Текст книги "Пятьдесят тысяч"

Эрнест Хемингуэй
Пятьдесят тысяч

– Как дела, Джек? – спросил я.

– Ты видел этого Уолкотта? – сказал он.

– Только в гимнастическом зале.

– Ну, – сказал Джек, – надо, чтобы мне повезло, а то его так не возьмешь.

– Он до тебя и не дотронется, Джек, – сказал Солджер.

– Хорошо, кабы так.

– Он в тебя и горстью дроби не попадет.

– Дробью пускай, – сказал Джек. – Дроби я не боюсь.

– А в него легко попасть, – сказал я.

– Да, – сказал Джек, – он долго не продержится на ринге. Не то что мы с тобой, Джерри. Но сейчас хорош.

– Ты его обработаешь одной левой.

– Пожалуй, – сказал Джек. – Может быть, и так.

– Разделай его, как ты Ричи Льюиса разделал.

– Ричи Льюис, – сказал Джек, – этот жмот!

Мы все трое, Джек Бреннан, Солджер Бартлет и я, сидели у Хэндли. За соседним столиком сидели две шлюхи. Они уже порядком накачались.

– Жмот, – говорит одна. – Ишь ты! Ты как сказал, дубина ирландская? Жмот?

– Да, – говорит Джек. – Именно.

– Жмот, – говорит она опять. – Уж эти ирландцы! Чуть что, так сейчас ругаться. А сам-то!

– Не связывайся, Джек. Пойдем.

– Жмот, – говорит она. – А ты, герой, хоть раз в жизни угостил кого-нибудь? Жена тебе небось каждое утро карманы наглухо зашивает. А туда же, жмот! Тебе от Ричи Льюиса тоже попало!

– Да, – сказал Джек. – А вы как – ни с кого денег не берете?

Мы вышли. Джек всегда был такой. За словом в карман не лазил.

Джек проходил тренировку на ферме у Данни Хогана в Джерси. Место там красивое, но Джеку не нравилось. Он скучал без жены и детей и все время ворчал и злился. Меня он любил, и мы с ним ладили. Хогана он тоже любил, но Солджер Бартлет скоро начал его раздражать. Шутник может здорово надоесть, особенно если шутки его начинают повторяться. А Солджер все время подшучивал над Джеком, все время отпускал шуточки. Не очень забавные и не очень удачные, и Джека это злило. Бывало, например, так: Джек кончал работать с тяжестями и с мешком и надевал перчатки.

– Поработаешь со мной? – спрашивал он Солджера.

– Ладно. Ну, как с тобой поработать? – говорил Солджер. – Вздуть тебя, как Уолкотт тебя вздует? Посадить тебя разок-другой в нокдаун?

– Валяй, – говорил Джек. Но это ему не нравилось.

Раз утром на прогулке мы зашли довольно далеко и теперь возвращались. Мы делали пробежку три минуты; потом ходьба – одну минуту. Потом опять пробежка. Джека нельзя было назвать спринтером. На ринге он двигался быстро, когда бывало нужно, но бегать не умел. Во время ходьбы Солджер только и делал, что высмеивал Джека. Мы поднялись на холм, где стояла ферма.

– Вот что, Солджер, – сказал Джек, – уезжай-ка ты в город.

– Что это значит?

– Уезжай в город да там и оставайся.

– В чем дело?

– Меня тошнит от твоей болтовни.

– Ах, так, – сказал Солджер.

– Да уж так, – сказал Джек.

– Тебя еще хуже будет тошнить, когда Уолкотт с тобой разделается.

– Может быть, – сказал Джек, – но пока что меня тошнит от тебя.

Солджер уехал в то же утро с первым поездом. Я провожал его на станцию. Он был очень сердит.

– Я ведь только шутил, – сказал он. Мы стояли на платформе, дожидаясь поезда. – С чего он на меня взъелся, Джерри?

– Он нервничает, оттого и злится, – сказал я. – А так он добрый малый, Солджер.

– Вот так добрый! Когда это он был добрым?

– Ну, прощай, Солджер, – сказал я.

Поезд подошел. Солджер поднялся на ступеньки, держа чемодан в руках.

– Прощай, Джерри, – сказал он. – Будешь в городе до состязания?

– Навряд ли.

– Значит, увидимся на матче.

Он вошел в вагон, кондуктор вскочил на подножку, и поезд тронулся. Я поехал домой в двуколке. Джек сидел на крыльце и писал жене письмо. Принесли почту; я взял газету, сел на другой стороне крыльца и стал читать. Хоган выглянул из дверей и подошел ко мне.

– Что у него вышло с Солджером?

– Ничего не вышло. Просто он сказал Солджеру, чтоб тот уезжал в город.

– Я так и знал, что этим кончится, – сказал Хоган. – Он не любит Солджера.

– Да. Он мало кого любит.

– Сухарь, – сказал Хоган.

– Со мной он всегда был хорош.

– Со мной тоже, – сказал Хоган. – Я от него плохого не видел. А все-таки он сухарь.

Хоган ушел в дом, а я остался на крыльце; сидел и читал газеты. Осень только начиналась, а в Джерси, в горах, очень красиво, и я дочитал газеты и стал смотреть по сторонам и на дорогу внизу вдоль леса, по которой, поднимая пыль, бежали машины. Погода была хорошая, и места очень красивые.

Хоган вышел на порог, и я спросил:

– Хоган, а что, есть тут какая-нибудь дичь?

– Нет, – сказал Хоган. – Только воробьи.

– Читал газету? – спросил я.

– А что там?

– Санди вчера трех привел к финишу.

– Это мне еще вчера вечером сказали по телефону.

– Следишь за ними? – спросил я.

– Да, держу связь, – сказал он.

– А Джек? – спросил я. – Он еще играет на скачках?

– Он? – сказал Хоган. – Разве это на него похоже?

Как раз в эту минуту Джек вышел из-за угла, держа в руках письмо. На нем был свитер, старые штаны и башмаки для бокса.

– Есть у тебя марка, Хоган? – спросил он.

– Давай письмо, – сказал Хоган. – Я отправлю.

– Джек, – сказал я, – ведь ты раньше играл на скачках?

– Случалось.

– Я знаю, что ты играл. Помнится, я тебя видел в Шипсхэде.

– А теперь почему бросил? – спросил Хоган.

– Много проиграл.

Джек сел на ступеньку рядом со мной и прислонился к столбу. Он жмурился, сидя на солнышке.

– Дать тебе стул? – спросил Хоган.

– Нет, – сказал Джек. – Так хорошо.

– Хороший день, – сказал я. – Славно сейчас в деревне.

– А по мне, лучше в городе с женой.

– Ну что ж, осталась всего неделя.

– Да, – сказал Джек. – Это верно.

Мы сидели на крыльце. Хоган ушел к себе в контору.

– Как ты считаешь, я в форме? – спросил меня Джек.

– Трудно сказать. У тебя, во всяком случае, еще есть неделя, чтобы войти в форму.

– Не виляй, пожалуйста.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Ты не в порядке?

– Сплю плохо, – сказал Джек.

– Это пройдет. День-два, и все наладится.

– Нет, – сказал Джек. – У меня бессонница.

– Тебя что-нибудь тревожит?

– По жене скучаю.

– Пускай она сюда приедет.

– Нет, для этого я слишком стар.

– Мы хорошенько погуляем вечером, перед тем как тебе ложиться, ты устанешь и заснешь.

– Устану! – сказал Джек. – Я и так все время чувствую себя усталым.

Он всю неделю был такой. Не спал по ночам, а утром чувствовал себя так – ну, знаете, когда даже руку сжать в кулак не можешь.

– Выдохся, – сказал Хоган. – Как вино без пробки. Никуда не годится.

– Я никогда не видал этого Уолкотта, – сказал я.

– Он Джека убьет, – сказал Хоган. – Пополам перервет.

– Ну что ж, – сказал я. – Надо же когда-нибудь и проиграть.

– Да, но не так, – сказал Хоган. – Люди подумают, что он совсем не тренирован. Это портит нашу репутацию.

– Ты слышал, что о нем говорили репортеры?

– Еще бы не слышать! Они сказали, что он ни к черту не годен. Сказали, что его нельзя выпускать на ринг.

– Ну, – сказал я, – они ведь всегда врут.

– Так-то так. Но на этот раз не соврали.

– Э, откуда им знать, в порядке человек или не в порядке.

– Ну, – сказал Хоган, – не такие уж они дураки.

– Только и сумели, что разругать Вилларда в Толедо. Этот Ларднер, сейчас-то он умный, а спроси его, что он говорил о Вилларде в Толедо.

– Да он к нам и не приезжал, – сказал Хоган. – Он пишет только о больших состязаниях.

– А, плевать мне на них, кто бы они ни были, – сказал я. – Что они понимают? Писать они, может, и умеют, но что они понимают в боксе?

– А сам-то ты считаешь, что Джек в форме? – спросил Хоган.

– Нет. Он сошел. Теперь одного не хватает, чтоб Корбетт изругал его как следует, – ну, и тогда все будет кончено.

– Корбетт его изругает, будь покоен, – сказал Хоган.

– Да. Он его изругает.

В эту ночь Джек опять не спал. Следующий день был последний перед боем. После завтрака мы опять сидели на крыльце.

– О чем ты думаешь, Джек, когда не спишь? – спросил я.

– Да так, беспокоюсь, – сказал Джек. – Беспокоюсь насчет своего дома в Бронксе, беспокоюсь насчет своей усадьбы во Флориде. О детях беспокоюсь и о жене. А то вспоминаю матчи. Потом у меня есть кой-какие акции – вот и о них беспокоюсь. О чем только не думаешь, когда не спится!

– Ну, – сказал я, – завтра вечером все будет кончено.

– Да, – сказал Джек. – Это очень утешительно, не правда ли? Раз, два – и все уладится, так, по-твоему?

Весь день он злился. Мы не работали. Джек только поупражнялся немного, чтобы размяться. Он провел несколько раундов боя с тенью. И даже тут он производил неважное впечатление. Потом немного попрыгал со скакалкой. Он никак не мог вспотеть.

– Лучше бы уж совсем не работал, – сказал Хоган. Мы стояли рядом и смотрели, как он прыгает со скакалкой. – Он что, совсем больше не потеет?

– Да, – вот не может.

– Ты думаешь, что он хоть сколько-нибудь в форме? Ведь он, кажется, всегда легко сгонял вес?

– Нисколько он не в форме. Он сходит, вот что.

– Надо, чтобы он вспотел, – сказал Хоган.

Джек приблизился, прыгая через скакалку. Он прыгал прямо перед нами то вперед, то назад, на каждом третьем прыжке скрещивая руки.

– Ну, – сказал он, – вы что каркаете, вороны?

– Я считаю, что тебе больше не надо работать, – сказал Хоган. – Выдохнешься.

– Ах, как страшно! – сказал Джек и запрыгал прочь от нас, крепко ударяя скакалкой об пол.

Под вечер на ферму приехал Джон Коллинз. Джек был у себя в комнате. Джон приехал из города в машине. С ним было двое приятелей. Машина остановилась, и все они вышли.

– Где Джек? – спросил меня Джон.

– У себя. Лежит.

– Лежит?

– Да, – сказал я.

– Ну, как он?

Я посмотрел на тех двух, что приехали с Джоном.

– Ничего, это его друзья, – сказал Джон.

– Плохо, – сказал я.

– Что с ним?

– У него бессонница.

– Черт, – сказал Джон. – У этого ирландца всегда бессонница.

– Он не в порядке, – сказал я.

– Черт, – сказал Джон. – Всегда он не в порядке. Десять лет я с ним работаю, и никогда еще он не бывал в порядке.

Те, что с ним приехали, засмеялись.

– Познакомьтесь, – сказал Джон. – Мистер Морган и мистер Стейнфелт. А это мистер Доил. Тренер Джека.

– Очень приятно, – сказал я.

– Пойдем к Джеку, – сказал тот, кого звали Морганом.

– Да, поглядим-ка на него, – сказал Стейнфелт.

Мы все пошли наверх.

– Где Хоган? – спросил Джон.

– В сарае, со своими клиентами.

– Много у него сейчас народу? – спросил Джон.

– Только двое.

– Тихо у вас, а? – спросил Морган.

– Да, у нас тихо, – сказал я.

Мы остановились перед дверью в комнату Джека. Джон постучал.

Ответа не было.

– Спит, наверно, – сказал я.

– С какой стати ему спать среди бела дня?

Джон нажал ручку, и мы вошли. Джек лежал на постели и спал. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в подушку. Он обнимал подушку обеими руками.

– Эй, Джек! – сказал Джон.

Голова Джека шевельнулась на подушке.

– Джек! – сказал Джон, наклоняясь над ним. Джек еще глубже зарылся в подушку. Джон тронул его за плечо. Джек приподнялся, сел и посмотрел на нас. Он был небрит, на нем был старый свитер.

– Черт, – сказал Джек. – Что вы мне спать не даете?

– Не сердитесь, – сказал Джон. – Я не знал, что вы спите.

– Ну конечно, – сказал Джек. – Уж, конечно, вы не знали.

– Вы ведь знакомы с Морганом и Стейнфелтом, – сказал Джон.

– Очень рад, – сказал Джек.

– Как себя чувствуете, Джек? – спросил Морган.

– Великолепно, – сказал Джек. – Как мне еще себя чувствовать?

– Вид у вас хороший, – сказал Стейнфелт.

– Куда уж лучше, – сказал Джек. – Послушайте. – Он повернулся к Джону. – Вы мой менеджер. Вы на мне берете хороший куш. Какого же черта вас нет на месте, когда сюда являются репортеры? Мы с Джерри, что ли, должны с ними разговаривать?

– У меня Лью работал в Филадельфии, – сказал Джон.

– А мне какое дело! – сказал Джек. – Вы мой менеджер. Вы на мне берете хороший куш. Какое мне дело, что там у вас в Филадельфии? Вы там не для меня денежки загребали. Какого черта вас нет, когда вы мне нужны?

– Хоган был здесь.

– Хоган, – сказал Джек. – Хоган такой же бессловесный, как и я.

– Кажется, Солджер Бартлет тоже с вами работал? – спросил Стейнфелт, чтобы переменить разговор.

– Да, он был здесь, – сказал Джек. – Он-то был, как же.

– Джерри, – сказал Джон, – будьте любезны, поищите Хогана и скажите ему, что мы хотим его видеть, так через полчасика.

– Ладно, – сказал я.

– Почему вы его отсылаете? – сказал Джек. – Не уходи, Джерри.

Морган и Стейнфелт переглянулись.

– Не волнуйтесь, Джек, – сказал Джон.

– Ну, я пойду поищу Хогана, – сказал я.

– Иди, если сам хочешь, – сказал Джек. – Но не потому, что они тебя отсылают.

– Пойду поищу Хогана, – сказал я.

Хоган был в гимнастическом зале, в сарае. С ним были оба его клиента, в перчатках. Каждый из них так боялся попасть под удар противника, что сам уж не решался ударить.

– Ну, довольно, – сказал Хоган, увидев меня. – Прекратите это побоище. Вы, джентльмены, примите душ, а Брюс вас отмассирует.

Они пролезли под канатом, и Хоган подошел ко мне.

– Джон Коллинз приехал, – сказал я, – повидать Джека. И с ним двое приятелей.

– Я видел, как они подъехали в машине.

– Кто эти, с Джоном?

– То, что называется ловкачи, – сказал Хоган. – Ты их не знаешь?

– Нет, – сказал я.

– Хэнни Стейнфелт и Хью Морган. Держат пул.

– Я ведь уезжал.

– Правда, – сказал Хоган. – Этот Хэнни Стейнфелт продувная бестия.

– Я о нем слышал.

– Хитрец, – сказал Хоган. – А вообще, оба они жулики.

– Так, – сказал я. – Они хотят, чтобы мы к ним зашли через полчаса.

– То есть, иначе говоря, чтобы мы к ним не заходили раньше, чем через полчаса?

– Вот именно.

– Ну, пойдем в контору, – сказал Хоган. – К черту этих жуликов.

Минут через тридцать мы с Хоганом пошли наверх. Мы постучали в дверь. Слышно было, что в комнате разговаривают.

– Подождите минутку, – сказал кто-то.

– А ну вас к дьяволу, – сказал Хоган. – Если я вам нужен, я буду в конторе.

Мы услышали, как повернулся ключ в замке. Стейнфелт открыл дверь.

– Заходите, Хоган, – сказал он. – Сейчас мы выпьем по рюмочке.

– Ладно, – сказал Хоган. – Это дело.

Мы вошли. Джек сидел на кровати. Джон и Морган сидели на стульях. Стейнфелт стоял.

– Что у вас тут за тайны? – сказал Хоган.

– Хэлло, Данни, – сказал Джон.

– Хэлло, Данни, – сказал Морган, и они пожали друг другу руки.

Джек ничего не сказал. Он молча сидел на кровати. Он не с ними. Он сам по себе. На нем была старая синяя фуфайка, старые штаны и башмаки для бокса. Ему бы не мешало побриться. Стейнфелт и Морган были шикарно одеты. Джон тоже. Джек сидел на кровати, и вид у него был очень ирландский и мрачный.

Стейнфелт достал бутылку, а Хоган принес стаканы, и все выпили. Мы с Джеком выпили по стаканчику, а прочие на этом не остановились и выпили по два и по три.

– Приберегите на дорогу, – сказал Хоган.

– Не беспокойтесь. У нас еще есть, – сказал Морган.

После второго стакана Джек больше уже не пил. Он встал и смотрел на них. Морган сел на его место на кровати.

– Выпейте, Джек, – сказал Джон и протянул ему стакан и бутылку.

– Нет, – сказал Джек. – Я никогда не любил поминок.

Все засмеялись. Джек не смеялся.

Все были уже под мухой, когда уезжали. Джек стоял на крыльце, пока они садились в машину. Они помахали ему на прощанье.

– До свиданья, – сказал Джек.

Потом мы ужинали. За все время ужина Джек не сказал ни слова, кроме «передайте мне это», «передайте мне то». Оба клиента Хогана ели вместе с нами. Это были славные ребята. Поужинав, мы вышли на крыльцо. Теперь рано темнело.

– Погуляем, Джерри? – спросил Джек.

– Давай, – сказал я.

Мы надели пальто и вышли. До шоссе был порядочный кусок, а потом мы еще мили полторы прошли по шоссе. Нас обгоняли машины, и мы то и дело сходили с дороги, чтобы их пропустить. Джек молчал. Когда мы залезли в кусты, чтобы пропустить большую машину, Джек сказал:

– Ну ее к шутам, эту прогулку. Пойдем домой.

Мы пошли тропинкой, которая вела сперва через холм, а потом по полям, прямо к ферме. С холма видны были огни в доме. Мы обогнули дом и подошли к крыльцу; в дверях стоял Хоган.

– Хорошо погуляли? – спросил Хоган.

– Замечательно, – сказал Джек. – Послушай, Хоган. Есть у тебя виски?

– Есть, – сказал Хоган. – А что?

– Пришли-ка нам наверх. Я сегодня намерен спать.

– Ну, как знаешь, – сказал Хоган.

– Пойдем ко мне, Джерри, – сказал Джек.

Наверху Джек сел на кровать и сжал голову руками.

– Веселая жизнь, – сказал он.

Хоган принес кварту виски и два стакана.

– Принести вам лимонаду? – спросил Хоган.

– Зачем? Чтоб меня потом тошнило?

– Я ведь только спросил, – сказал Хоган.

– Выпьешь с нами? – спросил Джек.

– Нет, спасибо, – сказал Хоган и вышел.

– А ты, Джерри?

– Стаканчик выпью, – сказал я.

Джек налил два стакана.

– Ну-с, – сказал он, – теперь займемся.

– Подлей воды, – сказал я.

– Да, – сказал Джек. – Пожалуй, так будет лучше.

Мы выпили молча. Джек хотел налить мне еще.

– Нет, – сказал я, – с меня довольно.

– Как хочешь, – сказал Джек. Он налил себе порядочную порцию и добавил воды. Он немного повеселел.

– Ну и компания, эти, что приезжали, – сказал он. – Наверняка хотят бить. Так, чтоб без риска.

Потом, немного погодя, он добавил:

– Что ж, они правы. Какой смысл рисковать? Выпей, Джерри, – сказал он. – Ну, выпей со мной.

– Мне это не нужно, Джек, – сказал я. – Мне и так хорошо.

– Только один, – сказал Джек. Его уже немного развезло.

– Ладно, – сказал я.

Джек налил немного в мой стакан, а в свой побольше.

– Люблю выпить, – сказал он. – Если б не бокс, я бы, наверно, здорово пил.

– Наверно.

– Знаешь, – сказал он, – я много упустил из-за бокса.

– Зато у тебя куча денег.

– Да, – сказал Джек. – Для этого я и стараюсь. А все-таки я много упустил.

– Ну что, например?

– Да вот, например, с женой. И дома мало приходится бывать. И для моих девочек это плохо. Спрашивает их какая-нибудь подружка – из таких, знаешь, светских барышень: «Кто твой отец?» – «Мой отец – Джек Бреннан». Это плохо для них.

– Э, – сказал я, – ничего это не значит. Были б только у них деньги.

– Да, – сказал Джек, – денег я для них припас.

Он налил себе еще. Бутылка была уже почти пуста.

– Подлей воды, – сказал я. Джек добавил воды.

– Ты не знаешь, – сказал он, – как я скучаю по жене.

– Знаю, – сказал я.

– Нет, ты не знаешь. Ты даже представить себе не можешь, каково это.

– В деревне все-таки лучше, чем в городе.

– А мне, – сказал Джек, – совершенно все равно. Ты даже представить себе не можешь, как я по ней скучаю.

– Выпей еще.

– Я пьян? Заговариваюсь?

– Есть немножко.

– Ты даже понять не можешь, каково мне. Никто не может понять.

– Кроме жены, – сказал я.

– Она знает, – сказал Джек. – Она-то знает. Уж она знает, будь покоен. Она знает.

– Подлей воды, – сказал я.

– Джерри, – сказал Джек, – ты даже понять не можешь, каково мне бывает.

Он был пьян вдребезги. Он пристально смотрел на меня. Взгляд у него был какой-то слишком пристальный.

– Сегодня ты будешь спать, – сказал я.

– Слушай, Джерри, – сказал Джек. – Хочешь заработать? Поставь на Уолкотта.

– Вот как?

– Слушай, Джерри. – Джек отставил стакан. – Смотри. Я сейчас пьян. Знаешь, сколько я на него ставлю? Пятьдесят тысяч.

– Это большие деньги.

– Пятьдесят тысяч. Два против одного. Получу двадцать пять чистых. Поставь на него, Джерри.

– Выгодное дело, – сказал я.

– Все равно мне его не побить, – сказал Джек. – Тут нет никакого жульничества. Я ведь все равно не могу его побить. Почему же не заработать на этом?

– Подлей воды, – сказал я.

– После этого боя уйду с ринга, – сказал Джек. – Брошу все к чертям. Все равно он меня побьет. Почему же не заработать?

– Ясно.

– Целую неделю не спал, – сказал Джек. – Всю ночь лежу и мучаюсь. Не могу спать, Джерри. Ты даже понять не можешь, каково это, когда не спишь.

– Плохо.

– Не могу спать. Не могу, и кончено. Сколько ни тренируйся, а какой толк, если не можешь спать, верно?

– Верно.

– Ты даже понять не можешь, Джерри, каково это, когда не спишь.

– Подлей воды, – сказал я.

Часам к одиннадцати Джек был готов, и я уложил его в постель. Он засыпал стоя. Я помог ему раздеться и лечь.

– Теперь ты будешь спать, Джек, – сказал я.

– Да, – сказал Джек, – теперь я засну.

– Спокойной ночи, Джек, – сказал я.

– Спокойной ночи, Джерри, – сказал Джек. – Один у меня есть друг – это ты.

– Да ну тебя, – сказал я.

– Один только друг, – сказал Джек. – Один-единственный.

– Спи, – сказал я.

– Сплю, – сказал Джек.

Внизу, в конторе, Хоган сидел за столом и читал газеты. Он посмотрел на меня.

– Ну, уложил своего дружка? – спросил он.

– Готов.

– Лучше так, чем совсем не спать, – сказал он.

– Да.

– А вот поди объясни это газетным писакам.

– Ну, я тоже пошел спать, – сказал я.

– Спокойной ночи, – сказал Хоган.

Утром, часов в восемь, я сошел вниз и позавтракал. Хоган работал со своими клиентами в сарае. Я пошел туда и стал смотреть на них.

– Раз! Два! Три! Четыре! – считал Хоган. – Хэлло, Джерри, – сказал он. – Джек встал?

– Нет. Еще спит.

Я пошел к себе в комнату и уложил вещи. В половине десятого я услышал, как Джек ворочается за стеной. Когда я услышал, что он спускается по лестнице, я тоже пошел вниз. Джек сидел за завтраком. Хоган тоже был там, он стоял у стола.

– Как себя чувствуешь, Джек? – спросил я.

– Ничего.

– Хорошо спал? – спросил Хоган.

– Спал на славу, – сказал Джек. – Во рту скверно, но голова не болит.

– Вот видишь, – сказал Хоган. – Это потому, что виски хорошее.

– Припиши к счету, – сказал Джек.

– Когда вы едете? – спросил Хоган.

– После завтрака. Одиннадцатичасовым.

– Сядь, Джерри, – сказал Джек. Хоган ушел. Я сел к столу. Джек ел грейпфрут. Когда ему попадалась косточка, он выплевывал ее в ложку и сбрасывал на блюдце.

– Я вчера здорово накачался, – начал он.

– Да, выпил немножко.

– Наболтал, наверно, всякого вздору.

– Да нет, ничего особенного.

– Где Хоган? – спросил он. Он доедал грейпфрут.

– В контору ушел.

– Что я там говорил насчет ставок? – спросил Джек. Он держал ложку и тыкал ею в грейпфрут.

Вошла горничная, поставила на стол яичницу с ветчиной и убрала грейпфрут.

– Дайте мне еще стакан молока, – сказал ей Джек. Она вышла.

– Ты сказал, что ставишь пятьдесят тысяч на Уолкотта, – сказал я.

– Это верно, – сказал Джек.

– Это большие деньги.

– Не нравится мне это, – сказал Джек.

– Может еще и по-другому обернуться.

– Нет, – сказал Джек. – Он до смерти хочет стать чемпионом. Эти жулики на нем не промахнутся.

– Ничего нельзя знать наперед.

– Нет. Ему нужно звание. Для него это важней денег.

– Пятьдесят тысяч – большие деньги, – сказал я.

– Это простой расчет, – сказал Джек. – Я не могу победить. Ты же знаешь, что я не могу победить.

– Пока ты на ринге, всегда есть шанс.

– Нет, – сказал Джек. – Я выдохся. Это простой расчет.

– Как ты себя чувствуешь?

– Прилично, – сказал Джек. – Выспался, а это мне как раз и нужно.

– Ты будешь хорош на ринге.

– Да, будет на что посмотреть, – сказал Джек.

После завтрака Джек вызвал жену по междугородному телефону. Он сидел в телефонной будке.

– За все время первый раз ее вызывает, – сказал Хоган.

– Он каждый день ей писал.

– Ну да, – сказал Хоган, – марка ведь стоит только два цента.

Мы попрощались с Хоганом, и Брюс, негр-массажист, отвез нас на станцию в двуколке.

– Прощайте, мистер Бреннан, – сказал он, когда подошел поезд. – Надеюсь, вы ему расшибете котелок.

– Прощайте, – сказал Джек и дал Брюсу два доллара.

Брюсу много пришлось над ним поработать. Лицо у него вытянулось. Джек заметил, что я смотрю на два доллара в руках у Брюса.

– Это все оплачено, – сказал он. – Массаж Хоган тоже ставит в счет.

В поезде Джек все время молчал. Он сидел в углу – билет у него был засунут за ленту шляпы – и смотрел в окно. Только раз он повернулся и заговорил со мной.

– Я предупредил жену, что возьму на ночь номер у Шелби, – сказал он. – Это в двух шагах от Парка. А домой вернусь завтра утром.

– Отличная мысль, – сказал я. – Жена тебя когда-нибудь видела на ринге?

– Нет, – сказал Джек. – Никогда не видела.

Я подумал – какого же он ждет избиения, если не хочет показываться домой после матча. На вокзале мы взяли такси и поехали к Шелби. Вышел мальчик и забрал наши чемоданы, а мы пошли в контору.

– На какую цену у вас есть номера? – спросил Джек.

– Есть только номера на две кровати, – сказал конторщик. – Могу вам предложить прекрасную комнату на две кровати за десять долларов.

– Это дорого.

– Могу предложить вам комнату на две кровати за семь долларов.

– С ванной?

– Конечно.

– Ты можешь переночевать со мной, Джерри, – сказал Джек.

– Да нет, – сказал я, – я остановлюсь у зятя.

– Я это не затем, чтобы ты платил, – сказал Джек. – А так, чтобы деньги зря не пропадали.

– Запишитесь, пожалуйста, – сказал конторщик. Потом прочитал про себя наши фамилии. – Номер двести тридцать восемь, мистер Бреннан.

Мы поднялись на лифте. Комната была большая и хорошая, с двумя кроватями и дверью в ванную.

– Шикарно, – сказал Джек.

Лифтер поднял шторы и внес наши чемоданы. Джек и не подумал дать ему на чай, тогда я дал ему двадцать пять центов. Мы помылись, и Джек сказал, что нужно пойти куда-нибудь поесть.

Мы пообедали у Хэндли. Там было много знакомых. В середине обеда вошел Джон и сел за наш столик. Джек ел, а разговаривал мало.

– Как у вас с весом, Джек? – спросил Джон.

Джек уписывал солидный обед.

– Хоть одетым могу взвешиваться, – сказал Джек. Он всегда легко сгонял вес. Он был прирожденным легковесом и никогда не толстел. У Хогана он еще потерял в весе.

– Ну, это у вас всегда в порядке, – сказал Джон.

– Да, это в порядке, – сказал Джек.

Мы пошли в Парк взвешиваться. Условия матча были: сто сорок семь фунтов в три часа дня. Джек стал на весы, обернув полотенце вокруг бедер. Стрелка не шевельнулась. Уолкотт только что взвешивался и теперь стоял в сторонке; вокруг него толпился народ.

– Дайте поглядеть на ваш вес, Джек, – сказал Фридмен, менеджер Уолкотта.

– Пожалуйста. Но тогда и его при мне взвесьте. – Джек мотнул головой в сторону Уолкотта.

– Сбросьте полотенце, – сказал Фридмен.

– Сколько? – спросил Джек.

– Сто сорок три фунта, – сказал толстяк, возившийся у весов.

– Здорово согнали, Джек, – сказал Фридмен.

– Взвесьте его, – сказал Джек.

Уолкотт подошел. Он был белокурый, с широкими плечами и руками, как у тяжеловеса. Зато ноги у него были коротковаты. Джек был выше его на полголовы.

– Хэлло, Джек, – сказал он. Лицо у него было все в шрамах.

– Хэлло, – сказал Джек. – Как самочувствие?

– Очень хорошо, – сказал Уолкотт. Он сбросил полотенце и стал на весы. Таких широких плеч и такой спины я еще ни у кого не видел.

– Сто сорок шесть фунтов и двенадцать унций. – Уолкотт сошел с весов и ухмыльнулся Джеку.

– У вас разница в четыре фунта, – сказал ему Джон.

– К вечеру будет еще больше, – сказал Уолкотт. – Я теперь пойду пообедаю.

Мы пошли в уборную, и Джек оделся.

– Крепкий паренек, – сказал мне Джек.

– Судя по виду, ему часто доставалось.

– О да, – сказал Джек. – В него попасть не трудно.

– Вы теперь куда? – спросил Джон, когда Джек был одет.

– Обратно, в отель, – сказал Джек. – Вы обо всем позаботились?

– Да, – сказал Джон. – Там все сделают.

– Пойду теперь прилягу, – сказал Джек.

– Хорошо. А без четверти семь я зайду за вами, и мы пойдем ужинать.

– Ладно.

Когда мы пришли в номер, Джек снял башмаки и пиджак и лег. Я сел писать письмо. Время от времени я поглядывал на Джека. Он не спал. Он лежал совсем тихо, но глаза у него то и дело открывались. Наконец он встал.

– Сыграем в криббедж, Джерри? – сказал он.

– Давай, – сказал я.

Он раскрыл чемодан и достал карты и доску для криббеджа. Мы сыграли несколько партий, и Джек выиграл у меня три доллара. Потом в дверь постучали, и вошел Джон.

– Хотите сыграть в криббедж, Джон? – спросил Джек.

Джон положил шляпу на стол. Она была вся мокрая. Пальто у него тоже было мокрое.

– Дождь идет? – спросил Джек.

– Льет как из ведра, – сказал Джон. – Я ехал в такси, но попал в затор, пришлось добираться пешком.

– Давайте сыграем в криббедж, – сказал Джек.

– Вам бы надо поесть.

– Нет, – сказал Джек. – Пока еще не хочется.

С полчаса они играли в криббедж, и Джек выиграл у Джона полтора доллара.

– Ну, ладно, – сказал Джек. – Пойдем, что ли, ужинать.

Он подошел к окну и выглянул на улицу.

– Все еще дождь?

– Да.

– Поедим здесь, в отеле, – сказал Джон.

– Хорошо, – сказал Джек. – Сыграем еще партию. Кто проиграет, платит за ужин.

Немного погодя Джек поднялся и сказал:

– Вам платить, Джон. – И мы пошли вниз и поужинали в большом зале.

После ужина мы вернулись в номер, и Джек еще раз сыграл с Джоном и выиграл у него два с половиной доллара. Джек совсем развеселился. У Джона был с собой саквояж, и в нем все, что нужно для матча. Джек снял рубашку и воротничок и надел фуфайку и свитер, чтобы не простудиться на улице, а костюм для ринга и халат уложил в чемоданчик.

– Готовы? – спросил его Джон. – Сейчас велю вызвать такси.

Скоро зазвонил телефон, и снизу сказали, что машина пришла.

Мы спустились в лифте, прошли через вестибюль, сели в такси и поехали в Парк. Шел проливной дождь, но перед входом на улице стояла толпа. Все места были проданы. Когда мы проходили в уборную, я увидел, что зал набит битком. От верхних мест до ринга, казалось, было добрых полмили. В зале было темно. Только фонари над рингом.

– Хорошо, что не вынесли на открытую сцену, – сказал Джон. – А то как быть под таким дождем?

– Полный сбор, – сказал Джек.

– На такой матч и больше бы пришло, – сказал Джон. – Зал не вмещает.

– Погоду наперед не закажешь, – сказал Джек.

Джон подошел к дверям уборной и заглянул внутрь. Джек сидел там, уже в халате, скрестив руки, и смотрел в пол. С Джоном было двое секундантов. Они выглядывали из-за его плеча. Джек поднял глаза.

– Он уже вышел? – спросил он.

– Только что вышел, – сказал Джон.

Мы стали спускаться. Уолкотт как раз выходил на ринг. Его хорошо встретили. Он пролез под канатом, поднял руки, сложенные вместе, улыбнулся, потряс ими над головой, сперва в одну сторону, потом в другую, и сел. Джеку много хлопали, когда он пробирался сквозь толпу. Джек ирландец, а ирландцев всегда хорошо встречают. Ирландец не сделает такого сбора в Нью-Йорке, как еврей или итальянец, но встречают их всегда хорошо. Джек поднялся на ступеньки и нагнулся, чтобы пролезть под канатом, а Уолкотт вышел из своего угла и наступил на нижний канат, чтобы Джеку удобней было пройти. Публике это страшно понравилось. Уолкотт положил Джеку руку на плечо, и они постояли так несколько секунд.

– В любимцы публики метите? – спросил Джек. – Уберите руку с моего плеча.

– Ведите себя прилично, – сказал Уолкотт.

Публика любит такие вещи. Как они благородно держат себя перед боем! Как они желают друг другу удачи!

Когда Джек стал бинтовать себе руки, Солли Фридмен перешел в наш угол, а Джон пошел к Уолкотту. Джек просунул большой палец в петлю бинта, а потом гладко и аккуратно обмотал руку и крепко завязал ее тесьмой у кисти и дважды вокруг суставов.