Текст книги "Новые соединения. Цифровые космополиты в коммуникативную эпоху"

Боремся ли мы с эпидемией ТОРС или реагируем на геополитические сдвиги, вызванные «арабской весной», чтобы иметь возможность предугадывать угрозы, прогнозировать возможности и видеть связи, нам необходима более широкая картина мира. Существование мобильной телефонии, спутникового телевидения и интернета предполагает возможность передавать не виданные ранее объемы информации из любой точки планеты. Однако основной парадокс века тотальной связи в том и заключается, что, несмотря на беспрецедентные возможности по обмену сведениями и мнениями между разными частями света, мы нередко сталкиваемся с более узкой картиной мира, нежели в эпоху, когда связь еще не была столь всеобъемлющей.

Сорок лет тому назад, во время вьетнамской войны, отснятые для телерепортажа пленки с линии фронта нужно было сначала перевезти из Юго-Восточной Азии на самолете, потом проявить, смонтировать и только после этого пустить в эфир – все это занимало несколько дней. В наши дни любой кризис – будь то природный катаклизм или неожиданный военный переворот – можно наблюдать в реальном времени с помощью спутниковой связи. Технология заметно упростила работу репортеров, при этом доля международных новостей в эфире американского телевидения сократилась более чем вдвое.[30]30
  В своей книге «The Restless Searchlight: Network News Framing of the Post Cold-War World» Пиппа Норис (Pippa Norris) приводит результаты исследования международных новостей на телевидении конца 1960–1970-х годов, доля которых составляла от 25 до 40 % всего новостного вещания, http://www.hks.harvard.edu/fs/pnorris/Acrobat/Restless%20Searchlight.pdf Алиса Миллер (Alisa Miller), цитируя работу «Project for Excellence in Journalism» («Проект по совершенствованию журналистского мастерства»), оценивает долю иностранных и международных новостей на современном телевидении в 10 %, из Media Makeover: Improving the News One Click at a Time (TED Books: 2011), Kindle ed.


[Закрыть]

Сегодня, когда к интернету подключены два миллиарда человек, а доступ к мобильной связи есть у шести миллиардов,[31]31
  «Услуги мобильной телефонии на сегодня доступны трем четвертям населения планеты». Из пресс-релиза Всемирного банка от 17 июля 2012 года, http://www.worldbank.org/en/news/2012/07/17/mobile-phone-access-reaches-three-quarters-planets-population


[Закрыть] получить прогноз погоды на Мали или репортаж о политической жизни в Бихаре стало проще, чем когда-либо в истории человечества. Сегодня проблема не в доступности информации, проблема – во внимании, которое мы готовы ей уделить. Проблема эта усугубляется глубоко укорененным свойством уделять несравнимо большее внимание событиям, которые разворачиваются в непосредственной близости и оказывают прямое влияние на нас, наших друзей и родственников.

В «Шести рукопожатиях» – исследовании таких сетевых феноменов, как эпидемии, повальные увлечения и финансовые кризисы, – математик Дункан Ваттс доказывает, что сегодня на нашу жизнь влияют события географически от нас весьма далекие. «Если что-то происходит далеко-далеко и на непонятном вам языке, это не значит, что вас это не касается, – пишет Ваттс. – Тот, кто не понимает этого, не усвоил первый важнейший урок взаимосвязанного века: у всех у нас свой груз ответственности, но хотите вы этого или нет, отвечать нам приходится также и друг за друга».[32]32
  Duncan J. Watts, Six Degrees: The Science of a Connected Age (New York: W. W. Norton, 2004), p. 283.


[Закрыть]

Необходимость нести ответственность друг за друга заставляет нас переосмыслить то, как мы получаем знания об остальном мире, как мы планируем и принимаем решения, как мы управляем государством и учим детей. Все эти изменения дадутся нам не просто, но все они исходят из простой предпосылки: мы должны начать видеть себя не только гражданами определенной страны, но и гражданами всего мира. Эта идея, конечно, не нова. Одно из ее первых сохранившихся письменных свидетельств восходит к греку, родившемуся в четвертом веке до нашей эры.

Диоген передвигался только пешком или по морю, тем не менее ему удалось осмотреть значительную часть известного его народу мира. Изгнанный из родного Синопа (на побережье Черного моря, сегодня принадлежит Турции),[33]33
  Что послужило причиной изгнания Диогена, по-прежнему до конца не выяснено. В одном из источников говорится, что его наказали за «ущерб денежной системе». Историки по-прежнему пытаются выяснить что именно это означает. То ли Диоген и его отец, который, вероятно, был казначеем Синопа, подворовывали, то ли он нанес ущерб денежной системе, отрицая ее как таковую.


[Закрыть] Диоген оказался без гроша на улицах Афин, а затем Коринфа. Следуя учению Антисфена, одного из учеников Сократа, Диоген стал аскетом, что, наверное, было наилучшим карьерным решением, поскольку от земных благ его уже и так избавили. Сведений о его полулегендарной жизни совсем немного, однако большинство специалистов по античности сходятся на том, что Диоген был бездомным и спал в деревянной бочке на галереях афинских храмов.

В своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»[34]34
  Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / пер. и примеч. М. Л. Гаспарова; общ. ред. и вступ. ст. А. Ф. Лосева. – М.: Мысль, 1979.


[Закрыть] Диоген предстает чем-то средним между Вуди Алленом и Олд Дерти Бастардом – выдает саркастические замечания и всячески нарушает приличия. Когда на Агоре его поймали за занятием онанизмом, Диоген не стал извиняться, а сказал, что хорошо, если бы голод утолялся так же – достаточно было бы потереть живот. Когда некоторые соотечественники стали называть его псом (по-гречески κύων, отсюда «циник») и взяли за привычку кидать ему со стола объедки, он отреагировал во вполне собачьем стиле – помочился на своих благодетелей. Одни историки считают Диогена новатором в области философии и важнейшим критиком Платона, другие видели в нем яркого безумца.

При всех странностях своего поведения больше всего Диоген известен тем, что отказывался признавать себя афинянином или синопцем. Вместо этого он объявил себя гражданином вселенной – космополитом: (κόσμος – вселенная, πόλις – город). Диогенов космополитизм нельзя отнести к базовым философским понятиям греческой античности, напротив, это была весьма радикальная позиция. В мире Диогена практически каждый идентифицировал себя с городом-государством, в котором родился и жил. Диоген не столько идентифицировал себя со всем миром, сколько отказывался от ключевого социального признака его эпохи: места происхождения.

Какой бы рискованной позицией ни был космополитизм Диогена в его время, объявить себя космополитом всегда было легче, нежели по-настоящему жить в большом мире.

Со времен Диогена прошло две с половиной тысячи лет, однако возможность взаимодействовать с жителями других частей света появилась у людей совсем недавно. В 1800 году 97 % мирового населения составляли сельские жители.[35]35
  “The World Goes to Town”, Economist, May 3, 2007, http://www.economist.com/node/9070726


[Закрыть] И хотя некоторые сталкивались с другими культурами через приезжих купцов и прочих путешественников, большинство людей никогда не видели человека, который говорил бы на другом языке или поклонялся другому богу. Те три процента, что жили в городах, таких как Афины, до 1800 года, имели редкую возможность беседовать, торговать и отправлять культы рядом с людьми иного происхождения, языка и вероисповедания. И хотя эти первые города и были колыбелью настоящего космополитизма, мы, вероятно, переоцениваем степень имевшего там место культурного взаимопроникновения.

В недавнем исследовании историк Маргарет Джейкоб изучила описания торговых бирж XVIII века в самых космополитичных городах Европы. В описаниях тех лет Джейкоб и обнаружила, что, несмотря на участие маклеров со всей Европы и других континентов, границы между этими группами были незыблемы: «В 1780 году прибывший из Франции инженер набросал схему помещения Лондонской биржи, по которой видно, что разделение конкурирующих групп определялось не только профессией, но и подданством, и религиозной принадлежностью. В плане указаны не только знакомые уже нам классификации place hollandaise, place des Indes Orientales, place Française (фр. – место голландцев, место остиндийцев, место французов), но и новые подвиды: “место квакеров”, “место иудеев”…» Эти маклеры жили в Лондоне и работали на крупнейшей мировой бирже своего времени, однако основу их идентичности составляла национальная и религиозная принадлежность.

По описаниям Лондон XVIII века удивительным образом напоминает сегодняшние мультикультурные города. Вспомним Нью-Йорк, жители которого знают, что на Брайтон-Бич обитают тысячи русскоговорящих, во Флашинге – большое сообщество китайцев, в Боро-Парке – ортодоксальные евреи и хасиды. Преимущество современных мегаполисов еще и в том, что с разнообразием обычаев, еды и идей соприкасаешься, либо случайно сталкиваясь с соседями, либо осознанно сев в метро, чтобы добраться до другого района. Но как часто с нами такое случается? «Претворить идеи космополитизма в жизнь, – замечает Джейкоб, – куда сложнее, чем построить пространство, где люди разных культур жили бы бок о бок».[36]36
  Margaret C. Jacob, “The Cosmopolitan as a Lived Category”, Daedalus 137, no. 3 (Summer 2008): 18–25.


[Закрыть]

В 2006 году признанный социолог Роберт Патнэм опубликовал «Рейтинговое исследование социального капитала», результаты которого говорят о том, что американцам еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем они смогут оценить преимущества таких космополитичных городов, как Нью-Йорк. Судя по исследованию Патнэма, «люди, живущие в атмосфере этнического разнообразия, склонны “уходить в глухую оборону”».[37]37
  Robert D. Putnam, “E Pluribus Unum: Diversity and Community in the Twenty-First Century: The 2006 Johan Skytte Prize Lecture”, Scandinavian Political Studies 30 (2007): 137–74.


[Закрыть] Они с меньшей охотой голосуют, участвуют в общественных инициативах, жертвуют благотворительным организациям или работают волонтерами, чем американцы, живущие в менее этнически разнообразных городах. У них меньше веры в способность правительства решать проблемы, меньше друзей, они ниже оценивают свое качество жизни.

Раньше социологи предполагали, что контакт между этническими группами ведет либо к улучшению социальных связей, либо к межгрупповому конфликту – «контактная теория» против «конфликтной». Патнэм считает, что данные исследований американских городов указывают на третий путь – «теорию сужения», когда, сталкиваясь с разнообразием, люди сторонятся друг друга и уклоняются от контактов.[38]38
  Ibid.


[Закрыть] Если «теория сужения» Патнэма верна, если она объясняет и наше поведение в сети, то перед нами встают неприятные вопросы о потенциальных возможностях интернета и их реальном воплощении. Непросто налаживать связи с людьми другой культуры, даже если они живут в соседнем доме или в одном с вами городе. Уделять внимание проблемам и заботам людей, живущих на другом конце света, еще сложнее.

Американскому философу ганского происхождения Куаме Энтони Аппиа пришлось как следует поразмышлять о космополитизме и присущих ему возможностях и рисках. Воспитанный между Кумаси и Лондоном, сын британского историка искусства и ганского политика, западным философам Аппиа объяснил тонкости религиозной системы ашанти, а своим родственникам в Кумаси – свою позицию открытого гомосексуалиста. Космополитизм, считает Аппиа, – это нечто много большее, нежели умение терпимо относиться к тем, чьи ценности и верования отличаются от наших. Мы можем проявлять толерантность к оскорбляющим наши чувства практикам, просто отвернувшись или не обращая на них внимания, однако такого рода толерантность может привести нас к состоянию глухой обороны, о котором предупреждает Патнэм; состоянию, когда, сталкиваясь с отличиями, мы намеренно ограничиваем свои контакты с внешним миром. Аппиа же, напротив, призывает нас впитывать все самое интересное, плодотворное, созидательное, что проистекает из этих различий.

Основными качествами космополитов Аппиа считает, во-первых, интерес к верованиями и практикам других, желание если не принять и адаптировать, то по крайней мере понять другие способы существования. Как он сам это поясняет: «Достойных изучения путей развития у человечества столько, что никто не ждет, что каждый человек или общество будет ограничивать себя лишь одной моделью».[39]39
  Kwame Anthony Appiah, Cosmopolitanism: Ethics in a World of Strangers (New York: W. W. Norton, 2007), p. xv.


[Закрыть] Во-вторых, космополиты вполне серьезно воспринимают свои обязанности перед людьми других культур, даже если их представления в корне отличаются от наших. Наш долг – засвидетельствовать и задокументировать причины, по которым страдают представители иных культур, помочь всем, что в наших силах, и вне зависимости от степени различий относиться ко всем людям на нашем пути как к членам большой, единой семьи.

Из этого двухчастного определения выходит, что, если мне нравятся суши и афропоп, это еще не значит, что я космополит. Этим званием Аппиа награждает лишь тех, кто серьезно воспринимает, а то и действует в соответствии с обязательствами перед людьми и народами, создавшими и блюдо, и музыку. Космополитизм – это тем более не универсальная любовь к человечеству, в особенности выражаемая стремлением «спасти» других через христианство, ислам, демократию или другую миссионерскую религию. Самое время всерьез задуматься о том, что другие возможности нужно изучать и обсуждать, а не подвергать мгновенному осуждению и отрицанию.[40]40
  Такие высказывания отдают моральным релятивизмом, однако от подобных обвинений Аппиа защищается, провозглашая общие для всех культур универсальные ценности, которые лишь маскируются разнообразными табу, имеющими локальный характер применения и распространения.


[Закрыть] Открыв для себя такие возможности, мы можем оказаться слегка дезориентированы и не совсем в своей тарелке. Однако для тех, кто стремится к глубокому пониманию действительности, множественность может стать мощным источником вдохновения.

Весной 1907 года Пабло Пикассо пришел в гости к Гертруде Стайн на ее парижскую квартиру. Туда же заглянул Анри Матисс, чтобы показать африканскую скульптуру, которую он приобрел у парижского дилера Эмиля Эйменна. Это была маска племени дан, обитавшего в западной части Кот-д’Ивуара.[41]41
  “Picasso’s African-Influenced Period: 1907 to 1909”, http://www.pablopicasso.org/africanperiod.jsp


[Закрыть] Пикассо был очарован маской и вскоре после этого потащил своего друга Андре Дерена в Этнографический музей Трокадеро – первый в Париже музей, посвященный антропологии. Сперва Пикассо ждало разочарование: «Запах плесени и запустения схватил меня за горло. Я так расстроился, что тут же решил уйти[42]42
  Andrew Meldrum, “Stealing Beauty: How Much Did Picasso’s Paintings Borrow from African Art?”, Guardian, March 14, 2006, http://www.guardian.co.uk/artanddesign/2006/mar/15/art


[Закрыть]». Даже тридцать лет спустя Пикассо рассказывал, как его преследует запах этого «ужасного музея».[43]43
  Corinna Lotz, in Apollo: The International Magazine for Collectors, December 2007, p. 122, http://www.apollo-tmagazine.com/reviews/books/386241/art-that-scared-picasso.thtml


[Закрыть]

К счастью для живописи, Пикассо пересилил первоначальное отвращение: «Я заставил себя остаться, внимательно рассмотреть маски и другие объекты, созданные людьми для целей сакральных и магических, чтобы те служили посредниками между ними и неизведанными, враждебными силами, их окружавшими; придав вещам форму и цвет, они хотели преодолеть свои страхи. И тогда я понял, что такое живопись на самом деле».[44]44
  Meldrum, “Stealing Beauty”.


[Закрыть]

Посещение музея Трокадеро обозначило начало того, что Пикассо называл période nègre – африканского периода его творчества. В тот же год художник создал один из своих шедевров – «Les Demoiselles d’Avignon» – выразительный портрет пяти обнаженных девушек, лица двух из них сильно напоминают западноафриканские маски. Пикассо стал коллекционировать африканское искусство, выставляя маски и статуэтки вдоль стен своей мастерской, а африканские темы еще не раз встречались в его творчестве, в частности в написанной незадолго до смерти картине «Музыкант с гитарой» (1972).[45]45
  Meldrum, “Stealing Beauty”.


[Закрыть] Специалисты считают, что на такие технические приемы, как замена вогнутых линий выпуклыми и трансформация гладких поверхностей в геометрические фигуры, что является основой кубизма, Пикассо вдохновило африканское искусство.[46]46
  Picasso and Africa, ed. Laurence Madeline and Marilyn Martin (Johannesburg: Standard Bank Gallery, 2006), catalog of an exhibition held at the Standard Bank Gallery, Johannesburg, February 10 through March 19, 2006, and the Iziko South African National Gallery, Cape Town, April 13 through May 21, 2006.


[Закрыть] Благодаря увлечению африканским искусством Пикассо вступил в переписку с ведущими африканскими интеллектуалами, среди которых был и Леопольд Сенгор, первый президент постколониального Сенегала. Сенгор высоко оценил усилия Пикассо по популяризации африканской темы и поддержку африканской независимости, посвятив ему стихотворение «Masque nègre», опубликованное в его первом сборнике «Chants d’ombre».[47]47
  Léopold Sédar Senghor, “Masque nègre” (фр. – «Черная маска») in Chants d’ombre (фр. – «Песни тени») (1945), http://philosophie-et-litterature.oboulo.com/chants-ombre-leopold-sedar-senghor-1945-masque-negre-114650.html, cited in Lotz, “Art That Scared Picasso”.


[Закрыть]

Сначала Пикассо установил связь с африканскими влияниями через дистанционное знакомство, которое стало возможным благодаря французскому музею. И лишь поборов свою первичную реакцию на материал, из которого состоит африканское искусство, он вошел в прямые контакты с Сенгором и другими африканцами.

Идея перенести эту ситуацию в сегодняшний день кажется весьма заманчивой, представим: Матисс постит фотографию только что купленной им маски племени дан в Facebook, а Пикассо начинает бешено гуглить похожие картинки. Связь с неизведанным – заразительным и вдохновляющим – установить в реальном мире становится сегодня все труднее. Куда проще найти ее на экране.

Исследователи Калифорнийского университета в Сан-Диего Роджер Бон и Джеймс Шорт подсчитали, что американцы получают информацию 11,8 часа в день, если под информацией понимать теле– и радиовещание, видео, печатную продукцию, разговоры по телефону, компьютер, электронные игры и музыкальные записи.[48]48
  Roger E. Bohn and James E. Short, “How Much Information? 2009 Report on American Consumers”, Global Information Industry Center of the University of California – San Diego, January 2010, http://hmi.ucsd.edu/pdf/HMI_2009_ConsumerReport_Dec9_2009.pdf


[Закрыть] Лишь малая толика уделяется новостям.[49]49
  Семнадцать минут в день, по данным Pew Research Center, “Americans Spending More Time Following the News”, September 12, 2010, http://people-press.org/2010/09/12/americans-spending-more-time-following-the-news/


[Закрыть] И все больше времени мы проводим в социальных сетях, где узнаем о повседневных делах и передвижениях наших друзей и близких. В одном только Facebook пользователь сегодня проводит в среднем 13 минут в день. Остальное время мы развлекаем себя, прослушивая музыку, просматривая телепрограммы и видеоролики с прелестными кошечками на YouTube.

Эти три источника информации: новости, социальные сети и культурные медиа – формируют то, что мы знаем и считаем достойным внимания. Если мы постоянно слышим о некоем человеке, месте или событии, мы помечаем воспринятую нами информацию как важную, и уже готовы уделить ей достаточно внимания. И хотя одно из величайших завоеваний интернета – это возможность находить в сети самые неожиданные вещи, на практике то, что мы находим, чаще всего и так расположено недалеко от нашего дома.

В информационных инструментах воплотилась наша склонность уделять внимание событиям, которые влияют на тех, кто нам близок и дорог. В газетах, на радио и телевидении местным или глобальным проблемам уделяется больше внимания, чем международным. Мы предпочитаем смотреть телепрограммы и фильмы на родном языке, а в Facebook скорее станем поддерживать отношения с одноклассниками, чем дружить с незнакомцами. И хотя в таких мощных поисковиках, как Google, можно обнаружить и нигерийские фильмы, и индонезийские новости, поисковики страдают от другого пристрастия: они выдают информацию, которую мы хотим, но далеко не всегда ту, которая нам, возможно, действительно нужна.

Имея в виду совокупность этих пристрастий, нам нужно как следует поработать, чтобы получить толчок, подобный тому, что получил Пикассо, – то есть пережить встречу с неизведанным, которая приведет к вдохновению. Не менее упорно трудиться нам нужно над созданием инструментов, которые предупреждали бы опасности, исходящие от взаимосвязанного мира, будь то зарождающаяся эпидемия, финансовый кризис или провокационное видео. Интернет – не волшебная палочка, он не превратит нас в цифровых космополитов; если мы хотим максимизировать преимущества и минимизировать ущерб взаимосвязанности, мы должны со всей ответственностью подходить к формированию инструментов, с помощью которых мы познаем мир.

В 1993 году Говард Рейнгольд опубликовал книгу «Виртуальное сообщество», где размышлял о времени, проведенном на электронных форумах, среди которых был и Internet Relay Chat (IRC) – созданный в 1988 году, но по сей день популярный в технических кругах текстовый чат, работающий в режиме реального времени. В книге, главы которой называются «Племена реального времени» или «Япония и сеть», высказывается надежда, что сетевые диалоги со временем станут более честными, открытыми и содержательными, чем все известные нам ранее беседы. «Тысячи людей в Австралии, Австрии, Великобритании, Дании, Германии, Израиле, Испании, Италии, Канаде, Корее, Мексике, Нидерландах, Новой Зеландии, Норвегии, Соединенных Штатах, Финляндии, Франции, Швеции, Швейцарии и Японии в данный момент оказались втянуты в напоминающую рулетку кросскультурную письменную беседу, известную как Internet Relay Chat (IRC)». Далее Рейнгольд вопрошает: «Какие культуры могут возникнуть, если убрать из человеческого дискурса все культурные артефакты и оставить лишь письменное слово?»[50]50
  Howard Rheingold, The Virtual Community: Homesteading on the Electronic Frontier, rev. ed. (Cambridge: MIT Press, 2000), p. 181.


[Закрыть]

Рейнгольд был не первым, кто высказал надежду, что с помощью новых технологий далекие и незнакомые друг с другом люди найдут новые способы общения. В книге «Викторианский интернет» редактор отдела технологий журнала Economist Том Стэндедж приводит перечень оптимистических предсказаний относительно телеграфа или, как называл его один из комментаторов, «шоссе мысли». Среди многих прочих Стэндедж цитирует высказывание историков Чарльза Бриггса и Августуса Маверика по поводу прокладки подводного кабеля, соединившего Соединенные Штаты с Великобританией: «Невозможно представить, что при наличии такого инструмента по обмену мыслями между всеми народами Земли сохранятся старые предрассудки и враждебные отношения».[51]51
  Tom Standage, The Victorian Internet: The Remarkable Story of the Telegraph and the Nineteenth Century’s On-line Pioneers (New York: Berkley Books, 1999), p. 83.


[Закрыть]

Появление аэропланов породило схожую риторику. Когда в 1909 году Луи Блерио пересек Ла-Манш, лондонская газета Independent писала, что авиасообщение должно привести к миру, потому что аэроплан, «покоряя расстояние, создает близость, а близость скорее порождает любовь, чем ненависть». Следуя схожей логике, Филандер Нокс, госсекретарь США при президенте Говарде Тафте, предсказывал, что с помощью аэропланов «народы станут много ближе друг другу, и таким образом люди забудут про войны».[52]52
  Joseph J. Corn, The Winged Gospel: America’s Romance with Aviation (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2002), p. 37.


[Закрыть]

В 1912 году пионер радио Гульельмо Маркони заявил в одном из интервью: «В новой беспроводной эре война невозможна, потому что она будет достойна лишь насмешек».[53]53
  Ivan Narodny, “Marconi’s Plans for the World”, Technical World Magazine 18 (1912): 145–50.


[Закрыть] Даже после Первой мировой войны, доказавшей абсурдность заявления Маркони, изобретатель Никола Тесла связывал с радио еще более великое будущее: «Полное и идеальное распространение беспроводной связи превратит землю в гигантский мозг… Мы сможем общаться друг с другом мгновенно, вне зависимости от расстояний».

Как и подобает предсказаниям гения, кое-что из того, что Тесла представлял себе в 1926 году, сбылось практически слово в слово. «С помощью телевидения и телефонии мы сможем видеть друг друга лицом к лицу, несмотря на непреодолимые расстояния в тысячи миль; аппарат, делающий подобную связь возможной, будет на удивление прост по сравнению с современным телефоном, его можно будет носить с собой в нагрудном кармане».[54]54
  From a 1926 interview in Colliers, quoted in “ Marshall McLuhan Foresees the Global Village”, http://www.livinginternet.com/i/ii_mcluhan.htm


[Закрыть]

Эти и подобные им размышления покажутся знакомыми любому, кто застал первые годы интернета. По мнению историка и специалиста по технологиями Лангдона Виннера, «возникновение всякой новой технологии, обладающей значительной силой и практическим потенциалом, всегда сопровождается волной визионерского энтузиазма, предвещающего возникновение утопического общественного порядка».[55]55
  Langdon Winner, “Sow’s Ears from Silk Purses: The Strange Alchemy of Technological Visionaries”, in Technological Visions: The Hopes and Fears That Shape New Technologies, ed. Marita Sturken et al. (Philadelphia: Temple University Press, 2004), p. 34.


[Закрыть] Такие соединяющие людей технологии, как воздушное сообщение, телеграф и радио, хорошо помогают нам представить еще более взаимосвязанный мир. С этой точки зрения лежащая в основе интернета архитектура – а это ни больше ни меньше сеть, объединяющая сети, – в совокупности с объемом книг и статей, написанных на эту тему за последнее десятилетие, безоговорочно выдвигают идею сети в центр всех визионерских представлений о мире, совершенствование которого происходит посредством связи. А представлений этих такое несметное количество, что они уже породили неологизм «киберутопия».

Термин «киберутопия» употребляется исключительно в критическом контексте. Называя человека киберутопистом, вы намекаете на его наивное, восторженное и в целом далекое от реальности представление о возможностях технологии, а также недостаточное понимание управляющих обществом сил. Интересно, что противоположная установка, а именно уверенность, что интернет-технологии ослабляют общество, огрубляют мысль и провоцируют конфликты, обозначается куда менее нагруженным термином «киберскептицизм». Насколько оба этих термина подходят для нашей дискуссии – вопрос открытый, однако сперва мы рассмотрим, чем привлекателен киберутопизм, в чем его достоинства.

Разговаривая с Говардом Рейнгольдом по скайпу, я упомянул, что собираюсь включить несколько его идей в ту главу этой книги, где будет обсуждаться киберутопизм. Услышав это слово применительно к себе, Рейнгольд разволновался, и в какой-то момент я решил, что он хочет прекратить разговор немедленно. Вместо этого он выдержал паузу, успокоился и заявил, что «ведь и аболиционисты когда-то считались утопистами». Позднее уже в письме он развил эту мысль:

«Я с большим энтузиазмом отношусь к потенциальным возможностям инструментов, облегчающих коллективное действие. Но, как я писал на первых страницах Smart Mobs[его книга о технологии и коллективном действии], люди предпринимают совместные усилия как для созидания, так для разрушения, и оба типа этих коллективных действий можно многократно усиливать… Признавая, что коммунизм и фашизм возникли и распространились как утопии, я предпочитаю обратное умозаключение – под утопическими знаменами люди совершают не только злодейства, но способны также приближать, например, упразднение рабства».[56]56
  Из личной переписки с Говардом Рейнгольдом.


[Закрыть]

Рейнгольд учит нас не позволять оппонентам переводить дискуссию в нужное им русло. «Киберутопизм» – неприятный ярлык, поскольку соединяет две достойные тщательного отдельного изучения идеи в нечто единое и неуклюже беззащитное. И если убеждение, что связи между людьми, осуществляемые посредством интернета, необратимо ведут ко всеобщему взаимопониманию и миру на земле, не стоит даже защищать, то утверждение, что технологии влияют на то, кого и что мы знаем и считаем для себя важным, куда более сложное и требующее нашего внимательного изучения. Как и в случае с космополитизмом в понимании Аппиа, одного энтузиазма по поводу возможностей межкультурных связей посредством цифровых или иных технологий недостаточно. Цифровой космополитизм, в отличие от киберутопизма, требует, чтобы мы взяли на себя ответственность и воплотили эти потенциальные связи в жизнь.

Если мы отрицаем представление о том, что технологии приводят к неизбежным изменениям, но признаем устремления киберутопистов справедливыми, перед нами возникает проблема: как реорганизовать созданные нами инструменты с тем, чтобы усилить наше влияние на взаимосвязанный мир? Признавая недостатки выстроенных нами систем неизбежными и неизменными, мы расписываемся в собственной лености. Как отмечал Бенджамин Дизраэли в романе «Вивиан Грей»: «Не обстоятельства делают человека, а человек – обстоятельства. Человек – существо самостоятельное и имеет власть над материей».[57]57
  Benjamin Disraeli, Vivian Grey (London: Henry Colburn, 1826), bk. 6, chap. 7.


[Закрыть] Рейнгольд считает убеждение, что с помощью технологий мы можем построить более честный и справедливый для всех мир, не просто обоснованным – сегодня это практически моральный императив.