Текст книги "Зловещий барьер"

Эрик Фрэнк Рассел
Зловещий барьер

ГЛАВА 1

«Первую же пчелу, которая вздумает жужжать о том, что мед украли, тут же прихлопнут», – размышлял профессор Педер Бьернсек. Мысль была новой и, казалось бы, шутливой, но своим рождением она была обязана ужасающим фактам. Профессор провел длинными, тонкими пальцами по рано поседевшим волосам. Взгляд его странно выпуклых, горящих жутковатым огоньком глаз был устремлен в окно кабинета, которое выходило на бурлившую транспортом стокгольмскую улицу Хеторгет. Но смотрел он вовсе не на транспорт.

А первую корову, которая возглавит борьбу против дойки, ждет скорая смерть, – закончил он про себя. Стокгольм гудел и ревел, не ведая о нависшей угроза Профессор безмолвно застыл, погрузившись в мрачные раздумья. Вдруг взгляд его ожил, глаза расширились, в них мелькнуло узнавание. Медленно, неохотно он отошел от окна.

Двигался он так, как будто одним лишь усилием воли принуждан себя пятиться от чем-то страшного, что, незримо притягивая, манило его.

Вскинув руки, он тщетно попытался оттолкнуть от себя пустоту. В неестественно выпученных глазах, по-прежнему холодных и неподвижных, сверкало нечто неподвластное страху. Как зачарованные, они следили за чем-то бесформенным и бесцветным, ползущим от окна ж потолку. Сделав нечеловеческое усилие, профессор повернулся и бросился бежать.

Не добежав до двери, он судорожно вздохнул, споткнулся. Падая, сведенной рукой схватил со стола календарь и стащил на ковер. Потом всхлипнул, прижал руки к сердцу и затих. Искра жизни угасла. Верхний листок календаря трепетал от загадочного, невесть откуда прилетевшего ветерка На листке стояла дата 17 мая 2015 года.

Когда полиция обнаружила Бьернсена, он был мертв уже часов пять. Медицинский эксперт невозмутимо констатировал смерть от сердечного приступа и на этом успокоился Тщательно осматривая помещение, лейтенант полиции Бекер нашел на письменном столе профессора записку – весть с того света.

«Знание – опасная штука Человек неспособен ежеминутно, весь день напролет управлять своими мыслями, а по ночам ежечасно следить за неподвластными ему сновидениями. Скоро меня найдут мертвым – это неизбежно. Тогда вы должны..»

– Что мы должны? – спросил Бекер. Ответа не последовало. Голос, который мог бы произнести зловещий ответ, умолк навсегда. Бекер выслушал доклад эксперта, потом сжег записку. «Профессор, как и многие его коллеги, на старости лет стал чудить, – решил он. – И не удивительно: груз ученой премудрости оказался ему не по силам. Официальный диагноз – сердечный приступ. Какие могут быть сомнения?»

Тридцатого мая доктор Гатри Шеридан размеренной дергающейся поступью робота вышагивал по лондонской Чаринг Кросс Роуд. Глаза его, похожие на холодные сверкающие льдинки, были неотрывно устремлены в небо, ноги механически меряли тротуар. Он напоминал слепого, следующего по знакомому до мелочей маршруту.

Джим Ликок увидел Шеридана, когда тот, как заведенный, шествовал мимо, но не заметил в нем ничего странного.

– Эй, Шерри! – крикнул он, подскочив к приятелю, и уже было собрался хлопнуть его по плечу, но внезапно застыл в смятении.

Оборотив к встречному бледное напряженное лицо, на котором, как сосульки в голубоватом полумраке, поблескивали глаза, Гатри схватил его за руку и затараторил:

– Джим, видит Бог, как я рад тебя видеть! – Он часто дышал, в голосе звучала настойчивость – Джим, мне необходимо с кем-то поделиться, или я просто сойду с ума. Я только что открыл самый невероятный факт в истории человечества. Поверить в него почти невозможно. И все же он объясняет тысячу таких вещей, о которых мы только догадывались. Или вообще игнорировали.

– Ну и что же это такое? – скептически осведомился Ликок, вглядываясь в искаженное лицо доктора.

– Джим, я хочу сказать, что человек – не хозяин и не властитель своей души и никогда им не был. Он всего лишь домашняя скотина!.. – Шеридан вцепился в собеседника. Голос его сорвался, потом поднялся на два тона. В нем зазвенела истерическая нотка. – Я это знаю, слышишь, знаю! – Ноги его подломились в голенях. – Все кончено! – Он рухнул наземь.

Потрясенный Ликок поспешно нагнулся над упавшим, расстегнул ворот его рубашки, приложил руку ж груди. И ничего не ошутил. Сердце, которое только что бешено колотилось, остановилось – навек. Шеридан был мертв. Скорее всего, сердечный приступ.

В тот же день и час. нечто очень похожее произошло с доктором Гансом Лютером. Несмотря на обманчивую полноту, он вихрем пронесся по лаборатории, стремглав слетел вниз по лестнице, промчался через холл. При этом он все время испуганно оглядывался через плечо, глаза его сверкали, как полированные агаты. Подбежав к телефону, он трясущейся рукой набрал номер «Дортмунд-Цайтунг» и потребовал редактора. Глаза его были прикованы к лестнице, телефонная трубка, прижатая к уху, дрожала.

– Фогель, – завопил он, – у меня есть для вас самая потрясающая новость со времен сотворения мира. Нужно оставить для нее место, много места, и поскорее, пока не поздно!

Расскажите подробнее, – терпеливо предложил Фогель.

– Земной шар, опоясанный транспарантом, и на нем надпись: «Держитесь подальше!»

Покрывшись испариной, Лютер следил за лестницей.

Ха-ха! – безжалостно ответил Фогель Его крупное лицо на видеоэкране, установленном над телефонным аппаратом, выражало снисходительное понимание: он привык к чудачествам ученых.

Нет, вы послушайте! – отчаянно закричал Лютер, вытирая лоб трясущейся рукой. – Ведь вы меня знаете. Знаете, что я не лгун и не трепач. И никогда не говорю ничего такого, что не мог бы доказать Так вот, я утверждаю: ныне, а возможно уже целое тысячелетие наша несчастная планета… А-а-а!… А-а-а!

Из повисшей на шнуре трубки раздался встревоженный крик:

– Лютер! Лютер! Что с вами?

Доктор Ганс Лютер не ответил. Медленно повалившись на колени, он поднял странно поблескивающие глаза к потолку, потом упал на бок. Медленно, очень медленно провел языком по губам – раз, второй. Смерть его наступила в зловещей тишина.

На видеоэкране дергалось лицо Фогеля. Из раскачивающейся трубки еще долго раздавался взволнованный писк, который здесь уже никто не мог услышать.

Билл Грэхем ничего не знал об этих трех трагедиях, случившихся раньше. Зато он знал про Мейо. Все произошло у него на глазах.

Дело было в Нью-Йорке. Он шел по Западной Четырнадцатой улице и вдруг, случайно взглянув на отвесную стену Мартин Билдинг, увидел, как мимо двенадцатого этажа пролетела человеческая фигура.

Раскинув руки, дергаясь и вращаясь, тело беспомощно, как мешок тряпья, падало вниз. Ударившись о тротуар, оно подпрыгнуло футов на девять. Раздался звук – нечто среднее между хрустом и хлюпаньем. Асфальт выглядел так, как будто по нему шлепнули гигантской окровавленной губкой.

Толстуха, шествовавшая навстречу Грэхему, застыла как вкопанная ярдах в двадцати от него. Уставилась на пятно и распростертое на асфальте тело. Лицо ее позеленело. Выронив сумочку, женщина опустилась на тротуар, закрыла глаза и что-то невнятно забормотала. Около сотни пешеходов образовали вокруг изувеченного трупа быстро сжимающееся кольцо. Толкаясь и напирая, они так и пожирали несчастного глазами.

Лица у трупа не было. Выше окровавленной одежды виднелась жуткая маска, по цвету похожая на взбитую чернику со сливками. Нагнувшись над телом, Грэхем не ощутил особых эмоций: на войне доводилось видеть и кое-что пострашнее.

Его сильные смуглые пальцы скользнули в липкий от крови жилетный карман погибшего и извлекли перепачканную визитную карточку. Пробежав глазами текст, Грэхем не удержался и тихонько присвистнул от удивления:

– Профессор Уолтер Мейо! Вот это неожиданность!

Но к нему сразу же вернулось обычное самообладание. Бросив последний взгляд на бренные останки, распростертые у его ног, он стал пробираться сквозь все прибывающую, бурлящую толпу. Вихрем миновав вращающиеся двери Мартин Билдинг, он устремился к пневматическим лифтам.

Пока круглая одноместная площадка стремительно несла его вверх, Грэхем, машинально вертя в руках карточку, старался разобраться в беспорядочных мыслях, роившихся у него в голове. Надо же! Чтобы такое случилось именно с Мейо…

На шестнадцатом этаже площадка подпрыгнула как мячик и со вздохом остановилась. Грэхем бросился по коридору и, добежав до двери, ведущей в лабораторию Мейо, застал ее распахнутой. Внутри никого не было. Все выглядело вполне чинно и мирно, никаких следов беспорядка.

На длинном тридцатифутовом столе громоздился сложный агрегат, в которои Грэхем узнал установку для сухой перегонки. Он пощупал реторты – холодные. Похоже, что эксперимент так и не начался.

Пересчитав колбы, он сделал вывод: аппарат предназначался для получения продукта шестнадцатой фракции. Затем открыл дверцу электрической печи и обнаружил исходное сырье – сухие листья. Судя по виду и запаху, это было какое-то лекарственное растение.

Ветерок, залетавший в широко раскрытое окно, шевелил бумаги на письменном столе. Грэхем подошел к окну, глянул вниз и увидел толпу, окружившую четверых в синей форме и безжизненное тело. К тротуару подруливал фургон скорой помощи. Грэхем нахмурился.

Оставив окно открытым, он торопливо просмотрел бумаги, разбросанные на столе покойного профессора, но не нашел ничего, что смогло бы удовлетворить его бесцельное любопытство. Еще раз мельком оглядел комнату и вышел. Спускаясь на лифте, он пронесся мимо двух полицейских, которые поднимались ему навстречу.

В вестибюле выстроилась шеренга телефонных кабин. Грэхем вошел в одну из них и набрал номер. На круглом экране появилось миловидное девичье личико.

– Хетти, соедини-ка меня с мистером Сангстером.

– Хорошо, мистер Грэхем.

Девушка исчезла, уступив место мужчине с тяжеловатыми чертами лица.

– Мейо умер, – напрямик выпалил Грэхем. – Выпал из окна Мартин Билдинг минут двадцать назад. Пролетел шестнадцать этажей и приземлился чуть ли не у моих ног. Узнать его невозможно – разве что по шрамам на руках.

– Самоубийство? – кустистые брови собеседника поползли вверх.

– На первый взгляд, похоже, – согласился Грэхем. – Только я так не думаю.

– Почему?

– Потому что я достаточно хорошо знал Мейо. Когда я работал инспектором по связям между учеными и Ведомством целевого финансирования США, мне пришлось регулярно встречаться с ним в течение десяти лет. Вы, может быть, помните, что я четыре раза выбивал ему субсидии для продолжения работы.

– Да-да, – кивнул Сангстер.

– Большинство ученых – вообще народ малоэмоциональный, – продолжал Грэхем. – Так вот, Мейо был, пожалуй, самым флегматичным из всех. – Он взглянул собеседнику прямо в глаза. – Поверьте мне, сэр, Мейо был просто не способен покончить с собой – во всяком случае, находясь в здравом уме.

Я вам верю, – без тени колебания сказал Сангстер. – Что, по-вашему, нужно сделать?

– У полиции есть все основания считать это рядовым самоубийством. И я тут не могу вмешиваться. ведь у меня нет никаких официальных полномочий. Полагаю, нужно сделать все возможное, чтобы полиция не закрыла дело, пока не будет проведено самое тщательное расследование. Нужно проверить все до мелочей.

– Все будет так, кан вы скажете, – заверил его Сангстер. Он придвинулся ж камере, его грубоватое лицо на экране увеличилось. – Этим займутся соответствующие службы.

– Спасибо, сэр, – ответил Грэхем.

– Не за что. Вы занимаете свою должность именно потому, что мы всецело полагаемся на ваше мнение. – Он опустил глаза и стал рассматривать что-то на столе, остававшемся за пределами экрана. Послышался шелест бумаги. – Сегодня произошло нечто похожее на случай с Мейо.

– Что? – воскликнул Грэхем.

Умер доктор Ирвин Уэбб. Мы имели с ним дело два года назад субсидировали его, чтобы он смог закончить одно исследование. В итоге наше Министерство обороны получило самонастраивающийся оптический прицел, основанный на принципе магнитного поля.

– Как же, прекрасно помню.

– Уэбб умер час назад. Нам позвонили из полиции, потому что у него в бумажнике нашли наше письмо. – Лицо Сангстера омрачилось. – Обстоятельства его смерти вызывают недоумение. Медицинский эксперт утверждает, что он умер от сердечного приступа, и в то же время он испустил дух, стреляя в пустоту.

– Стреляя в пустоту? – недоверчиво переспросил Грэхем.

– В руке у него был пистолет, и он всадил две пули в стену своего кабинета

– Ну и дела!

– С точки зрения благосостояния и научного прогресса нашей страны, – продолжал Сангстер, тщательно взвешивая каждое слово, – смерть таких талантливых ученых, как Мейо и Уэбб, имеет слишком большое значение, чтобы мы могли пустить дело на самотек, тем более что присутствуют некие загадочные обстоятельства. Случай с Уэббом представляется мне более странным. И я хочу, чтоби им занялись вы. Желательно, чтобы вы лично просмотрели все документы, которе после него остались. Возможно, там окажется какая-то зацепка.

– Но для полиции я – человек со стороны.

– Офицера, который ведет это дело, уведомят, что у вас есть правительственный допуск на ознакомление со всеми бумагами Уэбба.

– Отлично, сэр. – Грэхем повесил трубку, к лицо Сангстера исчезло с экрана. – Сначала Мейо, а теперь Уэбб!

Уэбб лежал на ковре, на полпути между окном и дверью. Он покоился на спине, зрачки закатились под верхние веки. Окоченевшие пальцы правой руки все еше сжимали вороненый автоматический пистолет, заряженный разрывными сегментными пулями. На стене виднелось восемь отметин – россыпь выбоин там, где четвертинки разорвавшихся пуль вошли в цель.

– Он стрелял в какой-то предмет, находившийся вот на этой линии, – сказал лейтенант Воль, натягивая шнур от центра выбоин к точке, расположенной четырьмя-пятью футами выше лежащего тела.

– Похоже на то, – согласился Грехем.

– Только там ничего не было, – заявил Воль. – Когда началась пальба, по коридору проходило с полдюжины людей. Они тут же ворвались в комнату и обнаружили его лежащим на полу при последнем издыхании. Он все пытался что-то сказать, но язык его уже не слушался. Никто не мог войти в кабинет или выйти из него незамеченным. Мы допросили шестерых свидетелей – все они вне подозрений й потом, медицинский эксперт ведь сказал, что это сердечный приступ.

– Может быть, и так, – уклончиво ответил Грэхем, – а может, и нет.

Едва он произнес эти слова, как по комнате пролетел ледяной вихрь По спине у Грэхема поползли мурашки, волосы на голове зашевелились – и все прошло. Осталось внутреннее ощущение смутного беспокойства, как у кролика, который чувствует незримое присутствие затаившегося поблизости ястреба.

– И все равно, что-то тут нечисто, – не унимался Воль. – Нюхом чую, что у этого Уэбба были галлюцинации. Но я и жизни не слыхал, чтобы галлюцинации случались от сердечного приступа, поэтому даю голову на отсечение: он принял какую-то дрянь, от которой все разом и приключилось.

– Вы хотите сказать, что он был наркоманом? – с сомнением в голосе осведомился Грэхем.

– Вот именно! Держу пари: вскрытие покажет, что нюх меня не подвел.

– Дайте мне знать, если ваша догадка подтвердится, – попросил Грэхем.

Открыв стол Уэбба, он стал просматривать аккуратно подшитые папки с перепиской. Там не оказалось ничего такого, что смогло бы удовлетворить его интерес или привлечь особое внимание. Все письма без исключения были обыденными, пресными, почти нудными. Он сложил папки на место. На лице его было написано разочарование.

Закрыв стол, Грэхем обратил внимание на огромный, встроенный в стену сейф. Воль передал ему ключи.

– Они были у него в правом кармане. Я бы сам порылся в сейфе, да мне велели воздержаться до вашего прихода.

Грэхем кивнул и вставил ключ в замок. Тяжеленная дверь медленно повернулась на шарнирах, открыв внутренность шкафа. У Грэхема и Воля одновременно вырвался возглас изумления. Прямо перед ними висел большой лист бумаги, на котором торопливым почерком было нацарапано: «Постоянная бдительность – вот нереальная цена свободы. Если меня не станет, свяжитесь с Бьернсеном».

– Кто, черт возьми, этот Бьернсен? – выпалил Грэхем, срывая лист со стены.

– Понятия не имею. Никогда о нем не слышал. – Воль с нескрываемым удивлением уставился на записку, потом cказал: – Дайте-ка ее мне. На листе сохранились следы надписи с предыдущей страницы. Взгляните – отпечатки довольно глубокие! Нужно осветить надпись параллельными лучами света и посмотреть, не удастся ли получить рельефное изображение. Если повезет, мы легко прочитаем, что там было написано.

Подойдя к двери, Воль передал бумагу кому-то из коллег и сделал краткие распоряжения.

Следующие полчаса они составляли подробную опись содержимого сейфа с единственным результатом: оказалось, что Уэбб был отчаянным педантом и уделял самое пристальное внимание финансовой стороне своей деятельности.

Рыская по комнате, Воль обнаружил на каминной решетке кучку золы. Она была растерта в тончайшую пыль, так что не было ни малейшего шанса восстановить написанное. Осталась лишь пыль слов, когда-то полных смысла, теперь же – недосягаемых.

– Каминные решетки – реликвия двадцатого века, – изрек Воль. – Похоже, доктор специапьно сохранил решетку, чтобы жечь на ней документы. Видно, было что скрывать. Только вот что? И от кого? – Зазвенел телефон, и он добавил, снимая трубку: – Если это полицейское управление, то, может быть, там сумеют ответить на мои вопросы.

Действительно, звонили из управления. На маленьком экране появилось лицо полицейского. Воль нажал на кнопку усилителя, чтобы Грэхему тоже было слышно.

– Удалось восстановить слова на том листке, который вы нам передали, – сказал офицер. – Текст довольно бессвязный, но для вас он, возможно, чтонибудь да значит.

– Читай, – приказал Воль Он весь обратился в слух. Полицейский стал читать отпечатанный на машинке текст.

«Особенно восприимчивы моряки. Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям. Скорость оптической фиксации у них должна быть разной. При первой же возможности проверить эти показатели. Еще нужно уговорить Фосетта, чтобы он дал статистику распространенности зоба среди сумасшедших, в особенности – шизофреников. В его лечебнице собака зарыта, только ее нужно откопать».

Полицейский поднял взгляд от бумаги:

Тут всего два абзаца. Это – первый.

– Давай дальше, приятель, – нетерпеливо прервал его Грэхем. Офицер продолжил чтение. Все это время Грэхем не сводил глаз с экрана. На лице Воля все явственнее проступало недоумение.

«Между самыми неожиданными и, казалось бы, разнородными случаями существует реальная связь. Нити, соединяющие странные явления, слишком тонки, чтобы их можно было заметить. Шаровые молнии, воющие собаки и ясновидящие, которые вовсе не так просты, как мы полагаем. Вдохновение, душевный подъем и вечная одержимость. Колокола, звонящие сами собой, корабли, исчезающие средь бела дня, лемминги, мигрирующие в долину смерти. Свары, злоба, ритуальная болтовня, пирамиды с невидимыми вершинами… Все это можно было бы принять за кошмарную стряпню сюрреалистов последнего разбора, если бы только я не знал, что Бьернсен был прав, устрашающе прав! Это картина, которую необходимо показать всему миру – если такое зрелище не приведет к бойне!»

– Ну, что я вам говорил? – спросил Воль, выразительно постукивая себя по лбу. – Типичный бред наркомана!

– Ладно, разберемся. – Приблизив лицо к телефонному сканнеру, Грэхем сказал офицеру. Спрячьте бумагу, чтобы она была в полной сохранности. Сделайте еще две машинописные копии. Пусть их перешлют Сангстеру, начальнику Ведомства целевого финансирования США, в его здешний офис, что находится в здании Манхэттенского банка.

Он отключил усилитель и повесил трубку. Телеэкран погас.

– Если не возражаете, я зайду в управление вместе с вами, – сказал он Волю.

Они вышли вместе – Воль, уверенный, что это работа для отдела по борьбе с наркотиками, и Грэхем, погруженный в размышления о том, могут ли эти смерти, несмотря на сопутствующие загадочные обстоятельства, объясняться естественными причинами. Переходя дорогу, оба почувствовали какое-то странное нервное возбуждение – будто кто-то заглянул в их мысли, ухмыльнулся и был таков.

ГЛАВА 2

В управлении никаких новостей не оказалось. Дактилоскописты уже вернулись из лаборатории Мейо и офиса Уэбба и успели проявить и отпечатать снимки. Отпечатков была тьма: одни четкие, другие смазанные. Чтобы их получить, пользовались в основном алюминиевой пудрой; для нескольких следов, оставленных на волокнистой поверхности, пришлось прибегнуть к парам йода. Подавляющее большинство отпечатков принадлежало самим ученым. Остальные в полицейских картотеках не значились.

Следователи со всей дотошностью обыскали помещения, где были найдены трупы, но не нашли ни единой мелочи, способной возбудить их подозрения и подтвердить сомнения Грэхема 0 чем они и доложили с едва заметным раздражением людей, вынужденных попусту тратить время ради чужой прихоти.

– Одна надежда на вскрытие, – заявнл наконец Воль – Если Уэбб действительно баловался наркотиками, тогда все яснее ясного. Он умер, пытаясь прикончить бредовый плод собственного воображения.

– А что же Мейо – прыгнул в воображаемую ванну? – поддел его Грэхем.

– Что-что? – на лице Воля отразилось недоумение.

– Пусть на вскрытие отправят обоих, если, конечно, удается что-нибудь сделать с тем, что осталось от Мейо. – Грэхем взял шляпу. Его темно-серые глаза пристально взглянули в голубые глаза Воля. – Позвоните Сангстеру и доложите ему результаты – Он стремительно вышел, как всегда энергичный и решительный.

На углу улиц Пайн и Нассау громоздилась куча искореженного металла Грэхем бросил взгляд поверх клокочущей толпы и увидел два разбитых гиромобиля, которые, как видно, пострадали от лобовом столкновения. Толпа быстро росла. Люди встали на цыпочки, напирали, слышался взволнованный гомон. Проходя мимо, Грэхем кожей ощущал исходившее от них психопатическое возбуждение. Он как будто преодолевал незримое поле чужих вибраций. Ох уж это стадное чувство!

«Несчастье для толпы – все равно, что мед для мух», – подумалось ему.

Войдя под своды тяжеловесной громады Манхэттенского банка, он поднялся на пневматическом лифте на двадцать четвертый этаж Толкнул дверь с золоченой надписью, поздоровался с Хетти, рыжеватой блондинкой, сидевшей за коммутатором, и направился к двери с табличкой «М-р Сангстер». Постучался и вошел.

Сангстер молча выслушал подробный отчет. Наконец Грэхем сказал:

– Вот и все. Единственное, что у нас остается, – это мои сомнения по поводу Мейо да необъяснимые выстрелы Уэбба.

– Есть еще неизвестный нам Бьернсен, – не замедлил напомнить Сангстер.

– Да. Полиции пока не удалось с ним связаться. Скорее всего, просто не хватило времени.

А нет ли Уэббу на почте каких-нибудь писем от этого Бьернсена?

– Нет. У нас была такая мысль Лейтенант Воль уже звонил и спрашивал. Ни почтальон, ни сортировщики не припоминают писем от отправителя по фамилии Бьернсен. Конечно, этот неизвестный, кем бы он ни был, мог и не посылать писем. Или же на конверте могла не стоять его фамилия. Вся корреспонденция Уэбба – пара ничем не примечательных писем от ученых, с которыми он дружил еще со студенческой скамьи. —Похоже, большинство ученых ведет обширную, но довольно нерегулярную переписку с коллегами, в особенности с экспериментаторами, исследующими аналогичные проблемы.

– Не исключено, что Бьернсен – один из них, – подсказал Сангстер.

– А ведь это мысль! – Грэхем на секунду задумался, потом снял трубку. Он набрал номер, рассеянно нажал на кнопку усилителя и моргнул от неожиданности, когда трубка загрохотала прямо ему в ухо. Положив ее на стол Сангстера, он произнес в микрофон:

– Смитсоновский институт? Мне нужен мистер Гарриман.

На экране появилось лицо Гарримана. Его темные глаза смотрели прямо на них.

– Привет, Грэхем! Чем могу быть полезен?

– Уолтер Мейо умер, – сказал Грэхем.

– Ирвин Уэбб – тоже. Скончались утром, один за другим.

На лице Гарримана появилось печальное выражение. Вкратце рассказав ему о случившемся, Грэхем спросил:

– Вы случайно не знаете ученого по фамилии Бернсен?

– Как же! Он умер семнадцатого.

Умер?!! – Грэхем и Сангстер вскочили с мест. – А в его смерти не было ничего странного? – мрачно осведомился Грэхем.

– Насколько мне известно, нет. Он был уже стар и давно пережил отпущенный ему век. А в чем дело?

– Да так, ни в чем. Что еще вы о нем знаете?

– Он швед, специалист по оптике, – ответил явно заинтригованный Гарриман. – Его карьера пошла на убыль лет двенадцать назад. Кое-кто полагает, что он впал в детство. Когда он умер, в нескольких шведских газетах появились некрологи, но в нашей прессе никаких упоминаний я не встречал.

– Что-нибудь еще? – настаивал Грэхем?

– Да ничего особенного. Он не был такой уж знаменитостью. Если мне не изменяет память, он сам ускорил свой закат, когда выставил себя на посмешище с тем докладом на международном научном съезде в Бергене в 2003 году. Какая-то сплошная ересь о пределах зрительного восприятия, замешенная на джиннах и привидениях. Ганс Лютер тогда тоже навлек на себя всеобщее недовольство – ведь он, единственный из более или менее известных ученых, принял Бьернсена всерьез.

– А кто такой Ганс Лютер?

– Немецкий ученый, светлая голова. Только он тоже умер, вскоре после Бьернсена.

Как, еще один?!! – разом вскричали Сангстер с Грэхемом.

А что тут собственно такого? – Разве ученые вечны? Они тоже умирают, как и все остальные, ведь так?

– Когда они умирают, как все остальные, мы приносим соболезнования и не питаем никаких подозрений, – отрезал Грэхем. – Сделайте одолжение, Гарриман, составьте мне список ученых, пользовавшихся международной известностью, которые умерли после первого мая, а к нему – все достоверные факты, которые удастся откопать.

Гарриман удивленно заморгал.

Хорошо, позвоню вам, как только управлюсь, – пообещал он и отключился. Но почти сразу же появился снова: – Забыл сказать вам насчет Лютера. Говорят, что он умер в своей дортмундской лаборатории, бормоча какой-то несусветный вздор редактору местной газеты. С ним случился сердечный приступ. В качестве причины смерти называют старческое слабоумие и сердечное истощение. И то и другое вызвано переутомлением.

Не в силах скрыть любопытство, он явно тянул время, ожидая реакции собеседников. Потом не выдержал, еще раз повторил:

– Позвоню, как только управлюсь, – и повесил трубку.

– Дальше в лес – больше дров, – заметил Сангстер. – Он плюхнулся на стул и откинулся на спинку, балансируя на задних ножках. Лицо его недовольно нахмурилось. – Если кончину Мейо и Уэбба нельзя объяснить естественными причинами, то сверхъестественными их и подавно не назовешь. Отсюда следует, что единственная оставшаяся возможность – обычное и откровенное убийство.

– А мотивы? – осведомился Грэхем.

– То-то и оно! Спрашивается, где повод? Его просто нет! Я еще могу допустить, что полдюжины стран сочли бы массовое уничтожение лучших умов Америки удачной прелюдией к войне. Но когда выясняется, что в дело втянуты ученые Швеции и Германии, – к тому же не исключено, что в списке, над которым сейчас трудится Гарриман, окажутся представители еще дюжины национальностей, – то вся ситуация до того запутывается, что начинает отдавать чистой фантастикой. – Взяв машинописную копию записей Уэбба, он с недовольным видом помахал бумагой в воздухе. – Вроде этой вот галиматьи. – Он задумчиво посмотрел на погруженного в невеселые мысли Грэхема. – Ведь это ваши подозрения заставили нас броситься в погоню, а за чем – одному Богу известно. За ними хоть что-нибудь стоит?

– Нет, . – признался Грэхем. – Ничего. Пока не удалось обнаружить никаких фактов, на которых можно было бы построить мало-мальски правдоподобную версию. Откопать побольше деталей – вот моя задача.

– Где же?

– Я собираюсь повидать Фосетта, которого Уэбб упоминает в своих записях. Он наверняка сможет рассказать кое-то интересное.

– Вы что, знаете Фосетта?

– Даже не слышал о нем. Но доктор Кертис, сводная сестра Уэбба, может устроить нам встречу. Я хорошо знаком с доктором Кертис.

Тяжелые черты Сангстера медленно расплылись в усмешке.

– Насколько хорошо? – поинтересовался он

– Не так хорошо, как хотелось бы, – ухмыль– нулся в ответ Грзхем.

Вот оно что! Сочетаете приятное с полезным? – Сангстер небрежно махнул рукой. – Что ж, желаю удачи. Как только откопаете нечто более существенное, чем одни подозрения, мы сразу же подключим к делу Федеральное бюро расследований

– Посмотрим, что получится. – Грэхем уже подошел к двери, когда раздался телефонный звонок Держась одной рукой за дверную ручку, другой он снял телефонную трубку, положил ее на стол, переключил усилитель.

На экране засветилось лицо Воля. Он не мог видеть Грэхема, который находился за пределами угла обзора камеры, и поэтому говорил, обращаясь к Сангстеру.

– Похоже, что Уэбб страдал чесоткой.

– Чесоткой? – в замешательстве переспросил Сангстер. – С чего вы взяли?

– Он разукрасил йодом всю левую руку, от локтя до плеча.

Какого черта? – Сангстер бросил умоляющий взгляд на безмолвствующего Грэхема.

– Понятия не имею. С рукой вроде– бы все в порядке. У меня такая версия: или у него была чесотка, или он таким образом удовлетворял свои художественные наклонности. – Суровое лицо Воля искривила скупая умешка – Вскрытие еще не закончено, только я подумал, что стоит сообщить вам об этом. Если вы сдаетесь, я готов вам загадать не менее дурацкую загадку.

– Кончай, парень, – обрезал его Сангстер.

– У Мейо тоже была чесотка.

– Ты что же, хочешь сказать, что он тоже разрисовал себе руку?

– Ну да, йодом, – злорадно подтвердил Воль. – Левую – от локтя до плеча.

Зачарованно глядя на экран, Сангстер сделал долгий глубокий вдох

– Благодарю, – сказал он. Повесил трубку и с тоской посмотрел на Грэхема.

– Я пошел, – сказал тот.

На лице у доктора Кертис было строгое профессиональное выражение спокойной уверенности, которое Грэхем предпочитал игнорировать Еще у нее была копна непокорных черных кудрей и приятная округлость форм, коими он восхищался столь неприкрыто, что это неизменно выводило ее из себя.

– Весь последний месяц Ирвин вел себя очень необычно, – проговорила она, подчеркнуто стараясь сосредоточить внимание Грэхема на цели его визита. – Он не захотел мне довериться, а ведь а так старалась ему помочь Боюсь, он принял мой интерес за проявление женского любопытства В прошлый четверг его и без того странное состояние еще больше обострилось: он уже не мог скрыть, что чего-то опасается. Я стала бояться, что он на грани нервного срыва, и посоветовала ему отдохнуть.