Текст книги "Опасное лето"

Глава 2

С конца июня 1954-го по август 1956-го мы работали на Кубе. Я находился в плохой форме из-за спины, дважды сломанной в авиакатастрофах в Африке, и пытался поправиться. Проверять, удачно ли прошло лечение, пришлось на практике: для фильма «Старик и море» мы устроили охоту на очень большого марлина у берегов Перу, рядом с Кабо-Бланко. Спина выдержала испытание, и, когда наша часть работы над фильмом наконец завершилась, мы отправились в Нью-Йорк и провели там весь август.

Первого сентября мы отчалили из Нью-Йорка, планируя перебраться из Парижа в Испанию, чтобы посетить бои Антонию в Логроньо и Сарагосе, а потом ехать дальше, в Африку, где у меня остались дела.

Гавр встретил нас разношерстной толпой репортеров и фотокорреспондентов обоих полов. Там нас ожидал Марио Казамассима на новой старой «Лянче». Джанфранко прислал его вместо Адамо, который стал настолько важной фигурой в похоронном мире Удине и окрестностей, что, подобно популярному акушеру, больше не мог надолго оставлять своих подопечных.

Он написал, что очень переживает из-за того, что не может снова присоединиться к нам в Испании, но уверен, что Марио не посрамит родной город, который может похвастаться самым высоким в мире числом «Лянч» на душу населения. Марио был автогонщиком, начинающим телережиссером и даже с грудой нашего багажа на крыше «Лянчи» мог оставить позади любой «Мерседес». К тому же он был, как говорят французы, дебруйяр – человек, способный выпутаться из любой ситуации, который, если вам что-то понадобится, не просто добудет это по оптовой цене, но добудет в долг под честное слово, превратив продавца в преданного друга. Таких друзей он заводил каждый вечер, в любом гараже и гостинице. Испанского Марио не знал, но это ему ничуть не мешало.

В Логроньо мы прибыли как раз к началу корриды. Она оказалась отличной. Быки попались смелые, большие, быстрые и необузданные. Матадоры работали плотно, еще плотнее, плотнее некуда, каждый на пределе возможностей.

Глядя на то, что Антонио делает с капоте, я расчувствовался. Не разрыдался, как француз во время капитуляции Франции на знаменитой фотографии. Но бывает, что у тебя перехватывает дыхание и темнеет в глазах, когда перед тобой оживает то, что ты считал уничтоженным и потерянным навсегда. Антонио действовал чище, красивее и ближе, опаснее, чем это было возможно. Он контролировал опасность, отмерял ее с микрометрической точностью, только при этом с помощью куска перкали управлял весившим полтонны разъяренным животным, которое по обеим сторонам головы несло смертельное оружие. Он пропускал быка мимо талии и коленей, превращал его в скульптуру, так что взаиморасположение двух фигур и медленное, направляющее движение капоте, которое их объединяло, было прекраснее, чем любое изваяние, какое я только видел.

Когда он завершил первую серию вероник, мы с Рупертом Белвиллем, нашим британским другом, не один десяток лет посещавшим корриды, и Хуанито Кинтаной переглянулись и только покачали головой. Что тут скажешь? Мэри же лишь крепко вцепилась в мою руку.

Первая часть закончилась, и теперь он решит, что делать дальше, для чего лучше подходит бык, дабы получилась хорошая фаэна, а потом убьет его, чтобы доставить мне удовольствие. Он любит секреты, и я не знал, что он задумал. А секрет состоял в том, что он собирался убить приемом «ресибиендо»: спровоцировать атаку быка, выдвинув левое колено и раскачивая мулету взад-вперед. Когда бык рвется вперед, матадор остается у него на пути, дожидаясь, пока тот наклонит голову, открыв участок между лопатками, куда матадор и вонзает шпагу, не сгибая запястье. Он наклоняется над быком, и противники как бы сливаются в единое целое, вдавливая клинок все глубже в плоть. Левой рукой матадор давит на голову быка, отводя столкновение. Это самый прекрасный способ заклания быка, и его нужно готовить в течение всей фаэны. Это и самый опасный способ: если голову быка не удержать, он может поднять ее и вонзить рог в грудь матадора. Осенью 1956 года Антонио убивал быков приемом «ресибиендо» ради собственного удовольствия, чтобы показать публике, на что он способен, из гордости, что он может то, чего другие не могут или не решаются сделать, а также чтобы угодить мне.

Я не знал этого до самого конца сезона, пока он не посвятил мне быка со словами:

– Эрнесто, я знаю, это никчемное животное, но давай я попробую убить его так, чтобы тебе понравилось.

У него получилось. Но в конце сезона доктор Тамамес, мой старый друг и врач, подопечными которого были и Антонио, и Луис Мигель, попросил меня:

– Если у тебя есть на него хоть какое-то влияние, скажи ему, чтобы не перебирал с этими трюками. Ты же понимаешь, куда придется корнада, а мне его лечить.

После последней корриды в Сарагосе мне стало тошно, и я решил, что на какое-то время быков с меня хватит. Я знал, что Антонио способен одолеть любого быка и может стать одним из величайших матадоров всех времен. Но мне не хотелось, чтобы он лишился своего места в истории или запятнал свою репутацию махинациями, которые творились вокруг. Я представлял себе современный бой быков, сознавал, что он гораздо опаснее и проводится несравнимо лучше и острее, чем в прежние времена, и понимал, что для этого нужен полубык. Ну и пусть. Могут выпускать на арену полубыка, лишь бы он был достаточно крупным, чтобы считаться достойным противником, а не новильо или какого-нибудь трехлетку. Главное, чтобы у него были нетронутые рога и над самим быком не «поработали». Но время от времени в определенных городах Антонио придется сражаться с настоящими быками, и я знал, что он способен на это и сможет справиться с ними не хуже величайших мастеров.

Луис Мигель взял в жены очаровательную девушку и вернулся в корриду. Он участвовал в боях во Франции и Северной Африке. Я слышал, что во Франции у всех быков рога подпиливали, поэтому мне было совершенно неинтересно туда ехать. Я решил дождаться, когда Мигель снова начнет выступать в Испании.

Мы вернулись на Кубу, и я весь 1957 и 1958 годы работал либо на Кубе, либо в Кетчуме, штат Айдахо. Мэри трогательно заботилась обо мне, когда я болел, и благодаря упорному труду и упражнениям мне наконец удалось подняться на ноги.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой оказался удачным для Антонио. Мы дважды собирались ехать, но я не мог прервать работу над романом. Мы отправили Антонио и Кармен рождественскую открытку, в которой я пообещал, что, пропустив сезон 1958-го, ни за что на свете не пропущу 1959-й и обязательно приеду в Мадрид к началу ферии Сан-Исидро, то есть в середине мая.

Когда пришло время ехать, мне не хотелось покидать Америку, а потом я не хотел уезжать с Кубы. Перед тем как лететь в Нью-Йорк и сесть на корабль до Альхесираса, я провел «Пилар» вдоль побережья в Гавану. Гольфстрим гнал воду к берегу, и над волнами стали появляться большие чернокрылые летучие рыбы. Мне не хотелось лишаться весенних дней на Гольфстриме, но я еще в Рождество дал слово, что приеду в Испанию. Я заранее решил, что, если бои будут нечестными или подставными, я объясню Антонио, почему не могу остаться, и вернусь на Кубу. Больше ни с кем я это обсуждать не буду. Уверен, он поймет. Но, как выяснилось, я ни на что на свете не променял бы ту весну, лето и осень. Стать свидетелем тех событий было тяжело, но не увидеть их было бы трагедией. Такое пропустить нельзя.

Глава 3

Наше плавание на «Конститьюшн» началось в ясную и солнечную погоду, которая продержалась всего день, после чего мы вошли в область низкой облачности с дождем и сильным попутным волнением. Так продолжалось почти до самого Гибралтарского пролива. «Конститьюшн» был большим и комфортным лайнером, и среди его пассажиров оказалось много приятных и дружелюбных людей. Мы прозвали корабль «Конститьюшн-Хилтон», потому что никто из нас раньше не путешествовал на таком монументальном судне. Может, лучше подошло бы «Шератон-Конститьюшн», но ничего, пригодится для следующего раза. Путешествовать на «Конститьюшн» после «Нормандии», «Иль-де-Франс» или «Либерте» было как жить в «Хилтоне», а не в парижском «Ритце» – в номере с окнами в сад.

Сойдя на берег в Альхесирасе, мы поселились у семьи Дэвис. Билл и Энни жили с двумя маленькими детьми на вилле «Консула» на холмах над Малагой. Когда ворота виллы не были заперты, их охранял сторож. К вилле вела длинная дорога, посыпанная гравием и обсаженная кипарисами, а окружавший ее заросший сад не уступал Королевскому ботаническому саду в Мадриде. Гравийная аллея упиралась в громадный прохладный дом с большими комнатами, полы в котором устилали циновки из эспарто. Все комнаты были полны книг, стены увешаны старыми картами и хорошими фотографиями. В холод в жилых помещениях топили камины.

На вилле имелся плавательный бассейн, наполняемый из горного источника, и не было телефона. Ходить можно было и босиком, но в мае еще холодновато, и для мраморных ступеней больше подходили мокасины. Еда была великолепной, выпивка – обильной. Никто никому не досаждал, все занимались своими делами. По утрам я просыпался, выходил на длинный балкон, опоясывающий второй этаж, глядел поверх деревьев в саду на горы и море, слушал шум ветра в соснах и понимал, что не встречал места прекраснее. Это была идеальная обстановка для работы, и я сразу взялся за перо.

Весенний сезон корриды в Андалузии подходил к концу. Ферия в Севилье завершилась. Луис Мигель должен был провести свой первый бой испанского сезона в Херес-де-ла-Фронтера в тот самый день, когда «Конститьюшн» вошел в порт Альхесираса, однако он прислал медицинскую справку, в которой говорилось, что он не может выступать из-за отравления трупным ядом. Ничего хорошего это не предвещало, и я решил, что лучше мне остаться на вилле «Консула», где я смогу работать, плавать и время от времени посещать бои быков, если такие случатся поблизости. Но я обещал Антонио встретиться с ним в Мадриде на боях в День святого Исидора, а кроме того, мне нужно было собрать материал, чтобы закончить дополнение к «Смерти после полудня».

По словам Руперта Белвилла, прибывшего в «Консулу» в сером, похожем на жука «Фольксвагене», за руль которого ему с его почти двухметровым ростом втиснуться было труднее, чем в кабину истребителя, все ожидали увидеть нас в Хересе, где Антонио выступал третьего мая. Антонио же сказал им:

– У Эрнесто своя работа, у меня своя. Мы встретимся в Мадриде в середине месяца.

Вместе с Рупертом приехал Хуанито Кинтана. Я спросил его, как дела у Антонио.

– Лучше не бывает, – ответил Хуанито. – Он сама уверенность. Полностью подавляет быков. Но это нужно увидеть самому.

– Какие-то проблемы?

– Нет, ничего такого.

– Как он убивает?

– Заходит сверху, с идеальным перекрещиванием. В первый раз мулету держит очень низко, если ударит в кость, в следующий раз чуть опускает клинок. Ненамного, совсем чуточку, чтобы попасть в артерию. Он нашел способ, при котором шпага держится высоко, и бьет как полагается, едва появляется шанс, но при этом научился обходить кость.

– Как думаешь, мы не ошиблись на его счет?

– Нет, омбре, нет. Он хорош, как мы и предполагали, и перенесенные травмы нисколько его не охладили, только закалили.

– А Луис Мигель?

– Эрнесто, я не знаю, что из этого выйдет. В прошлом году в Витории он дрался с серьезными быками, настоящими Миура, хоть и не такими, которые были в наше время. Хорошие были быки, и он не смог с ними справиться. Они его подавили, а он к этому не привык.

– Он участвовал в корридах, где быкам не подпиливают рога?

– Не часто. Может быть, пару раз.

– Он в хорошей форме?

– Говорят, в замечательной.

– Что ж, тем лучше для него.

– Да, – ответил Хуанито. – Но Антонио – настоящий лев. У него было одиннадцать серьезных ранений, и после каждого он становился только лучше.

– Да, примерно раз в год, – сказал я.

– Точно раз в год, – ответил Хуанито.

Я три раза постучал по стволу ближайшей большой сосны. Ветер яростно раскачивал верхушки деревьев, и так продолжалось всю весну и все лето в дни корриды. Я не помню другого такого ветреного лета в Испании, и никто не помнил, чтобы быки за один сезон нанесли столько тяжелых увечий.

Я считаю, что большое число раненых матадоров в 1959 году объясняется, во-первых, ветром, который делает беззащитным человека, работающего с плащом или мулетой, оставляя его на милость быка, а во-вторых, тем, что все матадоры соперничали с Антонио Ордоньесом и пытались делать то, что делал он, невзирая на ветер.

Без соперничества коррида ничто. Но в столкновении двух великих матадоров оно превращается в смертельную дуэль. Если один из матадоров освоил прием, который больше никто не может повторить, и использует его регулярно, это уже не просто трюк, а смертельно опасное представление, возможное благодаря комбинации крепких нервов, смелости, опыта и искусства. Последнее со временем лишь увеличивает опасность, и когда другой боец, не с такими крепкими нервами или меньшим опытом, попытается повторить этот прием или даже превзойти его, он будет тяжело ранен или убит. Поэтому такому матадору придется прибегнуть к обманным трюкам, а когда публика научится отличать подобные ухищрения от истинного искусства, он проиграет в противостоянии. Если к тому времени он останется жив и все еще будет способен выходить на арену, это можно считать большим везением.

С Хуанито Кинтана мы были знакомы более тридцати четырех лет и не виделись уже два года, поэтому нам было о чем поговорить в саду тем утром. Мы обсуждали проблемы боя быков и то, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию, какие вещи, как нам казалось, помогли бы, а какие бесполезны. Мы оба знали, что эти проблемы практически уничтожили корриду: ведь пикадоры, доводя быка до полусмерти, ударяя пикой в уже нанесенную рану, поворачивая острие для большей потери крови, повреждая позвоночник, ребра, уничтожали животное вместо того, чтобы утомить, замедлить его движения и заставить открыть шею для правильного умерщвления. Мы оба знали, что вина пикадора лежит на его матадоре, а если матадор слишком юн и не имеет достаточного влияния – на ответственном бандерильеро или импресарио. Почти все нарушения в боях быков происходили по вине импресарио, но если матадор с ним не соглашался, он всегда мог подать голос.

Мы вспомнили, что импресарио Луиса Мигеля и Антонио – братья Луиса Мигеля, Доминго и Пепе Домингин. Нам было ясно, что ситуация с гонорарами обещает быть непростой: Луис Мигель сочтет себя более важной персоной на арене в силу долгой карьеры и известности, а Антонио непременно решит, что как матадор он лучше Мигеля, и постарается продемонстрировать это в каждом бою. Результат, разрушительный для семейного покоя, будет потрясающе удачным для корриды, но одновременно и крайне опасным.

Первые двенадцать дней мая пролетели быстро. Я работал с раннего утра, потом плавал до полудня – для удовольствия, но каждый день, чтобы не терять формы. Обедали мы поздно, иногда спускались в город, чтобы забрать недоставленные письма и газеты. Навещали знакомых в «Бойте», ночном клубе, словно сошедшем со страниц Сименона, в центре Малаги, в большом отеле «Мирамар» на берегу моря. Потом устраивали в «Консуле» очень поздний ужин. Тринадцатого мая мы выехали в Мадрид, чтобы успеть к началу корриды.

Когда едешь по незнакомой местности, расстояния кажутся больше, чем на самом деле, сложные участки труднее, резкие повороты опаснее, а затяжные подъемы – круче. Это все равно что вернуться в детство или раннюю юность. Но дорога из Малаги через прибрежный горный хребет была достаточно трудной, даже если знать все ее повороты и особенности. Первая поездка из Малаги в Гранаду и дальше, в Хаэн, была отвратительной из-за водителя, которого порекомендовали Биллу и который ошибался на каждом повороте. От перегруженных встречных грузовиков, ехавших под уклон, он защищался клаксоном, который точно не помог бы, если бы что-то пошло не так. От его вождения у меня замирало сердце и когда мы ехали вверх, и когда спускались вниз. Я пытался смотреть в окно на долины, маленькие городки с домами из камня и фермы, простиравшиеся под нами. Автомобиль взбирался вверх по серпантину, я обозревал изрезанные ущельями горы, спускавшиеся к морю, голые темные стволы пробковых дубов, кора которых была срезана месяц назад, смотрел на глубокие провалы за обочиной, на заросли дрока, утыканные скатившимися с каменных вершин обломками известняка, и принимал идиотскую манеру вождения за данность, только старался удержать водителя от самоубийства тихими советами касательно скорости и приоритетов на дороге.

В Хаэне наш водитель едва не сбил человека: гнал по улицам, не обращая внимания на пешеходов. После этого он начал охотнее прислушиваться к рекомендациям, и поскольку дорога стала намного лучше, мы решили подналечь: пересекли долину Гвадалквивир подле Байлена, взобрались на очередное плато и снова углубились в горы. Слева чернел массив Сьерра-Морены. Мы пересекли холмистую долину Лас Навас де Толоса, где христианские короли Кастилии, Арагона и Наварры разбили войско мавров. Хорошее место для битвы – как для обороны, так и для наступления. Странно было ехать по долине, представляя, чего стоило двигаться по ней 16 июля 1212 года и как выглядели в тот день ее поросшие травой склоны.

По бесконечным извивам серпантина мы взобрались на перевал Деспеньяперрос, который отделяет Андалузию от Кастилии. Андалузцы любят говорить, что к северу от перевала не родилось ни одного приличного матадора. Дорога оказалась добротной и безопасной для хорошего водителя. На самом седле перевала расположились несколько придорожных харчевен и гостиниц, которые нам этим летом еще не раз доведется посетить. Но в тот день мы поспешили дальше, чтобы остановиться в следующем городке, где у крутого поворота дороги на крыше дома два аиста устроили гнездо. Оно было свито только наполовину, самка еще не отложила яйца, а самец все еще ухаживал за ней. Клювом он гладил ее шею, а она смотрела на него с аистиной преданностью, потом отворачивалась, и он снова ее гладил. Мы остановились, чтобы Мэри сделала несколько фотографий, хотя было уже довольно темно.

Мы спустились на винодельческую равнину Вальдепеньяс. Лоза на виноградниках была высотой с ладонь, не более, но сами виноградники казались безбрежными, растворяясь где-то на темных холмах. Мы ехали по отличному новому шоссе меж виноградников, высматривали куропаток, которые любят купаться в пыли на обочине грунтовой дороги, проходившей параллельно шоссе. Переночевать мы решили в гостинице «Парадор» в Мансанаресе. До Мадрида оставалось всего сто семьдесят четыре километра, но мы хотели проехать этот путь днем, а бои быков начинались после шести вечера.

Рано утром, пока все в гостинице спали, мы с Биллом Дэвисом прошли три километра до центра старого ламанчского города, мимо низкой выбеленной арены, где был смертельно ранен Игнасио Санчес Мехиас, потом по узким улочкам до Кафедральной площади – и там напали на черный след одетых в черное утренних покупателей, которые возвращались с рынка. Рынок казался чистым и ухоженным, товара было много, но многим покупателям не нравились цены, особенно на рыбу и мясо. Мне было особенно приятно слышать чистый, прекрасный испанский язык. Я понимал каждое слово – в отличие от Малаги, где не разбирал местного говора.

В таверне мы взяли кофе с молоком, макнули в него свежий хлеб – это был наш завтрак. Еще выпили несколько стаканов разливного вина под местный сыр. Бармен пожаловался нам, что в таверне теперь редко встретишь проезжих, потому что новое шоссе обходит город стороной.

– Город мертв, – сказал он. – Кроме базарных дней.

– Какое вино будет в этом году? Удачный урожай?

– Пока непонятно, – ответил бармен. – Тут я знаю не больше вашего. Урожай всегда хороший и всегда одинаковый. Лоза растет, как сорняк.

– Мне она нравится.

– Мне тоже. Поэтому я ее ругаю. Если тебе что-то нравится, нельзя это хвалить раньше времени, плохая примета.

Быстрым шагом мы вернулись обратно в гостиницу. Прогулка была хорошим упражнением, а город оказался унылым, и мы покинули его без сожаления.

Когда мы погрузили багаж в машину и выехали со двора, направляясь к шоссе, наш водитель принялся яростно креститься.

– Что случилось? – спросил я. В ночь, когда мы ехали из Альхесираса в Малагу, я уже замечал, что он крестится, решил, что мы, наверное, проезжаем место, где случилось что-то ужасное, и промолчал из деликатности. Но теперь, прекрасным солнечным утром, мы выезжали на отличную дорогу, чтобы преодолеть короткое расстояние до столицы, а из разговоров с водителем я уже знал, что он не слишком религиозен.

– Нет, ничего, – ответил он. – Это просто чтобы мы в целости доехали до Мадрида.

Я нанял тебя не для того, чтобы ты вел машину исключительно при помощи чудес или Божественного вмешательства, подумалось мне. Водителю нужно обладать мастерством, уверенностью и еще проверить покрышки, прежде чем призывать Бога в штурманы. Но потом я вспомнил, что с нами женщины и дети и что нужно быть солидарными в нашем бренном мире, и тоже осенил себя знамением. И тут же, чтобы оправдать излишнюю заботу о собственной безопасности, которая была преждевременной, если нам предстояло провести на испанских дорогах еще три месяца, днем и ночью, и эгоистичной, поскольку мы общались с матадорами, я помолился за всех, кого держал в заложниках у Фортуны: за друзей, больных раком, за всех девушек, живых и мертвых, и за то, чтобы сегодня Антонио достались хорошие быки. Последнего не случилось, но, с другой стороны, мы без приключений доехали до Мадрида, преодолев полную опасностей трассу через Ламанчу и степи Новой Кастилии. Водителя мы без обид отослали обратно в Малагу, потому что у входа в отель «Суэсия» выяснилось, что он не умеет парковать машину в городе. Билл поставил машину сам и до конца сезона взял на себя роль водителя.

«Суэсия» оказалась приятной новой гостиницей позади старого отеля «Кортес», в двух шагах от старого Мадрида. От Руперта Белвилла и Хуанито Кинтана, которые прибыли раньше, мы узнали, что Антонио заночевал в отеле «Веллингтон», расположенном в новом модном квартале, где было много современных гостиниц. Он хотел выспаться и одеться подальше от дома, чтобы по его жилищу не шныряли журналисты, поклонники, последователи и рекламные агенты. «Веллингтон» располагался недалеко от арены, что важно, потому что во время праздников, когда в Мадриде чествуют покровителя города, св. Исидора, все улицы забиты, и чем короче маршрут, тем лучше. Антонио предпочитает приезжать на арену заранее, а стояние в пробках всех нервирует. Хуже ситуации перед боем не придумаешь.

Номер был полон людей. Некоторых я знал. Большинство видел впервые. В гостиной сидели особо приближенные поклонники, в основном среднего возраста, двое молодых. Было много людей из околокорридных бизнес-кругов, также несколько журналистов, двое из французских глянцевых журналов в сопровождении фотографов. Все сидели с очень серьезным выражением на лицах. Мрачными не были только Кайетано, старший брат Антонио, и оруженосец Мигелильо.

Кайетано спросил, с собой ли у меня серебряная фляжка с водкой.

– С собой, – ответил я. – Мало ли что.

– Сейчас как раз «что», Эрнесто, – сказал он. – Выйдем в коридор.

Мы вышли из комнаты, выпили за здоровье друг друга, вернулись обратно, и я зашел к Антонио, который как раз одевался. Он почти не изменился, лишь чуть возмужал и загорел на ферме. Он не казался ни нервным, ни серьезным. Через час с четвертью он выйдет на арену, и он знает, что это означает, что он должен делать и что будет делать. Мы оба обрадовались встрече, наше взаимное дружеское чувство никуда не исчезло.

Я не хотел ему мешать, поэтому, ответив на вопрос о делах Мэри, спросив про Кармен и согласившись вместе поужинать, сказал:

– Я, пожалуй, пойду.

– Потом зайдешь?

– Конечно.

– Тогда до встречи. – Он одарил меня улыбкой мальчишки-проказника, которая получалась у него легкой и непринужденной еще до первого боя сезона в Мадриде. Он думал о предстоящей корриде, но не волновался.

Бои оказались никудышными, но арена была забита. Быки вели себя опасно и неуверенно, то неожиданно бросались вперед, то останавливались на полпути. Они даже лошадей атаковали с опаской, были перекормлены зерном и слишком грузны для своего размера. Те, что все-таки решались нападать на лошадей, показывали слабость задних ног и быстро утомлялись.

Викториано Валенсия в тот день проходил альтернативу, чтобы стать настоящим матадором, но показал, что он по-прежнему не более чем ученик, за плечами которого несколько ярких представлений, но никаких гарантий будущего успеха. Хулио Апарисио, умелый и опытный матадор, глупо провел свою линию, основную работу с быками. Он даже не пытался скрыть их недостатки и все время демонстрировал публике, что быки не нападают, вместо того чтобы заставить их нападать. Как многие матадоры, заработавшие кучу денег в начале карьеры, он ждал беспроблемного и неопасного быка, вместо того чтобы вытянуть все возможное из тех быков, что есть в наличии. Апарисио не показал ничего ценного ни с одним из быков, но прикончил их грамотно и быстро, без изысков, просто чтобы доказать себе и любому, кого это волновало, что он умеет действовать эффективно. Никого это не волновало.

Лишь выступление Антонио помешало той корриде стать полным провалом. Он смог впервые показать Мадриду мастерство, которого достиг. Его первый бык был никчемным. Он сторонился лошадей и не желал атаковать тореро, но Антонио вцепился в него, очень тонко и филигранно вытянул на себя плащом, завлек, обучил, ободрил его, подпуская все ближе и ближе. Он превратил застенчивое животное в боевого быка прямо на глазах у публики. Знание быков и удовольствие, которое получал Антонио от работы с ними, казалось, воздействовало на животное, пока бык наконец не понял, чего от него хотят. Если же у быка возникала неподходящая мысль, Антонио аккуратно, но твердо переубеждал его.

За время, прошедшее с нашей последней встречи, Антонио отшлифовал мастерство работы с капоте до совершенства. Это были не просто изумительные круговые обводы быка, несущегося по прямой, к которым стремится любой матадор. Каждое движение капоте направляло животное, чтобы его тело пронеслось мимо человека, управляющего быком складками плаща, и чтобы тут же развернуть его и заставить повторить попытку. И всякий раз рога проходили в считаных сантиметрах от человека. Движения капоте филигранно вели быка, сдерживая его движения, словно в замедленной съемке или в странном сне.

При работе с мулетой Антонио не использовал никаких хитростей. Бык уже был в его власти. Он создал его, вылепил, отполировал и убедил, не причиняя боли, не ломая и не наказывая. Он приглашал его вперед взмахом мулеты в левой руке и пропускал мимо себя снова и снова, потом направил рога и всю тушу быка себе в грудь настоящим пасе де печо, проходом мимо груди, после чего одним изгибом запястья развернул для заклания.

Первый удар, нацеленный между лопатками, попал в кость. Он еще раз ударил в ту же точку, и шпага вошла в тушу по самую гарду. К тому моменту, когда пальцы Антонио оросила кровь, бык был мертв, хотя и не знал этого. Антонио смотрел на него, подняв руку, направляя его смерть, как направлял единственное за всю недолгую жизнь быка представление, и внезапно тот содрогнулся и рухнул.

Его второй бык был сильнее, но выпустил весь пар на лошадях, начал переминаться и тормозить задними копытами посреди рывка. Он был непредсказуем справа и слева, пытался подцепить матадора и левым, и еще больше правым рогом. В его защите не было логики. Он был нервный, истеричный и никак не поддавался попыткам Антонио наставить его на путь истинный. Разные быки чувствуют уверенность на разных участках арены, но этот… Антонио работал с ним ритмично, пропуская совсем близко, затем наказывая низкими проходами, направляя на себя, чтобы установить контроль и прекратить короткие пробежки и хаотичное бодание, но бык оставался истеричным и трусливым. С таким невозможно вести фаэну современного типа без риска попасть в больницу. С незапамятных времен с подобным семенящим быком можно было поступить только одним образом – побыстрее избавиться от него. Что Антонио и сделал.

После выступления, сидя на кровати в номере «Веллингтона» и остывая после душа, Антонио спросил:

– Эрнесто доволен первым быком?

– Ты сам понимаешь, – ответил я. – Все это видели. Тебе пришлось создать его. Изобрести.

– Да, – согласился он. – Но получилось неплохо.

Вечером мы ужинали в «Кото» – ресторане, где можно было посидеть как в зале, так и под открытым небом, в тенистом саду недалеко от старого «Ритца», напротив музея Прадо. Все были очень веселы, потому что Антонио прекрасно проявил себя в первом бою, следующий был только послезавтра, а это идеальный перерыв между выступлениями. В загонах для быков своей очереди дожидалось несколько очень многообещающих экземпляров, и никто не догадывался, какой паршивой будет погода. Помимо нашей компании за столом сидели доктор Маноло Тамамес, личный врач Антонио и Луиса Мигеля, с женой, пара заводчиков быков и Антонио с Кармен. Было очень приятно снова увидеться, мы много говорили и смеялись. Антонио, как все подлинные смельчаки, человек веселый, любит пошутить, причем иногда на очень серьезные темы. Когда он подтрунивал над кем-то, выставляя себя самого сущим ангелом, я спросил у него:

– Вот ты такой честный и благородный. А как ты поступил сегодня со своим старым другом?

Апарисио был близким другом Антонио. На сегодняшней феерии Апарисио старательно демонстрировал публике, что быком, который ему достался, невозможно управлять при помощи капоте. А во время следующего китэ Антонио оттащил быка Апарисио от лошадей и провел с ним шесть красивейших, размеренных, бесконечных вероник. Этим он, конечно, испортил день своему другу и продемонстрировал публике, что можно сделать с быком, если матадор хочет уделить ему внимание и потратить на него частицу своей жизни.

– Я попросил у него прощения, – ответил Антонио.

Свой первый бой испанского сезона Луис Мигель провел 7 мая в области Астурия, в Овьедо, и получил оба уха от обоих своих быков. Вторую корриду он провел 16 мая в Талавера-де-ла-Рейна. В тот же день Антонио в Мадриде бился со слабыми быками с фермы Пабло Ромеро. В Талавере Луис Мигель работал с быками из Саламанки, стал триумфатором, получил оба уха и хвост первого быка и оба уха второго. Он был в отличной форме и через два дня участвовал в корриде в Барселоне. В Талавере зрители не раскупили всех мест на арене.