знаем, что эта гитлеровская программа истребления не делала исключений для немецкого народа, планируя уничтожение значительной его части2323
  Во время обсуждения в гитлеровском штабе мер, которые будут осуществлены после окончания войны, Гитлер предложил Национальный закон о здоровье: «После общенационального рентгенологического исследования фюреру должен быть представлен список больных, особенно страдающих легочными и сердечными болезнями. На основе нового Закона о здравоохранении в Рейхе… эти семьи более не смогут оставаться в обществе и им более не будет позволено иметь детей. То, что произойдет с этими семьями, будет определяться дальнейшими приказами фюрера». Nazi Conspiracy, VII, 175 (no date), to. «Только представим, что об этих событиях станет известно другой стороне и она будет их использовать. Вероятнее всего, такая пропаганда не будет иметь воздействия только потому, что люди, читающие и слышащие об этом, просто не будут готовы этому поверить». Из секретного доклада об убийстве 5000 евреев в июне 1943 г. Nazi Conspiracy, I, 1001.


[Закрыть].

Сами нацисты или, скорее, та часть нацистов, которая, вдохновляемая Гиммлером и с помощью войск СС реально перешла к политике истребления, нисколько не сомневалась в том, что они вступили в совершенно иную сферу действий, что они делали что-то, чего не ожидали от них даже самые злейшие враги. Они были вполне убеждены, что залогом успеха этого предприятия была крайне малая вероятность того, что кто-то во внешнем мире поверит, что это правда. Ибо правда была в том, что, хотя все другие направленные против евреев меры имели некоторый смысл и, скорее всего, были выгодны их авторам в том или ином отношении, газовые камеры были не выгодны никому. Сами депортации, в период острой нехватки подвижного состава, создание дорогостоящих фабрик смерти, отвлечение на это рабочей силы, крайне необходимой для удовлетворения нужд фронта, общее деморализующее воздействие на германские вооруженные силы и на население оккупированных территорий – все это катастрофически сказывалось на военных действиях на Восточном фронте, как неоднократно указывали военные власти и нацистские чиновники, протестуя против действия войск СС2424
  Примечательно, что протесты военных властей были реже и менее ожесточенными, чем у старых членов партии. В 1942 г. Ганс Франк категорически утверждал, что ответственность за уничтожение евреев лежит на «высших сферах». И он продолжает: «Недавно я смог доказать, что [задержка большой программы строительства] не произошла бы, если бы многие тысячи работающих в ней евреев не были бы депортированы». В 1944 г. он снова жалуется и добавляет: «Когда мы выиграем войну, тогда можно будет сделать фарш из поляков и украинцев и всех остальных, кто крутится рядом, и мне это безразлично…». Nazi Conspiracy, IV, 902, 917. На официальном совещании в Варшаве в январе 1943 г. государственный секретарь Крюгер высказал озабоченность оккупационных сил: «Поляки говорят: после уничтожения евреев они применят те же методы, чтобы убрать поляков с этой территории и ликвидировать их точно так же, как евреев». То, что это действительно намечалось как следующий шаг, ясно из речи Гиммлера в Кракове в марте 1942 г.


[Закрыть]. Такие соображения, однако, не были просто упущены из виду теми, кто возглавил процесс истребления. Даже Гиммлер знал, что во время крайней нехватки рабочей силы он уничтожает большое число рабочих, которых, по крайней мере, можно было бы заставить работать до смерти, а не просто убивать безо всякой продуктивной цели. И канцелярия Гиммлера издавала приказ за приказом, предостерегая военачальников и чиновников нацистской иерархии, что никакие экономические или военные соображения не должны мешать программе уничтожения2525
  То, что «экономические соображения принципиально не должны учитываться при решении [еврейской] проблемы» приходилось повторять, начиная с 1941 г. и далее.


[Закрыть].

Лагеря смерти в структуре тоталитарного террора предстают самой крайней формой концентрационных лагерей. Истреблению подвергались люди, которые для всех практических целей уже были «мертвы». Концентрационные лагеря существовали задолго до того, как тоталитаризм сделал их главным институтом власти2626
  Концентрационные лагеря впервые появились во время англо-бурской войны, а концепция «профилактического заключения под стражу» была впервые применена в Индии и Южной Африке.


[Закрыть], и для них всегда было характерно, что они были не учреждениями системы исполнения наказаний, что заключенные в них не обвинялись ни в каком преступлении и что в общем и целом они были предназначены для присмотра за «нежелательными элементами», то есть людьми, которые по той или иной причине были лишены правового статуса и своего законного места в правовой системе страны проживания. Интересно, что тоталитарные концентрационные лагеря впервые были созданы для людей, совершивших «преступление», а именно преступление оппозиции к властвующему режиму, причем число этих лагерей росло по мере сокращения политической оппозиции, и они расширялись, когда источник людей, подлинно враждебных режиму, был исчерпан. Ранние нацистские лагеря были достаточно плохи, но вполне понятны: они управлялись СА с применением бесчеловечных методов и были явно направлены на то, чтобы сеять страх, уничтожать выдающихся политиков, лишать оппозицию ее лидеров, запугивать потенциальных лидеров, чтобы те остались в безвестности, и удовлетворять жажду мщения людей из СА не только по отношению к их прямым противникам, но и к членам высших классов. В этом отношении террор СА явно представлял собой компромисс между режимом, который в то время не хотел терять своих могущественных промышленных покровителей, и движением, ожидавшим подлинной революции. Полное умиротворение антинацистской оппозиции было, по-видимому, достигнуто к январю 1934 г.; по крайней мере, таково было мнение самого гестапо и высокопоставленных нацистских чиновников2727
  В 1934 г. рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик, старый член партии, попытался издать распоряжение «констатирующее, что «с учетом стабилизации ситуации в стране» и «в целях уменьшения злоупотреблений в связи с профилактическим помещением под стражу», «рейхсминистр принял решение ввести ограничения на применение профилактического помещения под стражу». См. Nazi Conspiracy, И, 259; cf. also VII, 1099. Это распоряжение никогда не было опубликовано и применение практики «профилактического помещения под стражу» очень расширилось в 1934 г.


[Закрыть]. К 1936 г. были завоеваны симпатии подавляющего большинства населения к новому режиму: безработица была ликвидирована, уровень жизни низших классов постоянно рос и наиболее мощные источники социального недовольства почти иссякли. Вследствие этого численность содержащихся в концентрационных лагерях достигла исторического минимума просто потому, что более не существовало никаких активных или даже подозреваемых противников режима, которых можно было подвергнуть «профилактическому помещению под стражу».

Именно после 1936 г., то есть после усмирения страны, нацистское движение стало более радикальным и более агрессивным на внутренней и международной арене. Чем меньше врагов нацизм встречал в Германии и чем больше друзей приобретал за рубежом, тем более нетерпимым и более экстремистским становился «революционный принцип». Концентрационные лагеря начинают наполняться в 1938 г. в связи с массовыми арестами немецких евреев-мужчин во время ноябрьских погромов; но Гиммлер говорил об этом уже в 1937 г., когда, выступая перед высшим офицерским составом рейхсвера, он объяснял, что придется считаться и с «четвертым театром военных действий, внутри Германии». В реальности эти «страхи» не имели под собой никаких оснований, и глава германской полиции знал это лучше, чем кто-либо. Когда через год разразилась война, он даже не попытался сделать вид, что это так и использовать войска СС для выполнения полицейских функций внутри Германии, а сразу же отправил их на восточные территории, куда они прибывали после успешного завершения военных действий для того, чтобы взять руководство оккупацией побежденных стран. Позже, когда партия решила поставить всю армию полностью под свой контроль, Гиммлер, не колеблясь, отправил свои отряды СС на фронт.

Однако главной обязанностью СС были и оставались контроль и управление концентрационными лагерями, от чего было полностью отстранено СА. (Только в последние годы войны СА снова стала играть некоторую незначительную роль в системе лагерей, но теперь войска СА находились под управлением СС). Именно этот тип концентрационного лагеря, а не его ранние формы, кажется нам поразительным и, на первый взгляд, необъяснимым явлением.

Лишь часть заключенных этих новых лагерей, обычно остававшихся в них с более раннего времени, может считаться противниками режима. Куда большей была доля преступников, отправленных в лагеря после того, как они отсидели обычные тюремные сроки, и так называемых асоциальных элементов, включающих гомосексуалистов, бродяг, тунеядцев и т. п. Подавляющее большинство людей, составлявших основную массу лагерного населения, были совершенно невинны с точки зрения режима, вполне безобидны в любом отношении, не виновны ни в плане политических убеждений, ни в совершении преступных действий.

Второй характерной чертой лагерей, созданных Гиммлером и управлявшихся СС, был их постоянный характер. В сравнении с Бухенвальдом, в котором в 1944 г. содержалось более 80000 заключенных, все ранние лагеря утрачивают свое значение.

В таблице ниже показан рост количества заключенных и смертность в Бухенвальде в 1937–1945 гг. Она была составлена на основе нескольких списков, приведенных в Nazi Conspiracy, IV.

Еще более явным становится характер постоянной работы газовых камер, чья дорогостоящая аппаратура делала охоту за новым «материалом» для фабрикации трупов почти необходимостью.

Большое значение для развития сообществ концентрационных лагерей имел новый тип лагерной администрации. На смену жестокости войск СА, которым было позволено неистовствовать и убивать кого угодно, пришла регулируемая смертность и четко организованные мучения, с расчетом не столько на умерщвление жертвы, сколько на поддержание ее в постоянном состоянии умирания.

В значительной мере внутреннее управление было передано в руки самих заключенных, которых заставили жестоко обращаться со своими товарищами по заключению, очень сходным образом с тем, как это делало СС. С течением времени и по мере закрепления системы, мучения и жестокое обращение все более становились прерогативой так называемых капо. Эти меры были не случайны и вряд ли вызваны ростом лагерей. В ряде случаев СС открыто приказывало, чтобы казни исполнялись только заключенными. Также массовые убийства, не только в форме удушения газом, но и в виде массовых казней в обычных лагерях, становились максимально механизированными В результате заключенные лагерей СС жили намного дольше, чем в предшествовавших лагерях; создается впечатление, что новые волны террора или депортации в лагеря уничтожения происходили только тогда, когда было гарантировано поступление новых заключенных.

Управление было передано преступникам, составлявшим бесспорную лагерную аристократию до тех пор, пока, в начале 1940-х гг., Гиммлер не поддался внешнему давлению и не допустил использование лагерей для производительного труда. С тех пор лагерной элитой стали политические заключенные, так как СС вскоре обнаружило, что в хаотических условиях, создаваемых бывшей аристократией преступников, невозможно выполнять никакую работу. При этом никогда управление не передавалось в руки наиболее многочисленной и явно наименее опасной группе совершенно невиновных узников. Напротив, эта категория всегда находилась на самом низком уровне во внутренней социальной иерархии лагерей, несла наибольшие потери в ходе депортаций и более всего подвергалась жестокому обращению. Иными словами, в концентрационном лагере намного безопаснее было быть убийцей или коммунистом, чем просто евреем, поляком или украинцем.

Что касается самих надзирателей из СС, то, к сожалению, приходится отбросить представление о том, что они составляли нечто вроде негативной элиты преступников, садистов и полубезумных личностей – представление по большей части верное по отношению к ранним войскам СА, из которых обычно набирались добровольцы для службы в концентрационных лагерях. Все данные указывают на то, что управлявшие лагерями люди из СС были совершенно нормальны; их отбор проходил в соответствии с самыми различными и неожиданными принципами, ни один из которых не мог обеспечить набор особенно жестоких людей или садистов. Более того, управление лагерями осуществлялось таким образом, что в рамках всей этой системы заключенные выполняли те же самые «обязанности», что и сами надзиратели.

Возможно, труднее всего представить и ужаснее всего осознать ту полную изоляцию, которая отделяла лагеря от окружающего мира, словно они и их узники больше не были частью мира живых. Эту изоляцию, уже характерную для всех ранних форм концентрационных лагерей, но доведенную до совершенства только при тоталитарных режимах, трудно сравнить с изоляцией тюрем, гетто или лагерей принудительного труда. Тюрьмы никогда реально не исключаются из общества, они являются его важной частью и подчиняются его законам и контролю. Принудительный труд, как и другие формы рабства, не предусматривает абсолютной сегрегации; работники в силу самого факта своего труда постоянно входят в контакт с окружающим миром, и рабы никогда реально не устранялись из окружающей обстановки. Гетто нацистского типа имеют максимальное сходство с изоляцией концентрационных лагерей; но в них были сегрегированы семьи, а не индивиды, так что они представляли собой некий вид закрытого общества, где имела место видимость нормальной жизни и социальные отношения поддерживались в достаточной степени для того, чтобы создавать хотя бы подобие совместного бытия и сопричастности.

Ничего похожего не было в концентрационных лагерях. С момента ареста во внешнем мире никто ничего не должен был слышать о заключенном; он как будто бы исчезал с поверхности земли; он даже не объявлялся умершим. Более ранний обычай СА сообщать семье о смерти узника концентрационного лагеря, отправляя им почтой цинковый гроб или урну, был отменен. На смену ему пришли строгие инструкции о том, что «третьи лица (должны оставаться) в неведении относительно местонахождения заключенных… Это также предусматривает то, что родственники ничего не должны знать о смерти заключенных в концентрационных лагерях»2828
  Nazi Conspiracy, VII, 84. Один из многих приказов, запрещающих информировать о местопребывании заключенных, дает следующее объяснение: «сдерживающий эффект этих мер кроется (а) в том, что допускается бесследное исчезновение обвиненных и (б) в том, что никакая информация вообще не может быть предоставлена относительно их местопребывания и их участи». Ibid., I, 146.


[Закрыть].

Высшей целью всех тоталитарных правлений является не только свободно признаваемое, долгосрочное стремление к мировому господству, но также и никогда не признаваемая неизменная попытка установить тотальное доминирование над человеком. Концентрационные лагеря – это экспериментальные лаборатории тотального доминирования, ибо, в силу природы человека, такой, какая она есть, эта цель может быть достигнута только в экстремальных условиях рукотворного ада. Тотальное доминирование достигается тогда, когда человек, некоторым образом, всегда образующий особую смесь спонтанности и обусловленности, трансформируется в полностью обусловленное существо, чьи реакции можно рассчитать, даже когда его ведут на верную смерть. Этот распад личности осуществляется через несколько стадий. Первая из них – момент произвольного ареста, когда уничтожается правосубъектность, не в силу несправедливости ареста, но потому, что арест вообще никак не связан с действиями или мнениями личности. Вторая стадия разрушения затрагивает нравственную личность и достигается через отделение концентрационных лагерей от остального мира, отделения, которое делает мученичество бессмысленным, пустым и смехотворным. Последней стадией является разрушение самой индивидуальности, что достигается постоянством и институционализацией мучений. Конечным итогом является сведение человеческих существ к наиболее возможному знаменателю «идентичных реакций».

Именно с обществом таких человеческих существ, каждое из которых находится на различных стадиях своего пути к набору безотказных реакций, призваны иметь дело социальные науки, когда они пытаются исследовать социальные условия лагерей. Именно в этой атмосфере, где имеет место смешение преступников, политических противников режима и «невинных людей», подъем и падение правящих классов, возникновение и исчезновение внутренних иерархий, враждебность по отношению к эсэсовским надзирателям или лагерной администрации сменяется соучастием, узники усваивают жизненные взгляды своих гонителей, хотя последние редко пытаются насаждать их2929
  При Гиммлере «любого рода обучение на идеологической основе» было прямо запрещено.


[Закрыть]. Нереальность, окружающая этот адский эксперимент, столь сильно ощущаемая самими заключенными и заставляющая надзирателей, но также и узников забывать, что совершается убийство, когда убивают кого-то или многих, является столь же существенным препятствием для научного подхода, как и неутилитарный характер института. Только люди, по той или иной причине более не руководствующиеся обычными мотивами собственной выгоды и здравого смысла, могут предаться фанатизму псевдонаучных убеждений (относительно законов жизни или природы), которые для всех непосредственных практических целей были бы совершенно очевидно самоопровергающимися. «Нормальные люди не знают, что возможно все» сказал один из выживших в Бухенвальде. Обществоведы, будучи нормальными людьми, будут испытывать большие трудности с пониманием того, что ограничения, обычно считающиеся внутренне присущими состоянию человека, могут быть преодолены, что поведенческие модели и мотивы, обычно отождествляемые не с психологией какой-то нации или класса в какой-то конкретный момент истории, а с человеческой психологией в целом, устраняются или играют совершенно второстепенную роль, что объективными потребностями, воспринимаемыми как ингредиенты самой реальности, согласованность с которыми кажется всего лишь вопросом элементарного здравого смысла, можно пренебречь. При наблюдении извне жертва и гонитель выглядят так, как будто они оба безумны, и внутренняя жизнь лагерей более всего напоминает наблюдателю сумасшедший дом. Наш здравый смысл, натренированный утилитаристским мышлением, для которого добро и зло имеют смысл, ничем не оскорбляется так сильно, как полной бессмысленностью мира, где наказание карает невинного больше, чем преступника, где труд не приносит результата и не нацелен на его достижение, где преступления не приносят выгоды тем, кто их совершает, и даже не рассчитаны на это. Ибо выгода, ожидаемая через века3030
  Особенностью Гиммлера было мыслить веками. Он ожидал, что результаты войны будут достигнуты только «через века», в виде «Германской мировой империи» (См. его речь в Харькове в апреле 1943 г. в: Nazi Conspiracy, IV, 572ff.


[Закрыть], вряд ли может именоваться стимулом, тем более в кризисной ситуации на войне.

Тот факт, что благодаря безумной последовательности эта целая программа искоренения и уничтожения может быть выведена из исходных посылок расизма, озадачивает еще более, ибо идеологический высший смысл, так сказать, возведенный на трон над миром создаваемой бессмысленности, объясняет «все» и тем самым ничего. Однако крайне мало сомнений в том, что совершившие эти беспрецедентные преступления сделали это во имя своей идеологии, которую они считали доказанной наукой, опытом и законами жизни.

Сталкиваясь с многочисленными сообщениями выживших, которые с замечательным однообразием «описывают, но не могут передать» одни и те же ужасы и реакции на них, почти поддаешься искушению составить список феноменов, не вписывающихся в наши самые общие представления о человеке и поведении. Мы не знаем и можем только догадываться, почему преступники выдерживали пагубное влияние лагерной жизни дольше, чем другие категории заключенных, и почему невинные люди всегда быстрее всего распадались как личности. Похоже, что в такой экстремальной ситуации для индивида важнее, что его страдания могут быть интерпретированы как наказание за некоторое реальное преступление или некоторое реальное противостояние правящей группе, чем иметь так называемую чистую совесть. Полное отсутствие даже рудиментарных сожалений у нацистских преступников после окончания войны, когда некоторые жесты самообвинения могли бы быть полезны в суде, вместе с постоянно повторяемыми заверениями, что ответственность за преступления лежит на некоторых высших властях, по-видимому, показывает, что страх ответственности не только сильнее совести, но и сильнее, при некоторых обстоятельствах, страха смерти. Мы знаем, что целью концентрационных лагерей было служить лабораториями по превращению людей в набор реакций, в «собак Павлова», по выкорчевыванию из человеческой психологии любых следов спонтанности. Но мы можем только догадываться, насколько далеко можно реально в этом зайти – и ужасная покорность, с которой все люди шли на верную смерть в лагерных условиях, и поразительно малый процент самоубийств являются пугающими показателями – и что реально происходит с социальным и индивидуальным поведением после того, как этот процесс доведен до пределов возможного. Мы знаем об общей атмосфере нереальности, которую выжившие описывают столь одинаково; но мы можем только догадываться, в каких формах проживается человеческая жизнь, когда она проживается так, будто действие происходит на другой планете.

В то время как наш здравый смысл заходит в тупик, сталкиваясь с действиями, не являющимися ни вдохновленными страстью, ни утилитарными, наша этика неспособна справиться с преступлениями, которых не предвидели «десять заповедей». За убийство бессмысленно вешать человека, который принимал участие в массовом производстве трупов (хотя, конечно, мы вряд ли можем поступить иначе). Это были преступления, которым, по-видимому, не соответствует никакое наказание, поскольку любое наказание ограничено смертной казнью.

Величайшей опасностью для верного понимания нашего недавнего прошлого является слишком понятная тенденция историков проводить аналогии. Дело в том, что Гитлер не был похож на Чингисхана и не был хуже какого-то другого великого преступника, а был совершенно другим. Беспрецедентным является ни само убийство, ни количество жертв и даже ни «число людей, объединившихся для совершения этих преступлений». Намного более беспрецедентны идеологическая бессмыслица, ставшая их причиной, механизация их исполнения и тщательное и просчитанное создание мира умирания, в котором ничто больше не имело смысла.