Текст книги "Грязная история"

ПУТЬ ДО ДЖИБУТИ

Глава I

Мы подождали до десяти часов, прежде чем высунулись из своей каюты.

Мне с громадным трудом удалось убедить Гутара одолжить свою бритву. Он согласился в конце концов только после того, как сообразил, что, если я буду выглядеть слишком занюханным, когда мы появимся в кают-компании, это отразится и на его репутации. Сделал он это с великой неохотой, а когда я, тщательно прополоскав, вернул ему бритву, он промыл ее еще раз. Как будто у меня были лишаи или еще что. Но мысль о том, что мы должны произвести наиболее благоприятное впечатление, мало-помалу дошла до него, и он выделил мне свою старую рубашку с короткими рукавами, так как моя была вся вымазана при посадке.

Мы нашли небольшую кают-компанию на верхней палубе, и чернокожий официант принес нам кофе и гренки. Он говорил по-французски. Гутар сказал, что он сенегалец. Пока мы завтракали, зашел моряк. Он был молод, худоват и бледен, но выглядел крепким. Кивнув нам, он сел на другом конце стола. Официант принес ему кофе и фруктов. Когда официант вышел, моряк вновь посмотрел на нас.

– Новые пассажиры, как я понимаю? – спросил он по-французски.

Гутар кивнул.

– Вы часто берете пассажиров?

– Не очень. Это дело капитана. – Он употребил слово «патрон» и при этом ухмыльнулся. – Если ему вдруг захочется сделать кому одолжение. В этом рейсе вы пока единственные.

– Пока?

– Иногда мы берем несколько палубных пассажиров в Адене. Арабов. От Адена до Занзибара. Но от них потом все судно воняет.

– От нас вони не будет.

– Не спорю. – Он снова ухмыльнулся. – Но с вашего позволения скажу, что вы сидите на капитанском конце стола.

– Спасибо, – коротко отрезал Гутар. Он терпеть не мог, когда ему что-нибудь указывали. Я приподнялся.

Молодой моряк помахал рукой:

– Сейчас не утруждайте себя. Но это единственная формальность, которая соблюдается на «Волвертеме». Все весьма благодушно настроены, включая капитана. Нам иначе нельзя.

Было ясно, он любил поболтать.

«Волвертем», как оказалось, хотя и был зарегистрирован и Либерии, принадлежал бельгийской компании. Офицеры были в основном из бельгийцев и немцев, а матросы – из сенегальцев и несколько алжирцев. Судно сейчас совершало рейс из Антверпена в Лоренсу-Маркиш с грузом стальной строительной арматуры. Во всяком случае, они надеялись, что проделают такой рейс. Неполадки с конденсаторами заставили их стать на ремонт в Пирее, и они уже потеряли две недели. Такая история могла случиться снова. Задержки, судя по рассказу третьего помощника Бержье, были привычным делом для экипажа «Волвертема».

За ленчем мы увидели капитана. Это был седой, угловатый человек с узкой головой, горькими складками у рта и опухшими, нависшими веками. Был он фламандец, и звали его Ван Буннен. Я прикинул, что ему было за пятьдесят. Если вершиной его карьеры было командовать «Волвертемом» (а судя по всему, так оно и было), у него имелись все основания испытывать горечь.

Нас он сначала полностью игнорировал. Это было понятно, если принять во внимание, что он получил приличную взятку от Геннадиу через кого-то из его людей, чтобы он не заметил, что нас погрузили на его судно как кули с мукой. Ясно, ему не очень-то было приятно созерцать свидетельство его собственной продажности. Другие за столом – старший механик – немец, который нас приветствовал от имени экипажа, и молодой помощник, так свободно трепавшийся с нами ранее, – поняли намек и примолкли. Возможно, они тоже получили свою долю.

Если Гутар и терпеть не мог, когда ему указывают, он еще больше не любил, когда его игнорируют. Полуулыбочка на его губах, смахивающая на капкан, становилась все жестче по мере продолжения трапезы. Когда подали кофе, он уже не мог сдержаться. Он поднялся и подошел к капитану.

– Ив Гутар, шкипер, – произнес он. – Рад познакомиться с вами.

Капитан на мгновение как будто потерял дар речи. Потом он довольно вяло пожал протянутую ему руку.

– Ван Буннен, – отозвался он. Гутар показал на меня:

– А это мой друг мсье Симпсон. Капитан и я что-то промямлили друг другу.

– Мы очень надеемся, – твердо продолжал Гутар, – что факт нашего появления на судне несколько необычным путем не будет истолкован превратно. Мы, журналисты, как вы должны понять, иногда раскапываем сведения довольно скандального характера, которые политиканы предпочли бы скрыть. В подобных обстоятельствах нам приходится перемещаться нетрадиционным способом.

– Да, да, конечно, – сказал капитан. Трудно понять, что он подумал об этой галиматье. Но было очевидно, что в тот момент ему было удобнее сделать вид, что он нам поверил. В таком случае мы выглядели для него меньшим упреком. Он представил нам своих офицеров.

Это было в среду. Мы должны были прибыть в Порт-Саид в пятницу вечером. В четверг к вечеру капитан и Гутар сошлись – водой не разольешь. Мне было все равно. Я люблю, когда меня не беспокоят. Я старался убедить себя, что завтрашний день никогда не наступит и что мне не нужно думать о будущем.

Ночь была теплой, и мне не хотелось спать в душной каюте. Я дремал в кресле на палубе, когда ко мне присоединился Гутар. Он подтащил свое кресло к моему.

У него с капитаном было очередное заседание, и от него за километр несло голландским джином. Он был слегка пьян. Говорил он чисто и был настроен более благодушно, чем обычно.

– Ты знаешь, в чем беда нашего шкипера? – начал он.

– Перебор джина?

– Да, но главная беда не в этом. Беда в том, что джин быстро сбивает его с копыт. Пьян в стельку. – Его зубы блеснули в темноте.

– Я бы и сам с удовольствием надрался.

– Там в каюте есть еще бренди. Сходи принеси.

– С удовольствием.

– Не забудь стаканы с умывальника.

Гутар был из тех, кому всегда кто-нибудь должен подавать и прислуживать.

Когда я вернулся, он стоял у перил и смотрел на волны, бегущие от судна.

Он вылил в стаканы содержимое бутылки и швырнул ее за борт.

– Твое здоровье, – сказал он.

– Будь здоров.

Я снова уселся, и мне очень хотелось, чтобы он убрался. Не было желания ни говорить, ни думать, только бы не кончалось бренди. Он снова сел в кресло рядом со мной, растянулся и положил ноги на нижнюю планку палубных перил.

– Ты думаешь остаться в Порт-Саиде? – спросил он.

– Не дольше, чем необходимо.

– А куда потом?

– Возможно, на Кипр.

– Зачем?

– Неплохое место.

– А ты не боишься, что тебя выдадут? Они там с греками как родные.

– Сомневаюсь, что греки захотят с этим возиться. – Тем не менее эта сторона жизни Кипра не приходила мне в голову. Мне еще больше захотелось, чтобы его унесли черти.

– Я бы не рискнул. К тому же, что ты собираешься делать на Кипре?

На такой вопрос у меня не было ответа. Я что-то невнятно пробормотал.

– Ты знаешь это место, Лоренсу-Маркиш, куда идет судно? – спросил он. – Бывал там?

– Нет, не бывал.

– Мне о нем рассказывал шкипер. Это в португальском Мозамбике. Там пока еще страна для белых людей, без глупостей. Они в тех краях знают, как обращаться с макаками.

Макаки – порода обезьян, но для таких, как Гутар, это слово означает «негр», «черномазый». Меня в школе в Англии, бывало, обзывали черномазым, потому что я родился в Египте. Поскольку я вовсе не темнокожий, это меня не очень задевало. Но все же задевало. У Гутара была отвратительная способность напоминать мне о вещах, которые мне хотелось бы забыть. Я не ответил.

– Девяносто девять процентов макак, – продолжал он, – один процент белых. Но зато этот один процент кое-чего стоит. Шкипер думает, что я смог бы получить визу у португальского консула в Порт-Саиде.

Это меня ошарашило.

– Ты собираешься туда податься?

– Я об этом думаю.

– Но туда ведь сколько добираться!

– Всего семнадцать суток или около того. Шкипер говорит, что, если я подпишу контракт с ним в качестве помощника эконома, он доставит меня туда за сто двадцать пять долларов.

– Но что ты там будешь делать?

– Что-нибудь подыщу. Я знаю, как обращаться с макаками. Мне дело найдется.

– А как же язык? Ты знаешь португальский?

– Немножко знаю испанский. Мне недолго выучить. Кроме того, он говорит, там разговаривают на всех понемножку. У них есть еще один большой город, Бейра. Порт, обслуживающий Родезию. Держу пари, там многие говорят по-английски. Ты там будешь на месте.

– Я?

– А чего тебе терять?

Я попытался представить себе, что могу потерять, кроме жизни и свободы.

– У меня жена, – сказал я наконец. Он ухмыльнулся еще шире.

– Я видел ее фото. Очень ничего. Ты рассчитывал, она приедет к тебе на Кипр?

Я ни на что не рассчитывал. По правде, я не очень-то думал о Ники. Во всяком случае, у меня не было никаких иллюзий на ее счет. Когда она вернется и не найдет меня, то не станет долго горевать. Кто-нибудь займет мое место.

– Почему он хочет, чтобы ты записался помощником эконома? – спросил я.

– Чтобы не платить пассажирскую пошлину за прохождение по каналу. Может, он и тебя запишет помощником эконома. Хочешь, я спрошу? Я ему понравился.

– И когда ты должен решать?

– Завтра, до прихода в порт. Но я уже почти что решил. Хватит с меня хейеков. Чужой хлеб горек. Мне нужно что-то свое. Может, это будет в Мозамбике, может, нет. Но под лежачий камень вода не течет.

Он рыгнул и заглотал остатки бренди. Теперь он был гораздо пьяней. Бренди после джина начинало забирать. Он швырнул стакан мне на колени и поднялся. Качнувшись пару раз, он сделал усилие, выпрямился и пошел вниз.

На следующее утро я записался вторым помощником эконома и отдал капитану Ван Буннену сто двадцать пять из моих двухсот долларов.

Расставаться с деньгами было чертовски обидно, но, похоже, другого выхода не оставалось. Мне казалось, что я покупаю несколько дней, в течение которых смогу не думать.

Глава II

В Порт-Саиде я провел на берегу меньше трех часов – ровно столько, сколько потребовалось, чтобы получить визу в португальском консульстве и купить самое необходимое. Когда мы вышли из консульства, Гутар куда-то исчез, наверное, в поисках борделя, а я вернулся на судно. Мне не хотелось лишний раз искушать судьбу. Вступив на борт корабля, я вздохнул с облегчением.

На следующий день рано утром «Волвертем» присоединился к каравану судов, направлявшемуся на юг по Суэцкому каналу. Остановка в Суэце была короткой, и я не сходил на берег. Вскоре мы опять были в пути, взяв курс через Суэцкий залив к Красному морю.

«Анальное отверстие мира» – так, бывало, называл мой отец Красное море. Он проходил по нему на военном транспорте летом, и двое солдат, служивших в Индии и привычных к жаре и влажности, скончались от теплового удара. Он рассказывал мне, что людям престарелым и страдающим сердечными болезнями опасно проплывать летом по Красному морю, даже на больших комфортабельных лайнерах. Теперь-то, конечно, на таких лайнерах работает кондиционер.

«Волвертем», однако, не был лайнером, и на нем не было кондиционеров, к тому же у него была неисправна вентиляция.

Слава богу, был конец сентября, а не июль или август, но все равно это был сущий ад. Дул удушающий ветер, солнце налило нещадно, металлическая арматура на палубе так накалилась, что к ней нельзя было прикоснуться. На третий день после Суэца температура воды, как нам сказали, была двадцать восемь градусов по Цельсию. Ночью было не лучше, чем днем. Находиться в каюте было невозможно. Мы спали на палубе. Даже бывалый Гутар признал, что ничего хуже он не встречал, даже в Северной Африке.

И тогда опять начал барахлить конденсатор.

Я ничего не понимаю в судовых машинах. Гутар говорил, что неполадки связаны с утечкой морской воды из конденсатора и ее попаданием в пресную воду бойлеров. Если такую утечку не удается остановить, судно может прийти в полную негодность.

Неисправный конденсатор на «Волвертеме» только что чинили в Пирее. Теперь его снова нужно было чинить. Оставалась слабая надежда, что удастся дотянуть до Адена на втором конденсаторе.

На четвертый день после Суэца скорость упала наполовину. И, естественно, чем медленнее мы тащились, тем жарче становилось. В машинном отделении температура перевалила за пятьдесят. В кают-компании было не намного лучше.

Днем по радио мы услышали, что в Адене бастуют докеры и нам поэтому придется направиться в Джибути, который во французском Сомали, чтобы стать на ремонт.

Вечером же я совершил ужасную ошибку.

Виноват был целиком и полностью капитан Ван Буннен.

Неполадки на судне, непрерывные переговоры по радио с агентами владельцев корабля, находившимися в Адене, перспектива стать на ремонт в незнакомом порту – все это и еще жара доконали его. Он набрался до предела на два часа раньше обычного.

В результате Гутар появился на палубе задолго до того, как можно было лечь спать. Он принес с собой от капитана чуть початую бутылку голландского джина. Послал меня за стаканами. Мы выпивали и беседовали. Я, конечно, уже малость выпил перед этим и почти ничего не ел из-за жары. Поэтому я не то чтобы нализался, но прилично расслабился.

Мы поговорили немного о нашем путешествии. Гутар не имел ничего против остановки в Джибути. Наоборот, он даже предвкушал такой поворот дел, так как надеялся встретить там кого-нибудь из сослуживцев по армии. Вот тут-то он стал распространяться о своих армейских похождениях в Индокитае и Алжире.

Разговоры такого рода как зараза. Стоит встретиться двум старым солдатам и стоит только одному начать вспоминать былые походы, так и другой обязательно тоже станет ворошить былое. И тогда беседа может длиться бесконечно, правда в ней переплетается с ложью, и обоим все равно, где та, а где другая, лишь бы ложь походила на правду, а правда была не слишком невероятной.

Я, конечно, не старый солдат, но из-за своего отца иногда чувствую себя таковым. Мне сдается, что все это довольно естественно, однако поддаваться таким эмоциям нужно с оглядкой, а то можно попасть в западню. Если ты воображаешь себя кем-то другим, не нужно зарываться, а то и в самом деле поверишь на какое-то время, что ты тот, кем себя воображаешь. Иногда это не имеет значения, но в некоторых случаях можно влипнуть в жуткую историю.

Все началось с одной моей реплики.

Гутар рассуждал о том, как по-разному ведут себя люди в бою. Потом начал рассказывать об офицере, под чьим началом он служил и который неукоснительно исполнял все требования устава, был образцом работоспособности и мастером принимать решения, но, когда впервые попал под огонь, совершенно растерялся. Раз об этом рассказывал Гутар, то, естественно, именно сержант Гутар был вынужден вмешаться, взять на себя командование и спасти положение. Офицера потом перевели в подразделение связи.

– Знаем мы таких, – сказал я. – Гонор да моча. – Это было одно из выражений моего отца. Он частенько так говорил о командирах. В переводе на французский фраза звучала довольно забавно.

Гутар рассмеялся и попросил меня повторить выражение.

Я объяснил его происхождение.

– Так твой отец был английским офицером? – спросил он с любопытством.

– Ну да. Я и сам из казарменных крыс.

Мне пришлось объяснять ему и «казарменных крыс» – так в английской армии называли детей солдат на действительной службе, живших тут же в казармах или каптерках.

Здесь бы мне и остановиться, но он, казалось, и впрямь заинтересовался.

– Солдатская служба у меня в крови, – сказал я.

И тут же, для вящего эффекта, повторил еще одну из отцовских поговорок: «Если солдат марширует с начищенным оружием, можно и не спрашивать, чистая ли у него задница».

Эту фразу объяснить было потрудней, но в конце концов идея до него дошла: на первом месте – главное. Гутар, конечно, не знал, что я цитирую своего отца. Он принял поговорку за плод моих собственных размышлений.

– А где ты служил? – спросил он.

Вопрос должен был бы меня насторожить, но к тому времени мне море было по колено.

– В Ливии, Западная пустыня.

– В Восьмой армии?

– Дошел до Триполи.

Тут была доля правды. Я действительно служил в Восьмой армии в качестве гражданского переводчика при каирском отделении армейского корпуса снабжения. И если следить за тем, чтобы проклятые египетские спекулянты с черного рынка не травили своими занюханными продуктами офицеров ставки главного командования, не значит служить в Восьмой армии, тогда все слова теряют смысл. Дважды я получил благодарность от дежурного старшины. Но когда я говорил с Гутаром, не это было у меня на уме. Я вообще ни о чем не думал. Я был кем-то другим.

– В каком чине?

– Лейтенант.

– Какая служба?

– Разведка. Я говорю по-арабски.

– Ах, да. Конечно.

– Хотя я не сделал и выстрела во гневе. – Нет?

– Нет. Я сам был мишенью. Он ухмылялся.

– Ранен?

– Ни царапины. – Теперь и я ухмылялся. – Не считая перелома лодыжки.

– Как тебя угораздило?

– Во время дальнего группового патрулирования в пустыне. Нас обнаружили молодчики из «люфтваффе» и попытались подстрелить. Я решил, что под джипом лучше, чем в джипе, пока будет вся эта потеха. Просто спрыгнул слишком быстро.

В такого рода разговоре преуменьшение служит правилом игры. Нужно сразу же дать понять собеседнику, что ты не собираешься заткнуть его за пояс своими историями.

Гутар хихикнул, как я и ожидал. На самом деле я подслушал, как эту историю рассказывал один пехотный капрал в каптерке в Гелиополисе в сорок первом году.

После этого говорил в основном Гутар. Все, что ему было нужно от меня, так это чтобы я время от времени вставлял словечко к месту, показывая, что я хорошо понимаю, какой он лихой малый. Это было нетрудно. Может, у меня и нет настоящего боевого опыта, зато я хорошо знаю солдат и их службу. Я сразу чую, когда рассказчик загибает. Гутар не загибал. По правде сказать, от некоторых деталей – что он делал, к примеру, с алжирскими пленными – меня бы стошнило, не пропусти я перед этим пару-тройку стаканчиков. Так или иначе, я смеялся. Смеялся потому, что боялся не смеяться. Я уже признался, что он навел на меня страх с первого же взгляда. Нечего притворяться, как будто это не так. Вот почему я сделал глупую ошибку.

Дело в том, что он поверил моему рассказу.

С таким субъектом, как Гутар, трудно совершить ошибку грубее.

Все испортила единственная непродуманная моя реплика.

Он распространялся о войне в Индокитае и о немцах, бывших эсэсовцах, которых он знал и которые ему нравились – они служили в Иностранном легионе в дни Дьенбьенфу.

– Хорошие солдаты, – говорил он, – настоящие профессионалы, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Тут он взглянул на меня искоса. – Ты сам-то ведь не был профессионалом?

– Нет, но я понимаю, что ты хочешь сказать.

Он повернул ко мне свою круглую физиономию.

– Понимаешь? Так что я хочу сказать?

Такого поворота я никак не ожидал. На мгновение я растерялся и не знал, что ответить. Тут мне вспомнилось еще одно из отцовских высказываний, которое всегда несколько ставило меня в тупик. Может, оно поставит в тупик и Гутара, подумал я.

– Самое главное – добиться своего, – сказал я, – а не умереть героем-болваном во время попытки.

Несколько мгновений он сидел, уставившись на меня, потом улыбнулся и кивнул.

– Да, – сказал он, – это один из видов профессионального подхода.

Он наклонился и вылил остатки джина в мой стакан.

Глава III

Спустя два дня мы доползли до Джибути.

С берега дул сильный бриз, и «Волвертем» пришлось подтягивать на канатах к молу, где он должен был ждать, пока не освободится ремонтный док.

На борт поднялись французские иммиграционные и таможенные чиновники, чтобы выполнить формальности. Нам выдали транзитные визы на время пребывания. Предполагалось, что мы будем питаться и жить на судне. Однако так долго продолжаться не могло. По оценкам, ремонт занял бы не менее недели, и на время работ придется отключить дренажную систему и другие механизмы. В таком случае мы должны перебраться на берег.

Команда ничего не имела против, так как ей продолжали бы выплачивать жалованье, а расходы по проживанию взяла бы на себя компания, владеющая судном. Но для нас с Гутаром дела обстояли не лучшим образом.

Мы провели трудные полчаса с капитаном Ван Бунненом.

Он взял с нас деньги, полагая, что за это доставит нас в Лоренсу-Маркиш и обеспечит наше проживание в пути. Но он сделал это незаконно. Бумаги, которые мы подписали, имели значение только для властей в Порт-Саиде, Суэце и других портах. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, без сомнения, остались бы и дальше в подобном неведении. Таким образом, мы оказались персональными гостями капитана и по логике вещей должны были оставаться в таком качестве во время пребывания на берегу.

По крайней мере мы так утверждали. Капитан, однако, не был склонен рассматривать ситуацию с логической точки зрения. Он уверял, что задержка – дело рук божьих, за которое он не может нести ответственность. А раз не он отвечает за задержку, то не должен отвечать и за ее последствия.

На этот раз Гутар обкрутил его довольно ловко. Ясно, в нашем положении резкое обращение было немыслимо. Ван Буннен являлся законным капитаном судна, а мы формально входили в состав его экипажа. Если бы мы обратились к местным властям и рассказали правду, ему пришлось бы ответить на ряд неприятных вопросов. Но и нам тоже. Если бы ему взбрело в голову заявить, что мы пробрались на борт незаконно и он об этом ничего не знал, и он предложил бы направить запрос в Афины, нам скорее всего пришлось бы провести свои дни в Джибути за решеткой.

С другой стороны, неприятности с гражданскими властями были совсем не в его интересах. У владельцев судна и так хватало хлопот с «Волвертемом». Капитан, их усугубляющий, наверняка оказался бы в опале.

Тактично указав на это обстоятельство, Гутар предложил компромиссное решение. Мы будем оплачивать свое питание на берегу, если судно возьмет расходы на гостиницу. По предложению Гутара их можно было бы списать за счет взяток с целью ускорения ремонта.

Поупиравшись, капитан в конце концов согласился, поставив условие, чтобы мы заранее уведомили его о стоимости номера в гостинице за сутки. После полудня мы отправились на такси в город навести справки.

Шел сильный дождь, и в воздухе стоял запах горячего ила. И неудивительно: похоже было, что вся местность превратилась в сплошную равнину из ила, по которой проходили дамбы, служившие дорогами. По обочинам кое-где попадались кустики, но сам ил выглядел мертвым. Деревьев не было. На окраине города ютились хижины туземцев, сделанные из бочек из-под бензина и ящиков. В них жили в основном сомалийцы, высокие, держащиеся с достоинством люди, с блестящими лицами, с яркими тюрбанами на головах. Некоторые из них были одеты в полосатые халаты. В самом городе, однако, большинство прохожих было одето в европейскую одежду: белые брюки и рубашки с короткими рукавами. На некоторых вывесках магазинов я прочел индийские и арабские имена.

Поскольку Джибути – город и тропический и французский одновременно, я ожидал увидеть что-то живописное. Ничего подобного. Он представлял из себя нагромождение квадратных каменных зданий с улицами, лишенными деревьев. Говорят, что в Джибути выживает лишь одно дерево – особый сорт пальмы, которую импортируют. Оно не умирает потому, что никогда не было живым и сделано целиком из цинка. Сама мысль, что придется провести здесь неделю, действовала угнетающе.

В Джибути оканчивается важная железнодорожная ветка, ведущая из Эфиопии, так что там есть несколько маленьких гостиниц. Мы остановили свой выбор на «Европе». Ее владелец – армянин – охотно согласился зарезервировать за нами комнату и установить особую плату за неделю. Большинство его гостей были проезжими. Заведение выглядело захудалым, вода в кранах отдавала солью, но канализация вроде бы функционировала, и армянин мог предоставить аэрозоль ДДТ и мухобойку. Пахло сравнительно сносно.

Был понедельник. Мы перебрались туда в среду.

В субботу я повстречался с Судьбой в лице Жана Кинка.