Текст книги "Одиночка: Одиночка. Горные тропы. Школа пластунов"

Решение было принято, и на душе слегка посветлело. Чуть улыбнувшись, Матвей еще раз приложился к кружке и, услышав шаркающие шаги бабки, негромко окликнул:

– Бабушка!

– Ась! Шо, внучок? – суетливо спросила женщина, быстро подходя к лежанке.

– Мне б поесть, – смущенно попросил Матвей. Словно в поддержку его просьбы, живот парня издал длинную громкую руладу.

– Ох ты, господи! – засуетилась бабка. – Сей же час принесу, Елисеюшка. Сей же час все будет. Оголодал, болезный. Оголодал, кровиночка, – негромко причитала она, гремя чем-то в летней кухне во дворе.

Спустя минут десять Матвей наслаждался ароматным куриным супчиком с кусками куриного мяса и какой-то крупой. Какой именно, он даже рассматривать не стал. Не до того было. Умяв миску варева с толстым куском пахучего ржаного хлеба, он отдал посуду бабке и, сыто отдуваясь, улыбнулся:

– Благодарствую, бабушка.

– На здоровье, внучок, – радостно улыбнулась она в ответ. – Может, еще чего хочешь?

– Спросить хотел, – воспользовался Матвей моментом. – Батино оружие где теперь?

– Ох ты ж, господи! – охнула бабка. – Едва говорить начал, и туда же. Ну куда тебе сейчас оружие? На ноги встань сначала.

– Так ведь не просто так спрашиваю, – нашелся Матвей. – Сама говорила, в станице народу и не осталось почти. А ну как вздумает кто по домам пошарить? Как тогда быть? Нет, бабушка. Ты как хочешь, а оружие батино мне сюда принеси. Пусть рядом, под рукой будет. Заодно и проверю, может, чего чистки или заточки требует.

– Так бы и сказал, что скучно просто так лежать, – усмехнулась женщина. – Добре. Принесу сейчас. Уж этого добра у нас скопилось столько, что эскадрон вооружить можно. И батька твой такой же был. С малолетства самого, – грустно улыбнулась она. – И дед. Сразу родную кровь видно. Другие серебро да украшения везли, а они оружие всякое, – махнула она рукой и, развернувшись, вышла.

Спустя некоторое время бабка вернулась, неся в охапке сразу несколько шашек, следом появились пояса с кинжалами, потом ремни с кобурами под пистолеты и сами пистолеты, ну и под конец сразу три ружья. К ним она приволокла жестяную масленку, охапку старой ветоши и пороховые рога. Глядя на этот арсенал, Матвей только растерянно глазами хлопал. Все оружие было тщательно вычищено и ухожено. А главное, что это были не простые, так называемые рядовые экземпляры.

Два из трех ружей были кремневыми. Тяжелые, с шестигранными стволами. Калибр такой, что в ствол запросто можно было большой палец сунуть. С усилием отложив их в сторону, Матвей потянул к себе оставшееся ружье и, едва заглянув в ствол, чуть не завопил от восторга. Это был настоящий штуцер. Канал ствола с нарезами. Капсюльный. Сам ствол опять-таки шестигранный, но калибр несколько меньше предыдущих. Приклад и ложе вырезаны так, что оружие просто хотелось приложить к плечу.

«Вот с него и начнем», – улыбнулся про себя Матвей, поглаживая пальцами приклад.

* * *

Спустя две недели Матвей уже начал потихоньку подниматься с лежанки. Не сказать, что это получалось легко, но до «скворечника» во дворе он уже добирался. С двумя остановками и черепашьим шагом, но сам. За это время он успел довести все принесенное бабкой оружие до идеального состояния и даже отремонтировать одно ружье. Заменил кремень. Дело нехитрое, но делать это нужно было умеючи. Так что разбирался он с этой доисторической механикой не спеша. Осматривая, ощупывая и едва ли не обнюхивая механизм.

Бабка Степанида, увидев его за этим делом, только головой удивленно покачала, тихо проворчав:

– Видать, недаром вечно рядом с дедом крутился.

– А я крутился? – отреагировал Матвей и тут же выругал себя за торопливость.

– Еще как, – кивнула женщина, посмотрев на него с жалостью. – Едва дед ружжо в руки, и ты тут как тут.

Вспоминая тот разговор, Матвей в очередной раз прокручивал в памяти свои ощущения, когда услышал, что станица находится ни много ни мало в предгорьях Кавказа и считается частью Терского казачьего воинства. Вот тут ему стало действительно плохо. Мало того что перекинулся во времени, так еще и в пространстве. Механику этого переноса он так и не смог осознать. Парню (мужчине?) все время казалось, что он спит и видит очень странный и очень реалистичный сон. И больше всего ему хотелось проснуться.

Воспоминания снова всколыхнули что-то у него в душе, и на глаза навернулись слезы.

«Твою мать! – выругался Матвей про себя, утирая рукавом лицо. – Хрен знает, что со мной происходит. Каким-то плаксой стал. Про родителей этого тела услышал, заплакал, про деда, опять слезы, про себя самого думаю, и снова глаза на мокром месте. Хрень какая-то. Или реакция на стресс, или со мной действительно что-то не так».

Ответ на этот вопрос он получил утром, проснувшись с такой эрекцией, что даже немного больно было. Только тогда, сообразив, что происходит, Матвей растерянно усмехнулся про себя: «Твою ж дивизию! У парня же гормональный взрыв начинался, когда болезнь скосила. И, похоже, все эти радости достанутся теперь мне. Ладно. Главное, чтобы совсем башню не снесло. А то, если себя самого в том возрасте вспомнить, то мама не горюй. Думал чем угодно, но только не головой».

С этой минуты Матвей принялся тщательно контролировать каждое свое слово и каждый жест. Делать это действительно стоило. Достаточно было только слегка ослабить контроль, как настроение тут же начинало меняться, словно погода осенью, а в голову лезли всякие странные мысли. В общем, забот с новым телом у Матвея было более чем достаточно. Он уже молился, чтобы побыстрее встать на ноги и заняться собой как следует. А приводить это тело в порядок действительно было необходимо.

К тому же так сложилось, что убили его осенью, а очнулся он весной. А это означает, что к местной осени ему нужно быть в форме, чтобы начать решать элементарные бытовые проблемы. Из разговоров он выяснил, что в станице осталось три старухи, один старик и он сам. А это значит, что зима будет голодной. Помогать выжившим попросту некому. Все, у кого были родственники в других поселениях, отправились туда. В станице оставались только те, кому некуда было переезжать. Поля были не засеяны, а озимые уже начали осыпаться. Бабка Степанида каждый божий день уходила в поле и собирала колосья, чтобы, кое-как обмолотив их, натереть муки.

Ручная мельничка в ее сарае то и дело скрежетала жерновами, когда бабка молола на ней собранное зерно. Так же поступали и остальные старики. Матвей, глядя на осунувшееся от усталости лицо бабки, тихо проклинал собственное бессилие, но помочь ей ничем не мог. Однажды, разглядев свое отражение в ведре с водой, он мрачно усмехнулся:

– Бухенвальдский крепыш. На морде одни глаза торчат.

Впрочем, особо можно было и не стараться, разглядывая себя в ведре. Достаточно было опустить взгляд и полюбоваться на собственный торс. Живот к спине прилип и ребра торчат. Хотя, если вспомнить, что во время болезни он питался только водой, да и то, когда бабка умудрялась немного влить ему в рот, то вопросы отпадали сами собой. Но, несмотря на все трудности, Матвей старался заставлять себя двигаться.

Медленно, с одышкой и приступами головокружения, с тошнотой от слабости и кровавой пеленой перед глазами, но он двигался. В один из таких походов он добрался от колодца до скамейки у входа в дом и, тяжело опустившись на нее, устало прикрыл глаза, пережидая очередной приступ слабости. Скрип песка у тына заставил его насторожиться и открыть глаза. За плетнем стоял сухой, седой, словно лунь, старик в потертом, но чистом чекмене, подпоясанном узким кавказским пояском, и в вытертой каракулевой папахе-кубанке.

– Живой, значит, – грустно усмехнувшись, проскрипел старик. – Ну и слава богу. А мои вот все ушли. Один я остался. А говорил ведь сынам, что Кречетово семя крепкое. Не поверили… а-а, – махнув рукой, он развернулся и, постукивая палкой, но которую опирался, отправился куда-то в глубь вымершей станицы.

Передав этот странный разговор бабке, Матвей с удивлением услышал от нее ироничный и достаточно циничный ответ.

– Сами виноваты, – фыркнула женщина, презрительно усмехнувшись. – Дед хотел за батю твоего дочку их сватать, а они уперлись. Мол, не ровня мы им. И то сказать, в их семье пятеро сынов было. Все ратаи справные. Да и вои неплохие. Хотя батя твой в потешной схватке сразу двух ихних за раз укладывал. Недаром пращура твоего Кречетом прозвали. С той поры и пошло. Вся семья Кречеты. И ты – Елисей Кречет. Мы с войны жили, а они все больше с земли. Вот Никандр и хотел семя укрепить. Дочку бате твоему отдать. А сыны его уперлись. Ну да господь им судья.

– Выходит, он просто завидует? – удивился Матвей.

– Нет там зависти, – качнула бабка головой. – Жалеет, что не настоял. Да и то сказать. Один он остался. Скоро станица совсем вымрет. Марфа, вон, вчерась прямо в поле преставилась. Нагнулась с серпом колосья срезать, да так в землю и посунулась. Подбежали, а она уж и не дышит. Благо казаки успели на погосте заранее могил накопать. Так и схоронили, не отпетую. Батюшки-то тоже нет. Помер, – тяжело вздохнув, закончила Степанида. – Ты вот что, внучок, – помолчав, решительно заявила она. – Как на ноги встанешь, уходи отсюда.

– Как это уходи? – не понял Матвей. – А ты?

– А мне недолго уж осталось, – грустно улыбнулась женщина. – И то сказать, седьмой десяток лет небо копчу. Пора и честь знать. Ты главное, сам выживи. Род казачий сгинуть не должен. Помни это, Елисеюшка.

– Запомню, – коротко кивнул Матвей. – Но только не уйду я. Одну тебя не оставлю. И не спорь, – чуть надавив голосом, не дал он ей возразить. – Что я за казак буду, ежели родную кровь без пригляда брошу? Нет. Ты меня выходила, значит, как встану, мой черед за тобой смотреть придет.

– Храни тебя Христос, внучок, – перекрестила его Степанида. – Вырос, казачок. Весь в батьку. Такой же упрямый.

Еле слышно всхлипнув, она вышла из дома, и вскоре Матвей услышал, как она принялась доить козу, что-то приговаривая. Хозяйство у бабки было скромное. Полтора десятка кур да коза. Даже собаки во дворе не было. Зато была старая трехцветная разноглазая кошка. И именно она, тяжело запрыгнув на лавку, подошла к парню и, потершись головой о его локоть, хрипло мяукнула.

– Что, Мурка, и тебе тоскливо? – тихо спросил Матвей, почесывая ее за ухом.

Кошка аккуратно перебралась ему на колени и, свернувшись клубочком, заурчала неожиданно громко.

– Как моторчик тарахтит, – тихо вздохнул Матвей, откидываясь на стену дома и поглаживая животинку.

Ему и вправду было тоскливо. Хоть и шли дела на поправку, а выхода из создавшейся ситуации он так и не видел. Из задумчивости его вывело появление старого Никандра. На этот раз останавливаться за плетнем старик не стал. Тяжело перебравшись через высокий тын, он с кряхтением выпрямился и решительно направился прямиком к сидевшему на лавке парню. Только тут Матвей разглядел, что помимо клюки, с собой у него было и оружие.

Вышедшая из сарая Степанида, увидев его, удивленно остановилась и, отставив в сторону подойник, спросила, упирая кулаки в бедра:

– Ты чего это удумал, старый? Чего сюда железо это приволок?

– Не шуми, Степанида. По делу я, – строго цыкнул на нее старик. – И не к тебе, а к внуку твоему.

– Да ты в своем ли уме, старый? – не осталась бабка в долгу. – Мальчонка еле ноги таскает. Еще от болячки не отошел, он к нему с делами.

– Сказал же, помолчи, – скривился Никандр. – Помолчи да послушай. Потом голосить станешь.

Развернувшись, он поковылял до скамейки и принялся осторожно снимать с себя все принесенное. Капсюльное ружье, пара кинжалов бебутов в роскошных ножнах и две пары капсюльных же пистолетов. Последней он снял с пояса восточную саблю в простых ножнах. Ко всему этому пять пороховых рогов, металлически брякнувший узелок, явно тяжелый, и жестяная коробка из-под чая. Уложив все это на лавке рядом с парнем, старик сдернул с головы папаху и, перекрестившись, церемонно поклонился.

– Не побрезгуй, Елисей. Оружье это, что мной самим, что сынами моими с бою взято. Не хочу, чтобы пропало или в чужие руки ушло. Тебе род казачий продолжать, тебе его и носить.

Услышав его слова, Степанида тихо охнула и уставилась на сидящего Матвея широко распахнутыми глазами. Недоуменно покосившись на нее, парень осторожно снял с колен недовольно мявкнувшую кошку и, тяжело поднявшись, осторожно поклонился, держась левой рукой за жердь, поддерживавшую навес над крыльцом.

– Благодарствую, дядька Никандр, – прохрипел он внезапно осипшим горлом. – За честь да за веру твою.

– Спаси Христос, Елисей, – перекрестил его старик со слезами на глазах и, надев папаху, заковылял со двора.

– Чего это он, бабушка? – повернулся Матвей к Степаниде.

– Неужто не помнишь? – удивилась та, но потом, что-то сообразив, пояснила: – Лучшее он тебе отдал. Наследник ты ему теперь. Других-то не осталось. Никандр справным казаком был. Саблю эту он в Ширванский поход взял. Сам с эмира какого-то снял. Не смотри, что ножны простые. Там клинок булата настоящего. Да и остальное оружие доброе. А ты все правильно сделал, – вдруг одобрила она. – Не должна память рода впусте пропасть.

– Выходит, он специально все это отобрал, чтобы мне принести? – подумав, уточнил Матвей.

– Угу. Дома небось что поплоше заряженным держит. А это твое теперь. Ладно, внучок. Вечерять пора, – вздохнула женщина и, подхватив подойник, отправилась в дом.

Не удержавшись, Матвей поднял ружье и, быстро осмотрев его, с довольным видом усмехнулся. Это тоже был штуцер. Не так богато отделанный, как тот, что остался от отца, но судя по состоянию, тоже совсем не барахло. Припомнив, что подобное оружие в это время было очень редким и стоило больших денег, парень аккуратно отставил его в сторону и потянулся за саблей.

Если уж бабка знала об этой сабле так много, то значит, она того стоила. Плавно вытянув клинок из ножен, Матвей залюбовался игрой узора. Смазанный салом, он блестел в лучах вечернего солнца, отбрасывая веселые отблески. Кинжалы были под стать сабле. Все та же дамасская сталь с муаровым узором на клинках. Последними Матвей осмотрел пистолеты.

– Кубачинских мастеров работа, – негромко пояснила бабка, выйдя на крыльцо и увидев, чем он занят. – Тоже с боя взяты. То уже сынов его добыча. С турками на перевале резались. Там и добыли.

– А разве турки и сюда доходят? – удивился Матвей.

– Бывало, – вздохнула Степанида. – Сейчас-то редко забегают. А раньше их башибузуки частенько сюда за рабами хаживали. Я и сама едва им в лапы однажды не попала, – усмехнулась она. – Батюшка мой, царствие ему небесное, мне с собой пистоль дал, когда я по орехи в лес собралась. А уж стрелять он меня научил, едва я тот пистоль в руках удержать смогла. Так и спаслась. Пальнула в турку и бегом оттуда. Даже пистоль с перепугу бросила. А казаки в патруле были да услыхали. Они тех турок и порубили.

– А ты говоришь, я казачьей крови. Сама-то по молодости любому казаку, небось, могла нос набок свернуть, – усмехнулся Матвей, собирая оружие и с удовольствием слушая довольный смех бабки.

* * *

Спустя еще две недели Матвей уже уверенно бродил по двору и даже пытался колоть дрова. Правда, после каждого пятого удара приходилось останавливаться и делать передышку, пережидая очередной приступ головокружения и слабости. Именно эти симптомы прошедшей болезни его и бесили сильнее всего. Ну не привык он чувствовать себя слабым. А тут еще разгулявшиеся гормоны добавляли проблем, сделав его раздражительным и вспыльчивым.

И только железная воля, воспитанная годами инвалидности, позволяла парню держать себя в руках и рамках приличий. Тем более что местные нравы были ему совсем непонятны. Взять отношения с той же бабкой. С одной стороны, кремень женщина, способная коня остановить и танку дуло в узел завязать. Но ее покорность и готовность слушаться каждого его решения частенько ставили Матвея в тупик. Наконец, не удержавшись, он решил внести в этот вопрос окончательную ясность, трезво рассудив, что на его вопросы бабка ответит спокойно, помня, что он едва оправился после болезни. Этот разговор случился сразу после ужина, когда Матвей, сыто отдуваясь, откинулся на лавке и, прихлебывая горячий чай, негромко спросил:

– Бабушка, а ты меня малого часто ругала?

– Это за что же? – удивилась Степанида, проворно собирая посуду со стола.

– А за что обычно малых ругают? – пожал парень плечами. – Не слушался или озоровал сильно.

– Не было такого, – решительно тряхнула бабка головой. – Упрямым ты всегда был. Еще в пеленках. А вот озорства глупого за тобой никогда не было. Да и то сказать, тебя всегда к оружию тянуло. Как батька из патруля вернется, так ты первым делом у него пистоль тянешь и за пояс его. А сам от горшка два вершка. Тот пистоль тебе, как мне ружжо. Едва не самого больше, – тепло улыбнулась она. – А ты с чего вдруг вспомнил за то?

– Да я вот тут подумал, мы с тобой в твоем доме живем. А я чего решу, так ты и не споришь. Сразу соглашаешься. С чего бы?

– А чего удивляться, – спокойно пожала Степанида плечами. – Глупого ты ничего не сказал. Так чего спорить понапрасну? Да повелось так от веку. Казак в доме голова. Бабе его слушаться надобно. А то, что молод еще, так то не долго. Оглянуться не успеешь, как и юность пролетит. Да и проще мне так.

– Чем это? – не понял Матвей.

– Помру, тебе своим умом жить придется. Вот и учись, пока есть, кому доброе подсказать, – лукаво усмехнулась женщина.

«Да уж. Умеет бабка озадачить, – подумал Матвей, рассеянно наблюдая, как ловко она управляется по хозяйству. – Это выходит, у нее воспитательный процесс такой. А по сути, мели, Емеля, твоя неделя. А сама делает только то, с чем согласна».

Между тем бабка быстро навела порядок и, затеплив лампадку под иконами в красном углу, принялась молиться на ночь. Ее тихий шепот навевал на Матвея дремоту. Покосившись в окно, он убедился, что на улице уже стемнело, и, от души зевнув, не спеша направился в свой закуток, попутно перекрестившись. Так, чтобы это заметила бабка. Что поделать, если времена тут такие и любой, кто не посещает церковь, сразу становится объектом стороннего внимания.

Сам Матвей точно знал, что крещен. Бабушка еще в детстве втихаря от родителей отвела к попу и окрестила его. Уже в Афганистане он, не обращая внимания на замполита, носил на шее крестик, который до того носил во внутреннем кармане кителя. В общем, ничего против веры он не имел, хотя сам большой тяги к ней не испытывал. Попросту он решил придерживаться местных правил поведения, хотя иногда и забывал некоторые нюансы.

Пробежав взглядом по лежащему у лежанки оружию, уже заряженному и готовому к бою, он улегся и, накрывшись одеялом, прикрыл глаза. Уставший за день организм отключился почти сразу. Проснулся Матвей от давно забытого, но от этого не менее острого ощущения опасности. Эта чуйка уже не раз спасала ему жизнь, так что доверять своим инстинктам он привык. То, что он не почуял опасности в столкновении с мажорами, виноват был сам. Слишком сильно погрузился в собственные раздумья. Не сообразил вовремя очнуться, хотя чуйка в тот день ныла с самого утра.

Осторожно поднявшись на лежанке, Матвей выглянул в окно и в тусклом свете половинчатой луны рассмотрел за околицей пять конных фигур. В том, что ничего хорошего ночные гости не принесут, сомнений не было. Не ездят тут по ночам. Поднявшись, он быстро оделся, чтобы не светить белым исподним и голой кожей, и, подхватив весь свой огнестрел, бесшумно двинулся к двери. Уже на выходе он оглянулся и прислушался. Бабка спала на своей половине, тихо похрапывая.

Выбравшись на крыльцо, Матвей, стараясь держаться в тени, осторожно двинулся в сторону улицы, ища подходящее укрытие. Вступать в рукопашную в нынешнем состоянии было верхом глупости. С такой слабостью его любой мальчишка в бараний рог скрутит. Не пристрелянное оружие ему тоже особого доверия не внушало, но выхода не было. Тут или сразу жестко отваживать любых любителей поживиться чужим добром, или самому бежать куда глаза глядят.

К тому же вооружился он серьезно. Винтовка и четыре пистолета. К ним два кинжала бебута и отцовский прямой кинжал. Еле дотащил свой арсенал до стены сарая, сложенного из самана. Оглядевшись, Матвей в очередной раз пожалел, что казаки не ставили заборов, как горцы, из камня. Обходились обычным плетнем. Что это было, лень или бравада, он не понимал, но такое положение дел его удивляло. Жить, готовясь в любой момент отбить нападение врага, и не устраивать укреплений. Абсурд.

С этими мыслями он пристроил винтовку на плетень и, проверив капсюль, осторожно взвел курок. Тем временем пятеро всадников, о чем-то темпераментно поспорив, решительно двинулись к станице. Ехали неизвестные открыто, даже не пытаясь скрываться. Дождавшись, когда они окажутся рядом с их двором, Матвей услышал тихий гортанный разговор и, хищно усмехнувшись, проворчал про себя: «Не ошибся. Точно за поживой пришли».

В момент, когда горцы проехали их двор и уже начали углубляться в станицу, из какого-то двора раздался выстрел. Ехавший первым горец схватился за грудь и мешком вывалился из седла. Вздрогнув от не ожиданности, Матвей тихо выругался и перевел прицел на ехавшего последним всадника, когда один из оставшейся четверки выстрелил в сторону, откуда стреляли в них. Два выстрела слились, и еще один всадник рухнул в пыль.

– Не промазал, – порадовался Матвей. – Хотя на таком расстоянии это было бы уже позорищем. Тут же доплюнуть можно, – ворчал он, отставляя ружье и выхватывая пистолеты.

Оставшиеся трое ловко развернули коней и попытались вырваться из получившейся засады. Взведя курок, Матвей поднял двумя руками пистолет и с силой нажал на спуск. У кубачинского оружия была особенность. Если спускать курок плавно, то может случиться осечка. Эту фишку он запомнил еще в юности, узнав ее из книг. Пистолет грохнул, и очередного всадника вынесло из седла. В ответ прогремели сразу два выстрела, и тяжелые пули с сердитым жужжанием щелкнули о стену сарая.

– А стрелки вы так себе, мальчики, – зло усмехнулся Матвей, бросая разряженный пистолет и подхватывая следующий.

Не спеша, словно на стрельбище, выцелив еще одного противника, Матвей выстрелил и с удовольствием услышал жалобный вскрик. Выпускать неизвестных он не собирался. Мстители ему были не нужны. Не в том он был состоянии, чтобы ввязываться в вендетту. Последний выстрел он сделал, когда оставшийся в одиночестве всадник уже достиг околицы. Расстояние почти максимальной удаленности для его пистолета, но он не промахнулся.

Последний бандит выпал из седла, и Матвей, отложив разряженное оружие, поспешил завершить начатое. Выскочив на улицу, он быстрым шагом прошел к первому убитому и, не раздумывая, провел контроль кинжалом. Купить порох ему было негде, так что запас требовалось экономить. Пройдясь по всем мародерам, он убедился, что раненых за спиной не осталось, и принялся собирать почему-то не разбежавшихся коней.

За этим занятием его и застала бабка, вышедшая на улицу с ружьем в руках и в накинутой на плечи шали. Глядя на ее наряд, Матвей только усмехнулся. Ночная рубашка до пят, шаль на плечах, мягкие кожаные чувяки и тяжеленное ружье в руках. Валькирия, право слово. С этой мыслью он подвел собранных коней к своему плетню и, устало оперевшись на столбик, проворчал:

– Всё, бабушка. Закончились тати. Оставь ружье. Не с кем больше воевать.

– Неужто всего пятеро их было? – удивилась Степанида.

– Пятеро, – устало кивнул Матвей.

Азарт боя схлынул, и навалилась усталость. Что ни говори, а оправиться он так еще толком и не смог.

– Ой, горюшко! – вдруг раздалось там, откуда прозвучал первый выстрел. – Ой, беда!

– Кто это там? – удивился Матвей.

– Параша чегой-то голосит. Не иначе с Никандром что, – всполошилась бабка и, сунув ружье внуку, поспешила на голос.

Проводив ее взглядом, Матвей тяжело вздохнул и, привязав коней к коновязи, тяжело заковылял домой, прихватив по дороге разряженное оружие. Свалив свой арсенал у лежанки, он затеплил лучину и, усевшись на лавку, принялся ждать бабку. Отходить от дома далеко он пока не рисковал. Степанида вернулась минут через сорок. Войдя в дом, она зачерпнула воды из ведра, которое стояло у печки, и, напившись, тяжело опустилась на лавку рядом с внуком.

– Убили Никандра, – глухо выдохнула она. – Пуля в грудь вошла. Сразу помер, – женщина перекрестилась и чуть слышно всхлипнула.

– Поторопился он стрелять, – вздохнул Матвей, обнимая ее за плечи. – Нужно было проехать дать и в спину бить. Много их было для нас двоих. Не знал я, что он их тоже видит. Договориться не успели.

– Тебя-то хоть не зацепило? – опомнилась Степанида и тут же принялась осматривать его.

– Промазали, – успокоил ее Матвей. – Они-то с коней стреляли, а я стоял спокойно. Вот и вышло как вышло.

– Добре вышло, – успокоившись, довольно усмехнулась женщина. – Так вышло, как и должно. Пусть знают, что станица еще жива.

– Что с телами делать станем? – вздохнул Матвей, уже представляя, сколько трудностей предстоит с захоронением.

– Утром посмотришь их, а дальше, как бог даст. Может, родичи приедут выкупить, – отмахнулась бабка. – Спать ложись. Бледный, краше в гроб кладут. Утром решать станем, как дальше быть.

– Чего тут теперь решать. Трое нас всего осталось, – скривился парень. – А самое плохое, что пороху купить негде. Того, что есть, на бой не хватит. Был бы порох, я бы всяким незваным гостям подарочков наделал, – добавил он, мысленно прикидывая, как можно устроить пусть и примитивные, но от этого не менее смертоносные сюрпризы.

– Вон, в сундуке дедовом посмотри. Он там свой огненный припас хранил. Да и Никандр тебя наследником назвал. Завтра сам к нему в хату сходишь да заберешь, что осталось. Да и по остальным домам пройтись надо.

Произнеся последние слова, женщина тяжело вздохнула, словно делая над собой какое-то усилие.

– Что не так, бабушка? – насторожился Матвей.

– Не положено так. Не по-божески, – нехотя пояснила Степанида. – В станице отродясь дверей не запирали. Чужой без спросу никогда в дом не войдет, пока хозяин не позволит. Да где теперь искать тех хозяев. Померли все. А кто не помер, уехали.

– Неужто не вернется никто? – осторожно уточнил парень.

– Немногие уехать успели. Ежели и вернется кто, то не скоро. Мора люди боятся.

– Ну, раз так, то и греха в том нет, – помолчав, сделал Матвей вывод. – Умершим то добро ни к чему, а живым выжить поможет. Да и не надо мне богатства. Мне порох да свинец нужны. Оружия и своего хватает.

– Вот и я так думаю, – решительно кивнула бабка. – Завтра и возьмемся. Ты по зелью огненному да свинцу, а я в подполах посмотрю. Зима впереди, а с тебя работник пока никакой. Как бы с голоду зимой ноги не протянуть.

– А бабка Параша как же? – на всякий случай поинтересовался парень.

– А что Параша? – не поняла Степанида. – Что-то ей отдадим, а что-то себе возьмем. Да ей много и не надо. Старая она уже совсем. Еле ноги таскает. Меня на десяток лет старше. Да и чего ей спорить, коли тебе и ее защищать теперь придется.

– Да уж, защитничек, – скривившись, фыркнул Матвей. – Как отдачей не снесло, до сих пор сам не понял.

* * *

Гости появились к вечеру. Конское ржание заставило Матвея вздрогнуть и схватиться за оружие. На околице стоял десяток всадников, за которыми виднелась старая арба, запряженная ослом.

– Явились, – мрачно выдохнула Степанида, приложив ко лбу ладонь козырьком и рассматривая незваных гостей.

– Быстро они, – удивленно буркнул парень.

– Так знали, куда их молодые пошли. Вот и приехали, как обратно не явились. Ты это, Елисей, оружье под рукой держи, но не доставай. А как увидишь, что кто из них яриться начал, так сразу беги, а я стрелять стану, – быстро начала советовать бабка.

– Так, может, сама с ними поговоришь? – невольно огрызнулся Матвей.

– Нельзя мне. С мужчиной только мужчина говорить должен. Иначе обида будет. А кровников нам сейчас наживать нельзя.

– А то они нам теперь кровниками не станут, – фыркнул Матвей.

– Сдурел? – возмутилась женщина. – Их пятеро против вас двоих было. Не будет тут кровников. Бой был. Честный бой.

– Ладно. Тогда пошел я, – вздохнул парень, попутно проверяя пистолеты.

Из-за длины стволов их пришлось повесить на бедра. Пониже. Примерно так, как носят оружие ковбои. Даже еще ниже. Работать, держа эти громадины за поясом, было невозможно, вот парень и придумал себе такую разгрузку. Не спеша выйдя на край станицы, он остановился у воротины, которая означала границу поселения, и окинул приехавших горцев мрачным взглядом. Стоявший первым всадник чуть шевельнул поводом, и вышколенный жеребец танцующим шагом двинулся вперед.

«Роскошный конь», – оценил про себя Матвей роскошного зверя.

– Что, нравится? – гортанно спросил горец, заметив его взгляд.

– Хороший конь, – не чинясь, кивнул Матвей.

– Чистый аргамак, – гордо сообщил всадник. – Двести рублей золотом за него платил.

– Если ваш род такой богатый, зачем тогда твои люди ночью сюда пришли? – тут же отозвался парень. – Знаете ведь, мор тут был. Разве есть честь в том, чтобы из пустого дома что-то украсть?

– Сами пошли, – тихо зашипев сквозь сжатые зубы, ответил горец. – Случайно узнал, когда их семьи ко мне пришли. Где эти бараны?

– Бой был, – пожал плечами парень.

– Бой? Разве здесь еще кто-то остался? – удивился горец. – Почему тогда старший не пришел? Почему мальчишка вышел?

– Убили старшего, – быстро ответил парень, не давая ему разозлиться. – Старик один еще был. В бою убили. Только я и две женщины остались. Или ты хочешь, чтобы с тобой женщина говорила? – пустил он в ход самый весомый аргумент.

– Двое? – заметно растерялся горец. – Молодец, урус. Джигит, – неожиданно усмехнулся он. – Не боишься. Я тебе по десять рублей серебра за их тела дам. Скажи, где забрать.

– Скажи, пусть арбу прямо по улице гонят. Там покажут, – ответил Матвей, с усилием отодвигая воротину в сторону.

Горец жестом указал вознице направление, и тот ткнул ослика палкой. Скрипнув, арба вкатилась в станицу. Следом за ней двое молодых парней, спешившись, двинулись по улице, держа руки на рукоятях кинжалов. Проводив их взглядом, Матвей встал так, чтобы между ним и горцами оказался столб ворот. Пусть не высокий и не очень толстый, но хоть какое-то укрытие от первого выстрела.

– Умный джигит, – одобрительно усмехнулся горец, заметив его маневр. – Сколько за их коней хочешь?

Матвей замер, не понимая, о чем речь. И только спустя минуту сообразил, что речь идет о выкупе коней, на которых приехали убитые.

– Давай по двадцать рублей серебром за каждого коня, а тела я тебе так отдам, – решившись, предложил он.