Текст книги "Забытый язык"

Как в этом библейском рассказе отражено то, что происходит в душе Ионы?

Иона пришел в Иоппию и сел там на корабль, отправлявшийся в Фарсис. В открытом море вдруг сделалась великая буря, корабельщики устрашились, а Иона спустился во внутренность корабля и крепко заснул. Моряки, решив, что, вероятно, Бог послал бурю, чтобы наказать одного из тех, кто был на борту, разбудили Иону, и он объявил им, что пытался бежать от повеления Господня. Иона сказал, что бы они бросили его в море, и тогда буря сразу утихнет. Моряки (преодолев жалость и испробовав другие способы спасения) в конце концов бросили Иону в море, и море тут же утихло. Иону проглотил большой кит, и он провел в его чреве три дня и три ночи. Он молил Бога освободить его из плена, и по велению Бога кит извергнул Иону на сушу; Иона пошел в Ниневию и исполнил волю Бога и тем самым спас жителей города.

Рассказ написан так, что кажется, будто эти события происходили на самом деле. Тем не менее он написан на языке символов, и все события – не что иное, как символы, выражающие внутреннее состояние героя. Здесь есть определенная цепочка действий-символов, следующих один за другим: взойти на корабль, спуститься в его внутренность, заснуть, попасть в море, попасть во чрево кита. Все эти символы выражают одно и то же внутреннее состояние: защищенности и изоляции, надежного избавления от общения с другими людьми. То, что выражают эти символы, можно передать и другим символом: плод в утробе матери. Внутренность корабля, глубокий сон, море, чрево кита – все эти образы выражают одно и то же внутреннее состояние: сочетание защищенности и изоляции, хотя в реальной действительности это совершенно разные явления.

Внешне события рассказа развиваются в пространстве и во времени: сначала Иона спустился в трюм, потом заснул, потом его бросили в море, потом его проглотил кит. Одно событие происходит вслед за другим, и, хотя некоторые из них явно неправдоподобны, весь рассказ логически согласован во времени и в пространстве. Но если понять, что автор хотел передать не последовательность внешних событий, а внутреннее состояние человека, разрывающегося между своей совестью и желанием уйти от своего внутреннего голоса, то становится ясно, что различные действия, следующие одно за другим, выражают одно и то же состояние героя, а развертывание событий во времени выражает нарастание одного и того же чувства. Пытаясь уклониться от исполнения своего долга по отношению к ближним, Иона изолирует себя все больше и больше, пока наконец во чреве кита этот элемент защищенности не сменяется элементом заточения, и он уже не может этого вынести и вынужден молить Бога, чтобы Бог освободил его из плена, куда он сам себя заточил. (Такой механизм очень характерен для неврозов. Человек принимает какую-то установку, которая должна защитить его от опасности; но потом эта установка перерастает границы своей первоначальной функции защиты и превращается в симптом невроза, от которого человек старается освободиться.) Так, бегство Ионы к спасительной изоляции кончается страхом перед заточением, и он начинает свою жизнь вновь с того момента, когда он попытался пуститься в бегство.

Между видимой и скрытой логикой рассказа есть еще одно различие. В основе видимой логики – причинная связь внешних событий. Иона хочет уйти в море, потому что он хочет бежать от Бога, он засыпает, потому что устал, его выбрасывают за борт, потому что считают, что из-за него разыгралась буря, его проглатывает кит, потому что в море водятся киты, которые едят людей. Каждое событие обусловлено каким-то предыдущим событием. (Заключительная часть рассказа нереалистична, но не лишена логики.) Но скрытая логика событий совсем иная. Различные события связаны друг с другом по ассоциации с одним и тем же внутренним состоянием. То, что кажется причинно-следственной цепочкой внешних событий, есть выражение смены состояний души, находящихся между собой в ассоциативной внутренней связи. Эта связь так же логична, как и последовательность внешних событий, но это уже другая логика. Мы сможем яснее представить себе суть этой логики – логики языка символов, – обратившись к анализу природы сновидений.

III
Природа сновидений

Взгляды на природу сновидений сильно изменялись от столетия к столетию и от культуры к культуре. Считают ли люди, что сны – это реальные события, происходящие с душой, лишенной во сне телесной оболочки, либо верят, что сны внушаются Богом или злыми духами; видят в сновидениях выражение иррациональных страстей или, напротив, выражение высочайших помыслов и нравственных сил. Одно в этих представлениях не вызывает сомнений: то, что сновидения являются значимыми и выражают какой-то смысл. Имеющими смысл их можно назвать потому, что в них содержится какое-то сообщение, которое можно понять, если располагать ключом к разгадке, значимыми – поскольку нам обычно не снятся какие-то мелочи, даже если их можно передать на языке, скрывающем значимость сообщения, посылаемого сном, за ширмой незначительности.

В последние столетия люди решительно отошли от подобных представлений. Толкование сновидений причислили к области суеверий, и просвещенный, образованный человек, не важно, ученый или нет, не сомневался, что сновидения – это бессмысленное и ничего не значащее проявление деятельности мозга, в лучшем случае – реакция мозга на ощущения тела, испытываемые во сне.

И только Фрейд в начале XX столетия подтвердил правильность прежних представлений о том, что сновидения имеют и смысл, и значение; нам не снится то, что не является существенным отражением нашей внутренней жизни, и все сновидения можно понять, если знать ключ к их разгадке; толкование снов – это via regia[4]4
  царский путь (лат.).


[Закрыть], главный путь к пониманию подсознательного и пониманию наиболее мощных мотивов как патологического, так и нормального поведения. Фрейд не только определил природу сновидений, он настойчиво и непреклонно вновь и вновь подтверждал одно из старейших представлений: сон есть осуществление иррациональных желаний, подавляемых во время бодрствования.

Сейчас я не буду с этой точки зрения рассматривать теорию сновидений Фрейда и более ранние теории – я вернусь к этому в последующих главах, – а перейду к обсуждению природы сновидений в том плане, как я сумел ее понять благодаря работам Фрейда и исходя из собственного опыта человека, который видит и истолковывает сны.

Учитывая, что нет такого вида деятельности мозга, который не проявлялся бы во сне, я считаю, что единственным определением природы сновидений, которое не искажало и не сужало бы сущности этого явления, может быть лишь обозначение сна в широком смысле как выражения всякого вида умственной деятельности, происходящей во сне, имеющей определенный смысл и значение.

Очевидно, что это определение слишком широко, чтобы его можно было применить для понимания природы снов, если не уточнить смысл понятия «во сне» и особое воздействие этого состояния на нашу умственную деятельность. Если выявить сущность этого воздействия, можно гораздо больше узнать о природе сновидений.

Физиологически состояние сна представляет собой условие для восстановительных химических реакций в организме; запас энергии приходит к норме, в то время как организм не совершает никаких действий и даже чувственное восприятие почти полностью отключено. В психологическом плане во сне приостанавливается осуществление главной функции, присущей периоду бодрствования: реагирования на окружающую действительность путем восприятия и действия. Это несовпадение между биологическими функциями бодрствования и сна является, по сути, различием между двумя типами состояния человека.

Чтобы оценить воздействие состояния сна на процессы, происходящие в мозгу, нужно сначала рассмотреть более общую проблему – проблему взаимозависимости между родом деятельности, которой мы занимаемся, и мыслительным процессом. Наш образ мыслей в значительной степени определяется тем, что мы делаем и в каком результате заинтересованы. Это не значит, что такая заинтересованность искажает наш образ мыслей, она просто соответствующим образом изменяет его.

Каково, например, отношение к лесу у разных людей? Художник, который пришел в лес писать картины, владелец этого леса, заинтересованный в увеличении извлекаемой из него прибыли, военный, решающий тактическую задачу обороны этого участка, турист, который хочет насладиться отдыхом на природе, – каждый из них имеет о лесе свое представление, отличное от других. Для художника важно восприятие формы и цвета; бизнесмена интересуют размеры, количество и возраст деревьев; офицер будет решать проблемы видимости и укрытия; туристу важнее всего отыскать тропы и правильно ориентироваться в лесу. Хотя все они согласятся с абстрактным утверждением, что они находятся на опушке леса, их «видение» леса будет различным в зависимости от рода их занятий.

Различие между биологической и физиологической функциями сна и бодрствования носит более фундаментальный характер, нежели несовпадения между видами деятельности, и соответственно несравненно глубже различаются системы восприятия мира, связанные с этими двумя типами состояния человека. Во время бодрствования мысли и чувства прежде всего отвечают на сигналы извне: человек должен овладевать окружающей средой, изменять ее, защищаться от нее. Задача бодрствующего человека – выжить; неспящий человек подчиняется законам, которые управляют внешней действительностью. Это значит, что он должен мыслить категориями времени и пространства и что его мышление подчиняется законам логики времени и пространства. Когда мы спим, нам не нужно приспосабливать внешний мир к своим потребностям. Мы беспомощны, и поэтому не случайно сон называют «братом смерти». Но при этом мы еще и свободны, свободнее, чем во время бодрствования. Мы свободны от бремени труда, от необходимости нападать или защищаться, от необходимости наблюдать за действительностью и овладевать ею. Нам не нужно смотреть на внешний мир, и мы обращаемся к своему внутреннему миру, мы заняты исключительно самими собой. Спящего человека можно сопоставить с зародышем или с мертвецом; его можно еще сравнить с ангелом, который не подчиняется законам «действительности». Во сне царство необходимости уступает место царству свободы, в котором «Я» – единственная система, являющаяся точкой приложения мыслей и чувств.

Логика умственной деятельности в состоянии сна отличается от таковой во время бодрствования. Во сне нет необходимости принимать во внимание качества, которые имеют значение только при обращении с действительностью. Если, например, я считаю человека трусом, мне может присниться, что он превратился в зайца. Эта перемена логична с точки зрения моего отношения к этому человеку и нелогична лишь по отношению к моей установке на восприятие внешнего мира (по отношению к тому, как я мог бы наяву поступить с этим человеком). Нельзя сказать, что в том, что происходит с нами во сне, отсутствует логика; просто она подчиняется другим законам, которые действуют при этом особом состоянии.

Сон и бодрствование – это два полюса человеческого существования. Бодрствование связано с функцией действия, сон свободен от нее. Сон связан с функцией восприятия себя[5]5
  О проблеме функции памяти в связи с умственной деятельностью во сне см. статью Э.Г. Шнахтеля «О памяти и амнезии раннего детства» (Schnachtel E.С. On Memory and Childhood Amnesia // Psychiatry. 1974. Febr.).


[Закрыть]. Когда мы пробуждаемся, мы устремляемся в сферу действий. Мы принимаем установки в соответствии с этой системой, и наша память действует в ее пределах: мы помним то, о чем можно думать в категориях пространства и времени. Мир сна исчезает. То, что там с нами происходило – наши сновидения, – припоминается с огромным трудом. Такая ситуация представлена символически в большинстве народных сказок: ночью действуют призраки и духи, добрые и злые, но с рассветом они исчезают, и от их активной деятельности не остается и следа.

Из этих рассуждений возникает ряд выводов о природе подсознания.

Подсознание – это нечто иное, чем мифический генетический опыт, как считал Юнг, и чем вместилище иррациональных сил либидо, как предполагал Фрейд. Вероятно, к его пониманию надо подходить, основываясь на принципе: «То, что мы думаем и чувствуем, зависит от того, что мы делаем».

Сознание – это деятельность мозга в состоянии, когда мы оперируем с внешним миром, то есть когда мы действуем. Подсознание – это то, что происходит в мозгу в состоянии, когда все наши связи с внешним миром отключены и мы обращены не к действию, а к восприятию себя. Подсознание – это то, что «работает», когда мы находимся в специфическом состоянии – состоянии не деятельности; следовательно, характеризовать подсознание нужно, исходя из природы этого состояния. С другой стороны, сознание характеризуется, исходя из природы действия и функции обеспечения выживания, связанной с состоянием бодрствования.

«Подсознание» является подсознанием только по отношению к «нормальному» состоянию активности. Когда мы говорим о «подсознании», то на самом деле имеем в виду нечто, что происходит в нашем мозгу помимо, вне работы разума, определяющей наши действия; таким образом, «подсознание» воспринимается как нечто инородное, сродни призраку, нечто такое, что трудно удержать и о чем трудно вспомнить. Но во сне дневной мир отходит в область подсознания точно так же, как деятельность спящего мозга является подсознанием по отношению к состоянию бодрствования. Термин «подсознание», как правило, используется исключительно по отношению к дневной жизни и поэтому не отражает того факта, что и сознание, и подсознание – это всего лишь различные состояния внутренней жизни, соответствующие несходным состояниям физического существования.

Мне могут возразить, что в состоянии бодрствования мысли и чувства тоже не полностью ограничены категориями времени и пространства, что наше воображение позволяет нам думать о прошлых и будущих событиях как о происходящих в настоящем, об удаленных предметах – как о находящихся у нас перед глазами; что во время бодрствования восприятие объектов также не зависит ни от их физического присутствия, ни от сосуществования во времени; и, таким образом, исключение категорий времени и пространства является не показателем того, что мы не бодрствуем, а показателем того, что мы размышляем и чувствуем, а не действуем. Я охотно отвечу на такое возражение; это поможет прояснить один существенный момент в моих рассуждениях. Следует провести различие между содержанием мыслительного процесса и логическими категориями, которыми оперирует наше мышление. В то время как содержание наших мыслей при бодрствовании не подчиняется ограничениям пространства и времени, логические категории мышления носят пространственно-временной характер. Думая, например, о своем отце, я могу сказать, что в некоторых ситуациях его образ мыслей и действий сходен с моим. Это утверждение логически верно. С другой стороны, если я скажу: «Я и есть мой отец», это высказывание «нелогично», потому что его невозможно понять с точки зрения физических явлений. Тем не менее с точки зрения внутреннего переживания это высказывание логично: оно выражает то, что я ощущаю свою идентичность с отцом. Логическое мышление в состоянии бодрствования подчиняется категориям, в основе которых – особая форма существования, характеризующаяся тем, что мы связываем себя с окружающей действительностью через понятия, выражающие действия. В состоянии сна, для которого характерно отсутствие даже потенциального действия, используются логические категории, которые относятся только к области восприятия себя. Так же обстоит дело и с чувственным восприятием. Когда в состоянии бодрствования я думаю о человеке, которого не видел двадцать лет, я воспринимаю его как отсутствующего. Если мне этот человек снится, я воспринимаю его так, как будто он или она присутствует. Но «как будто присутствует» – это выражение моего восприятия в логических «дневных» категориях. Во сне не бывает «как будто»; этот человек действительно присутствует.

Выше я попытался описать состояние сна и сделать определенные выводы об особенностях деятельности во сне. Теперь перейдем к изучению одного из элементов состояния, который, как мы увидим, имеет большое значение для понимания этого явления. Мы говорили, что во сне мы не заняты действиями с явлениями внешнего мира. Мы их не осознаем и никак на них не влияем и сами не подвергаемся их влиянию. Из этого следует, что такой отход от реальности воздействует в зависимости от качеств самой реальности. Если окружающая действительность оказывает в целом благотворное влияние, то его отсутствие может способствовать таким проявлениям деятельности нашего мозга, что во сне мы окажемся «хуже», чем наяву, в состоянии бодрствования, когда мы открыты благотворному влиянию внешнего мира.

Но верно ли будет предположить, что влияние внешнего мира всегда благотворно? Разве не может быть это влияние нездоровым – и тогда его отсутствие позволит обнаружиться качествам, лучшим, чем те, которыми мы обладаем наяву?

Говоря об окружающей нас действительности, мы не обязательно имеем в виду мир природы. Природа как таковая не бывает хорошей или плохой. Она может быть полезной или опасной, и когда мы утрачиваем способность осознавать ее, то тем самым мы действительно освобождаемся от обязанности что-то с ней делать или защищаться от нее; но от этого мы не становимся ни глупее, ни умнее, ни лучше, ни хуже. Совсем иначе обстоит дело с миром вещей, созданных руками человека, с культурой, в которой мы живем. Воздействие этого мира неоднозначно, хотя мы склонны считать, что он существует исключительно для нашего блага.

В самом деле, мнение о том, что влияние цивилизации благотворно, казалось бы, не требует доказательств. Именно способность человека создавать культуру отличает его от мира животных. И именно уровнем развития культуры различаются высшая и низшая стадии эволюции человека. Необходимым условием всякой деятельности человека является основной элемент культуры – язык. Человека справедливо называют животным, создавшим систему символов, ибо без способности разговаривать вряд ли мы могли бы называться людьми. Но любая другая функция человека также зависит от связей с внешним миром. Мы учимся думать, наблюдая за окружающими людьми и учась у них. Мы развиваем свои эмоциональные, интеллектуальные и художественные способности под влиянием накопленного обществом запаса знаний и художественных ценностей. Общаясь с окружающими, мы учимся любить их и заботиться о них, умеем справляться с враждебностью и эгоизмом благодаря любви к окружающим или хотя бы боязни.

Но в таком случае разве окружающая действительность, созданная человеком, не способствует в наибольшей мере развитию в нас всего лучшего и не следует ли ожидать, что, лишившись контакта с внешним миром, наш мозг постепенно деградирует и придет в первобытное, неразумное, животное состояние? Можно многое сказать в пользу этого предположения. Представление о том, что подобная деградация – характерный признак состояния сна, разделяли многие исследователи сновидений – от Платона до Фрейда. Если исходить из этих соображений, следует ожидать, что в сновидениях отражаются наши иррациональные, первобытные стремления, а то, что мы так быстро забываем наши сны, можно легко объяснить тем, что нам становится стыдно за эти иррациональные, нездоровые проявления деятельности вне социального контроля. Несомненно, такое объяснение сновидений верно; сейчас мы его рассмотрим и приведем ряд примеров. Но вопрос в том, является ли оно единственно верным объяснением, или, иначе, не в отрицательной ли стороне влияния общества следует искать причину того парадокса, что в наших сновидениях мы не только ведем себя менее разумно и менее прилично, но порой бываем также умнее, тоньше и способны на более здравые суждения, чем во время бодрствования. Действительно, культура оказывает не только полезное, но и вредное влияние на умственное и духовное развитие человека. Люди зависят друг от друга, нуждаются друг в друге. Но на историю человечества вплоть до наших дней всегда влияла одна особенность: материальное производство было не способно удовлетворить насущные потребности всех людей. Стол ставился лишь для немногих из тех, кто хотел сесть и поесть. Те, кто сильнее, старались занять себе место, и это означало, что другим места уже не достанется. Если бы они любили своих ближних, как того требовали Будда, пророки и Иисус, они поделились бы с ближним, а не стали бы в одиночку есть мясо и пить вино. Но поскольку любовь – величайшее и труднейшее из достижений человечества, может быть, и нельзя обвинять человека в том, что те, кто мог сидеть за столом и наслаждаться радостями жизни, не хотели ими делиться и поэтому были вынуждены стремиться к власти над теми, кто угрожал их привилегиям. Эта власть часто была властью завоевателя, физической властью, которая вынуждала большинство смириться со своей судьбой. Но физическая власть не всегда была достижима и не всегда прочна. Нужно было обладать властью над умами людей, чтобы заставить их сдерживаться и не пускать в ход кулаки. Такой контроль над разумом и чувствами людей был необходимым условием сохранения привилегий в руках меньшинства. При этом, однако, умы меньшинства оказывались поражены так же, как и умы большинства. Надзиратель, охраняющий пленника, сам становится почти таким же пленником. Элита, вынужденная контролировать «не избранных», становится пленником своих собственных усилий, направленных на подавление подчиненных. Таким образом, разум как правителей, так и управляемых отходит от истинно человеческих целей, которые заключаются в том, чтобы чувствовать и мыслить по-человечески, быть благоразумным, любить ближнего и развивать в себе эти качества, заложенные в каждом человеке, ибо без полного их развития он становится калекой.

Такой отход от истинно человеческих целей и их искажение влияют и на характер человека. На передний план выходят цели, противоречащие интересам его истинной сущности. Его способность любить обедняется, и побудительным мотивом становится стремление к власти над другими людьми. Внутренняя безопасность становится менее надежной, и человек вынужден искать компенсации в страстном стремлении к славе и престижу. Он теряет чувство собственного достоинства, теряет свою ценность и обращается к категориям мира потребления, где его самоуважение основывается на том, насколько он пользуется спросом и успехом. Таким образом, мы обучаемся не только тому, что истинно, но и тому, что ложно. Мы не только воспринимаем хорошее, но также находимся под постоянным влиянием пагубных установок.

Это справедливо как для первобытного племени, где правят строгие законы и обычаи, так и для современного общества, декларирующего свободу от жестких ритуальных рамок. Благодаря широкому распространению грамотности и средств массовой информации появилось множество способов, позволивших сделать воз действие культурных клише не менее эффективным, чем в полной ограничений культуре маленького племени. Современный человек ничем не защищен от воздействия почти беспрерывного «шума»: радио, телевидение, вывески, реклама, кино – в основном это не просветляет, а затуманивает наш разум. Мы не защищены от правдоподобной лжи, которую выдают за правду, от полной бессмыслицы, которую выдают за здравый смысл или высшую мудрость специалистов, от двусмысленных разговоров, интеллектуальной лени и нечестности, которая выступает от имени «чести» или «реализма», в зависимости от обстоятельств. Мы ощущаем превосходство над суевериями прежних поколений и так называемыми первобытными культурами и постоянно сталкиваемся с точно такими же суевериями, выдающими себя за последние научные открытия. Так удивительно ли, что пробуждение – это не только благословение, но также и проклятие? Стоит ли удивляться, что в состоянии сна, когда мы остаемся наедине с собой и можем заглянуть в себя, освободившись от назойливого шума и бессмыслицы, которая окружает нас днем, мы становимся способны на более глубокие и истинные мысли и чувства?

Итак, мы приходим к выводу, что состояние сна имеет двойственные функции. При отсутствии контакта с культурой проявляется как самое плохое, так и самое хорошее в нас; поэтому во сне мы можем быть не так разумны, не так мудры и не так пристойны, но мы можем быть и лучше, и мудрее, чем когда бодрствуем.

Здесь возникает сложный вопрос: как узнать, лучшее или худшее в нас проступает во сне? Есть ли какой-нибудь принцип, которым мы могли бы руководствоваться, отвечая на этот вопрос? Чтобы ответить, нужно отойти от общего уровня наших рассуждений и попытаться продвинуться в глубь проблемы, рассмотрев ряд конкретных примеров сновидений. Следующий сон приснился человеку, встретившемуся накануне с «очень важной особой». Этот «большой человек» слыл умным и добрым, и тот, кому он потом приснился, пришел к нему под впечатлением этого сложившегося мнения. Пробыв около часа, он ушел, и у него осталось впечатление, что он встретился со значительным и хорошим человеком. Вот этот сон:

Снится мне мистер X (та самая «очень важная особа»); выражение лица у него совсем не такое, как вчера. У него холодные глаза и жестокая складка губ. Он со смехом рассказывает кому-то, как только что ловко выманил у бедной вдовы ее последние несколько центов. Меня охватывает отвращение.

Когда этого человека попросили рассказать, что он думает по поводу своего сна, он отметил, что припоминает некое неуловимое чувство разочарования, охватившее его в первый момент, когда он вошел в комнату и взглянул в глаза мистеру X; но это чувство исчезло, как только м-р X по-дружески заговорил с ним.

Как следует понимать этот сон? Может быть, наш герой завидует славе м-ра X и поэтому испытывает к нему неприязнь? В таком случае сон выражает иррациональную ненависть, которую испытывает человек, сам того не подозревая. Но здесь дело обстоит иначе. При следующих встречах, уже после того, как наш знакомый благодаря сновидению осознал свои сомнения относительно достоинств м-ра X, он внимательно наблюдал за ним и обнаружил, что в этом человеке было что-то жестокое, похожее на то, что он видел во сне. Это его впечатление разделяли также некоторые люди, осмелившиеся усомниться в прекрасных качествах м-ра X, приписываемых ему общественным мнением. Сомнения подтвердились фактами из жизни, которые, несомненно, были не так ужасны, как во сне, но тем не менее обнаруживали соответствующие его качества.

Таким образом, мы видим, что во сне человек оказался гораздо более проницательным и смог постичь суть характера X. «Шум» общественного мнения, настаивающего на том, что X – замечательный человек, не давал ему осознать свое первоначальное критическое восприятие. И только потом, после того как ему приснился сон, он вспомнил эту вспышку недоверия и сомнения. Во сне, когда он был защищен от шума, наедине с собой и со своими впечатлениями и чувствами, он смог вынести более точное и верное суждение.

В этом сновидении, как и в любом другом, определить, выражает сон иррациональные или рациональные страсти, можно только приняв во внимание личность человека, видящего сон, настроение, в котором он засыпал, и все, что мы знаем о реальной ситуации, которая легла в основу сновидения. В данном случае наше толкование сна основывается на ряде фактов. Человек вспомнил первоначальное мимолетное впечатление – ощущение неприязни. На это у него не было причин, и он не испытал к X никакой неприязни. Сведения из жизни X и последующие наблюдения подтвердили впечатление, возникшее во сне. Если бы не эти факторы, толкование сна могло бы быть иным. Например, если бы для этого человека была характерна зависть к людям, пользующимся известностью, если бы не нашлось никаких подтверждений мнению, выразившемуся во сне, если бы человек не вспомнил свое ощущение неприязни, возникшее при первом взгляде на X, – тогда, конечно, мы были бы склонны предположить, что этот сон отражает не интуицию, а иррациональную ненависть.

Интуиция тесно связана со способностью предсказывать будущее. Предсказание развития событий в будущем основывается на наблюдениях над направлением и интенсивностью сил, действующих в настоящем. Всякое глубокое знание, знание не поверхностных, видимых, а глубинных движущих сил позволяет предсказывать будущее. На таком знании должно основываться всякое заслуживающее внимания предсказание. Неудивительно, что часто мы угадываем развитие событий, которое впоследствии подтверждается фактами. Без всякой телепатии многие сны, в которых предсказывается будущее, попадают в категорию рациональных предсказаний, о которых мы только что говорили. Одним из древнейших вещих снов был сон Иосифа:

И видел Иосиф сон, и рассказал [его] брать ям своим: и они возненавидели его еще более:

Он сказал им – выслушайте сон, который я видел:

вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу.

И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? неужели будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова его.

И видел он еще другой сон и рассказал [его] отцу своему и братьям своим, говоря: вот, я видел еще сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне.

И он рассказал отцу своему и братьям своим; и побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? неужели я и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?

Братья его досадовали на него, а отец его заметил это слово (Быт., 37: 5—11).

Этот сюжет из Ветхого завета показывает, что в те времена всякий «профан» мог без труда понять смысл сновидения, и не было необходимости пользоваться услугами специалиста по толкованию снов, чтобы понять простой сон (чтобы разгадать более сложный сон, нужен был человек, умеющий распознавать сны; это видно из рассказа о снах фараона, когда придворные толкователи снов не смогли их понять, и пришлось позвать Иосифа). Братья сразу поняли, что в сновидении Иосифа отразилась его мечта о том, что когда-нибудь он станет превыше отца и братьев и они будут благоговеть перед ним. Несомненно, этот сон – выражение честолюбивых устремлений Иосифа, без которых ему, может быть, и не удалось бы достичь такого высокого положения. Но случается так, что этот сон исполняется: он оказывается не только выражением иррациональных амбиций, но в то же время предсказанием событий, которые произошли в действительности. Как смог Иосиф так предсказать будущее? Его жизнь, согласно библейскому повествованию, показывает, что это был не только честолюбивый, но и необыкновенно талантливый человек. Во сне он смог почувствовать свой необыкновенный дар яснее, нежели в дневной жизни, где он осознавал себя самым младшим и самым слабым из всех братьев. В его сновидении страстные честолюбивые стремления сочетаются с проницательностью, позволившей ему ощутить свой талант, без которого сон не смог бы сбыться.