Текст книги "О людях уходящего времени"

ПОЖАРЫ

Над тайгой потянул сизый дымок, похожий на традиционное голубое облако пихтовой пыльцы. Но к середине дня он вдруг высветился столбом, предательски закачался над перевалом. В Алтае за столько лет в кедровых лесах не было пожаров, что лесники немного растерялись. Облёты летнабов совершались ежегодно, белый крест на крыше лесничества подновлялся, а вертолётная площадка была оборудована по всем правилам. Но сырой угол Прителецкой тайги не давал возможности огню ухватиться за лес. Летнабы в эту сторону летали с удовольствием. Была возможность договориться о залёте за Абаканский хребет на «горячий ключ», подзаработать таким образом. Лесхоз подпишет налёт часов. В этот раз что-то в природе пошло не так.

Сначала пришла весточка из Улагана об обширном пожаре. Лесники неделю сидели на стрёме, ожидая отправки их на подмогу. Потом Турачакские горки, прямо над дорогой вдоль Бии, ночью расцветились змейкой огня, который полз и пожирал сосняки. Для несведущего человека это ночное зрелище было даже красиво, если не знать, что этот огонь тяжело потушить, и он медленно углубляется в тайгу, разрушая всё. А теперь вот и Байгол. На планёрке встал вопрос, серьёзно ли это. Так никто еще и не мог поверить в реальность таёжных пожаров в этом краю.

– Надо народ поднимать, – охотовед, бывший директор малого предприятия, тяжело вздохнул.

– Да подожди ты, Петрович, что сразу в панику! – Ершов возмутился такой постановкой вопроса.

– Какая паника, раньше погасим, меньше погорит, упустим, сложнее будет.

– Александр Михайлович, завтра лесниками обследуете и начнёте тушить. – директор уже не смотрел ни на кого, досадуя на так ни ко времени свалившуюся заботушку.

Тайгу тушили три дня. Заливали из РЛО головёшки и колодины, мотались по краю пожара и заходили внутрь выгоревшего пятака. К вечеру огонь удавалось победить, а на утро дым слабо поднимался, становился гуще и пожар разгорался с новой силой. Специфика горной кедровой тайги здесь сыграла злую шутку. Ранее влажные урочища накопили много горючего материала. Большие колодины лежали крест-накрест, обрастали мхом, стоящие кедры накапливали под собой подушки старой хвои, а шадак-сеноставки ставили такие стога сена, что впору корову прокормить. Лазали с трудом через эти завалы. Охотовед перевернулся с тяжёлым резиновым водяным мешком, больно упал спиной на балясину, аж дыхание перехватило. Вида не показал, приехав ночью домой, уже без света, попросил жену растереть спину. На завтра встал еле-еле, но на пожар поехал. Расходился, забылась та травма. Егерь сильно порвал ногу о сухой, как кость затвердевший сучок, скрывавшийся под травой. Много еще маленьких и больших травм получили и получают лесники.

Вспоминались первые лесные пожары, которые довелось тушить – в Саянах в заповеднике, на Бирюсе рядом с учебной базой. Саяны оказывались опаснее в пожарном отношении. Тува, Хакасия, Красноярский край горели периодически. Разваливающееся Лесное Хозяйство, попытки упразднения авиалесоохраны и передача её функций МЧС приводили к тяжёлым последствиям для горных лесов, да и не только горных. Лесники продолжали тушить пожары весной, летом и осенью. Не мог лесной народ отмахнуться, переложить неизвестно на кого эту заботу. Эти героические попытки продолжались, не смотря ни на что. Пришла печальная весть из Тувы, когда в пожаре погибли шесть человек лесников, а сколько неизвестных травм лёгких и тяжёлых. Горели пристепные районы, выгорали куски тайги.

Отроги Восточного Саяна вокруг Красноярска начинали дымить уже в конце апреля. Когда природа начинала просыпаться, на сухой подстилке из трав и опавших листьев раскрывались подснежники, выглядывали лохматые прострелы, народ тянулся в лес на природу. И леса вокруг города начинали гореть, сначала от сухих урочищ вокруг дачных посёлков на левом берегу. Лысая сопка, Николаевская сопка выгорали первыми, полыхал Академгородок и огонь уходил дальше в распадки. Затем начинал гореть и правый берег. Торгашинский хребет и заповедник. Переходили, практически, на круглосуточное дежурство. Лесники по графику сидели в конторе во главе с помощником или лесничим, принимали донесения от наблюдателя с телевышки «Афонтово». Дневные работы тоже зачастую откладывались, приходилось ехать на всё чаще возникающие очаги.

– Игорь, у тебя в Академе горит за пятнадцатым домом у опоры ЛЭП.

– Блин! Это где погреба опять!? Или на шашлычной полянке?

– От биатлонного стрельбища огонь уходит в сторону посёлка Горный…

– Учебно-опытный звонил, горит наш склон от Собакиной речки!

Домой возвращались только потемну, успевали помыться и поужинать, прежде чем провалиться в сон, а утром опять к восьми на работу. Утренняя роса сдерживала старые пожары, не давала загореться новым. Проверяли оборудование и осторожно собирались на работу.

– Иваныч, может сегодня пересмотрим все ранцы, а на рубку не поедем? Всё равно ведь загорится после обеда и до самой ночи, чо зря туда-сюда дергаться.

– С нас планы никто не снимал.

– Тьху ты…., – под нос себе бурчал лесничий, а вслух, – люди вымотались уже.

– Тушёнку то выдашь сегодня?

Единственное, что как-то скрашивало пожарный сезон, это сухой паёк, выдаваемый за часы дежурства и участия в тушении возгораний. Банка тушёнки или каши с мясом на человека, банка сгущёнки на двоих в день. По окончании рабочего дня одна смена оставалась на дежурстве, вторая, если не было пожара, уходила домой. Изредка выезжали осмотреться по известным точкам, поскольку наблюдатель с телевышки охватывал не все массивы. Иногда звонил и сам начальник.

– Под карьерами дым! Прямо из моего окна видно.

– Это он, наверное, тушёнку себе зарабатывает, – смеялись лесничие.

– Петрович, ты выдай Сергей Иванычу сухпай и скажи, чтоб не звонил больше.

– Так он боьше по вашему, по Базайскому. Так давай скинемся, с меня сгущёнка, – отшучивался.

Грязные закопченные лица лесников, мокрые на спине от РЛО куртки, потухшие глаза. Когда начинались самые пожары, уже ни о каком дежурстве речь и не шла. Начинали тушить всем составом с самого полудня и до наступления темноты. На совещаниях в администрации ругались с представителями МЧС и пожарных частей.

– Почему лесники ночью не выезжают? У меня Устав, я должен выезжать в любое время на пожар.

– У меня тоже устав и требования техники безопасности. Ночью в лесу работать на пожаре запрещено! Мой устав кровью написан!

– Сдерживайте по кромке огонь.

– Вы тоже выезжайте только на посёлок, в лес вас никто не гонит! Вашим бойцам в случае травмы пенсию от государства дадут, а моим – меня платить заставят, да еще на пару лет по 109 часть 2 упекут. Проходили мы.

Споры оканчивались ничем, но тушить иной раз приходилось и ночью. Позвонившие с Пьяной деревни, с посёлка Горный боялись за дома. Постепенно поднимались цепочкой по освещённой кромке, тушили. Возвращаться непонятно как, кромка то больше не светит. Стали менять тактику – взбирались на гору, а тушили кромку уже на спуске. Наутро приехать потушить очаги внутри, пролить еще раз кромку, распилить и растащить колодины по краям пожарища, чтоб огонь не переполз. Обычно от посёлку огонь быстро убегал в лес по склону. Приходилось лезть с полными ранцами воды чуть ли ни на четвереньках. Машина туда уже не заберётся.

Однажды, в самый разгар пожаров, районная администрация решила своими силами участвовать в рейдах. Раздавать листовки, помогать в тушении. Договорились о встрече в 19 часов вечера, в 18.45 поступил звонок от учебно-опытного лесхоза о возгорании на Собакиной. УАЗик быстро подлетел к администрации, в машине уже полный комплект лесников. Забрали ошалевших двух молодых чиновников и помчались. Звоним в лесхоз по дороге.

– Где горит то? Хорошо горит? Мы успеваем?

– Слабенько от речки в гору ползёт, травка же мелкая, успеете, – никто и не удосужился повнимательнее посмотреть, не своя ж земля.

Огонь уходил по логу вверх, по молодым пихточкам, по прошлогоднему травяному загату. Крутой склон от речки уже выгорел и дымилось кое-где. Мокрый ложок с тропинкой наверх казался безопасным для огня. Дал парнишкам с администрации один опрыскиватель на двоих.

– Посмотрите ложок, проливайте под деревьями, где дымит, – сам полез по склону с лесниками, но вовремя сообразил, что опоздали.

– Прокоп, ты с пацанами тут ложок смотрите, я на Пьяную!

– Кабы успеть, пока до ЛЭП не поднялось.

Рванули вокруг, нет бы сразу оттуда заезжать. В деревне заправили заново все ранцы водой, через гаражи с брошенной техникой коммунхоза на заросшие молодняком сосны поля под ЛЭП. К этому пожару уже подтягивались и Базайские и инспекция. Огонь подошёл вплотную к молоднякам, вылез таки из лога, прополз мелкими язычками по склону.

– Аа, блииин! Пригаси ту кромку, а то уйдёт в сосняк по ветру.

Лесники метались как бешенные в густом дыму по краю молодняков, густого соснового самосева. За взрослым сосняком с хвойным опадом и шишками по земле, дачный посёлок. Хорошо, деревню опахали, да и надежда, что в другую сторону не уйдёт через лог в скалы Лысой сопки. Огонь вырвался, загудел как в трубе, поднял вихрь сажи и обдал нестерпимым жаром.

– Все назад! Сгорим, бля! В сосняк, там встретим, еслиф чо!

– Саня, ты по ложку от Собакиной на самый верх при, не дай ему к скалам уйти, там хрен поймаем, – по рации помлесничему Базайского.

– Елен Алексанна, вы-то как сюда? Вот и посмотрит инспекция на верховой.

От деревни подъезжала пожарная машина, снизу поднимались лесники. Городское лесничество с опалёнными бровями и усами отбивало прыгающий огонь от вековых сосен и сухих баланов под ними, кустов со свернувшимися от жара листочками. Огонь задохнулся на противопожарном разрыве, ПЧ-3 из двух стволов с другой его стороны сбивало ревущее пламя. Летящие под полог головёшки тушили ранцами. Справились… Лесничий сидел и курил на мокрой траве, подстелив пустой опрыскиватель неизвестно для чего под себя.

Весь июнь пробегали по границе с заповедником «Столбы» кое-как налаживая взаимодействие и ругая на чём свет стоит и инспекторов, составляющих протокола, и туристов, с злости специально поджигающих траву. Никто не осознавал, что такие шалости с огнём по сухой траве могут привести к большим бедам. Городские жители никогда не видели лесных пожаров, надеялись на власти и МЧС, а себя считали аккуратными. Продолжали жечь мусор на участках, отжигать траву в сторону леса, «чтоб клещи не лезли». Пожароопасный сезон в этом году, такой тяжёлый, постепенно сходил «на нет». В один прекрасный день зам директора вызвал к себе и распорядился готовиться к командировке.

– Поедешь в Кедровый искать посадочный материал.

– А пожары? Как я лесничество брошу?

– Без тебя дотушим. Едешь на неделю.

ПОСАДОЧНЫЙ

Кедровый встретил ласковым весенним солнышком и яркой зеленью кедра на вырубах. Только кедр может так веселить глаз, только кедрушки переливаются почти изумрудным цветом, хоть и названы темнохвойниками. Площади вырубов послевоенной поры были разработаны и засажены елью и кедром. Саженцы поднялись, распрямили свои стволики, уставились в небо, намерились жить. Старые лесные дороги, которые вели к тем вырубам, чуть подняты повыше, очевидно отсыпались стройучастками, как это по всему Союзу было принято. А сами выруба где как. Какой в болотце, какой в низинку, какой по берегу ручейка. В мае месяце площади уже начали отходить оттаивать, оттаивать начали и лесные дороги. Их с тех пор никто и не ремонтировал, во многих местах колеи заполнены болотной водой, кое где прокинута гать, если по дороге местные до лесных покосов добирались. Лесхоз после посадок, как водится, лет пять проводил уходы, а как окрепли посадки, так и дороги не нужны стали.

Опять клещи, опять обед на свежем воздухе под пихтой на краю чьего-то покоса. В ста метрах площади с посадочным материалом, выдал Козульский лесхоз лесничеству разрешение зарабатывать деньги. Зарабатывать лесничество хотело, лесничий тоже. Дали городским озеленителям добро на выкопку кедров и елочек. По весне копали еще на этих лесокультурных площадях, но… дороги совсем расползлись, даже ЗИЛ-131 уже не мог пролезть с большака на лесную дорогу. Ухнулся на все три моста в жидкую болотную грязь, елозил в колеях, пока ни увяз окончательно. Кроме лесничего и одного родного лесника, Сашки Приходько, рабочие остальные были с центрального участка. Работники спорые, но с лесным делом совсем не знакомые. Копать они умели, садить комом тоже, а вот как машину вызволить, как веток нарубить, руки не оттуда растут.

– Ты уже пьяный?! Ты когда успел та!?

– Та я эта… красиньку тока.

– На обеде что ли? Вас хоть не оставляй одних.

Пока ходил осматривался, разведывал, рабочие после долгой дороги, перед тяжёлой работой перекусили, да и выпить успели. Приходько смеётся, смеются и узсники, один только грустный, руками виновато разводит.

– Ну, давайте вытаскивать машину будем. Разматывайте трос, на ступицу попробуем наматывать. Трое человек, ветки под колёса рубите.

Сашка Приходько со специальным образованием, дорожник. Работал мастером, так еще и не такие фортеля с техникой приходилось выделывать. Вытащили ЗИЛ, проехали на делянку, погрузили выкопанные кедры. Назад застряли в той же болотине, перед самой дорогой твёрдой. Тут уже и трос не помогает, сели по уши. Пришлось идти в деревню за трактором. ТТ-4 прибежал живо, тракторист как раз собирался в лес, зацепил центральным тросом, выволок. Что дальше делать? В деляну больше не попасть, а посадочный материал надо. Заработок у городских срывается, заработок у лесничества вот-вот уплывёт. Решение лесничего было неожиданным, но логичным.

– Копайте вокруг деревни, по сбок дорог.

– Никто не погонит? Не пожалуется?

– Ты ж сам лесничий, знаешь. Кто тут погонит, когда лесничий в такой деревне самый старший начальник.

Так началась эта эпопея в Кедровом, растянувшаяся на год. Она до боли напоминала лесные алтайские будни, которые уже начали уплывать в прошлое. Летнее тепло и летние вечера с красным закатом, тишина в пустой деревне. Осенняя грязь и сырость в избе. И опять лютые морозы в ясном небе января. Ездили двое лесничих по очереди, неделя один, неделя другой. Один лесничий Городского, второй помощник Базайского, но уже и. о. Жили, как водится во всех лесхозах, за стеной лесничества в двухквартирном бараке. Тут же во дворе типа летней кухни, которая бытовкой для лесников служила. Железная печка и большущий стол, тусклая лампочка под потолком, нары вдоль стены. Летом она служила жильём одинокому лесничему, не любящему пивной дух и пьяный ор по вечерам. Костяк заготовителей посадочного материала состоял из лесников, механизаторы все были с участков УЗС. В какой-то период на усиление и рабочих с участков присылали по паре человек… за нарушение трудовой дисциплины. Оказалась эта лесная командировка штрафной.

Тайга, которая лежала рядом с местами родными для отца, была совсем не похожа на горные кедрачи Алтая. Но что-то неуловимо знакомое угадывалось и в ней. Кедры росли куртинами на влажных местах, перемежались еловым лесом. Ели были такими большими, что вызывали внутреннее подспудное уважение. Привезённые соседу сухие баланы были такими длинными, что впору и кедрам, а диаметр не меньше 72 см. Лесники топились всякими щепками, готовя на костре, а часто, ленясь, не готовили вовсе. Электрочайник кипел быстро, чай и кофе заваривалось в кружках, а бутерброды готовились из свежего хлеба. Такой хлеб не требовал вообще ничего к себе, можно было есть в охотку просто так. С наступлением осенней мороси всё-таки пришлось избу протапливать, да и работа стала заставлять плотно есть вечером. Домашние припасы уже не выручали, становилось всё голоднее. Тушёнка из пожарных запасов, лапша, купленная в магазине, да домашняя картошка, которую стал привозить по очереди.

Сама выкопка елок и кедров значительно упростилась при помощи современной немецкой техники. Первые свои саженцы, пробные, лесники копали вручную лопатами. Конус под корни деревца постепенно сужался, затем стержневой корешок подрубается, и ком вытаскивался на поверхность. На расстеленный брезент осторожно ставили ёлочку, заматывали сверху, старались не растрясти при перевозке. Теперь копал саженцы минитрактор Bob-cat со специальным оборудованием. Оставалось только сварить корзины под саженец, устелить эту корзину мешковиной, да погрузить потом это всё на машину. Лето и осень проходили легко. Лесничий искал подходящие экземпляры для выкопки, пара лесников помогала трактористу, подставляли корзины, мешковину вкладывали, завязывали на стволике. По окончании рабочего дня еще надо весь улов на погрузочную площадку, чтоб КАМАЗ подойти смог.

Длинные вечера коротали кто как мог. Работать до самого темна никто не хотел, хоть и задерживались дольше положенного в лесу. ужинали, играли в карты, потешались друг над другом, обычно – над работниками с участков. Старались выдерживать сухой закон, но с переменным успехом. Часто лесничий тёплыми вечерами сидел на пожарной вышке во дворе лесничества и смотрел вдаль. Море тайги расстилалось до самого горизонта, было непривычно, не пересекалось хребтами, и только кое-где угадывались впадинки с речками. Красногрудые ласточки-касатки сидели на проводах, а воробьёв совсем не было. Деревня медленно шевелилась по дворам, и такое затишье было в любое время дня и ночи. Здесь каждый жил сам по себе, каждый как на хуторе или лесной заимке.

Сорок километров по трассе до города, до трассы от посёлка четыре. Раз в неделю вся бригада выезжала для тог, чтобы помыться, отдохнуть, сменить состав. Постепенно к осени состав меняться перестал. Тракторист один, лесничий, который уже привык и осмотрелся, один, костяк лесников неизменен. Саша Огарь, и. о. Базайского лесничего, подменял всё реже, на него навешали свои дела по трассам Бобрового лога. Некоторые лесники тоже оказывались неизменными, командировки сжались в пять-шесть рабочих дней с кратким отдыхом. А копать становилось всё сложнее. Минитрактор уже буксовал в осенней каше из грязи и снега, почва твердела и плохо поддавалась ножам. Вместо него привезли ДТ-75 с грунторезом-барой, начинался зимний сезон.

Кроме изменений в технологиях появились ещё сложности и бытовые. Печка в заезжей избе дымила и топилась плохо. Дров сухих для отопления никто, конечно, для городских не припас, а сухой паёк из тушёнки и лапши давно закончился. Выдаваемые «командировочные» не были большим подспорьем к зарплате, так как уходили полностью на питание, а оклад лесника не предусматривал закрытие нарядов и оплату внеурочных часов. Лесничий как мог выкручивался, пытался протабелировать лишние дни, выпросить хоть какие-нибудь льготы. А морозы крепчали перемежаясь со снегопадами. Кроме работы с барой нужно уже было огребать от снега найденные к выкопке деревца.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА

В веранде кисло пахло салярой, а промёрзший пол скрипел досками, как будто его резали. Неспешная беготня трёх человек с улицы на улицу походила на снование муравьёв перед отходом к зимнему сну. Лесники таскали чурки облепленные снегом, складывали их в поленницу рядом с дверью в жилое помещение. Избой это назвать было нельзя уже потому, что в духквартирном бараке эти две квартиры различались разительно. Тёплое лесничество, которое открывалось в восемь утра, и холодная заезжка, которая закрывалась только на воскресенье, когда городские уезжали по домам.

– Давай, давай, – поторапливал людей морозец.

– Надо хоть поколоть несколько чурок на ночь, – предложил Приходько, видя, что змейка напиленных дров из баланов укорачивается.

– Коли, Саня. А остальное я с утра поколю, сейчас уже стемнеет скоро.

Одна берёза, резво порезанная Штилем, светилась золотыми срезами. Вторая деревина пихтовая только сыпала трухой, но всё же была сухая. Годиться на растопку. Топились сырыми берёзовыми дровами, кидая их на жар, но для такого нужны были два условия – хорошо растопить изначально печь и чтоб берёзовые поленья были мерзлыми. По осени соблюсти эти условия было проблематично, а когда подумаешь о зиме, нехорошие предчувствия сжимают сердце.

Тусклые лампочки в стандартной двухкомнатной квартире с кухней, печка посередине, множество кроватей. Лесникам и прикомандированным «штрафникам» выданы матрацы и одеяла. Лесничий со своим спальником и видавшими виды колючим шерстяным одеялом. Привыкшие к походной жизни лесники, также захватили свои излюбленные вещи из дома. «Штрафники» уповали на снабжение от конторы, а потому спать им зачастую приходилось одетыми. Натопленная кое-как печка с вечера грела, но к утру вся изба выстывала основательно. Поужинав, садились за карты, ржали над анекдотами, постепенно успокаивались к полуночи. Спиртное не пили. Даже если в первый день и тянуло оторваться вдали от семьи, то после тяжёлого дня в лесу это желание само отпадало.

– Саня! Я первый раз вижу, чтоб пиво закусывали сгущёнкой! – округлил глаза лесничий на скорый ужин своего первого помощничка.

– Ну, пиво же со сметаной, говорят, пьют, – флегматично проронил Андрей, чистя картошку, – вот он и замещает. Эти двое, Царёв и Приходько, да потом присоединился Егор, составляли костяк, с которыми хоть и ссорился лесничий, но взаимопонимание всегда было.

– Ну, вы что! Пить сюда приехали!? – не выдержал самый молодой лесник на прикомандированных, которые попытались устроить пьянку.

– А ты что? Начальник?

– Не начальник, а воз за вас везти не собираюсь! Завтра работать, а не с похмелья болеть надо.

Лесники отлично понимали, что работу надо выполнять. Если она повинность для стороннего, то лесники будут ездить в Кедровый всю зиму. И чем быстрее и проворнее работа, тем меньше трудозатрат и времени, тем быстрее освободишься от этого плана заготовки посадочного материала. Привычка вставать рано выручала. Первая сигарета, растопка печи, вскипятить чайник. печка в выстывшей избе перед морозом гудела многообещающе, запах свежего чая грел душу.

– Вставайте, завтракать пора.

Завывали вьюги, снег летел колючий, залетал в каждую щелочку, вымораживал. Зато и кома выкопанные промерзали за одну ночь, назавтра их можно уже было дергать на поверхность Иногда морозы опускались ниже тридцати и держались несколько дней. Трактор в такой мороз однажды не завёлся, местный тракторист развёл руками и объявил себе и всем выходной. Единственный выходной вдалеке от дома оказался в диковинку. Работнички лениво ходили по избе, готовили обед, сгоношили на бутылку водки, но пьянка не пошла. Просто выбили за обедом, а к вечеру взялись за уборку, за дрова и благоустройство прилежащей территории. Огребали снег, выбрасывали мусор, прочистили печку с помощью местного умельца. Весь вечер допоздна сидели и разговаривали обо всём. Заявились местные, которые уже лесников считали почти за своих, но приходили чаще по пьяне. Конфликтов не было, были просто «тёрки за жисть». К ночи лесничий почти на себе утащил тракториста до дома, сдал на руки жене. По дороге домой встретил начальство и, неожиданно, получил похвалу и себе, и своим ребятам. Услышать такое было приятно. Редкие ссоры с местными на колодце или в магазине не выходили за рамки обычных ленивых перепалок, за зиму две когорты лесников сжились.

За всю зиму было выкопано 1150 елей и 250 кедров. Выкопано, упаковано и вывезено. Это без учёта пробных копок, заготовки новогодних елей и прочей посторонней работы. Всё было высажено по красноярским улицам и, откликалось воспоминанием об этой зиме потом еще долго. К весне спили все старые телеграфные столбы вдоль дороги, несколько берез без лесобилета сбок маленьких покосов и, похудели килограммов на пять каждый. Местные лесники и тракторист удивлялись стойкости городских, не подозревая, что за плечами у каждого испытания бывали и потяжельше.

Неожиданно к вечеру мороз отпустил. Они сидели на свежем балане и курили, щурясь на заходящее солнце, которое уже было весеннее. Солнце на лето, зима – на мороз. А тут такой подарок…. Почти плюс. Скоро уже и март.

– Ну, капец, – бросил окурок в снег лесничий.

– Что, Петрович, опять такое?

– Завалит завтра всё, тепло это не к добру.

Утро встретило ясным солнышком и синью неба. К обеду открытые бока вырезанных земляных кубов с саженцами стали грязными. Сама технология предусматривала выпиливание грунторезом куба почвы вместе с корневой системой, а затем оставление его на пару дней, чтоб промёрз и не развалился при транспортировке. Глубокий рез прочищался узкими лопатками. Снегопад, который заваливал эти резы, не давал промерзать почве, был совсем не к стати. Не к стати было и всё усиливающееся солнышко, от которого хотелось просто сидеть, не двигаясь и подставляя лицо тёплым лучам, блаженно щуриться. Вытащенные промерзшие кома отходили, надо было торопиться грузить. Выпиленные кома не промерзали уже хорошо и начинали разваливаться еще в яме. Лесники торопились. Опутывали тросами кубы промерзшей земли по низу, срывами от материнского слоя, вытаскивали на поверхность. Трелёвочник работал споро, тракторист попался опытный. Грузили и вывозили ЗИЛом с кранбалкой на площадку. Силы уже были не те, что осенью, нападала весенняя апатия и авитоминоз. Но весеннее солнце радовало, не смотря ни на что.

Лесничий с лесником работали слаженно, уже и не переговариваясь. Эти месяцы научили понимать друг друга в работе без слов. Правильно проложить чекер, придержать и направить его, когда трактор тянет. Перецепить для того, чтоб вытащить на верх. Трактор переезжал к новому деревцу и, опять всё с начала. Лесничий прыгнул, чтоб достать крюк центрального троса, повис на нём, вытягивая тяжестью тела из лебёдке, в плечах что-то хрустнуло, аж лесник обернулся.

– Ну ты даёшь… нормально хоть всё?

– Нормально, ничего.

Работа заканчивалась. Приехали в город перед женским днём. Лесничему поздравлять кроме матери было уже и некого. Спина болела, попросил отгулы, да так больше на «посадочный» и не вышел. Работа загнала в неврологическое отделение хирургии на месяц. Спина нагрузки не выдержала. Он сидел на скамейке городской больнице, подставляя лицо апрельскому солнцу, которое вдруг растопило всё вокруг, внутри было пусто. Кончился очередной этап жизни, надо было начинать новый. Врач осмотрел спину, легко хлопнул по плечу.

– Жить будешь, а мешки таскать больше нет, – улыбнулся.

– Да, выживем, – криво улыбнулся лесничий.