Текст книги "Единственная наследница"

Глава 4

Услышав, что на колокольне Сан-Лоренцо пробило пять раз, Чезаре по привычке проснулся и спустил ноги с постели, протирая глаза. Мать уже ушла на работу, а Джузеппина еще спала. Остатки вчерашней поленты и хлеба стояли посреди стола. С трудом парень очнулся и собрался с мыслями, но, вспомнив, что сегодня ему не надо идти на фабрику, не стал терзаться, а снова улегся и заснул глубоким спокойным сном.

Он проснулся от голоса Риччо, который звал его со двора. Чезаре спрыгнул с постели и босиком, в одних трусах подбежал к кухонной двери. Во дворе, залитом солнцем, рылись куры и бегали дети. Народ был уже на работе.

– Есть новости. – Риччо был весел, а его непокорная шевелюра еще больше подчеркивала плутоватое выражение лица.

– Представляю, что это за новости. – У Чезаре был другой характер, и зажечь его было нелегко.

– Давай быстрей, – настаивал Риччо. – Такое дело, что надо живо решать.

– Одеваюсь и выхожу, – сказал Чезаре, закрывая дверь. Он натянул старенькие брюки из бумазеи и рубашку, взял кусок хлеба, который Джузеппина положила для него рядом с миской, и вышел во двор к другу. Таким шумным, залитым солнцем Чезаре не видел свой двор с тех самых пор, как начал ходить на фабрику. Он походил на человека, только что выпущенного из темной камеры. Солнечный блеск причинял боль глазам, и Чезаре прищурился.

– Так что нам надо решать? – спросил он, оказавшись рядом с другом.

– Пошли быстрей, по дороге расскажу.

Они зашагали к центру, держась ближе к обочине дороги, пропуская повозки, лошадей и редкие автомобили.

– В Крешензаго, – начал рассказывать Риччо, – открылась прачечная. Называется «Современная прачечная». Мне сказали, что там требуются парни.

– Это женское дело, – заметил Чезаре, жуя на ходу. – Стирать – не мужское занятие.

– Ты говоришь так, потому что думаешь, что эта прачечная такая же, как в Навильо, – возразил ему Риччо. – У них и вправду работа для женщин. А современная прачечная – это совсем другое дело. Там машины, оборудование. Это как фабрика, только там стирают горы вещей.

– Не знаю, – с сомнением протянул Чезаре. – Если там машины, то скорее без работы останутся женщины-прачки, чем появятся новые рабочие места. Новые машины всегда только отбирают кусок хлеба у бедняков.

– О чем ты говоришь! – хлопнул его Риччо рукой по плечу. – Ты ничего не понимаешь. В современной прачечной делаются большие дела. Там стирают белье для казарм всего Милана: одеяла, обмотки, форму, портянки, наволочки, простыни…

– Как будто солдаты спят с простынями и наволочками, – заметил Чезаре.

– Ну, офицеры, унтер-офицеры. У кого есть чины, живут хорошо, как синьоры.

– Вполне возможно. – Чезаре не хотелось соглашаться с этим, но замечание старшего друга его убедило.

Он наклонился и вырвал пук травы.

– Говорю тебе, это прекрасный шанс для нас.

– И где эта прачечная? – спросил Чезаре. А когда он спрашивал о подробностях, это был добрый знак.

– Я же тебе сказал: в Крешензаго, – Риччо показал направление рукой.

– Далековато. Ведь это на другом краю города.

– А разве на фабрику ходить было близко?

– Тут будет по крайней мере на полчаса больше ходу. – Чезаре мерил путь не километрами, а часами.

– Подумаешь, какой труд! – Риччо был полон энтузиазма, который понемногу заражал и его друга.

Прежде чем выйти на пьяцца дель Дуомо, они, чтобы не выглядеть оборванцами, надели башмаки, которые несли как обычно через плечо. Вместо того чтобы идти по корсо Венеция, а потом по корсо Буэнос-Айрес, они срезали по корсо Монфорте, чтобы добраться до Порта Виттория. Они удлинили себе путь еще на часок, но зато поглазели на потрясающие конструкции нового миланского рынка, о котором все тогда только и говорили. Было лето, светило солнце, они были молоды, и в их распоряжении был целый день.

– Вот это да! – Риччо уставился на это чудо из стекла и металла, созданное человеком. Он был горд, что живет в городе, где возводятся такие ультрасовременные сооружения.

Рыночная площадь вся была запружена повозками и тележками; продавцы и грузчики, оптовики и просто покупатели подобно трудолюбивым муравьям сновали по ней.

Они долго бродили меж торговых рядов и лотков, заполненных овощами и фруктами, борясь с искушением унести за пазухой пару персиков или груш, как делали, забравшись в чей-нибудь сад, но солнце подсказало им, что пора идти дальше – им предстоял еще немалый путь.

– Итак, вы бы хотели работать здесь? – Женщина смерила ребят уверенным взглядом хозяйки.

– Да, – ответил ей Риччо.

Чезаре же смотрел на нее молча. Это была красивая женщина лет тридцати пяти, с широким круглым лицом, всегда готовая разразиться смехом, немного грубоватым, быть может, но искренним и сердечным. Воровским взглядом он скользнул по ее пышной груди, по крутым бедрам, отметил тонкую талию, чувственные губы, тяжелые золотые серьги в ушах и даже бархатистую родинку на подбородке, которую не мог скрыть легкий слой пудры. Особое изящество придавали ее облику волосы: тонкие, светлые, с медным отблеском, они были собраны на затылке в пышный пучок. Все называли ее просто «хозяйка» и знали, что она, хотя и ворчлива, но добра. Она была вдова, но несла свое вдовство, как медаль за доблесть – медальон с миниатюрой покойного мужа неизменно красовался у нее на груди. Разговаривая, она невольно трогала его рукой, как бы удостоверяясь, что он на месте.

– Пойдемте со мной, – велела она и повела их в прачечную.

Здесь топились огромные печи, на которых кипели полные чаны белья, а приставленные к ним женщины все время помешивали его длинными палками, стоя на высоких табуретах. Запах щелока хватал за горло, а вырывающийся из чанов пар делал воздух непереносимо влажным. На лугу перед прачечной на длинных веревках были развешаны одеяла, простыни и разное другое белье.

– Ты будешь следить за печами, – сказала хозяйка, обращаясь к Риччо. – Твое дело – приготовить дрова, разжечь их и поддерживать огонь весь день.

Риччо посмотрел на нее удивленно.

– И все я один?

– Работа нелегкая, я знаю, но ты сильный и ловкий парень. Будешь получать за это полтора франка в день. И это постоянно. Здесь стирается белье всех казарм Милана. А поскольку солдат у нас много и меньше не станет, то и в работе недостатка не будет.

Закончив с Риччо, она обернулась к Чезаре, который настороженно смотрел на нее.

– Ну, а тебе, голубок, мы найдем другую работу, – сказала она по-матерински нежно и с оттенком лукавства.

Чезаре покраснел от этого «голубок», небрежно брошенного хозяйкой. Ее броская красота зрелой женщины приводила парня в замешательство.

– Я могу делать все, – сказал он с легким вызовом.

– Ну еще бы! – улыбнулась всем своим мягким круглым лицом вдова. – Ты будешь отвечать за белье, развешанное для сушки. Нужно следить, чтобы его никто не украл. Ты должен снимать его по мере того как оно высохнет и помогать развешивать новое. И два раза в неделю будешь ездить со мной по казармам, чтобы отдать чистое белье и взять грязное. Тебе это подходит?

Вопрос предполагал единственный ответ.

– Мне это подходит, – сказал Чезаре. – А плата? – преодолевая робость, осведомился он.

– Один франк в день, – сказала вдова, с любопытством глядя на него.

– Но ему… – попытался он было запротестовать, указывая на Риччо.

– Он делает работу взрослого, – коротко отрезала вдова, намеренно обращаясь с ним как с ребенком. – Но ты работаешь и по воскресеньям и будешь получать за это еще одну лиру, – сказала она, кокетливым жестом поправляя волосы.

– Когда начнем? – спросил Риччо, торопясь закончить разговор.

– Немедленно, – ответила женщина, к его удовольствию.

– Но мы еще ничего не ели, – заикнулся Чезаре. Он проголодался и не прочь был перекусить.

– Об этом я позабочусь, – пообещала, улыбаясь, хозяйка. – Но только в том случае, если будете, голуби, слушаться меня.

Через полчаса, подкрепившись принесенными ею хлебом и сыром, они приступили к своей новой работе.

Глава 5

Эльвира и Джузеппина сидели в кухне на краешке стульев, словно не у себя, а в гостях у чужих людей, и робко смотрели на домовладельца.

– Ну так что будем делать? – Голос Энрико Пессины звучал отрывисто и хрипло, точно карканье. – Собираетесь вы или нет вносить плату за жилье?

– Конечно, мы заплатим, синьор Пессина. – Эльвира была напугана визитом домовладельца, и глаза ее выдавали. – Мы же всегда платили вовремя. – Она инстинктивно поднесла руки к ушным мочкам – золотые сережки, доставшиеся ей когда-то от матери и бабушки, были проданы, чтобы внести две последние платы.

– Я знаю, что вы всегда платили, но уже три месяца я позволяю вам жить в своем доме в долг.

Своей согбенной костлявой фигурой, локтями, упертыми в стол, Энрико Пессина походил на ворона: у него был длинный нос и маленькие черные глаза, в которых мерцали тусклые огоньки.

– Мы честные люди. – Эльвира прижала руки к груди, чтобы это звучало еще убедительней.

– Вот и отлично. Давайте, как честные люди, и разрешим этот вопрос.

Он разговаривал с матерью, а сам все время косился в сторону дочери, этой худышки с шелковистыми волосами и соблазнительным личиком. А когда та отводила глаза, жадно шарил своим прилипчивым взглядом по ее фигурке, отмечая нежные контуры расцветающей женственности.

– Через две недели мы погасим долг. Джузеппина скоро начнет работать. – Заметив неприятное внимание мужчины к Джузеппине, которая сидела неподвижно, с опущенными глазами, Эльвира стремилась побыстрее закончить разговор.

– Две недели – это долго. – Пессина сдвинул назад замусоленную шляпу и приоткрыл свои чувственные губы в улыбке, показывая ряд острых зубов.

– Но вы же богатый человек. Что вам стоит подождать еще немного?

Эльвира видела, как соседи ходят по двору, бросая любопытные взгляды в сторону кухни.

– Если бы это зависело от меня… – он сделал выразительный жест длинной костлявой рукой и встал.

На нем был черный костюм из бумазеи, засаленный, как и его фетровая шляпа, которую он носил и зимой, и летом.

– Я был бы рад пойти вам навстречу. Но один просит отсрочки, другой – в долг, деньги уходят, а долги остаются, – добавил он, не спуская глаз с Джузеппины.

– Сколько времени вы нам даете? – взмолилась женщина.

– Два дня, считая с сегодняшнего, – изрек он.

– А если мы и вправду не сможем?

– Тогда вмешается закон.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала Эльвира, закрыв лицо руками.

Выселение – это означало не только быть выброшенными на улицу, но к тому же еще и позор.

– Я могу поработать на вас, – сказала Джузеппина, с трудом выдавливая из себя слова. – Я поработаю на вас, а вы засчитаете наш долг за квартиру.

От девичьего румянца, вспыхнувшего на ее лице, взгляд мужчины загорелся и кровь взволновалась.

– Ну что ж, – ответил он, ухмыляясь. – Посмотрим, посмотрим…

Эльвира вскинулась, как зверь, защищающий своего детеныша.

– Нет! Этого не будет! – воскликнула она таким резким голосом, что Джузеппина вздрогнула.

– Тогда выкладывайте деньги, – пожал плечами Пессина.

– Сделаем все возможное.

– Но постарайтесь сделать это за два дня. Если же передумаете относительно девушки… – И, оставив разговор незаконченным, он ушел, прикоснувшись рукой к своей засаленной шляпе.

Эльвира подошла к дочери и обняла, словно желая защитить.

– Но почему, мама? – спросила та.

– Потому что твои ноги не для таких дорожек, – ответила Эльвира.

Никто не знал ничего определенного про Энрико Пессину. Он жил один и не знался с друзьями и родственниками. Но ходили слухи, что он падок на женщин, особенно на молоденьких девушек. По вечерам, сидя на лавочке, старухи шептались о каких-то случаях, о матерях, которые сквозь пальцы смотрели на свидания своих дочек с Пессиной, после чего, по слухам, долг за квартиру он им прощал. Эльвира не слишком доверяла всем этим россказням и все же ни за что не решилась бы отпустить дочь к нему.

Пришел Чезаре, веселый и улыбающийся, словно выиграл в лотерею.

– Мама, – крикнул он, – я нашел работу.

Он подошел к ведру и жадно выпил кружку воды.

– Бог видит и бог провидит, – перекрестилась Эльвира.

– Я встретил синьора Пессину; он случайно не заходил сюда?

Парень уже уселся на свое место и с аппетитом жевал поленту с салом.

– Он приходил именно к нам.

Эльвира и Джузеппина начали наводить порядок в кухне.

– Из-за квартирной платы? – спросил Чезаре с набитым ртом.

– Мы задолжали ему за три месяца, – вздохнула мать.

– Еще две недели, и мы выплатим, – с оптимизмом сказал Чезаре.

– Он дал нам всего два дня.

Слова матери охладили его энтузиазм.

– Два дня? – Он положил ложку на почти пустую тарелку и уставился на мать.

– А если мы не заплатим, он выкинет нас вон. – Эльвира сопроводила свои слова выразительным жестом руки.

– Не может быть, – сказал он, отодвигая тарелку. – Куда же мы в таком случае пойдем?

Эльвира хотела ответить, что бог видит и бог провидит, но промолчала, вздохнув. Два дня – слишком мало даже для всемогущего, чтобы наверняка им помочь.

– Я сам схожу поговорить с ним, – сказал Чезаре решительно.

– Ты? – Мать удивилась, потому что считала его еще ребенком.

– Я. – Он был спокоен и решителен, опираясь руками о стол, и этой позой напоминал ей отца.

– По сути, ты теперь глава семьи, – задумчиво сказала Эльвира.

И в самом деле, после смерти отца парень очень повзрослел – в нем уже много было от настоящего мужчины.

– Когда ты пойдешь? – спросила она.

– Сейчас же, немедленно. – Чезаре поднялся и вышел.

Мать и дочь поглядели друг на друга, и обе почувствовали, что у них есть защитник. Эльвира заправила было керосиновую лампу, но решила не зажигать ее. Керосин, пожалуй, надо экономить.

Глава 6

– Проходи, садись.

Энрико Пессина сидел за столом под окном и ел из миски фасоль со свининой. Хозяин тоже жил в бараке, одном из двух, которыми владел. Он занимал в нем квартирку с отдельным входом, но маленькую и запущенную, как часто бывает у старых холостяков.

– Я не помешал? – Чезаре потерял часть своей уверенности и нервно теребил в руках шапку.

– Мешать ты мне не мешаешь, – сказал хозяин, продолжая жадно поглощать еду. – Мне редко случается есть в компании. Люди говорят, что я ем, как волк. Кому какое дело? Я ем три раза в день и ем то, что хочу. Они же… Хочешь, присоединяйся, – пригласил он парня за стол.

– Нет, синьор Пессина, спасибо. Я уже поел.

В другом случае Чезаре почувствовал бы, как у него слюнки потекли от такого лакомого блюда, но в этот момент язык присох к небу.

– Но не фасоль же со свининой, я думаю. Со двора доносились голоса и уличный шум.

– Поленту, – признался он.

– Когда-то я ее тоже немало поел. Бывает, и сейчас иной раз попробую, чтобы вспомнить прежние времена. – Он отложил ложку, налил большой стакан красного вина из запыленной бутылки, выпил большими глотками и прищелкнул языком. Потом вытер губы тыльной стороной руки и шумно рыгнул. – Ну, давай, возьми стакан там, над раковиной. Я угощаю – выпей со мной.

Парень послушно подошел к раковине и взял стакан, по краю которого ползали мухи.

– Спасибо, синьор Пессина, – сказал он, возвращаясь к столу, за которым ел хозяин.

Тот налил ему на донышко немного вина, посмотрел испытующе на парня, подумал и долил еще чуток.

– Садись и пей, – сказал он милостивым тоном. Чезаре сел и поднес стакан к губам. Вино было хорошее, густое и сразу, с первого же глотка, взбодрило.

– Ну как, ничего? – Пессина глядел с удовлетворением человека, совершившего милосердный поступок и ожидающего благодарности за него.

– Нормально, – согласился Чезаре, которому не хотелось слишком уж унижаться перед ним.

– Так-так, – протянул Пессина, слегка недовольный. – Ну и что же, дружочек, привело тебя ко мне?

– Я из-за платы. – Чезаре глотнул еще из стакана, но вино застревало у него в горле.

– Ты принес деньги? – спросил тот без церемоний.

– Я пришел сказать вам, что денег у нас нет.

– Это мне уже сказала твоя мать.

Пессина жадно продолжал насыщаться, словно не ел много дней.

– Я знаю.

Чезаре уже ненавидел его, но не за то, что он так отвратительно ел, а за то, что ломал комедию, в то время как все они по его милости могли очутиться на улице.

– Как бы там ни было, я дал вам два дня времени. – Он играл с ним, как кошка с мышью.

– У нас не будет денег и через два дня. За этот срок нам денег не достать.

– А что я могу сделать? – Пессина подмигнул своими маленькими припухшими глазками грабителя и пригладил седоватые усы.

– Подождите неделю. Максимум две недели. Разве это так много?

– Ты думаешь, если бы я мог, я бы этого не сделал? – Он вытер рот рукавом пиджака.

– Не знаю, – сказал Чезаре, хотя был убежден, что, если бы тот захотел, то мог бы ждать и два года. – Вы ведь богатый человек.

Энрико Пессина тяжело откинулся на спинку стула, достал тосканскую сигару, неторопливо обнюхал ее и наконец сунул в рот.

– Легко сказать, богат. Послушать, что про меня болтают, так здесь припрятаны мешки золотых монет, – сказал он, сладострастно посасывая дымящуюся сигару. – Хотя никто никогда их не видел. Грех, конечно, жаловаться на свою жизнь, и все-таки, ох… Говорят, что я занимаюсь ростовщичеством, плюют на землю, когда я прохожу, и отворачиваются в другую сторону. А потом сами же приходят ко мне и плачутся, чтобы дал хоть что-нибудь под залог. Я делаю свои дела. Я всегда возвращал заложенную вещь, когда мне отдавали долг. Но чего же они хотят? Чтобы я вечно одалживал бесплатно людям, которые никогда не возвращают долгов?

Пессина вытащил из жилетного кармана серебряные часы с эмалевым циферблатом и римскими цифрами. На крышке была выгравирована фигура женщины в тунике, с развевающимися волосами и повязкой на глазах. Он нажал на кнопку, крышка открылась, и механизм начал вызванивать приятную мелодию. Пессина поглядел на эмалевый циферблат, потом на парня, ожидая выражения изумления, но Чезаре притворился равнодушным.

– Но если человек не может… – возразил он. Он знал, в какой нищете живут эти люди, и не мог согласиться с хозяином.

– Ну что ж, конечно, – кивнул Пессина, разочарованно убирая часы. – Самый честный человек на свете не может заплатить долг, если у него нет денег. Но на это есть закон. Закон божий и закон мирской. – Он продолжал курить свою тосканскую сигару, с видимым удовольствием попыхивая дымком. – Перед богом все мы равны, но в нашем мире, запомни это, за все надо платить. Я не могу дать тебе что-то, если ты не дашь мне чего-нибудь взамен.

– Мы хотим заплатить. – Чезаре чувствовал глубокое отвращение к этому человеку, хотя и понимал, что зло было не в нем самом, а в каких-то несправедливых законах, по которым устроен сам мир. – Мы только просим отсрочки в две недели вместо двух дней. Какая вам разница?

– Это обычные отговорки, – ответил хозяин, пристукнув по столу кулаком. – Две недели превращаются в два месяца, а два месяца – в год. Хватит! Три месяца вы живете у меня в долг. Не хотите платить – отправляйтесь на все четыре стороны. Мои дома должны приносить доход. И мои деньги должны приносить плоды. – Он сдунул пепел с сигары и отпил немного вина. – Если ты крут – тебя ненавидят, но зато уважают. А если добряк – тебя презирают, хотя все твоей добротой и пользуются. Когда богач одаривает бедняков, он в конце концов и сам становится оборванцем.

– Только одну неделю. – Чезаре встал и с суровым видом ждал ответа.

– То, что я сказал твоей матери, то повторю и тебе. Через два дня или вы заплатите, или я выгоню вас.

Чезаре покраснел до корней волос.

– Сколько мы вам точно должны? – спросил он.

– За три месяца по восемь лир в месяц. Ровно двадцать четыре лиры.

– Вы получите ваши деньги, – сказал Чезаре с уверенностью.

– Вот это мужской разговор, – ухмыльнулся тот. – Для тебя ведь найти их – раз плюнуть.

Чезаре вышел на вечернюю улицу, полную шумов и приглушенных голосов. Над головой сияло звездное небо. Далеко, со стороны центра, ехал, позванивая, электрический трамвай. В последнее Рождество отец повез его покататься по городу и потратил на это десять чентезимо. Из окна трамвая он видел в тот вечер залитые огнями улицы и площади центра, ярко освещенные подъезды театров, окна кафе и ресторанов, где сидели богатые синьоры, которые могли потратить эти двадцать четыре лиры за один только день.

Сквозь освещенные окна домов он видел кругом безмятежную жизнь, которая не имела ничего общего с его тоской и отчаянием. Почему люди так равнодушны к бедам других? Он и сам много раз видел повозки, нагруженные чьими-то жалкими пожитками, катящие куда глаза глядят, и едва удостаивал их рассеянным взглядом.

Итак, он должен был за два дня раздобыть двадцать четыре лиры. Но где и как? Попросить в долг – об этом нечего и думать. Сэкономить – требовалось время. Из глубины темной улицы донеслись печальные звуки шарманки и скрип тележных колес. Звуки приближались, становились все громче, пока в свете фонарей не показалась лошадь, идущая размеренным шагом и запряженная в крытый цыганский фургон. На звук шарманки сбегались дети, прохожие останавливались, с интересом оглядывая необычную процессию.

Чезаре тоже подошел и увидел на передке этого дома на колесах хрупкую черноглазую девушку с темными волосами, которая держала за поводок огромного медведя в наморднике. Правил повозкой коренастый мужичище с большой черной бородой и длинными волосами, с продетой в ухе по-цыгански серьгой. Он остановил повозку и объявил, что на пьяцца Ветра через час состоится представление, где очаровательная Долорес будет увеселять почтеннейшую публику танцем дрессированного медведя. Девушка что-то сказала медведю, и косматый зверь, покачивая головой, поклонился, приветствуя публику. Колокольчики, привязанные к его ошейнику, весело зазвенели, и дети захлопали в ладоши, в то время как взрослые обменивались удивленными взглядами.

Цыгане, медведь, шарманка – это были прекрасные развлечения. И Чезаре вместе с толпой зевак пошел за повозкой. Что толку копаться в своих бедах? Все равно сегодня ему не удастся их разрешить.