Текст книги "Летучий голландец"

7

У Симмондса, убийцы нескольких женщин из Восточного Онтарио, были две особенности. Во-первых, он использовал старомодный метод – удавку. А во-вторых, совершал убийства в первый день каждого месяца, выбирая лишь тех женщин, которым не посчастливилось иметь имена, ассоциирующиеся с названием данного месяца. Отсюда и прозвище.

Например, первое убийство произошло в меблированных комнатах в Квинсвилле первого апреля. Жертву звали Эйприл Смизерс, молодая проститутка. Ее нашли в собственной кровати с кожаной удавкой на шее. Около нее лежала страница из настенного календаря с датой, обведенной красными чернилами. Девушка была полностью одетой и без каких-либо особых признаков насилия.

Квинсвилльская полиция заподозрила, что это начало серии убийств, только утром первого мая. В коровнике нашли мертвой молодую женщину, работавшую на ферме своего отца в двух милях от города. Опять удавка, а календарная страница с красным кружком была приколота к блузке. И опять казалось, что в убийстве нет явного сексуального подтекста.

Такова была структура преступлений. Они продолжались еще несколько месяцев, и следующими жертвами стали Джун Лавинь, Джулия Томпкинс и Августа Страти. Но конец был уже близко.

В конце августа Джеймс Бромли, областной дорожный инспектор и наблюдательный любитель-натуралист, вернулся после трехмесячной поездки в Австралию, где изучал строительство дорог в экстремальных климатических условиях. За границей он ничего не слышал о серийных убийствах у себя на родине. Теперь же он вспомнил одну деталь, которую заметил прямо перед отъездом в Австралию, как раз за неделю до убийства Элспет Мэй. Он проверял износ покрытия на проселочной дороге рядом с фермой семьи Мэй, когда на соседнем кусте заметил необычную птицу. Он был почти уверен, что это синяя океанская чомга – в тысячах миль от своей природной водной среды обитания.

Птица залетела в заросли, а он не смог устоять и последовал за ней. Он старался вести себя очень тихо, чтобы не спугнуть. Затем увидел, как она села на ветку и притаился, чтобы понаблюдать за ней. Но едва он расположился, как с удивлением заметил, что рядом в чаще прячется еще один человек. Тот, не подозревая о присутствии Бромли, начал украдкой пробираться к дороге. Бромли постоял еще минут десять, очарованный чомгой.

Теперь, спустя столько времени, вернувшись из Австралии и услышав про серийные убийства, Бромли подумал, что имеет смысл связаться с полицией, потому что он узнал лицо того человека, которого видел в то утро рядом с фермой Мэйев.

Дюжина офицеров немедленно отправилась в привокзальную гостиницу в центре Квинсвилля. Они взломали дверь комнаты на втором этаже, в которой постоянно проживал Джошуа Симмондс, сорокачетырехлетний нотариус в Регистрационном бюро. Там его часто и видел Бромли, когда сдавал отчеты в Дорожный департамент. В стенном шкафу у Симмондса было несколько самодельных удавок и знакомый настенный календарь, в котором не хватало страниц.

Его арестовали и обвинили в совершенных убийствах.

Теперь, когда презренная тварь была поймана, полиции не терпелось его допросить. Казалось, Симмондсу тоже не терпится сознаться. Он сказал, что планировал эти убийства очень долго. Нашел адреса потенциальных жертв в Регистрационном бюро, взяв на заметку тех, кто жил неподалеку. Наблюдал за ними, а с некоторыми даже познакомился лично до убийства.

По завершении двенадцатимесячного цикла он собирался продолжить, следуя какой-либо другой особой логике, например, по дням недели (он уже нашел женщин по имени Тьюзди и Уэнзди[3]3
  От англ. «вторник» и «среда».


[Закрыть]), по названиям деревьев (Акация, Оливия, Лаврелия), цветов (Виолетта, Роза, Ирис) и небесных тел (Селена, Урания). Кстати, на подготовительном этапе ему очень помогла книга «Имя твоего ребенка».

По его словам, он сожалел о том, что убивал только женщин. Но, как могли видеть следователи, сам он – человек довольно маленького роста, поэтому ему было бы слишком сложно убивать мужчин. Как вариант, он думал о детях; но так случилось, что он очень любит детей, и решил, что на это у него не хватит духу.

Что касается использования удавки, то он думал, это намного более интимно, чем такое оружие, как нож или пистолет. И уж чего он не хотел – так это чтобы жертвы чувствовали, что их смерть была безликой.

Но зачем он вообще убивал этих женщин? Именно это хотели знать полицейские следователи, озабоченные поиском мотивов. Что же в первую очередь заставляло Симмондса убивать?

Он, похоже, искренне удивился вопросу. Убийства были задуманы как игра, объяснил он – как представление, чтобы немножко развлечь широкую публику. Ничто так не захватывает внимание людей, как одно-два таинственных убийства. И ничто не убедит его в том, что им это не понравилось и что они не благодарны ему за прекрасный спектакль, который он для них разыграл.

Полиции пришлось довольствоваться этим объяснением. В итоге, когда Симмондс предстал перед судом, адвокат пытался убедить его не признавать себя виновным на основании невменяемости. Симмондсу же была оскорбительна сама идея. Он давал показания самостоятельно и призывал присяжных проявить чувство юмора. В тот же день, после менее чем десятиминутного обсуждения, они признали его виновным в убийстве нескольких лиц при отягчающих обстоятельствах.

8

– А что твой гость должен был сказать о Симмондсе? – спросила Рейчел отца. Потягивая кофе, она хотела побольше узнать о Роуленде Вандерлиндене – но так, чтобы не показаться излишне любопытной. Судья вздохнул:

– Ничего особо удивительного для меня. Похоже, эти интеллектуалы вечно считают преступников ценнее рядовых граждан. Все время говорил о том, что он называет «ритуальным аспектом» убийств. Он полагает, что убийства могут происходить из-за внутреннего побуждения, имеющего очень глубокие корни, – о котором даже сам Симмондс не ведает. Он сказал, что имеет смысл сохранить этому человеку жизнь – из дальнейших разговоров с ним можно будет многое узнать.

– Как странно, – сказала Рейчел.

Отец улыбнулся. На нем была красно-белая полосатая рубашка и красный галстук. Рейчел подумала, что он похож на павлина с черепом вместо головы.

– Я сказал ему, что мы можем разговаривать с Симмондсом вечно, и это будет бесполезно. Как можно получить разумные ответы от сумасшедшего? Он это записал. Он все записывает.

– А у него самого есть ответ? – спросила Рейчел.

– Если это можно назвать ответом. Он сказал, что он против смертной казни, но если общество настаивает на приведении приговора в исполнение, казнь ни в коем случае не должна быть через повешенье.

– Правда? – сказала Рейчел.

– Это не должно быть повешенье, удушение, отравление или какой угодно другой бескровный метод. – Отец улыбнулся, вспомнив об этом. – Он сказал: все великие цивилизации прошлого верили, что если человека надо казнить, должна пролиться его кровь, иначе его дух не сможет освободиться. И в результате возникнут всевозможные социальные проблемы. – Судья покачал головой и улыбнулся, – Можешь представить, что слышишь всю эту суеверную чепуху от образованного человека? Конечно, Вандерлинден отрицает, что он верит в это буквально, просто мы якобы не должны чересчур беспечно относиться к давно существующим обычаям. – Судья со стуком поставил на стол чашку. – Я сказал ему, что подобные вещи могут прекрасно существовать где-нибудь в джунглях. Но не в современном обществе. Мы верим в нравственность и защиту наших граждан. Повешенье слишком роскошно для таких, как Симмондс.

Рейчел кивнула, но она думала о том, какая у Роуленда Вандерлиндена интересная внешность. И что он, должно быть, очень смелый человек, если говорил такое ее отцу.

В день вынесения приговора она решила пойти в суд в надежде увидеть Роуленда. Зал был полон, и она с трудом нашла себе место в задних рядах. Но, оглядевшись, расстроилась: отцовского посетителя нигде не было видно.

Прозвенел колокольчик, и полицейский призвал к тишине. Два конвоира завели Симмондса на скамью подсудимых. На нем была синяя тюремная форма; неловкий человечек с широко раскрытыми глазами и редкими, зачесанными назад волосами.

Секретарь суда попросил всех встать. Вот в зал торжественно вошел ее отец, весь в черном. Приблизился к своему месту, тщательно оправил одеяние, сел и дождался полной тишины. Он смотрел на часы, пока те точно не показали назначенное время. Потом звучным голосом, который Рейчел доводилось слышать, когда судья отрабатывал его в своем кабинете, велел подсудимому встать. Симмондс выполнил приказ; два конвоира возвышались над ним с обеих сторон.

Затем судья взял предмет, лежавший перед ним на судейском столе: черную шапочку. Медленно развернул ее и аккуратно водрузил на голову. Прокашлялся и торжественно произнес страшные слова, которые эхом отозвались в набитом людьми зале:

– Властью… настоящим приговариваю… в назначенный день… быть отправленным отсюда в место проведения казни… через повешенье до наступления смерти. Да помилует бог вашу душу.

Похоже, Симмондсу не понравились эти слова, потому что он пошатнулся и оперся на скамью. Когда он шел обратно в камеру, двум конвоирам пришлось его поддерживать.

В тот вечер за обедом судья был в очень хорошем настроении; он выпил бокал красного вина, который позволял себе по таким случаям.

Рейчел раньше никогда не бывала на объявлении смертного приговора и потому стала расспрашивать отца:

– Разве не тяжело отправлять человека, который младше тебя, на преждевременную смерть? – спросила она.

– Вовсе нет, – ответил судья. – Всем нам придется умереть. На самом деле эти люди удачливее остальных – по крайней мере, они знают точный момент, когда уйдут. – Виду него был очень серьезный.

– Ну, – сказала Рейчел, – мне кажется, это не очень большая удача.

Судья поставил бокал на стол и от всей души рассмеялся, что бывало редко. Никому больше он не позволял узнать, что способен смеяться.

– Симмондс казался таким безобидным, – сказала она.

Судья нежно улыбнулся ей:

– Это тебе хороший урок. Невозможно отличить человека от монстра только на основании внешности.

Рейчел смотрела на него, и не могла не задуматься: каким бы он показался ей, если бы не был ей отцом, а был бы просто судьей? Она представила, как он сидит за судейским столом и выносит приговор ей. И тогда эти же сверкающие глаза и улыбка на тонких губах сделают его самым ужасным из людей. Кроме того, ей быдойнтерес-но, что о нем думает Роуленд Вандерлинден: она боялась, что этот человек, возможно, испытывает к ее отцу неприязнь, и будет считать, что она – целиком и полностью судейская дочь.

9

Её первая настоящая встреча с Роулендом произошла только следующим летом. Она приехала в Торонто утром, чтобы пройтись по магазинам, и решила на всякий случай зайти в Музей – в надежде встретить его. Когда она шла по Юниверсити-авеню, начался ливень, поэтому последние сто ярдов она бежала. В фойе Музея едва успела перевести дыхание и увидела его: он вышел из кабинета и направлялся к двери с зонтиком в руке. Из кармана пиджака торчала записная книжка. Рейчел посмотрела по сторонам, как бы раздумывая, куда пойти, но при этом убеждаясь, что она стоит как раз на его пути. Роуленд почти налетел на нее, извинился, а потом присмотрелся внимательнее.

– Дочь судьи! – воскликнул он – Вы не дочь судьи Дэфо?

Она деланно удивилась.

– Я Роуленд Вандерлинден, – сказал он. – Помните, вы открывали мне дверь, когда шел процесс над Сим-мондсом? В Квинсвилле. Мне нужно было поговорить с судьей.

Рейчел помнила, с каким нервическим напором он разговаривал и как ей это нравилось.

– Ах да, конечно, – сказала она.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

– Я просто зашла спрятаться от дождя, – ответила она.

Он засмеялся.

– Если бы не дожди, – сказал он, – музеям пришлось бы закрыться.

Она тоже рассмеялась.

– Я как раз собирался на ланч, – сказал он. – Обычно я хожу один и за едой читаю. Врядли вы захотите ко мне присоединиться.

– Почему же? – сказала она. – Я с удовольствием пошла бы с вами.

– Отлично! – воскликнул он. – Тогда идемте. Они вышли за дверь, и он раскрыл зонтик. Жестом предложил ей взять его под руку, и они спустились по лестнице под дождем. Они прошли совсем недалеко до маленького ресторанчика, где нашли столик на двоих. То было дешевое заведение, полное странных запахов; сама она в такое место никогда не пошла бы. Темнокожий официант с блестящими черными волосами знал Роуленда и предложил их особый карри.

Когда они сели, Роуленд Вандерлинден заговорил, жестикулируя и откидывая назад длинные волосы. Эти маленькие оспины придают его лицу особость, подумала Рейчел. И у него такие красивые голубые глаза, полные жизни и любопытства.

Принесли карри, и Рейчел съела все, что смогла, стараясь не показывать, что блюдо ей не нравится. Роуленд, видимо, ничего не заметил и продолжал говорить обо всякой всячине, в том числе – почему он не появился на вынесении приговора Симмондсу.

– Мне пришлось вернуться сюда на заседание Совета, – сказал он. – Я очень сожалел, что не смог туда пойти. Я надеялся, что встречу там вас.

Она была приятно удивлена, услышав это, но по тактическим причинам решила, что лучше сказать неправду.

– Я тоже туда не ходила, – сказала она.

– Тогда я рад, что не пошел, – сказал он, улыбаясь. – Понимаете, мой интерес к Симмондсу – чисто теоретический. У меня есть теория, что такие преступления часто являются сублимацией древних ритуальных порывов.

Она просто улыбнулась, хотя не вполне понимала, что такое «сублимация».

– Я думал, что найду какой-нибудь предлог снова поехать в Квинсвилль, – сказал он, – но вскоре после того суда у меня появилась возможность вновь отправиться на полгода в Африку, и я не мог ею не воспользоваться.

– А что вы там делали? – спросила она. Рейчел никогда не встречала человека, который бы вел столь экзотическую жизнь.

– Я изучал обычаи племен, живущих на берегах реки Огове, – сказал он.

– Как это увлекательно! – воскликнула она. Было видно, что ее заинтересованность ему приятна.

– Самое удивительное в людях, живущих в джунглях, – сказал он, – это насколько иначе они воспринимают мир. Из-за того, что леса такие густые, у них отсутствует реальное восприятие расстояния, особенно если они находятся вдали от реки. Несколько десятков ярдов – это примерно все, что многие из них видят за свою жизнь. И они просто не могут представить себе большего расстояния. – Он улыбнулся. – Мне иногда кажется, что психологический эквивалент этого феномена есть и в Канаде. Я имею в виду, многие люди здесь такие ограниченные.

Рейчел была польщена, ибо подразумевалось, что сама она не такая.

Официант унес тарелки и принес им какую-то темную гадость вместо кофе.

– Значит, вам очень нравится путешествовать, – сказала она.

– Да, – сказал он. – Я не из тех, кто может просидеть всю жизнь в одном месте, делая одно и то же день за днем; а потом, умирая, они говорят: «Такая уж была у меня судьба!» – Он покачал головой. – Это не для меня. Я хочу, чтобы моя жизнь была приключением, даже если оно не всегда будет веселым.

Рейчел была уверена, что согласна с этим. Он сделал глоток кофе и рассказал, что как раз сейчас пишет научную статью о своем путешествии в Африку.

– Вы не представляете себе, как это сложно, – сказал он. – Я имею в виду – взять невероятно интересные веши и переложить их на скучный язык научного журнала!

Она знала, что здесь должна засмеяться – и так и сделала.

– А о чем именно вы пишете? – спросила она.

– О фетишизме, – ответил он.

Она призналась, что не знает, что это такое.

– Большинство людей этого не знают, – сказал он. – Фетиш – это некоторый предмет, обычно – неодушевленный, но не всегда, в котором живет дух. – Он улыбнулся. – Иначе говоря, такая штука, которую ваш отец сочтет абсолютной чепухой.

Они оба рассмеялись.

– Расскажите мне о своей статье? – попросила она.

– Только в том случае, если мы выпьем еще кофе, – сказал он.

У Рейчел возникло ощущение, что Роуленду с ней хорошо, и эта мысль ее взволновала.

Когда кофе им налили, он начал рассказывать, а она внимательно слушала. Ей хотелось казаться умной в его глазах.

10

– Ближе к концу последнего месяца, который я провел в Африке, – рассказывал Роуленд Вандерлинден, – я поехал в Ндара, главное селение племени бома. Вы не слышали о нем, но один из обычаев бома широко известен в кругах антропологов: если молодая женщина бесплодна, предполагается, что ее муж должен спать с ее матерью. Потом, если у матери рождается ребенок, его отдают дочери, чтобы та его растила как своего собственного. В результате семейные отношения в племени бома могут быть невероятно сложными.

Но меня больше заинтересовал другой аспект жизни племени: я слышал, что их традиции, связанные с фетишами, весьма необычны, а потому решил, что должен увидеть это собственными глазами.

Я никогда раньше не был в Ндара и не ожидал, что путешествие окажется таким трудным. Пришлось плыть по реке Огове, потому что джунгли были густыми и не было никакой возможности передвигаться по суше. Я путешествовал на выдолбленном из дерева каноэ с тремя мужчинами из прибрежного племени. Двое из них были на веслах. Третий – старик, который бывал в Ндара раньше. Его звали Эфуа.

Но не то чтобы путешествовать по реке было намного безопаснее. Племена, живущие вдоль Огове, вовсе не дружелюбны и готовы в любой момент напасть на чужаков. Кроме того, был сезон дождей; река разлилась, и нам угрожали пороги и водовороты.

Антропологи часто делают открытия самым невероятным способом. Мы плыли по реке всего несколько часов, и тут я получил урок, который никогда не забуду.

Я сидел на корме лодки, и к полудню порядком проголодался. Эфуа дремал на носу, а гребцы, казалось, совершенно не собираются останавливаться на ланч. Поэтому я дотянулся до сумки с едой и вытащил банан. Я очистил его и как раз собирался откусить, когда один из гребцов резко поднял весло и выбил банан у меня из рук. Каноэ чуть не перевернулось. Эфуа проснулся и пришел в ужас.

У меня не было ни малейшего представления, что я сделал не так. Эфуа и гребцы поговорили между собой, а затем старик посмотрел на меня и с отвращением покачал головой. Он сказал, что я настолько невежественен, что представляю собой угрозу. Он только что убедил обоих гребцов не высаживать меня на берег, чтобы я познакомился с джунглями и враждебными племенами.

Я продолжал спрашивать, что я такого сделал. Он ответил, что если бы не проворство гребца, я откусил бы банан. Неужели у людей с кожей цвета навозной улитки (так они называют белых людей) нет ни капли благоразумия? Разве я не знал, что есть в лодке на воде – очень строгое табу? Даже самые маленькие дети знают, как это глупо.

Конечно, я спросил его, почему существует такое табу. Он велел мне заткнуться с моими «почему». Табу – это табу, и все. И расспрашивать про них – тоже табу.

Так или иначе, вскоре после этого мы сошли на берег и поели. Потом вернулись на лодку и проплыли еще несколько миль вверх по притоку. Уже ближе к вечеру мы добрались до Ндара.

Селение было действительно большое, примерно пять тысяч человек. Мы должны были сразу засвидетельствовать свое почтение вождю бома. Его резиденция находилась в центре селения рядом с огромным фиговым деревом. Эфуа предупредил, когда мы проходили мимо, что теперь нужно идти осторожно. Несомненно, это был их главный фетиш. Каждый листок, каждую веточку, которая падала, люди из племени бома забирали в хижины и хранили, как сокровище.

Я познакомился с вождем и подарил ему швейцарский армейский нож, который ему очень понравился. Вождь сказал, что я могу остаться у них, сколько пожелаю.

Однако так случилось, что я смог пробыть там всего несколько дней. Но даже за это короткое время я увидел любопытный пример того, насколько фетиши важны для бома.

А произошло вот что. На вторую ночь я пошел вместе с Эфуа посмотреть на церемонию очищения на поляне за резиденцией вождя. Большой мускулистый человек был привязан к столбу в центре площадки, и шаман что-то пел и посыпал его каким-то порошком. Веревки были на вид очень непрочными, но пленник и не пытался их разорвать.

Сразу после нашего прихода вождь и все старейшины племени вышли из главной резиденции. Сам вождь нес разукрашенную дубину с большой шишкой на конце. Все это мне не понравилось.

Ни слова не говоря, вождь подошел к человеку на столбе и ударил его дубиной по голове, пробив череп. Потом за дубину брались все старейшины по очереди, пока голова мужчины не превратилась в кровавое месиво.

После этого один из молодых представителей племени отвязал тело. Его вынесли из селения, пронесли вниз по берегу реки и бросили тело в воду. И крокодилы накинулись на него и разорвали на куски за несколько минут.

Эфуа рассказал мне, что мы только что стали свидетелями казни человека, осквернившего фетиш. Вероятно, он был одним из самых удачливых охотников бома, но в последние несколько месяцев его преследовали несчастья. На своем участке он держал ветку большого фигового дерева в кожаной сумке, привязанной к поперечной балке хижины. Он снова и снова совершал жертвоприношения – приносил ветке кур, фрукты, самые лучшие орехи бетеля – и никакого результата.

Не то чтобы он подозревал, будто боги должны всегда быть на его стороне. Он знал, как они бывают непостоянны. Но, по крайней мере, ожидал, что его преданность фетишу оценят.

Но нет – дела шли хуже и хуже. И не только охота не удавалась: трое детей умерли от какого-то таинственного отравления. Потом их мать, его любимая жена, обезумела от горя и утопилась в реке.

Наверное, он готов был вынести все что угодно, но только не это.

Он пошел прямо к своей хижине, срезал фетиш с центральной балки, где тот висел на почетном месте, и принес его на ту самую площадку, где мы только что были. Там собралось много его соплеменников, и все смотрели на него. Он вынул фетиш из кожаной сумки и плюнул на него. Потом разжег костер и бросил и сумку, и фетиш в огонь. Он ждал, пока не осталось ничего, кроме пепла.

Совет племени не сомневался: они должны избавиться от этого человека, иначе велик риск того, что фетиш восстанет против всего племени. Шаман требовал, чтобы обидчика выпустили в джунгли после наступления темноты, где он будет до смерти замучен ночными демонами. Но вождь был гуманнее и выбрал традиционный метод – забить его до смерти. Он убедил всех, что этот человек заслуживает такой чести, потому что он совершил свои ужасные действия публично, чтобы все это видели. Если бы он сделал это втайне, люди, возможно, никогда бы об этом не узнали, и племя было бы обречено.

Вот так мы стали свидетелями этого наказания. Я надеялся в дальнейшем узнать побольше о фетише, но на следующий день меня скосил приступ малярии. Я бы выздоровел быстро и остался еще на несколько дней, чтобы продолжить исследования. Но Эфуа сказал мне, что один из гребцов каноэ, выпив слишком много пальмового пива, проболтался, что я пытался съесть банан в лодке. Шаман бома сделал вывод, что моя лихорадка – наказание речных духов, и из-за того, что мне позволили остаться в селении, может пострадать все племя. Он хотел, чтобы нам всем пятерым расшибли головы – разумеется, по большой дружбе, – чтобы задобрить речных духов. Так что самое время было уходить, и, несмотря на мою болезнь, мы так и сделали.