Текст книги "Зеленые холмы Африки. Проблеск истины"

Заветное место Друпи, куда мы приехали вечером после изнурительной поездки среди красноватых, поросших кустарником холмов, выглядело отвратительно. Оно было на краю зоны, где все деревья окольцевали для борьбы с мухой цеце. Мы разбили лагерь напротив пропыленной, грязной деревушки. Почва здесь была красная и такая разъеденная атмосферными явлениями, что казалось, ее может сдуть самый легкий ветерок. Наш лагерь стоял на самом ветру в сомнительной тени от нескольких засохших деревьев над ручьем и глиняными хижинами туземцев. Еще до темноты мы с Друпи и двумя местными проводниками, оставив деревню сбоку, поднялись на высокий каменистый гребень горы, с которого открывался вид на глубокую долину, почти каньон. В нее с противоположной стороны круто сбегали изломанные боковые долины. На дне долин с травянистыми склонами росли густые рощи, а горную вершину покрывал бамбуковый лес. Каньон спускался к Рифт-Велли и, по-видимому, сужался к концу, где он разрывал скалистую стену. Дальше, за зелеными кряжами и склонами высились поросшие непролазным лесом холмы. Не очень-то подходящая для охоты местность.

– Если мы увидим носорога на противоположном склоне, нам придется спуститься на самое дно каньона, а потом лезть вверх через густые заросли и эти чертовы овраги. Зверя мы, скорее всего, потеряем из виду, а то и шею себе свернем. Здесь очень крутой подъем. Эти безобидные на первый взгляд овраги похожи на те, которые доставили нам однажды большие неприятности, когда мы возвращались домой.

– Похоже, место гиблое, – согласился Старик.

– Как-то я охотился на оленей в похожей местности – на южном склоне Тимбер-Крик в Вайоминге. Здесь склоны тоже слишком уж крутые. Кошмарные склоны! Они не только крутые, но и неровные. Завтра мы поплатимся за свое неблагоразумие.

Мама молчала. Сюда нас привел Старик, он нас и выведет отсюда. А ее забота – следить, чтобы ботинки не натирали ноги. Она уже ощущала легкую боль, и только это ее волновало.

Я продолжал говорить о трудностях, которые нас здесь поджидают, и уже в темноте мы вернулись в лагерь мрачные и враждебно настроенные против Друпи. Костер ярко пылал на ветру, мы сидели у огня, смотрели на восход луны и слушали вой гиен. После нескольких стаканчиков спиртного нам стало казаться, что здесь не так уж плохо.

– Друпи клянется, что это хорошее место, – сказал Старик. – Он хотел повести нас дальше, но уверяет, что и здесь не плохо.

– Мне Друпи нравится, – сказала Мама. – И я ему полностью доверяю.

Друпи подошел к костру, а с ним двое туземцев с копьями.

– Так что там слышно? – спросил я.

Туземцы заговорили между собой, а потом Старик сказал:

– Один из этих охотников-любителей клянется, что только сегодня его преследовал огромный носорог. Впрочем, в такой ситуации любой носорог покажется огромным.

– Спросите, какой длины был рог?

Туземец вытянул руку, показывая, что не меньше. Друпи усмехнулся.

– Ладно, идите себе, – сказал Старик.

– А где это произошло?

– Скажут: да вон там, – неодобрительно отозвался Старик. – Сами понимаете. Ответ один: вон там. В том месте, где всегда случаются подобные вещи.

– Вот и славно. Мы как раз туда и собираемся.

– Друпи не впал в уныние, – заметил Старик. – Это хороший знак. Он держится уверенно. Ведь это его предложение.

– Да, но карабкаться по горам придется нам с вами.

– Попробуйте поднять ему настроение, – посоветовал Старик моей жене. – Он даже меня вгоняет в депрессию.

– Может, вспомним, какой он отличный стрелок?

– Нет, еще рано. И я вовсе не унываю. Просто бывал в таких местах раньше. В конце концов все это только на пользу. А вы, дружище, вели бы себя скромнее.

На следующий день я понял, насколько заблуждался, ругая это место.

Мы позавтракали засветло и уже до рассвета гуськом поднимались на холм за деревушкой. Впереди шел проводник из местных с копьем в руке, затем Друпи с моим автоматом и флягой, за ним я со «спрингфилдом», Старик с «манлихером», Мама, довольная, что может ничего не нести, М’Кола с двустволкой Старика и еще одной флягой. Замыкали шествие два местных жителя, которые несли копья, брезентовые мешки с водой и ящик с провизией. Мы собирались переждать полуденную жару где-нибудь в тени и не возвращаться в лагерь до темноты. Прохладным утром идти в гору было намного приятнее, чем карабкаться на нее на закате, как было вчера, когда камни и земля отдают накопившийся за день жар. Мы шли тропой, по которой регулярно гоняли скот, но сейчас сухую пыль под ногами увлажнила утренняя роса. Вокруг было много следов гиен, а когда тропа вывела нас на серый гребень горы, откуда открывался вид на глубокое ущелье, и потом повела нас по его краю, мы заметили в пыли за скалами свежий след носорога.

– Он только что прошел, – сказал Старик. – Должно быть, они ходят здесь ночью.

Внизу, на дне каньона, мы видели вершины высоких деревьев, а в просвете между ними сверкала вода. Противоположный крутой склон был изрезан оврагами, которые мы видели накануне. Друпи о чем-то перешептывался с проводником – тем, за которым гнался носорог. Потом они стали спускаться по крутой тропе, которая вела изгибами на дно ущелья.

Мы остановились. До сих пор я не замечал, что жена хромает, а когда это увидел, между нами завязалась шепотом перепалка, в ней каждый считал себя правым, она шла еще из прошлого – и всегда из-за обуви, которую ей нельзя было носить, а теперь – из-за конкретных ботинок, которые терли ноги. Боль уменьшилась, когда обрезали спереди толстые и короткие шерстяные носки, надетые поверх обычных, а потом и вовсе их сняли. Теперь ботинки вроде можно было носить. Но на крутом спуске эти испанские охотничьи ботинки стали опять жать в пальцах, и тогда разгорелся давний спор относительно размера ботинка и того, прав ли был сапожник, сторону которого я принял сначала беспечно, будучи переводчиком, а потом сознательно, поверив в его теорию, что проблема будет решена, если увеличить задник ботинка. Но сейчас его логика была посрамлена: ботинки натирали ноги, и ситуацию нельзя было исправить доводом, что новые ботинки всегда жмут несколько недель, пока не разносятся. Теперь, когда толстые носки сняли, она пробовала ступать осторожно, примериваясь, не давит ли кожа на пальцы, спор наш прекратился: ей не хотелось выглядеть неженкой, а напротив, хотелось держаться уверенно, чтобы мистер Дж. Ф. был ею доволен, и мне стало стыдно за свою грубость, за свое негодование, в то время как ей было больно, вообще стыдно за всякое негодование – и в прошлом тоже, и я, остановившись, шепнул ей об этом, и мы оба улыбнулись, мир был восстановлен, и ботинки вроде не жали без толстых носков, а я теперь ненавидел всех идиотов, негодующих истины ради, особенно одного отсутствующего американского друга, хотя сам только что перестал быть таким идиотом, и дал себе слово, что никогда уже больше не буду таковым, и следил за идущим впереди Друпи, и вот мы уже достигли дна каньона с толстыми и высокими деревьями, и это дно, казавшееся сверху узкой щелью, расширилось, открыв меж деревьев речку.

Мы остановились в тени деревьев с крепкими гладкими стволами и идущими понизу узловатыми корнями, которые лезли вверх, как артерии; сами же стволы зеленовато-желтым цветом напоминали деревья во Франции зимой после дождя. Но здесь кроны были роскошнее, листва пышнее, а внизу, из ручья, подобно папирусу, тянулся к солнечным лучам тростник высотой футов в двенадцать, густой, как пшеница в поле. Вдоль ручья шел звериный след, и Друпи, склонившись, его изучал. Подошел М’Кола, и они вдвоем прошли немного вперед, всматриваясь в следы, а потом вернулись к нам.

– Ньяти, – прошептал М’Кола. – Буйвол.

А Друпи шепнул что-то Старику, и тот тихо произнес своим хрипловатым от виски голосом:

– Вниз по реке прошли буйволы. Друпи говорит, среди них есть крупные самцы. Обратно они не возвращались.

– Так пойдем за ними, – сказал я. – Лучше еще один буйвол, чем носорог.

– Одно другому не мешает. Буйвол не отменяет носорога, – заметил Старик.

– Боже, куда я попал! Какие-то сказочные места! – воскликнул я.

– Великолепные места, – согласился Старик. – Такое и представить трудно.

– Деревья как на картинах Андре[26]26
  Жюль Андре (1807–1869) – французский художник, пейзажист.


[Закрыть], – сказала Мама. – Как красиво! Только взгляни на этот зеленый цвет. Настоящий Массон[27]27
  Андре Массон (1896–1987) – французский живописец и график.


[Закрыть]. Жаль, что хороший художник не может этого видеть.

– Как твои ботинки?

– Не жмут.

По следу буйволов мы шли очень медленно и осторожно. Ветра не было, но мы знали: когда он поднимется, то будет дуть с востока нам в лицо. Следы вели нас вдоль ручья, и с каждым шагом трава становилась все выше. Дважды приходилось ползти, а тростник рос так густо, что в двух футах уже не было ничего видно. Друпи обнаружил в иле свежий след носорога. Что будет, подумал я, если огромный носорог потопает назад по нашему туннелю, и что будет делать каждый из нас? Мысль о таком волнующем сюрпризе меня не радовала. Это похоже на западню, а со мной жена. У изгиба ручья мы выбрались из высокой травы на берег, и там я отчетливо уловил запах зверя. Я не курю и, охотясь в родных краях, несколько раз чувствовал близость лосей во время гона, еще не видя их, и узнавал по запаху, где залег в лесу старый самец, распространявший резкий мускусный запах, довольно, впрочем, приятный. Но этот запах у ручья был мне незнаком.

– Я чую их, – шепнул я Старику.

Он сразу мне поверил.

– Чей это запах?

– Не знаю, но запах сильный. Разве вы его не чувствуете?

– Нет.

– Спросите у Друпи.

Друпи кивнул и заулыбался.

– Местные нюхают табак, – сказал Старик. – Не знаю, различают они звериные запахи или нет.

Здесь опять рос тростник выше человеческого роста, мы шли тихо, бесшумно переступая с ноги на ногу, движения наши были как во сне или при замедленной киносъемке. Запах я ощущал постоянно и все отчетливее – то сильнее, то слабее. Мне это совсем не нравилось. Теперь мы шли рядом с берегом, а звериная тропа уводила нас прямиком в болото, где тростник был еще более высокий.

– Этот запах прямо в нос ударяет. Они совсем рядом, – тихо сказал я Старику. – Я не шучу. Так и есть.

– Я вам верю, – ответил Старик. – Может, стоит подняться на берег и обойти это место. Оно будет как раз под нами.

– Согласен. – А наверху я сказал ему: – Мне как-то не по себе среди этих высоких зарослей. Не хотелось бы тут охотиться.

– А что, если б вам пришлось охотиться в этом тростнике на слона? – тихо спросил Старик.

– Никогда не стал бы этого делать.

– Неужели в таких местах охотятся на слонов? – спросила Мама.

– А как же! Становишься другому на плечи и стреляешь, – ответил Старик.

«С такими удальцами мне не сравниться», – подумал я.

Мы двинулись по травянистому, слегка выступавшему вперед правому берегу через открытое место, огибавшее тростниковое болото. На противоположном берегу росли могучие деревья, а за ними возвышалась крутая стена ущелья. Ручья отсюда не было видно. Справа шел ряд холмов, поросших редким кустарником. Впереди, где кончалось тростниковое болото, русло суживалось, и ветви деревьев почти скрывали ручей. Вдруг Друпи схватил меня за руку, и мы оба припали к земле. Сунув мне двустволку, он сам взял «спрингфилд». За излучиной ручья я увидел голову носорога с длинным, великолепным рогом. Зверь качал головой, и я видел настороженно торчавшие уши и маленькие, свинячьи глазки. Я снял ружье с предохранителя и знаком приказал Друпи лечь. Но тут раздался голос М’Колы: «Тото! Тото!» – и он удержал мою руку. «Манамуки! Манамуки! Манамуки!» – быстро зашептал Друпи, тоже уговаривая меня не стрелять. Это была самка носорога с детенышем. Я опустил ружье, и тут самка фыркнула, и все семейство скрылось в камышах. Детеныша я так и не увидел. По ходу их движения колыхался тростник, потом все стихло.

– Не повезло, – пробормотал Старик. – А рог был на славу!

– А я уж готовился ее уложить, – сказал я. – Не разглядел, что это самка.

– М’Кола видел детеныша.

М’Кола что-то зашептал Старику, энергично кивая при этом головой.

– Он говорит, что поблизости есть еще один носорог, – пересказал мне Старик. – Он слышал фырканье.

– Поднимемся выше, оттуда мы увидим, если кто-то появится. Можно бросить что-то в тростник, – предложил я.

– Хорошая мысль, – согласился Старик. – Может, самец как раз там.

Мы поднялись чуть выше по берегу, откуда открывалось все тростниковое болото. Старик держал наготове двустволку, я тоже взвел курок. М’Кола бросил палку туда, откуда донеслось фырканье. В ответ раздалось еще более шумное фырканье и никакого движения, даже тростник не колыхнулся. Затем вдали раздался шумный треск, и тростник яростно закачался: кто-то мчался сквозь него к противоположному берегу, но кто именно, мы не видели. Затем я разглядел черную спину, широко разведенные, заостренные рога буйвола, взбегавшего вверх по крутому склону. Он бежал, вытянув в одну линию шею и голову с тяжелыми рогами, его холка напряглась, как у разъяренного быка. Я прицелился ему под лопатку, но Старик остановил меня.

– Самец мелкий, – тихо проговорил он. – Я не стал бы его убивать – разве только на мясо.

Мне же буйвол показался большим. Сейчас он стоял боком, повернув к нам голову.

– В моей лицензии еще три буйвола, а нам скоро отсюда уезжать, – сказал я.

– Мясо у него, конечно, очень вкусное, – пробурчал Старик. – Тогда действуйте. Кончайте с ним. Но после выстрела ждите появления носорога.

Я присел, ощущая непривычно большой вес двустволки, прицелился буйволу под лопатку, нажал на курок, но выстрела не последовало. Вместо легкой, послушной работы «спрингфилда» спусковой механизм двустволки словно заклинило. Все это напоминало ночной кошмар, когда хочешь выстрелить, но не можешь. Я постарался справиться с собой, задержал дыхание и снова нажал на курок. На этот раз я добился успеха, ружье выстрелило со страшным грохотом, а когда я очухался, буйвол все еще был на ногах и уходил от нас влево по склону. Тогда я выстрелил из второго ствола, подняв у его задних ног фонтан из каменных осколков и комьев земли. Не успел я перезарядить ружье, как буйвола уже и след простыл, но тут мы все услышали фырканье и тяжелый топот еще одного носорога, мчавшегося из дальних тростниковых зарослей к раскидистым деревьям на нашем берегу, он лишь на секунду мелькнул у нас перед глазами.

– Это самец, – сказал Старик. – Он ушел вниз по ручью.

– Ндио. Думи! Думи! – Друпи тоже подтверждал, что это был самец.

– Я ведь попал в этого чертова буйвола, – заявил я. – Куда – не знаю. Как же неудобны эти тяжелые двустволки. Спуск слишком тугой.

– Из «спрингфилда» вы бы его убили, – сказал Старик.

– Или хотя бы знал, куда ранил. Я думал, что из «четыреста семидесятого» можно или убить, или промахнуться, – сказал я. – Вместо этого я его всего лишь ранил.

– Он старается держаться, – сказал Старик. – Дадим ему время.

– Боюсь, я попал в брюхо.

– Трудно сказать. Хоть он и мчался во весь дух, но мог рухнуть через сто метров.

– К черту этот «четыреста семидесятый», – решительно заявил я. – Не могу из него стрелять. Спусковой крючок – как консервный нож, открывающий банку сардин.

– Не унывайте, – сказал Старик. – Здесь бродит несметное число носорогов.

– А как же мой буйвол?

– И до него доберемся. Дадим ему время. Потеряет силы – и свалится.

– Хорошо, что мы выбрались из тростника, пока все эти звери оттуда не повыскакивали.

– Что правда, то правда, – согласился Старик.

Мы говорили между собой шепотом. Я взглянул на жену. Вид у нее был как у человека, получавшего удовольствие от хорошего мюзикла.

– Ты не заметила, куда он ранен?

– Не заметила, – прошептала она. – Ты думаешь, там еще кто-то есть?

– Видимо-невидимо, – ответил я. – Так что будем делать, Старик?

– Ваш буйвол может быть где-то за излучиной, – сказал Старик. – Пойдем посмотрим.

До крайности возбужденные, мы зашагали по берегу, а дойдя почти до конца тростниковых зарослей, услышали, что какой-то зверь грузно пробирается сквозь высокие стебли. Я вскинул ружье и ожидал, кто появится. Никого не было, а тростник по-прежнему раскачивался. М’Кола сделал знак рукой, чтобы не стреляли.

– Детеныш, – сказал Старик. – Должно быть, их двое. Но где же чертов буйвол?

– Как вы узнали, что это детеныши?

– По площади колышущегося тростника.

Мы стояли, глядя на бегущий внизу ручей, всматривались в тени под ветвями больших деревьев и уходящее вдаль русло ручья, как вдруг М’Кола указал на холм справа от нас.

– Фаро, – прошептал он и вручил мне бинокль.

На холме грудью вперед, глядя в нашу сторону, стоял, насторожив уши и поводя мордой, словно принюхивался к ветру, черный крупный носорог. В бинокль он показался мне просто огромным. Старик тоже разглядывал его в свой бинокль.

– Он не лучше вашего предыдущего, – сказал он тихо.

– Сейчас я могу попасть точно в шею, – прошептал я.

– По лицензии вы имеете право убить еще только одного, – шепнул мне в ответ Старик. – Вам нужен очень хороший носорог.

Я протянул бинокль Маме.

– Мне и без бинокля видно, какой он огромный, – сказала она.

– Носорог может напасть, – предупредил Старик. – Вот тогда вам поневоле придется стрелять.

Тем временем из-за высокого дерева с пышной кроной вышел еще один носорог – поменьше.

– Бог мой, да это детеныш, – вырвалось у Старика. – Выходит, перед нами самка. Счастье, что вы не выстрелили. Схватки б нам не избежать.

– Это все та же самка?

– Нет, у той был огромный рог.

От такого ненормального переизбытка дичи нас всех охватило нервное возбуждение, как у впавшего в эйфорию пьяницы. Такое состояние обычно возникает, когда редкие звери или рыбы вдруг начинают попадаться в немыслимом количестве.

– Взгляните на нее. Она чувствует близость опасности, хотя не видит и не чует нас.

– Но она слышала выстрелы.

– То, что люди близко, она понимает, но не знает точно – где.

Самка стояла на самом виду – такая огромная и смешная, что на нее было приятно смотреть. Я прицелился ей в грудь.

– Отличная мишень.

– Лучше не бывает, – сказал Старик.

– Так что же мы будем делать? – спросила практичная Мама.

– Обойдем ее, – ответил Старик.

– Если будем держаться ниже, не думаю, что она учует наш запах.

– Как знать! – сказал с сомнением Старик. – Встреча с ней не сулит ничего хорошего.

Но самка, не проявив агрессии, просто опустила голову и пошла вверх по холму со своим уже почти взрослым детенышем.

– Теперь, – сказал Старик, – пошлем Друпи вперед – пусть поищет следы самца. А мы пока посидим в тени.

Мы устроились под деревом, а Друпи и проводник пошли вдоль ручья, каждый по своей стороне. Вскоре они вернулись с сообщением, что носорог ушел вниз по ручью.

– Кто-нибудь видел его рог? – спросил я.

– Друпи говорит – большой.

М’Кола сделал несколько шагов по холму, потом вдруг пригнулся к земле и жестом подозвал нас.

– Ниати, – сказал он, глядя из-под руки.

– Где? – спросил Старик.

М’Кола указал, пригнулся еще больше, а когда мы подползли к нему, передал мне бинокль. Звери были далеко от нас, ниже по течению, на одном из выступов крутого склона. Сначала мы разглядели шесть, а потом и восемь буйволов – черных, с массивными загривками и блестящими рогами. Некоторые щипали траву, а другие были настороже.

– Вон тот – самец, – сказал Старик, не отрывая глаз от бинокля.

– Который?

– Второй справа.

– Мне все они кажутся самцами.

– Слишком большое расстояние. Но этот самец хорош. Теперь нам надо перейти ручей, обойти их и подкрасться сверху.

– А они не уйдут?

– Не должны. Если станет жарко, могут спуститься к ручью.

– Тогда пойдем.

Мы перешли ручей, ступая с одного бревна на другое, а на берегу почти сразу попали на хорошо утрамбованную звериную тропу, которая тянулась вдоль берега в тени раскидистых деревьев. Шли мы довольно быстро, но ступали осторожно, а ручей позади нас почти сразу терялся за завесой ветвей. Было все еще раннее утро, однако поднявшийся ветерок шевелил листья над нашими головами. Мы преодолели спускавшийся с горы овраг и укрылись в густом кустарнике, прячась от зверей, а потом, пригнувшись, пробрались меж деревьев и оказались на небольшой опушке, откуда, используя край оврага как прикрытие, взобрались выше по склону и, оказавшись над буйволами, могли подойти к ним сверху. Мы остановились за скалой; я уже обливался потом и, засунув платок под широкополую шляпу, послал Друпи на разведку. Он вернулся с сообщением, что буйволы скрылись. Сверху их не было видно, и потому мы миновали овраг и склон холма в надежде, что перехватим буйволов на пути к воде. Следующий холм был выжжен, его подножие утопало в горелом кустарнике. В пепле явственно проступали следы буйволов, идущих к густым зарослям у ручья. Мы не могли следовать за ними сквозь увитую лианами непролазную чащу. Вниз по ручью следов не было, из чего мы заключили, что буйволы находятся в том месте, которое мы видели со звериной тропы. Старик сказал, что здесь к ним подхода нет. Деревья растут слишком густо, и, даже если мы вспугнем буйволов, стрелять все равно не сможем. Мы просто не отличим одного от другого, сказал он. Перед нами промчится черная туча. Старого буйвола еще можно распознать по седой шкуре, но те, что помоложе, такие же черные, как самки. Нет смысла поднимать зверей здесь.

Было уже десять часов утра, на открытых местах солнце палило нещадно, а ветер поднимал и носил пепел с выжженных мест. Теперь все живое попрячется в чаще. Мы сами тоже решили найти тенистое место, устроиться поудобнее, почитать в прохладе, потом позавтракать и так провести жаркое время дня.

Обойдя погорелое место, мы вышли к ручью и устроили привал в тени могучих гигантов. Вынули из тюков наши кожаные куртки и плащи и расстелили их на траве под деревьями, чтобы можно было сидеть и читать, прислонившись к стволам. Мама достала книги, а М’Кола развел небольшой костер и вскипятил воду для чая.

Ветер усилился и шумел в высоких кронах. В тени было прохладно, но стоило выглянуть на солнце или подставить открытый участок тела горячим лучам, пробивающимся кое-где меж ветвей, как жара сразу давала о себе знать. Друпи ушел вниз по ручью на разведку, а мы лежали и читали. Я ощущал, как прибывает зной, высыхает роса, нагреваются листья и сверкает под раскаленными лучами вода в ручье.

Мама читала «Испанское золото» Джорджа Бирмингема[28]28
  Джордж Бирмингем (наст. имя и фамилия Джеймс Оуэн Хэнни) род. в 1865-м. Английский писатель, известен по авантюрному роману «Испанское золото» (1908).


[Закрыть] – по ее словам, роман никуда не годился. Я продолжал читать «Севастопольские рассказы» Толстого, в том же томике была его повесть «Казаки» – очень хорошая. В ней был летний зной, комары, лес в разные времена года, река, через которую татары переправлялись при набеге, и снова погружался в Россию того времени.

Я думал, насколько же реальна для меня Россия времен нашей Гражданской войны, реальна, как любое другое место – Мичиган, например, или прерии к северу от нашего города и леса вокруг зверофермы Эванса, и что благодаря Тургеневу я жил в описываемых им местах, как жил и у Будденброков, и лазил к возлюбленной в окно, как в «Красном и черном», и видел, как мы вошли в Париж через городские ворота, когда на Гревской площади, привязав к лошадям, разрывали на части Сальседа[29]29
  Сальсед – герой романа А. Дюма «Сорок пять» – последнего из трилогии, куда входят еще «Королева Марго» и «Графиня Монсоро». Далее – ряд отсылок к этой трилогии, когда автор видит себя то гугенотом, то католиком.


[Закрыть]. Все это я видел будто собственными глазами. И это меня не вздернули на дыбу, потому что я был исключительно вежлив с палачом, когда казнили нас с Коконасом, и я помню Варфоломеевскую ночь, когда мы ловили гугенотов, и как меня заманили в ловушку в ее доме, и то неподдельное чувство при виде закрытых ворот Лувра или при виде его тела под водой после падения с мачты. И всегда Италия – страна лучше любой книги, помню, как я лежал в каштановой роще, а туманной осенью ходил мимо Собора через весь город к Оспедале Маджоре[30]30
  Оспедале Маджоре – здание в центре Милана, где располагалась одна из первых (XVI в.) общественных больниц; в начале ХХ в. передана Миланскому университету. В Первую мировую войну Хемингуэй еще лечился в этом госпитале.


[Закрыть], сапоги, подбитые гвоздями, постукивали по мостовой, а весной случались внезапные ливни в горах, и армейский запах стоял во рту медной монетой. В жару поезд остановился в Дезензано, где рядом было озеро Гарда, а те войска оказались Чешским легионом, когда я был там в следующий раз – шел дождь, а в следующий – мы проезжали там в темноте, а еще в следующий – тряслись на грузовике, а потом ехали еще раз, не помню точно, откуда возвращаясь, однажды я шел мимо него в сумерках из Сермионе. Во всех этих местах мы были в книгах и не в книгах – а где побывали мы, то, если мы на что-то годимся, там сможете побывать и вы. Земля в конце концов разрушается, ветер разносит пыль, все люди умирают, не оставляя следа, если только они не художники, но сейчас и они хотят прекратить работать, потому что они слишком одиноки, их труд тяжел и вышел из моды. Люди не хотят больше заниматься искусством, ведь тогда они будут не в моде, а от вшей, ползающих по книгам, похвалы не дождешься. А хлеб этот тяжелый. И что тогда? А ничего. Я стану продолжать читать о переправе татар через реку, о пьяном старике охотнике, о девушке и о том, какая там природа в разные времена года.

Старик читал «Ричарда Карвелла»[31]31
  «Ричард Карвелл» – роман У. Черчилля (1899).


[Закрыть]. Мы скупили в Найроби все книги, и вот теперь они подходили к концу.

– Я читал это раньше, – сказал Старик. – Но книжка хорошая.

– Я ее плохо помню. Но мне нравилась.

– Очень хорошая. Жаль, что я уже ее читал.

– А у меня хуже не бывает, – сказала Мама. – Ты бы не смог ее читать.

– Возьми мою.

– Какой красивый жест, – улыбнулась она. – Ладно уж, сама дочитаю.

– Бери, тебе говорят.

– Я скоро верну.

– М’Кола, как насчет пива? – спросил я.

– Ндио, – выразительно произнес он и вытащил из ящика, что нес на голове один из туземцев, бутылку немецкого пива, оплетенную соломой, – одну из тех шестидесяти четырех бутылок, что Дэн привез из немецкого магазина. Горлышко бутылки было обернуто серебряной фольгой, а на желто-черной этикетке гарцевал всадник в латах. После ночи пиво еще не успело стать теплым, и, открытое консервным ножом, оно запенилось в трех кружках – тяжелое и густое.

– Мне не надо, – сказал Старик. – Плохо для печени.

– Да ладно вам!

– Ну, так и быть.

Все выпили, но, когда М’Кола открыл вторую бутылку, Старик решительно отказался.

– Пейте сами. Вы его больше любите. А я, пожалуй, вздремну.

– А ты как, Мама?

– Выпью немного.

– Что ж, мне больше достанется, – сказал я.

М’Кола с улыбкой покачал головой.

Прислонившись к дереву, я смотрел, как ветер гонит облака, и медленно потягивал пиво прямо из бутылки. Так это превосходное пиво дольше остается прохладным. Вскоре Старик и Мама заснули, а я вернулся к Толстому и стал перечитывать «Казаков». Замечательная повесть.

Когда они проснулись, мы позавтракали холодным мясом с горчицей и хлебом, открыли банку консервированных слив и выпили третью, последнюю бутылку пива. Потом еще немного почитали и на этот раз все трое завалились спать. Я проснулся от нестерпимой жажды и, когда откручивал крышку у фляжки, услышал фырканье носорога у ручья и треск кустарника. Старик уже не спал и тоже это услышал. Мы молча взяли ружья и пошли на шум. М’Кола нашел след: носорог шел вверх по ручью. Очевидно, метрах в тридцати он почуял нас и сменил маршрут. Из-за направления ветра мы не могли идти по его следам, а сделав крюк, вернулись к выжженному месту, чтобы обойти носорога и, продираясь к ручью сквозь густой кустарник, приблизиться к нему с подветренной стороны. Но носорога не было уже и там. После долгих поисков Друпи отыскал место, где тот перешел на противоположную сторону ручья и скрылся в холмах. Судя по следам, носорог не был особенно крупным.

От лагеря мы удалились далеко: чтобы вернуться, нам потребовалось бы по меньшей мере четыре часа, причем идти пришлось бы почти все время в гору; кроме того, надо еще отыскать раненого буйвола. Так что, вернувшись к обгоревшему месту, мы решили захватить с собой Маму и идти дальше. Солнце еще было жарким, хотя понемногу клонилось к закату, однако большая часть нашего пути проходила по тенистой звериной тропе на высоком берегу ручья. Мама притворилась рассерженной тем, что мы оставили ее одну, хотя на самом деле она просто дразнила нас.

Итак, мы пустились в путь. Друпи и туземец с копьем вели нас по тропе, на которую лишь изредка падали те солнечные лучи, которым удавалось пробиться сквозь густую листву. Однако вместо свежего лесного запаха нам в нос бил мерзкий запах, как от кошачьего туалета.

– Откуда эта вонь? – спросил я Старика.

– От бабуинов, – ответил он.

Перед нами здесь прошло целое стадо бабуинов, их помет был повсюду. Мы подошли к тому месту, где из тростника выбежали буйвол и носорог, и я прикинул, где находился буйвол в момент моего выстрела. М’Кола и Друпи рыскали вокруг, как ищейки, и мне показалось, что они метров на пятьдесят поднялись выше, чем надо, но в это время Друпи поднял какой-то лист.

– Он увидел кровь, – сказал Старик.

Мы поднялись к ним. Трава рядом с ними была повсюду забрызгана уже почерневшей кровью, и кровавый след вел дальше. Друпи и М’Кола пошли по нему, каждый по своей стороне, и методично указывали длинным стеблем на новые кровавые пятна. Я всегда думал, что по следу лучше медленно идти одному, а другому – вести поиски впереди, но у этих был другой метод: они двигались, опустив головы, по обе стороны следа, отмечая стеблем каждую каплю крови, а иногда, сбившись со следа, возвращались назад, снова его находили и срывали каждую травинку, на которой было темное пятнышко. Следом за ними шел я, держа наготове «спрингфилд», за мной – Старик, и замыкала шествие Мама. Друпи нес мою двустволку, свою – Старик не доверял никому и нес сам. За спиной у М’Колы висел «манлихер» Мамы. Все шли молча, понимая, что дело может принять серьезный оборот. В высокой траве кровь была на самых кончиках травинок: значит, пуля прошла навылет. Трудно было определить первоначальный цвет крови, в какой-то момент у меня промелькнула надежда, что я прострелил зверю легкие. Но дальше на камнях стал попадаться помет с кровью, и такой же помет буйвол оставлял там, где карабкался в гору. Возможно, пуля пробила ему желудок или кишки. Все это время я испытывал чувство стыда.

– Если он неожиданно выскочит, не беспокойтесь о Друпи и остальных, – тихо сказал Старик. – Они успеют спрятаться. Стреляйте сразу.

– Постараюсь попасть прямо в нос.

– Только прошу без всяких фокусов, – предупредил Старик. След неуклонно вел вверх, потом дважды описал круг и какое-то время петлял между скалами. Потом вдруг повел нас к ручью, пересек его, вновь вернулся на прежний берег и тянулся среди деревьев.

– Похоже, мы найдем его уже мертвым, – шепнул я Старику. Это бесцельное шатание показывало, как медленно зверь плетется, тяжело раненный, готовый в любой момент свалиться.

– Надеюсь, – отозвался Старик.

Но след вел дальше, трава мельчала, редела, поиски становились все труднее. Сам я не видел следов копыт, мог только угадать направление, куда шел раненый зверь, и через некоторое время мои догадки подтверждались высохшими темными пятнами крови на камнях. Несколько раз мы, казалось, совсем сбивались со следа, и тогда все трое кружили вокруг, потом тот, кто вновь находил след, тихо говорил «Даму», указывал направление, и мы шли дальше. Наконец след привел нас по скалистому откосу, освещенному закатным солнцем, прямо к ручью с густыми зарослями необычайно высокого сухого тростника. Он был выше и суше того, что рос на болоте, откуда утром выбежал буйвол, и мы заметили, что сюда подходило несколько звериных троп.