Текст книги "История Оливера"

4

Бег помогает.

Очищает мысли. Снимает напряжение. К тому же, никто не будет смотреть на тебя косо, если ты бегаешь в одиночку. Так что я нахожу время побегать, даже если работаю над важным делом и провожу дни напролет в суде. Даже если консультирую в Вашингтоне.

Когда-то я играл в сквош. Но для этого требовались совсем другие навыки. К примеру, хорошо подвешенный язык – чтобы выдать какую-нибудь фразочку типа: «Отличный удар» или «Как ты думаешь, уроем мы Йель в этом году?». Теперь же я совершенно забыл о красноречии. Вместо этого я бегал. Занятия бегом в Центральном парке – лучшее времяпрепровождение: ни одна живая душа вас не достанет.

– Эй, Оливер, сукин ты сын!

Мне показалось, что кто-то назвал мое имя. Галлюцинация. Ну не может никто меня звать в этом парке.

– Слышь ты, чертов гарвардский сноб!

Хотя наверняка не я один подходил под это определение, каким-то образом я понял, что обращаются именно ко мне. Обернувшись, я увидел Стивена Симпсона, своего соседа по общаге (Гарвард, выпуск 1964 года), обгоняющего меня на своем мотоцикле.

– Барретт, что это с тобой? – проорал он вместо приветствия.

– А с чего ты решил, Симпсон, что со мной что-то не так? – ответил я. Надо сказать, не менее «дружелюбно».

– Ну, во-первых, я теперь дипломированный врач. Во-вторых, считаю себя твоим другом. И в-третьих, ты не ответил ни на одно из моих сообщений на автоответчике! – гневно заявил он.

– Мне казалось, что у медиков никогда нет времени, – попытался я оправдаться.

– Черт побери, Барретт, я, конечно, человек занятой. Но как-то ж я нашел время жениться на Гвен! Я тебе звонил, даже телеграмму посылал в твой офис, а ты так и не появился. – Симпсон был полон негодования.

– Извини, Стив, я так и не получил твоего приглашения, – нагло соврал я.

– Да? Каким же образом двумя неделями позже ты прислал свадебный подарок? – О боже, этому человеку точно надо было идти в юристы! Ну как он не понимает: больше всего на свете в данный момент я хочу, чтобы меня оставили в покое!

– Мне стыдно, Стив, – ответил я, от души надеясь, что теперь он укатит восвояси.

– Ни хрена тебе не стыдно! – раздосадованно проорал Стив.

– Спасибо. Привет от меня Гвен, – тихо ответил я. Но Симпсон не исчезал.

– Послушай. Почему, не знаю, но Гвен хочет тебя видеть, – сказал он.

– Чистейший мазохизм. Она была у доктора? – забеспокоился я.

– Этим доктором был я. И сказал, что у нее крыша поехала. Но раз уж в театр нам пойти не по карману, самый экономичный способ развлечься – пригласить тебя в гости. Как насчет вечера пятницы?

– Я занят, Симпсон, – отрезал я.

– Конечно, суд же всегда работает по ночам. В любом случае, к восьми мы тебя ждем, – бросил Симпсон. Обернулся лишь раз. И повторил, видимо, для тупых: – Жду тебя в пятницу, в восемь. Адрес ты знаешь, так что извинения не принимаются.

– Забудь, Стив. Меня не будет! – выкрикнул я, но он притворился, что не услышал. Вот же самоуверенный тип – взять и просто поставить меня перед фактом.

…Парень в магазине «Шерри-Леманн»[1]1
  «Шерри-Леманн» (англ. Sherry-Lehmann Wine & Spirits) – известный магазин алкогольной продукции в Нью-Йорке. (здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] уверял, что для «Шато Линч-Баж» пятилетней выдержки цена просто смешная. Вот я и прихватил две бутылки. Даже если доведу Симпсонов до слез, у них, по крайней мере, будет повод напиться прекрасного вина.

Надо сказать, радость от встречи Гвен и Стивен изобразили весьма натурально:

– Оливер, ты совершенно не изменился!

– Ты тоже, Гвен, – скромно ответил я.

Постеры на стенах тоже ничуть не изменились. Энди Уорхол со своим поп-артом… «Этот коллаж из суповых банок бесил меня все мое детство! В моей квартире этой гадости не будет никогда!» – пообещала Дженни несколько лет назад, когда мы впервые побывали у них.

Мы расселись на полу. Из динамиков по углам Саймон и Гарфанкел[2]2
  Саймон и Гарфанкел (англ. Simon and Garfunkel) – самый успешный дуэт 1960-х, состоявший из американских музыкантов Пола Саймона и Артура Гарфанкела. В их записях смешались элементы трех стилей: гармоничные вокальные партии в стиле церковного хора (госпел), использование электрогитар (рок), звонкая акустика и лирико-философские тексты (фолк).


[Закрыть] вкрадчиво интересовались, едем ли мы на ярмарку в Скарборо. Стивен открыл бутылку белого вина. Я грыз уже непонятно какой по счету соленый крекер, а беседа тем временем перешла в русло метафизики: какой кошмар – быть ординатором, как нечасто Гвен и Стиву удается провести такой тихий вечер. И конечно, каковы шансы Гарварда урыть Йель в этом году. Вид спорта при этом не уточнялся. С тем же успехом Гвен могла интересоваться, сумеет ли Инь урыть Ян. Ладно, я чересчур придирчив: все-таки ребята стараются помочь мне расслабиться, и им это удается даже лучше, чем можно было подумать.

Потом в дверь позвонили, и я аж подпрыгнул от неожиданности:

– Это еще кто?

– Расслабься, – ответил Стив, – это гости.

Уже по тому, как звонили, я понял, что дело тут нечисто.

– Какие еще гости?

– Ну-у, точнее, всего одна гостья, – поправила Гвен.

– То есть одинокая гостья? – черт возьми, меня загнали в угол!

– Так получилось, – безмятежно отозвался Стив и пошел открывать.

Проклятье! Вот как раз из-за этого терпеть не могу ходить в гости. Не выношу друзей, которые пытаются «помочь». Уже понятно, что это очередная соседка по комнате, старшая сестра или разведенная одноклассница. Короче, очередная засада!

Разозлившись, я собирался высказаться по полной, но, вовремя вспомнив, что в помещении женщины, ограничился коротким «Вот дерьмо!».

– Оливер, она очень хорошая… – попыталась исправить впечатление Гвен.

– Извини, Гвен. Я знаю, что вы хотели как лучше, но… – не успел начать я, как Стив вернулся с жертвенным агнцем вечера.

Первым, что я увидел, были очки в тонкой оправе.

Потом белый жакет, который она как раз снимала.

Симпсон представил Джоанну Стайн, ординатора по педиатрии, свою однокурсницу, с которой они теперь работали в одной больнице.

Я даже не смог сначала разобрать, симпатичная она или нет. Кто-то предложил присесть и выпить, что мы и сделали.

Потом мы много говорили.

Постепенно я обратил внимание, что Джоанна Стайн является обладательницей не только круглых очков в тонкой оправе, но и довольно приятного тембра голоса. А мысли, излагаемые этим голосом, принадлежали человеку доброму и чуткому. Я порадовался, что в них нет упоминания моего «дела», и решил, что пока Симпсоны снимают только ее «показания».

– Жизнь – дерьмо, – подвел итог Стив Симпсон.

– За это надо выпить, – сказал я. И только тут понял, что они с Гвен просто сочувствовали Джоанне, обсуждая, как трудно быть ординатором.

– А как ты снимаешь стресс, Джо? – поинтересовался я. Черт, надеюсь, она не решит, что это намек.

– Иду в постель.

– ?

– Не могу ничего с собой поделать. Прихожу домой, падаю на диван и засыпаю часов на двадцать.

– Ох…

Опять пауза. Ну, кто примет мяч? Мы сидели молча целую вечность, пока Гвен Симпсон не позвала всех к столу.

Гвен, конечно, прекрасный человек, но, честно говоря, о ее кулинарных талантах нельзя сказать того же: она из тех, кто может перекипятить даже воду в чайнике. Этот ужин не стал исключением. Я бы даже рискнул предположить, что в тот день Гвен превзошла саму себя.

Но я не отказывался ни от одного блюда – лишь бы не говорить. В конце концов, вокруг были целых два врача – на случай, если бы моему желудку понадобилась экстренная помощь.

Ужин продолжался. Мы наелись так, что даже не смогли, поверите ли, добить пирог, запеченный до угольного хруста. И тут Джоанна Стайн обратилась ко мне:

– Оливер?

Благодаря опыту перекрестных допросов я среагировал мгновенно:

– Да?

– Ты любишь оперу?

Черт, вопрос с подвохом, подумал я, одновременно пытаясь понять, какой ответ она от меня хочет услышать. Предпочитает поговорить об операх типа «Богемы» или «Травиаты», где героиня в конце умирает? Собралась устроить мне катарсис? Да нет, не может же она быть настолько бестактной. Но, в любом случае, аудитория затихла в ожидании моего ответа.

– Не имею ничего против оперы. Не люблю только итальянскую, французскую или немецкую, – ответил я. По-моему, других видов оперы не существовало?

– Отлично, – сказала Джоанна. Может, она имеет в виду какую-нибудь китайскую?

– Во вторник вечером Мерритт поет в опере Перселла.

Вот черт, а про английскую-то я и забыл! Все, похоже, судьба мне идти с Джоанной на какую-то идиотскую оперу британского композитора!

– Шейла Мерритт – лучшее сопрано года, – подключился Стив, разом обеспечив сопернику двукратное численное превосходство.

– И поет она в «Дидоне и Энее», – добавила Гвен, сделав перевес трехкратным. (Кстати, Дидона – еще одна девушка, которая погибла из-за эгоизма того сукиного сына, в которого влюбилась!)

– Звучит великолепно, – капитулировал я, про себя проклиная Стива и Гвен. А больше всего «Шато Линч-Баж», которое помешало мне честно сказать о своем отношении к любой музыке с самого начала.

– О, это отлично, – обрадовалась Джоанна, – у меня как раз два билета…

Ой, надо же, я прямо не ожидал такого развития событий!

– …но мы со Стивом оба на дежурстве в этот день, и я подумала, что вы с Гвен могли бы пойти вместо нас.

– Гвен обожает оперу, Оливер, – сказал Стив, похоже, намекая, что его жена заслужила передышку.

– Да, прекрасно, – вяло отреагировал я, но тут вспомнил о правилах приличия и добавил: – Огромное спасибо!

– Я рада, что вы с Гвен сможете пойти, – ответила Джоанна. – И передайте, пожалуйста, моим родителям, что со мной все в порядке.

Какого черта? Я внутренне сжался, представив себе перспективу просидеть несколько часов рядом с агрессивной («Вам, значит, нравится моя дочь, молодой человек?») матерью Джоанны Стайн.

– Они в струнных, – сказала Джоанна и заторопилась домой. Стив вышел проводить ее.

Я остался наедине с Гвен, и меня охватила жуткая злость – какого хрена я так глупо себя вел? Но уже ничего не исправишь, и, чтобы наказать себя, я попытался съесть те угли, в которые Гвен превратила пирог.

– Где, черт побери, находятся эти «струнные»? – поинтересовался я.

– Обычно к востоку от духовых. Мать Джоанны – альтистка, а отец скрипач Нью-Йоркской оперы, – ответила Гвен.

– А-а… – протянул я и откусил еще кусок пирога – так мне и надо, остолопу!

Повисла пауза.

– Ну и как, разве это больно – познакомиться с Джо? – наконец нарушила молчание Гвен.

Я посмотрел на нее. И ответил:

– Да.

5

 
Когда я опущусь…
 

Так начиналась песня, бывшая абсолютным хитом 1689 года. Проблема с английской оперой в том, что разобрать слова иногда все же получается.

 
Когда я опущусь
В земли холодной твердь,
Ты позабудь мои грехи
И не тревожься впредь…
 

Дидона, царица Карфагенская, собиралась покончить с собой и жаждала поведать об этом миру в форме арии. Музыка, надо сказать, была совершенно изумительной. Настолько же, насколько древним был текст. Шейла Мерритт спела его великолепно и справедливо заслужила все аплодисменты.

И вот она умерла окончательно, танцующие купидоны разбросали розы, и занавес опустился.

– Мне очень понравилось, Гвен, – сказал я, вставая.

– Пойдем, поблагодарим наших благодетелей, – ответила она.

Продираясь через толпу ринувшихся к выходу зрителей, мы спустились к оркестру.

– А где же Стивен? – спросил мистер Стайн, убирая скрипку в футляр. У него были длинные с проседью волосы, судя по всему, никогда не знавшие расчески.

– На дежурстве с Джоанной, – ответила Гвен. – Это Оливер, из ее друзей (определенно, ей не стоило представлять положение подобным образом).

Подошла и миссис Стайн со своим альтом. Невысокая и довольно полная, она все же казалась весьма привлекательной, благодаря своей бьющей через край энергии.

– Вы уже собрали свиту, ваша светлость? – подтрунивала она над мужем.

– Как всегда, дорогая. С Гвен вы знакомы. А это Оливер, приятель Джо.

– Очень приятно. Как вам наша дочь?

– Прекрасно, – опередил меня мистер Стайн.

– Я ведь спрашивала не тебя, Стайн, не так ли?

– Джо прекрасна, – сказал я, не слишком попадая в общий шутливый тон, – и большое вам спасибо за билеты.

– Вам правда понравилось? – продолжала допрос миссис Стайн.

– Разумеется. Это было потрясающе! – сказал мистер Стайн.

– Я, кажется, не тебя спрашивала, милый? – заметила его жена.

– Я отвечаю за него, потому как я профессионал. Могу добавить, что Мерритт была несравненна. – И уже обращаясь ко мне: – Старик Перселл бесподобен, не правда ли? Финал ему удался особенно – все эти великолепные хроматические переходы в нисходящем тетраккорде!

– Вероятно, он не обратил внимания, дорогой, – одернула его миссис Стайн.

– Должен был. В арии Дидоны они встречаются целых четыре раза! – возразил ее муж.

– Простите его, Оливер, – обратилась ко мне миссис Стайн, – он теряет голову, только когда речь заходит о музыке.

– А разве что-то еще важно, кроме музыки? – возразил мистер Стайн и добавил: – Кстати, все присутствующие приглашаются в воскресенье к нам домой. Ждем вас в полшестого. Вот где можно услышать настоящую игру!

– Боюсь, у нас со Стивом не получится, – сказала Гвен, наконец подключившись к разговору, – у его родителей годовщина свадьбы.

– О’кей, – заключил мистер Стайн, – тогда Оливер…

– У него могут быть свои планы, – пришла мне на помощь миссис Стайн.

– Зачем ты все время решаешь за него? – вознегодовал мистер Стайн. Затем повернулся ко мне: – Приходите к половине шестого. И приносите свой инструмент.

– Я играю только в хоккей, – сообщил я в надежде отделаться от него.

– Ну так приносите клюшку. Будете выстукивать ритм на кубиках льда, – ответил он. – До воскресенья, Оливер.

– Как все прошло? – поинтересовался Стив, когда я сдавал ему на руки его жену.

– Чудесно, – восхищенно ответила Гвен, – ты пропустил великолепное представление.

– А что думает Барретт? – уточнил он.

Я собирался было отослать его к своему новоиспеченному пресс-секретарю по фамилии Стайн, но вместо этого просто пробормотал:

– Мне понравилось.

– Прекрасно, – сказал Стив.

Но про себя я подумал, что теперь влип прочно.

6

Наступило воскресенье. Идти, естественно, никуда не хотелось.

Но мне не везло.

Ни одного срочного вызова, никаких неотложных дел и никаких звонков от Фила. Мне даже простудиться, как назло, не удалось. За неимением уважительных причин не явиться на встречу я отправился на пересечение Риверсайда и 94-й улицы. С огромным букетом цветов в руке я предстал на пороге квартиры Луиса Стайна.

– Ого, – воскликнул тот, узрев цветочное сооружение, – вот уж, право, не стоило тратиться!

Затем крикнул миссис Стайн:

– Это Оливер – он принес цветы!

Та выскочила навстречу и чмокнула меня в щеку.

– Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, – скомандовал мистер Стайн, похлопав меня по плечу. В комнате оказалось человек десять, и все они болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение было приподнятым, а звуки, которые они издавали, – невероятно громкими. Единственным по-настоящему роскошным предметом мебели был огромный рояль с до блеска отполированной крышкой. Из огромного окна открывался потрясающий вид на реку Гудзон и ее скалистый противоположный берег.

Мы все пожали друг другу руки. Большую часть аудитории составляли повзрослевшие хиппи, а дополняли публику хиппи помоложе. И зачем я только сюда в галстуке приперся?

– А где Джо? – поинтересовался я больше из вежливости.

– Обещала быть к восьми, – ответил мистер Стайн, – вы можете пока познакомиться с ее братьями. Марти играет на трубе, а Дэвид – на флейте. Причем это открытый бунт против родителей. Изо всех троих только Джо берет в руки скрипку.

Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Дэвид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Более открытый Марти протянул мне руку:

– Добро пожаловать в наш музыкальный зоопарк!

– Марти, я ни черта не смыслю в музыке, – признался я, – и на вопрос, что такое «пиццикато», отвечу, что это – телятина с сыром.

– И будешь прав, – сказал мистер Стайн. – Да и вообще, кончай уже извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.

– Нет? – переспросил я.

– Конечно, нет! Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.

– Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, – обратилась ко мне миссис Стайн, – либо сами берите скрипку.

– Терпение, дорогая, – отозвался хозяин, – я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома.

– Я правда чувствую себя свободно, как дома, – вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру.

Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых высокомерные выпускники Гарварда назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали удивительную музыку.

Моцарт, потом Вивальди, потом некто по имени Люлли[3]3
  Жан-Батист Люлли (фр. Jean-Baptiste Lully, 1632–1687 гг.) – французский композитор, скрипач, танцор, дирижер и педагог итальянского происхождения; создатель французской национальной оперы. Крупнейшая фигура музыкальной жизни Франции при Людовике XIV.


[Закрыть], о котором я вообще никогда не слышал.

После Люлли оркестр исполнил что-то из Монтеверди[4]4
  Клаудио (Джованни Антонио) Монтеверди (итал. Cláudio (Giovánni António) Montevérdi; 1567–1643 гг.) – итальянский композитор. Творчество Монтеверди, во многом новаторское, в истории музыки знаменует переход от эпохи Возрождения к эпохе барокко.


[Закрыть]. А затем подали лучшую бастурму, которую я когда-либо пробовал. В перерыве между произведениями ко мне подошел длинный застенчивый брат Дэвид и таинственным шепотом спросил:

– А вы правда играете в хоккей?

– Было дело, – кивнул я.

– Не могли бы вы мне ответить на один вопрос?

– Конечно.

– Как сыграли сегодня «Рэйнджеры»?

– М-м… Не помню. – Мой ответ его ужасно разочаровал. Даже не знаю, как ему объяснить всю нелепость ситуации: бывший фанат хоккея Оливер Барретт в настоящее время настолько погрузился в уголовное право, что даже забыл про поединок «Нью-Йорк Рэнджерс»[5]5
  «Нью-Йорк Рэнджерс» (англ. New York Rangers) – профессиональный хоккейный клуб, выступающий в Атлантическом дивизионе Восточной конференции Национальной хоккейной лиги (НХЛ). Базируется в Манхэттене, город Нью-Йорк (Нью-Йорк, США). Играет домашние игры на Madison Square Garden, является одной из старейших команд лиги.


[Закрыть] с его любимыми «Бостон Брюинз»[6]6
  «Бостон Брюинз» (англ. Boston Bruins) – профессиональный хоккейный клуб, выступающий в Национальной хоккейной лиге. Базируется в городе Бостон, Массачусетс, США.


[Закрыть]?

В комнату вошла Джоанна и первым делом чмокнула меня в щеку. Наверное, что-то вроде семейного ритуала – она все время целовала кого-то.

– Они тебя еще не свели с ума своей музыкой?

– Нет, – ответил я, – мне правда здесь нравится.

И вдруг до меня дошло, что, в общем-то, я и не вру. В тот вечер правда чувствовалась какая-то гармония. И не только с музыкальной точки зрения, но и вообще во всем – музыканты непринужденно беседовали и отпускали друг другу комплименты по поводу особенно сложных пассажей. Все это очень отдаленно напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда, перед тем как надрать задницу команде соперника.

С той только разницей, что здесь им достаточно просто было играть вместе. Они относились друг к другу и к музыке, которую играли, с такой… нежностью, что ли.

Я еще никогда так тесно не соприкасался с миром музыки.

Разве что тогда, когда Дженни играла в оркестре.

– Доставай скрипку, Джо, – скомандовал мистер Стайн.

– Ты сошел с ума, – воспротивилась та. – Я так давно не играла!

– Ты тратишь слишком много времени на медицину, так что пора наверстывать упущенное в музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.

– Нет, – твердо ответила Джоанна.

– Давай же, иначе зачем Оливер просидел тут три часа? – настаивал Стайн.

Джо покраснела. Я хотел было выразить протест, но меня никто не слушал. Тогда ее отец повернулся ко мне:

– Слушай, попроси, пожалуйста, свою подругу сходить наконец за скрипкой?

Я рта раскрыть не успел, как Джоанна, которая к этому моменту стала уже совершенно пунцовой, решила, что лучше уступить:

– О’кей, папочка, будь по-твоему. Но предупреждаю, что ничего хорошего из этого не получится.

– Получится, непременно получится, – уверил он. Когда Джоанна вышла, он обернулся ко мне: – Как ты относишься к Бранденбургским концертам[7]7
  Бранденбургские концерты (BWV 1046–1051) Иоганна Себастьяна Баха – цикл из 6 концертов, преподнесенных Бахом в качестве подарка маркграфу Бранденбург-Шведта Кристиану Людвигу Бранденбург-Шведскому в 1721 г., но, скорее всего, сочиненных ранее.


[Закрыть] Баха?

Я напрягся, потому что это было одно из немногих знакомых мне произведений Баха. Разве не после 5-го концерта я сделал Дженни предложение – там, на набережной, когда мы возвращались домой? И разве не эта музыка в некотором смысле была прелюдией нашего брака? Конечно, даже мысль о том, что я снова услышу ее, причиняла боль.

– Ну, так что же? – переспросил Стайн. Тут я сообразил, что от меня все еще ждут ответа. И выпалил:

– Они мне очень нравятся. Который из них вы будете играть?

– Все! Зачем выбирать? – в недоумении спросил Луис.

– Лично я сыграю только что-нибудь одно, – возмущенно заявила его дочь. Она уже заняла место среди других скрипок и что-то оживленно обсуждала с пожилым джентльменом, который сидел рядом. Группа снова начала настраивать инструменты. Правда, поскольку в антракте почти все музыканты как следует приложились к спиртному, делалось это все намного громче.

Стайн вознамерился дирижировать: «Чем Ленни Бернстайн[8]8
  Леонард Бернстайн (англ. Leonard Bernstein; 1918–1990) – американский композитор, пианист и дирижер. Дважды записывал полные циклы симфоний Бетховена.


[Закрыть] лучше меня? Прической?» Он постучал по пульту, в роли которого выступал телевизор.

– А теперь, – произнес он с неизвестно откуда взявшимся немецким акцентом, – я хотеть резкий атака. Вы слышать меня? Резкий!

Оркестр приготовился. Стайн занес карандаш.

Я задержал дыхание, очень надеясь, что смогу все это выдержать.

И тут громыхнула канонада.

Кто-то с пушечным грохотом стучал в дверь. Слишком громко и, насколько я мог судить, совершенно не соблюдая ритм.

«Открывайте!!!» – взревели за дверью нечеловеческим голосом.

– Полиция? – спросил я у неизвестно как оказавшейся рядом Джоанны.

– Уж они-то точно никогда не приходят вовремя, – слабо улыбнулась она. – Хуже. Это Годзилла с верхнего этажа. Его настоящее имя – Темпл. И в нем мало чего осталось человеческого.

Тем временем Годзилла снова принялся долбить в дверь и вопить: «Открывайте!!!» Я осмотрелся по сторонам. Хотя людей в комнате и было около двух десятков, вид у всех был весьма напуганный. Похоже, этот Темпл действительно опасен.

Как бы там ни было, Стайн открыл дверь.

– Черт побери, ты, сукин сын, я тебе каждое долбаное воскресенье говорил – заткни свою шарманку!

Выпалив все это на одном дыхании, чудовище угрожающе нависло над Стайном. Джо была права, определение «Годзилла» подходило как нельзя лучше. Темпл в самом деле оказался существом огромным и волосатым.

– Но, мистер Темпл, – попробовал протестовать наш храбрый дирижер, – наши воскресные посиделки всегда заканчиваются ровно в десять!

– Хватит мне тут заливать! – прорычал монстр.

– А я только заметил, как вы сегодня любезны, – ответил мистер Стайн.

Темпл уставился на него:

– Не выводи меня из себя, урод! А то пожалеешь, что родился!

В его голосе слышалась давняя ненависть. Чувствовалось, что на этом этапе цель жизни монстра – нанесение тяжких увечий своему соседу. И, похоже, момент идеально подходил для претворения мечты в реальность.

Оба младших Стайна, несмотря на то, что были явно напуганы, присоединились к отцу.

Темпл снова грязно выругался. Миссис Стайн уже стояла рядом с мужем, а теперь и Джоанна выскользнула из-за моей спины и рванулась к двери. Интересно, она возьмет на себя роль бойца или медсестры? Потому что ситуация явно близилась к развязке!

– Вы что, чертовы недоноски, не знаете, что нарушать тишину незаконно?! – проорал Годзилла.

– Прошу прощения, мистер Темпл, но я считаю, что это как раз ваши действия по отношению к Стайнам являются незаконными.

Это что, сказал я? Причем, кажется, раньше, чем подумал? И, что удивило меня еще больше, встал и двинулся навстречу незваному гостю. Тот повернулся ко мне.

– Есть проблемы, блондинчик? – спросило животное.

Я отметил, что он на десять дюймов выше и (как минимум) на сорок фунтов тяжелее. Впрочем, надеюсь, не все эти фунты были мышцами.

Я жестом показал Стайнам предоставить все мне. Но они остались.

– Мистер Темпл, – продолжил я, – слышали ли вы когда-либо о разделе сороковом Уголовного кодекса? Это незаконное вторжение. Или раздел семнадцатый: угроза нанесения телесных повреждений. Или раздел…

– Ты кто вообще? Коп? – хрюкнул он. Значит, соображалка у парня хоть как-то работала.

– Что вы, всего лишь адвокат. Но я могу отправить вас за решетку на довольно длительный период, – смело ответил я.

– Блеф! – предположил Годзилла.

– Нет. Но если для вас невыносимо ждать решения этой проблемы так долго, можно уладить все другим способом.

– Неужели, красавчик?

Он напряг мышцы. Оркестр за моей спиной определенно забеспокоился. Конечно, и у меня под ложечкой засосало. Но я спокойно снял пиджак и обратился к чудищу sotto voce[9]9
  Итал. «тихо» (нотное указание).


[Закрыть] крайне вежливо:

– Мистер Темпл, если вы сейчас же не испаритесь, я буду просто вынужден методично, как один интеллигентный человек другому, выбить из вас все ваши куриные мозги.

Агрессор практически молниеносно испарился. В честь моей победы Стайн откупорил бутылку шампанского. («Импортное. Прямо из Калифорнии!») Затем оркестр единогласно решил исполнить самую громкую вещь из своего репертуара – чрезвычайно энергичную интерпретацию увертюры из оперы Чайковского «1812 год». На этот раз даже мне достался инструмент – пушка (в роли которой выступила пустая пепельница).

Вечеринка завершилась через пару часов (на мой взгляд, слишком рано).

– Обязательно приходите к нам еще, – сказала миссис Стайн.

– Разумеется, Оливер придет, – ответил мистер Стайн.

– Почему ты так уверен? – спросила она.

– Мы ему понравились.

И это было чистой правдой.

С какого-то перепугу я вызвался проводить Джоанну. Несмотря на поздний час, она настояла, чтобы мы сели на пятый автобус. Он спускался по Риверсайд, а потом пересекал Пятую авеню. Должно быть, Джоанна здорово вымоталась за смену, но оставалась в приподнятом настроении.

– Оливер, ты был великолепен, – сказала она и взяла меня за руку.

Я спросил себя, нравится ли мне ее прикосновение.

И не нашел ответа.

А она продолжала восторгаться:

– Темпл теперь и показаться не посмеет, – рассмеялась она.

– Слушай, Джо, чтобы запугать такого буйвола, не нужно быть семи пядей во лбу.

Я изобразил рукой соответствующий жест, тем самым высвободив ее. Черт его знает, стало легче или нет.

– Но все-таки…

Она не закончила. Наверное, удивилась настойчивости, с которой я изображал тупого спортсмена. А мне просто хотелось дать понять, что я – не самый достойный выбор для такой девушки. Ну, то есть, она ведь такая милая. И такая привлекательная. Во всяком случае, для любого нормального мужика с нормальными инстинктами.

Джоанна жила недалеко от больницы. Пока мы стояли возле ее двери на четвертом этаже, я вдруг заметил, что она не такая высокая, как мне показалось вначале. Я имею в виду, что смотрела она на меня снизу вверх.

А потом я заметил, что у меня перехватывает дыхание. И это не могло быть от подъема по лестнице – я же постоянно занимаюсь бегом! И ощущение легкой паники от разговора с этой интеллигентной красавицей-врачом стало усиливаться.

Что если она… почувствовала, что мои чувства к ней носят не совсем платонический характер? Что, если?..

– Оливер, – сказала Джоанна, – я бы тебя с удовольствием пригласила, но у меня завтра смена в шесть утра.

– В другой раз, – ответил я. И выдохнул с облегчением.

– Надеюсь, Оливер.

Она поцеловала меня. В щеку. Наверное, так было принято в ее семье.

– Спокойной ночи!

– Я тебе позвоню, – ответил я.

– Вечер был замечательным.

– Мне тоже понравилось.

Тем не менее, особого счастья я не испытывал.

По дороге домой я пришел к заключению, что самое время обратиться к специалисту.