Электронная библиотека » Эрнест Хемингуэй » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 14 июля 2018, 18:00


Автор книги: Эрнест Хемингуэй


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Может, вы и правы.

– Я не сомневаюсь, что туда ходят все новые самцы. И, возможно, не каждый день. Некоторые, конечно, стали осторожнее: ведь Карл одного убил. Жаль только, что он уложил куду не с первого выстрела, а долго преследовал того чуть ли не по всей округе. Никогда у него не получается, как надо. Ну, ладно придут другие куду. Надо только их подстеречь. Не все ведь разобрались, в чем дело. Но Карл, конечно, устроил переполох.

– Он очень эмоциональный, – сказал Старик. – Но парень славный. Помните, как красиво он сразил леопарда? Лучше никто бы не выстрелил. Подождем, скоро куду успокоятся.

– Правильно. На самом деле я на него не сержусь.

– А что, если просидеть в укрытии весь день?

– Когда поднялся чертов ветер и начал кружить, он разнес наш запах повсюду. Какой смысл тогда там сидеть? Вот если бы ветер стих. Абдулла взял сегодня с собой банку с золой.

– Я видел.

– Когда мы подошли к солонцу, было полное затишье. И свет уже пробился – можно стрелять. Абдулла всю дорогу сыпал золу, проверяя, есть ли ветер. Я взял только Абдуллу, остальных оставил на дороге. Мы шли очень тихо, ботинки у меня на каучуковой подошве, и земля там мягкая. Но этот проклятый самец все-таки учуял нас на расстоянии пятидесяти метров.

– Вы разглядели его уши?

– Разглядел ли уши? Да если б я их разглядел, его бы уж давно освежевали.

– Вот твари! – сказал Старик. – Терпеть не могу охоту у солонцов. Эти куду не так уж умны. Просто вы охотитесь на них там, где они настороже. Их всегда там бьют – с тех пор как солонцы существуют.

– Это мне по душе, – признался я. – Мог бы ходить туда хоть месяц. Мне нравится охота в засаде. Сидишь – не потеешь. Только ловишь мух и скармливаешь муравьиным львам. Неплохо. Вот только время теряешь.

– Вот именно. Время.

– Это вы обязательно должны увидеть, – говорил между тем Кандиски моей жене. – Большие барабаны нгома, пляски туземцев на праздниках. Это подлинное национальное искусство.

– Послушайте, – сказал я Старику. – Тот вчерашний солонец мне кажется самым надежным, только вот чертова дорога проходит рядом.

– Охотники говорят, что туда ходят небольшие куду. Да и место далекое. Восемьдесят миль туда и обратно.

– Знаю. Но я там видел следы четырех крупных самцов. И если бы не грохот грузовика… Может, засесть там сегодня ночью? Проведу там ночь и утро, и если все зря – больше туда ни ногой. К солонцу ходит и большой носорог. Следы огромные.

– Что ж, – отозвался Старик. – Пристрелите заодно и носорога. – Старик ненавидел ненужные убийства, эффектные убийства, убийства ради убийства; он признавал право убивать зверя, только когда страсть охотника сильнее его отвращения к смерти или когда тот хочет стать первым в своем мастерстве. А предложение убить носорога он сделал из желания доставить мне удовольствие.

– Убью, если только он того стоит, – обещал я.

– Ладно, убейте подлеца, – сделал мне подарок Старик.

– Эх, Старик, – только и сказал я.

– Убейте, – повторил Старик. – Встреча один на один доставит вам удовольствие. А рог продадите, если он вам не нужен. По лицензии вам можно убить еще одного.

– Ага, – влез в разговор Кандиски. – Продумали план кампании? Придумали, как лучше обмануть бедных животных?

– Вот именно, – сказал я. – Что с вашим грузовиком?

– Ему конец, – ответил австриец. – И я даже этому рад. Слишком много всего мы с ним перевидали, он уже стал символом. Грузовик – все, что осталось от моей шамбы. Теперь нет ничего, и так намного проще.

– А что значит «шамба»? – спросила моя жена. – Я уже несколько месяцев слышу это слово, но стесняюсь спросить. Вроде все его знают.

– Это плантация, – объяснил Кандиски. – От нее остался только этот грузовик. На нем я перевожу работников на шамбу одного индийца, очень богатого, который выращивает мексиканскую агаву[15]15
  Из листьев мексиканской агавы вырабатывают сизаль – натуральное грубое волокно.


[Закрыть]
. Я у него управляющий. Он извлекает хорошую прибыль из этой плантации.

– Как и из всего остального, – уточнил Старик.

– Да. Там, где мы проиграем, где нас ждет голод, он сумеет нажиться. Этот индиец умный человек. И ценит меня. Я представляю для него европейскую организацию и сейчас возвращаюсь после набора местных рабочих. Это требует времени, но внушает уважение. Я три месяца не видел свою семью. Но теперь дело сделано. Я мог бы управиться за неделю, но тогда впечатление было бы уже не то.

– А где ваша жена? – спросила его моя жена.

– Она вместе с дочерью ждет меня дома, в помещении управляющего.

– Жена вас очень любит?

– Наверное, иначе давно ушла бы от меня.

– А сколько лет вашей дочери?

– Тринадцать исполнилось.

– Наверное, замечательно иметь дочь.

– Вы даже не представляете, как замечательно. Все равно что иметь вторую жену. Моя жена знает все мои мысли, слова, убеждения, все, что я могу или не могу сделать, все, на что я способен. Я тоже все знаю о своей жене. Но теперь появился кто-то, кого ты толком не знаешь и кто не знает тебя. Такая вот любовь с закрытыми глазами, и это удивительно для обоих. Появился кто-то чудесный – она твоя и одновременно чужая, что делает наши разговоры… как бы это сказать? Похоже на то, что употребляете вы оба… все будто приправлено томатным кетчупом «Хайнз».

– Звучит неплохо, – сказал я.

– У нас есть книги, – продолжал Кандиски. – Книжные новинки мне теперь не по карману, но мы всегда можем поговорить. Обмениваемся интересными мыслями – у нас всегда содержательные беседы. Мы обсуждаем все на свете. Абсолютно все. Интеллектуальная жизнь у нас на высоте. Раньше, когда у нас была шамба, мы выписывали «Квершнитт». Это давало нам чувство причастности к блестящей группе необыкновенных людей. Тех, кого хотелось бы повидать, будь это возможно. Вы ведь знаете этих людей? И даже, наверное, с ними знакомы.

– С некоторыми действительно встречался, – ответил я. – С кем-то в Париже, с кем-то в Берлине.

Мне не хотелось разрушать иллюзии этого человека, поэтому я не стал рассказывать в деталях об этих «блестящих» людях.

– Они потрясающие, – солгал я.

– Как я вам завидую, что вы с ними знакомы, – восхитился Кандиски. – А кто, на ваш взгляд, сейчас лучший американский писатель?

– Мой муж, – с готовностью ответила жена.

– Понимаю, в вас говорит семейная солидарность. А кто в самом деле? Уж, конечно, не Эптон Синклер и не Синклер Льюис. Кто ваш Томас Манн? Кто ваш Валери?

– У нас нет великих писателей, – ответил я. – Что-то происходит с нашими писателями, когда они достигают определенного возраста. Я мог бы попробовать это объяснить, но разговор получится долгий и вам наскучит.

– Объясните, пожалуйста, – взмолился Кандиски. – Я обожаю такие разговоры. Они самое лучшее, что есть в жизни. Игры ума. Это тебе не куду убить.

– Я еще даже не начал говорить, – сказал я.

– А я уже весь в нетерпении. Хлебните пива, это развяжет вам язык.

– Он у меня и так развязан, – возразил я. – Куда уж больше. А вот вы совсем не пьете.

– Я вообще не пью. Плохо для мозгов. В этом нет необходимости. Но рассказывайте же! Пожалуйста!

– Ну, в Америке были замечательные писатели, – сказал я. – Например, Эдгар По. Замечательный писатель, блестящий мастер композиции, но его рассказы мертвы. Были у нас и мастера риторики, они могли кое-что рассказать о живых, настоящих вещах, извлекая их из биографий людей, путешествий, ловли китов, к примеру, но все это тонет в риторике, как сливы в пудинге. Иногда встречаются куски прозы, свободные от риторики, и тогда это здорово. Такое есть у Мелвилла. Однако поклонники восхваляют его именно за риторику, а она у него не главное. А еще ищут мистику, которой просто нет.

– Понимаю вас, – сказал Кандиски. – Но риторика создается работой интеллекта, его способностью творить. Риторика – синие искры от динамомашины.

– Бывает и так. А иногда синие искры существуют, а в чем работа динамо-машины?

– Ясно. Продолжайте.

– Забыл, на чем остановился.

– Ну уж нет. Перестаньте валять дурака.

– Вы когда-нибудь вставали до рассвета и…

– Да каждый день, – сказал Кандиски. – Продолжайте.

– Хорошо. Были еще другие, которые писали как колонисты, сосланные в Новый Свет из Англии, хотя та не была им родиной. Прекрасные люди с узкой, сухой и благородной мудростью унитариан[16]16
  Унитарианство – движение в протестантизме, отвергающее догмат о Пресвятой Троице.


[Закрыть]
, литераторы, квакеры, но не без чувства юмора.

– И кто это?

– Эмерсон, Готорн, Уиттьер и другие. Эти наши ранние классики не знали, что новая классика не обязательно похожа на ту, что ей предшествовала. Она может использовать все лучшее, что сделано раньше, помимо классиков. Все так и поступают. Некоторые писатели рождаются только для того, чтобы помочь другому написать одну-единственную фразу. Но нельзя заимствовать приемы или быть похожим на предыдущего классициста. Это табу. Все эти писатели, о которых я вам рассказываю, были джентльменами или стремились ими казаться. В высшей степени респектабельные люди. Они не употребляли слов, которыми люди обычно пользуются в каждодневной речи, тех слов, что постоянно живут в языке. Казалось, эти люди лишены плоти. Но интеллект у них был, с этим не поспоришь. Первостепенный, сухой, очищенный от примесей интеллект. Все это довольно скучно, но вы ведь сами просили меня об этом.

– Продолжайте.

– В то время жил один писатель, который, похоже, был по-настоящему хорош. Его фамилия Торо. Боюсь, не смогу много о нем рассказать: я еще не удосужился его прочесть. Но это неважно: я могу читать натуралистов, только если их произведения скрупулезно точны и не грешат литературщиной. Натуралисты должны работать в одиночку, а сопоставлять их открытия должны другие. И писателям нужно работать в одиночку. Общаться им можно только после того, как работа закончена – и то не часто. Иначе они станут такими же, как их коллеги в Нью-Йорке – точь-в-точь червяки для наживки, набившиеся в бутылку: там они крадут друг у друга идеи, получают питание от общения и бутылки. Иногда бутылка – это изобразительное искусство, иногда – экономика, а то и религиозная экономика. Тот, кто угодил в бутылку, навсегда остается в ней. Вне бутылки такие люди чувствуют себя одинокими. А они не хотят быть одинокими. Им страшно остаться наедине со своими убеждениями, и ни одна женщина не полюбит их настолько, чтобы в ней удалось утопить это одиночество, или вместе слиться с ним, или пережить вдвоем то, что сделает все остальное не важным.

– Ну а как же Торо?

– Вам нужно его прочесть. Может, и я прочту – только со временем. Со временем я смогу делать все, что захочу.

– Выпей еще пива, Папа.

– Пожалуй.

– Ну а кто все-таки хорошие писатели?

– Хорошие писатели – это Генри Джеймс, Стивен Крейн и Марк Твен. Порядок перечисления тут не важен. Они все замечательные. У хорошего писателя нет порядкового номера.

– Марк Твен – юморист. А остальных я не знаю.

– Вся современная американская литература вышла из одной книги Марка Твена – «Приключения Гекльберри Финна». Если придется ее читать, остановитесь на том месте, где у мальчишек крадут негра Джима. Это и есть настоящий конец. Все остальное – выдумка. Но лучше книги у нас нет. Из нее вышла вся американская литература. До нее ничего похожего не было. Да и после – тоже.

– Ну а те, остальные?

– У Крейна есть два замечательных рассказа: «Шлюпка» и «Голубой отель». Последний – лучше.

– А что с ним было потом?

– Умер. Ничего удивительного – он умирал с самого рождения.

– А остальные двое?

– Они дожили до преклонного возраста, но с годами мудрее не стали. Трудно понять, к чему они по-настоящему стремились. Ведь мы, американцы, творим с нашими писателями черт-те что.

– Не понимаю вас.

– Мы разрушаем их самыми разными способами. Во-первых, воздействуем экономически. Писатели начинают зарабатывать реальные деньги. Поначалу это связано с везением, хотя хорошие книги всегда в результате приносят доход. С деньгами наши писатели начинают жить на широкую ногу, и вот тут они оказываются в ловушке. Теперь им приходится писать, чтобы поддерживать определенный уровень жизни, содержать жен и все в таком роде. И тут вылезает халтура. Это происходит не специально – просто писатель теперь пишет второпях. Пишет, когда нечего сказать, когда на дне колодца – ни капли. Ведь в нем говорит честолюбие. Раз предав себя, он старается оправдаться и увязает еще глубже, выдавая новую порцию халтуры. А бывает еще так: писатели начинают читать критику. И если ты веришь, когда тебя называют великим, то веришь и тогда, когда говорят, что ты исписался, и все это кончается потерей веры в себя. У нас есть сейчас два хороших писателя, которые ничего не пишут, изверившись в себе из-за критиков. Продолжай они работать, что-то из написанного было бы у них хорошо, что-то – не очень, что-то – совсем плохо, но то, что хорошо, осталось бы в литературе. Однако, начитавшись критических статей, они решили, что из-под их пера должны выходить только шедевры. Не хуже тех, которые, по уверениям критиков, они создавали раньше. Конечно, и те книги не были шедеврами, но это были достойные книги. А теперь они вообще не могут писать. Критика обрекла их на творческое бесплодие.

– А кто эти писатели?

– Их имена вам ничего не скажут. Кроме того, вдруг за последнее время они что-то написали, опять испугались и обессилили.

– Что же все-таки происходит с американскими писателями? Объясните точнее.

– О прошлом мне рассказывать трудно, тогда меня еще и на свете не было, а сейчас случается разное. В определенном возрасте писатели-мужчины превращаются в Матушек Хаббард[17]17
  Персонаж английских детских стишков, суетливая, нелепая старушка; авторство стихов приписывается Саре Кэтрин Мартин (1768–1826).


[Закрыть]
, а писатели-женщины становятся Жаннами д’Арк, но без ее победного духа. Эти люди претендуют на роль духовных вождей. И неважно, кто их последователи. Если таковых не находится, их придумывают, и тем, кого избрали на эту роль, бессмысленно протестовать, иначе их назовут предателями. А, черт возьми! Чего только не случается с нашими писателями. И это еще не все. Есть такие, которые надеются своими сочинениями спасти душу. Ищут легкого пути. Кого-то губят первые деньги, кого-то – первая похвала, кого-то – первая разгромная рецензия, кого-то страх, что перестала идти работа, а ничего другого он делать не умеет. Бывает, что с испугу они вступают в разные организации, надеясь, что там позаботятся о них. Некоторые просто не знают, чего хотят. Генри Джеймс хотел разбогатеть, но и ему это, конечно, не удалось.

– А вам?

– Меня интересуют другие вещи. Жизнь у меня сложилась неплохо, но если я не пишу, то не получаю радости от всего остального.

– А что вам нужно?

– Писать настолько хорошо, насколько могу, и постоянно продолжать учиться. И еще жить полной жизнью, той, которая приносит мне радость.

– Вроде охоты на куду?

– Да, охоты на куду и много чего другого.

– А чего – другого?

– Много всего – разного.

– А вы знаете, что вам нужно?

– Да.

– И вам действительно доставляет удовольствие ваше теперешнее бессмысленное занятие – охота на куду?

– Не меньше, чем посещение Прадо.

– Вам это кажется равноценным?

– Мне нужно и то и другое. И еще много чего.

– Естественно. Так и должно быть. Но неужели это занятие что-то дает вам?

– Несомненно.

– И вы знаете, что вам нужно?

– Конечно. И всегда получаю это.

– Такие удовольствия требуют денег.

– Я их всегда могу заработать, а еще мне везет.

– Тогда вы счастливчик.

– Пока не думаю о других людях.

– Выходит, вы думаете о других?

– Да, думаю.

– Но ничего для них не делаете?

– Абсолютно ничего.

– Совсем ничего?

– Ну, может чуть-чуть.

– А как вы думаете, стоит вам писать – по большому счету?

– Да.

– Вы в этом уверены?

– На все сто.

– Такая уверенность радует.

– Еще как! – сказал я. – Это одна бесспорная радость в нашем писательском труде.

– Ваша беседа становится чрезмерно серьезной, – вмешалась жена.

– Но тема действительно серьезная.

– Вот видите, к каким-то вещам он относится серьезно, – сказал Кандиски. – Я чувствовал, что ему не только куду интересны.

– Сейчас каждый готов отрицать важность этого вопроса, избегают даже разговоров на эту тему, а если кто-то все же пытается что-то делать, уверяют, что он ничего не добьется. А все потому, что добиться чего-то стоящего здесь очень трудно. Тут должны сойтись несколько факторов.

– Вы это о чем?

– О том, как можно писать. О том, насколько значительной может быть проза, если пишешь серьезно и тебе везет. Тут можно достичь и четвертого и пятого измерений.

– Вы действительно в это верите?

– Я это знаю.

– А если писателю такое удастся?

– Тогда ничего больше не имеет значения. Ничего важнее этого писатель сделать не может. Конечно, можно и провалиться. Но шанс на успех есть.

– Вы, наверное, говорите о поэзии.

– Нет. То, о чем я говорю, сложнее поэзии. Такой прозы еще нет. Но написать ее можно – без ухищрений и вранья. Без всего того, что со временем портится.

– А почему никто ее не написал?

– Тут много причин. Во-первых, нужно обладать талантом, большим талантом. Таким, как у Киплинга. Еще самодисциплиной, как у Флобера. Потом четким представлением о том, чего ты хочешь добиться, и совестью абсолютной, как эталон метра в Париже, чтобы не впасть в фальшь. Писатель должен быть также умным и бескорыстным и иметь достаточно сил, чтобы выжить. Попробуйте найти все в одном человеке, который к тому же смог бы противостоять всем влияниям, которым подвергается писатель. Самое трудное: ведь времени так мало – это выжить и довести работу до конца. Хотелось бы иметь у нас такого писателя и прочесть написанное им. Ну как? Не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?

– Мне интересно вас слушать. Конечно, я не со всем согласен.

– Естественно.

– А буравчик[18]18
  Коктейль из джина и сока лайма.


[Закрыть]
вам не поможет? – спросил Старик.

– Нет, назовите мне сначала те конкретные вещи, которые губят писателя.

Я устал от этого разговора, который уже превращался в интервью. Ладно, пусть будет интервью, и покончим с этим поскорее. Попытка втиснуть перед ланчем тысячу неуловимых вещей в одно предложение была самоубийственной.

– Политика, женщины, спиртное, деньги, честолюбие. А также отсутствие политики, женщин, спиртного, денег и честолюбия, – ответил я глубокомысленно.

– А он проясняет обстановку, – сказал Старик. – Только вот спиртное. С ним непонятно. Пьянство всегда казалось мне глупым занятием. Я считаю это слабостью.

– Глоток спиртного – хорошее завершение дня. Тут есть свои преимущества. Неужели вам никогда не хотелось изменить привычки?

– Так выпьем, – сказал Старик. – М’Венди!

Старик только по ошибке мог выпить перед завтраком, и я понял, что он хочет прийти мне на помощь.

– Давайте все выпьем по буравчику, – сказал я.

– Я никогда не пью, – отказался Кандиски. – Лучше пойду к грузовичку, вытащу свежее масло и принесу его к завтраку. Дивное масло из Кандоа, несоленое. Пальчики оближешь. А вечером мой повар приготовит нам десерт по-венски. Он у него прекрасно получается.

Когда он отошел, жена сказала мне: «Ты что-то сегодня предался глубокомыслию. И что ты там говорил о женщинах?

– О каких женщинах?

– Ты о них говорил.

– Да черт с ними! – сказал я. – Это те женщины, с которыми связываешься в пьяном виде.

– Ах вот, значит, как ты пьяный проводишь время.

– Да я не о себе.

– Я вот ни с кем не связываюсь, когда напиваюсь.

– Потише, потише, – сказал Старик. – Никто из нас никогда не напивался до чертиков. Однако наш гость отчаянный болтун.

– Однако он и слова не мог вставить, когда заговорил бвана М’Кумба.

– У меня случился словесный понос, – признался я.

– А как быть с грузовиком? Можно его вытянуть, не погубив наш?

– Думаю, да, – сказал Старик. – Когда наш вернется из Хандени.

За завтраком под зеленым обеденным тентом, в тени большого дерева, овеваемые ветерком, когда мы наслаждались свежим маслом, котлетами из мяса газели Гранта, картофельным пюре, зеленой кукурузой и консервированными фруктами на десерт, Кандиски рассказал нам, почему здесь много переселенцев из восточной Индии.

– Видите ли, во время войны сюда перебросили индийские войска, чтобы избежать на родине еще одного мятежа. Ага-хану[19]19
  Ага-хан (1877–1957) – основатель и первый президент индийской Мусульманской лиги. Всю жизнь боролся за независимость Индии, отстаивал также национальные интересы Пакистана.


[Закрыть]
обещали, что после войны индийцам разрешат тут свободно селиться и вести дела. Нарушить обещание нельзя, и теперь индийцы практически вытеснили отсюда европейцев. Они живут здесь чуть ли не впроголодь, а все деньги отсылают в Индию. Накопят деньжат и возвращаются на родину, а вместо них приезжают бедные родственники и продолжают эксплуатировать эту страну.

Старик молчал. Он никогда не позволял себе спорить с гостем.

– Это все происки Ага-хана, – сказал Кандиски. – Вы американец. Вам не понятны эти ходы.

– Вы воевали под командованием фон Леттова[20]20
  Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек (1870–1964) – германский генерал-майор, командовал германскими войсками во время Африканской кампании в Первой мировой войне.


[Закрыть]
? – спросил его Старик.

– С самого начала кампании и до конца, – ответил Кандиски.

– Настоящий храбрец, – сказал Старик. – Он вызывает у меня восхищение.

– Вы тоже воевали?

– Да.

– А у меня он не вызывает восхищения, – сказал Кандиски. – Да, генерал сражался, как лев. Когда был нужен хинин, он приказывал добыть его у противника. Подобный приказ он отдавал, когда мы испытывали нужду в провианте и снаряжении. Но в мирное время все мы перестали для него существовать. После войны я оказался в Германии. Поехал навести справки о возмещении убытков. «Вы австриец, – сказали мне. – Обращайтесь к австрийским властям». Тогда я отправился в Австрию. «А зачем вы вообще воевали? – спросили меня. – Мы не несем ответственности за ваши действия. А вдруг вам захочется повоевать в Китае. Это ваше личное дело. Мы ничем не можем вам помочь». «Но я действовал из патриотических побуждений, – глупо оправдывался я. – И потому сражался, где мог, ведь я австриец, и у меня есть представление о долге». «Все это прекрасно, – сказали мне. – Но мы не можем оплачивать ваши благородные чувства». Меня посылали из одного кабинета в другой, но я так ничего и не добился. И все же я люблю эту африканскую страну. Я все здесь потерял, но приобрел больше, чем кто-либо в Европе. Мне здесь все интересно – и туземцы, и их язык. Я уже исписал несколько блокнотов. И, кроме того, в действительности я здесь король. И это приятно. Утром, проснувшись, я протягиваю ногу, и бой сразу же натягивает на нее носок. Потом протягиваю вторую ногу, и повторяется то же самое. Я вылезаю из-под москитной сетки, и мне тут же подают штаны. Что может быть лучше?

– Да. Замечательно.

– Когда вы приедете в следующий раз, мы поедем с вами изучать жизнь туземцев. Но никаких убийств, разве только для пропитания. А сейчас я покажу вам один местный танец и спою песню. – Пригнувшись к земле, поднимая и опуская локти, с согнутыми коленями, он стал кружить вокруг стола, что-то напевая. Зрелище было любопытное.

– Это один танец из тысячи, – сказал он. – А теперь мне пора идти. Вам надо поспать.

– Это не к спеху. Останьтесь.

– Нет. Вам действительно стоит отдохнуть. Да и мне тоже. Я захвачу масло, положу его на холодок.

– Увидимся за ужином, – напутствовал его Старик.

– А сейчас спите. До встречи.

Когда он ушел, Старик сказал:

– Что-то не верится тому, что он тут наплел про Ага-хана.

– Похоже на правду.

– Конечно, он обижен, – прибавил Старик. – На его месте каждый был бы обижен. Фон Леттов был сущий дьявол.

– Он очень не глуп, – сказала моя жена. – И так хорошо говорит о туземцах. А вот американские женщины ему не нравятся.

– Мне тоже, – подтвердил Старик. – Он хороший человек. А вам и в самом деле надо вздремнуть. Ведь выезжать надо около половины четвертого.

– Велите меня разбудить.

Моло приподнял задник палатки, подпер его колышками, чтобы было больше свежего воздуха, и я улегся с книгой. Легкий, прохладный ветерок ворвался внутрь нагретого брезентом пространства.

Я проснулся перед самым отъездом. Небо затянули дождевые тучи, было очень душно. В ящик из-под виски нам положили консервированные фрукты, пятифунтовый кусок жареной говядины, хлеб, чай, небольшой чайник, несколько банок сгущенного молока и четыре бутылки пива в придачу. Кроме того, нам дали брезентовый мешок с водой и подстилку, которую можно было использовать как тент. М’Кола положил в машину автомат.

– Не торопитесь возвращаться, сказал Старик. – Мы будем ждать сколько надо.

– Идет.

– Этого парня мы отправим на грузовике в Хандени. А его люди пойдут впереди пешком.

– А грузовик не подведет? Не берите в расчет, что он мой знакомый.

– Надо помочь ему отсюда выбраться. Грузовик доставят к вечеру.

– А Мемсаиб еще спит? – спросил я. – Может быть, она захочет прогуляться и пострелять цесарок?

– Я проснулась, – послышался голос жены. – Не думай о нас. Надеюсь, сегодня вам повезет.

– Не посылайте за нами людей до послезавтра, – сказал я. – Если дела пойдут хорошо, мы задержимся.

– Удачи!

– Счастливо оставаться, дорогая. До встречи, мистер Дж. Ф.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации