Текст книги "Цена чести"

Глава 2

Лучик утреннего солнца просочился сквозь ставни, прицельно угодил в кончик носа. Велигой чихнул – с потолка посыпалась пакля – и проснулся. Первое мгновение соображал, где, что, как, когда и за каким, потом вспомнил все, что произошло вчера и на душе опять стало гадко. Выбрался из-под плаща, в который закутался на ночь, выловил пару блох, перекочевавших на тело из соломенного тюфяка, небрежно брошенного на то, что хозяин гордо именовал кроватью. Встал, натянул сапоги, потянулся, подошел по угрожающе скрипящим половицам к окну и распахнул ставни.

На заднем дворе с деловитостью воеводы расхаживал петух в окружении десятка кур, прокашлялся, заорал, как купец на пожаре. Поодаль сгрудилось стадо гусей, с боярской надменностью озирая окружающее круглыми глазами. В глубокой луже нежилась крупная хрюшка, подставляя раннему солнышку то один серый от засохшей грязи бок, то другой. У колодца возилась с ведрами баба, в углу двора девчушечка лет семи-восьми вооружившись прутиком караулила от ворон наседку с выводком цыплят. Зуйко – тот парнишка, что вчера принял Серка, деловито прошествовал через двор к колодцу с парой ведер – не иначе как для коней воду тягает.

Велигой потянулся, кишки в животе объявили голодный бунт, громким хрустом и урчанием напоминая, что то, чем кормил вчера – того уж нет, а пузо старого добра не помнит…

На нижнем поверхе уже почти не осталось следов вчерашней драки, разве что появились новые столы взамен изломанных накануне. Час ранний, народу мало, хозяин снует между столами с мокрой тряпицей – чистоту наводит. Увидав Велигоя, почтенный корчмарь аж подпрыгнул – небось, все утро сам себя старался уверить, что странный гость просто приснился, а столы – да их каждый день ломают все, кому не лень… Видя огорченное лицо хозяина, Велигой вложил ему в руку золотой и недвусмысленно кивнул в сторону кухни. Корчмаря как ветром сдуло.

Волчий Дух сбегал к колодцу, с наслаждением умылся, и вернувшись в корчму уселся на свое вчерашнее место. Ноги теперь ставил аккуратно, хоть и сомневался, что давешняя псина все еще сидит под лавкой – небось давно смылась по своим псячьим делам.

Хозяин приволок горшок каши, кувшин с пивом, и Велигой на некоторое время с головой окунулся в поток одуряющего запаха, целиком и полностью посвятив себя подавлению голодного бунта в пузе.

Когда на стол упала тень, он оторвался от уже ополовиненного горшка, готовясь на всякий случай без разговоров бить в морду, если это кто-нибудь из вчерашних драчунов решил вдруг продолжить беседу.

Обладателем тени и в самом деле оказался давешний знакомец – тот самый, которого хозяйские битюги вознамерились отправить в полет через ворота.

– Исполать… – сказал робко мужичонка, кланяясь в пояс.

Велигой кивнул в ответ, жестом указал место рядом с собой и сделал знак хозяину, чтоб сию секунду был здесь, не телепенился.

– Я… это… – проговорил мужичонка, теребя руками мятую до невозможности шапку. – Вчерась… в опчем, я… это… ну это… э… спасибо.

– И ради чего столько слов? – пожал плечами Велигой. – Ты голодный?

Мужичок поспешно закивал.

– Хозяин… в общем, повторить. – отдал распоряжение Велигой, и почтенный корчмарь ускакал на кухню с резвостью отрока.

– Так за что они тебя? – спросил Волчий Дух, делая ударение на «за что» , памятуя вчерашний ответ.

– За шкирку… – ответил мужичонка, грустно глядя на здоровенного витязя, который не понимает того, что и козе понятно, даже безрогой.

– А чем им твоя шкирка не понравилась? – Велигоя такая манера вести беседу уже начинала понемногу злить.

– Да ничем…вернее всем… Захожу, говорю: дайте, люди добрые пожрать ради Богов. Вот этот вот хороший человек, – мужичонка кивнул в сторону кухни, – ставит на стол кашу и говорит, мол, кушай, ради Богов. А когда каша кончилась, подходит и говорит – давай деньги. Я ему – какие деньги, я ж ради Богов! Он в сторонку отошел, а эти двое, большие и плохие, подходят и говорят, мол, ну, сейчас мы тебя к Богам и отправим. За деньгами, наверное, послать хотели…

– Ясно. – улыбнулся Велигой. – Зря я, наверное, вчера вмешался, ты, небось, расстроился, что Богов не повидал?

– А… – махнул рукой мужичок. – Чего я там не видел? Я ж что, я всегда с Богами… Про меня так и говорят люди, мол, убогий у нас Репейка.

Оно и видно, подумал Велигой. Сволочь все-таки хозяин, Богами обиженного совестно обижать. И когда корчмарь приволок второй горшок с кашей, Волчий Дух демонстративно подвинул его Репейке, а сам бросил на хозяина свой самый грозный взгляд, и даже рожу скорчил пострашнее. Бедняга, побледнев как покойник, дал деру, будто в воздухе растаял.

Репейка ухитрялся одновременно работать и ложкой и языком, уплетая кашу так, что только треск стоял за ушами, однако одновременно успевал без умолку болтать языком обо всем на свете и ни о чем вообще. Велигой потягивал пиво, возвращаясь мыслью в княжьи палаты и к своему дурацкому обещанию. Что-то теплое уткнулось в штанину, Волчий Дух глянул вниз – под лавкой все так же сидел вчерашний зверь, смотрел внимательно желтыми глазами. Велигой свистнул хозяину, тот примчался летним ветерком и замер, вытянувшись во фрунт.

– Что за зверюга? – спросил Велигой, указав на пса. – Чья?

– Да приблудный он… – пробормотал хозяин и замялся, не зная, как обращаться к человеку, способному, похоже, одним плевком утопить его вместе со всем хозяйством.

– И что, так целыми днями под лавкой и сидит? – Волчий Дух пропустил заминку мимо ушей, так как единственным на данный момент достойным себя званием считал почетный титул «Четырежды Олуха Всея Руси».

– Да нет, вылазит иногда… – пожал плечами хозяин. – Да на эту лавку почитай что никто никогда и не садиться, не все ж такие смелые… Пробовали выгнать – так он тут такое устроил! Троих княжьих дружинников на ворота загнал. Хотели они в него из луков, да я подумал, и не дал, пущай, мыслю, хозяйство бережет, ежели кто залезет. Коли с дружинниками сладил, то уж какую-нть тварь голоштанную и подавно загрызет, и как по батюшке не спросит. Глянь-ка, раз в раз на волчару похож, да наверное и есть волчара, только странный такой какой-то…

– Ясно. – сказал Велигой. – А как кличите?

– Волчарой и кличем. – ответил хозяин. – А как еще-то? Он же не представился…

– Еще не хватало! – сказал Велигой, с сожалением расставаясь с серебряной монеткой. – Еще пива, и Волчаре что-нибудь перекусить… эй, только не кочергу и не мою ногу, знаем мы вас!

Волчаре принесли бараний бок, довольный зверь утащил его под лавку. Чудной он, подумал Велигой, ох, чудной. По виду – сущий волк, но вялый какой-то… да и где это видано, чтоб волки под лавкой в корчме жили? Уж не больной ли, часом? Хм, больной не больной, а троих дружинников на ворота загнал, если хозяин не врет…

Репейка подергал Велигоя за рукав и витязь раздраженно отметил, что прозвание закрепилось за юродивым не зря – похоже, теперь отцепиться от него вряд ли скоро удастся.

– Слышь, богатырь, я это, как его, вроде как должон тебе остался… – сказал убогий, смешно морща нос, что по всей видимости должно было означать выражение крайней серьезности.

– Ничего ты мне не должен. – буркнул Велигой.

– Нет, должон, должон! Ты меня от плохих людей защитил? Защитил. – Репейка загнул палец. – Кашей кормил? Кормил. Меня никто не любит, кроме Богов, потому я и убогий, никто, кроме Богов мне добра не делает…

Вот уж добро, подумал Велигой с жалостью. Стукнули бы дурачка молнией, чтоб не мучился, унижений не терпел, и дело с концом. А в вирый таким вот юродивым дорога прямая, верная, без колдобин и ухабов…

– А ты добрый. – серьезно закончил Репейка, таким тоном, будто княжий указ зачитал. – А на добро Боги велят добром, добром… Как тебя звать-величать, добрый молодец?

– Ох, ну вот еще на мою голову… – вздохнул Волчий Дух. – Велигоем зовут.

– Вот что скажу, Велигоюшко! – Зашептал убогий прямо в ухо витязю. – Вижу ведь, думы тебя тяжкие одолевают, кручинишься. А одежка-то на тебе не простая, и в калите не пусто, и конь богатырский… Не иначе, самого Владимира, светлого князя волю исполняешь!

Исполняю, мысленно сплюнул Велигой. Вот уж говорят – дурная голова ногам покоя не дает. Не Владимир и не кто-то там – сам себе задание придумал. Где Радивоя искать? Его уже лет триста никто толком и не видал. А если и видал, то уже не расскажет. Велигой вздохнул, отчаянно пытаясь найти выход из тупика, в который сам себя загнал. «Но дурачок, дурачок-то! – подумал он бросив взгляд на Репейку. – И одежку приметил, и чем хозяину плачу, и коня… и сапоги с бронею, что не простым мастером сделана, небось, тоже оценил!»

А ведь чем Ящер не шутит… слухами земля полнится, а такие вот дурачки, на самом деле, иной раз знают о том, что делается вокруг побольше некоторых мудрецов. Умом слабые только на одну сторону – на ту самую, которая отвечает за навыки, необходимые для выживания в этом жестоком и несправедливом мире, они на самом деле видят больше других, ибо с безумца спрос мал, к работе такого не приставишь – себе дороже… вот и смотрит дурачок не в землю, а в небо да вокруг себя и всем существом впитывает то, что шепчут ему земля и небо, поют птицы и говорят люди…

– Скажи, скажи Репейке, в чем твоя кручина? – приставал убогий, продолжая дергать витязя за рукав.

– Рубаху порвешь… – пробурчал Волчий Дух.

«Скажу, – подумал вдруг, – как есть скажу, авось хуже не будет, потому как хуже уже некуда…»

– Про Радивоя Проклятого слыхал? – спросил Велигой буднично, будто бы этот самый Радивой ему гривну задолжал.

Дурачка словно по лбу шарахнуло. Он замолчал так неожиданно, что Велигою показалось, что исчезли все звуки на земле, оставив лишь зловещую тишину. Под лавкой завозился Волчара – показалась его голова, спряталась обратно, напоследок будто придавив пристальным, тяжелым взглядом золотых глаз.

– Радивой… – протянул наконец Репейка, в суеверном ужасе округлив глаза. – Его небо не зрит и земля не слышит, о нем огонь не знает и вода не остудит жара его сердца…

– Это я и без тебя знаю. – буркнул Велигой. – Чай, тоже не глухой, и кощунников слышал. Где его искать, вот в чем загвоздка?

– А… зачем тебе Радивой? – спросил убогий, хлопая глазами.

– Да сам он мне без надобности. – Велигой привалился к стене и прикрыл глаза, задумчиво гоняя по столу берестяной ковшик. – Мне голова его нужна.

– Голова?!!…

* * *

Да, Велигоюшко, накликал ты беду на свою шею. – протянул Репейка. – Радивоя и найти-то – уже целое дело, а голову… он скорее сам твою заберет.

– Да знаю я, знаю! – раздраженно отмахнулся Велигой. – Так ведь меня никто за язык не тащил, сам напросился. Похоже, теперь до конца жизни буду ветра в поле искать, как дурак. Хотя почему «как»?

– Не, это я дурак! – гордо возразил Репейка.

– Вот когда тебе это скажет кто-нибудь, так и отвечай, что, мол, я еще что, вот был тут один с мечом, Радивоя искал… до сих пор, наверное, ищет.

– А ты к волхвам не ходил? – спросил убогий. – Может, что да подсказали бы…

Ящер мне на голову, подумал Велигой, а ведь и впрямь… Ух, дурило, дурилушко, ведь мог бы там же, в Киеве хоть того же Белояна порасспросить, уж он-то точно должен хоть что-то знать… нет, сорвался, как сосулька с крыши – эх, щас, княже, сбегаю, только портки подтяну, мое место за столом не занимать… Ох, дурила… а теперь в Киев путь заказан – люди скажут вот, мол, оказывается помимо глотки и голова еще, как ни странно, нужна бывает. Что, спросят, протрезвел, богатырь – в дупе штырь? Нет, нельзя в Киев, нельзя…

– Не ходил, – признался Волчий Дух с тяжелым сердцем. – Нет, раз до сих пор ума не нажил, значит, дураком и помру. Своей головы нет – чужую не приставишь, а дупой думать мы все молодцы… Ну что мне, свою что ли башку Владимиру принести? Все равно мне от нее толку мало, сам пользоваться не умею…

– Погоди… – Репейка наморщил лоб и принялся ожесточенно драть ногтями затылок, всеми силами выказывая мыслительный процесс.

Велигой сидел, уставившись в одну точку. «Чего я жду? – Подумал вдруг. – Пора бы уже и в путь, так нет, сижу тут, разглагольствую с умалишенным и жду, когда он родит, наконец, очередную мудрость…»

– К Барсуку тебе надо, – сказал вдруг Репейка.

– К какому барсуку? – не понял Велигой.

– К Барсуку… – повторил Репейка, искренне удивленный тем, что такой большой и умный не знает самого Барсука.

– Кто это? – спросил Волчий Дух. – Еще один такой же, как ты… ой, извини… необычный?

– Да, необычный, необычный! – закивал убогий, вновь хватая Велигоя за рубаху. – Волхв он, в лесу живет, верст десять отсюда будет, с гаком.

– А в гаке сколько? – поинтересовался витязь.

– Да верст двадцать… – пожал плечами Репейка. – А к Барсуку тебе надо, надо! Он все знает! Хоть и далече живет, а наши мужики завсегда за советом к нему бегают.

Понятно, расстроено подумал Велигой. Живет в лесу какой-нибудь дед, траву собирает, всякую бяку из нее варит, пням кланяется, может даже еще дурнее Репейки, но для простого весянина всякий, кто непонятен, живет не как люди – уже дурак… либо волхв. Раз такой вот дедок живет в уединении и незнамо чем там занимается, – значит наверняка волхв. А что иной раз сморозит такое, что и сам вряд ли поймет, так это ж от мудрости великой, она на то и мудрость, чтобы простому человеку не понять, иначе б все мудрецами были.

Репейка, видя, на лице витязя сомнение, еще сильнее потянул за рукав, так что ткань затрещала.

– Он в грядущее зрит! – сообщил убогий таинственным шепотом.

– И что ж он там увидал? В грядущем? – усмехнулся Велигой.

– А ты не смейся, не смейся! Еще зимою нагадал Сыпачу, что у него по весне свинья сдохнет…

– И сдохла?

– Да и не было у него ее никогда! А вот жена и в самом деле преставилась, и правду молвить – та еще свинья была…

– Ясно. – сказал Велигой, поднимаясь. – Это и я тебе нагадаю, хоть и не волхв, что вон та балка, нет, не туда смотришь, вот эта, что над нами, не позднее будущего лета рухнет и двоих зашибет.

– Тоже мне, предсказал! – усмехнулся Репейка. – И так видно, что вся прогнила, жуки сгрызли, а хозяин пока сообразит, пока почешется… А что двоих пришибет – так это смотря сколько народу в корчме будет. А то и всех пятерых прихлопнет.

Велигой внимательно посмотрел на убогого.

– Слушай, раз ты такой умный… хм… то почему ж тогда дурак? – глупо спросил он.

– Родился таким. – пожал плечами Репейка.

«Да, – подумал Велигой, – полна чудес земля Русская! Где еще умного дурака увидишь!»

– Так где твой Барсук, говоришь, живет? – спросил Волчий Дух.

Глава 3

В ближайшей веси надо бы тебе хоть какого завалящего конька купить. – рассудил Велигой, критически оглядывая дурачка. – Раз уж до твоего волхва двадцать верст с гаком, а в гаке еще двадцать… хм. Пешедралом топать – ноги отвалятся.

– А ближайшая – это как раз где живу. – пожал плечами Репейка. – У Тыри есть пара кобылок на продажу, и не дорого просит – свое бы вернуть.

За спиною осталось то, что некогда было оградой постоялого двора, впереди лежала пыльная дорога.

– Ты хоть верхом-то умеешь? – спросил витязь, безуспешно пытаясь представить себе дурачка в седле.

– А что там уметь? – удивился тот. – Не мне же – коню ноги переставлять.

– Хм, в седле сидеть – не то, что на печке. – предостерег Велигой.

– А разве на коне другим местом сидят? – распахнул глаза дурачок.

– Да нет, тем же самым, – пояснил витязь, – только вот по другому. Будешь на коне, как на лавке рассиживать, потом месяц вообще не сядешь… хм, на то, что ниже спины. Ну да ладно, авось научишься.

Некоторое время шли молча. С неба нещадно жарило солнце, Боги сегодня явно перестарались, в сухом, горячем воздухе над придорожными камнями дрожало марево. Велигой разумно решил не надевать броню, только меч привычно закинул за спину, остался в рубахе, шитой петухами, вокруг головы повязал, придерживая волосы, плетеный кожаный ремешок. Серка вел в поводу – негоже восседать верхом, когда твой спутник пешком шлепает. Репейка шагал широко, загребая босыми ногами дорожную пыль, за спиной болтался дорожный мешок, полный, как и переметные сумы на Серке, всяческой снеди.

В раскаленном воздухе роями носились толстые слепни, жалили почище стрел, поля и рощи вокруг звенели птичьими трелями. В небе – ни облачка, но Велигой точно знал, что погода – штука коварная, для того Боги ее и придумали, чтобы люди не зевали. К вечеру, или, по крайней мере, не позже завтрашнего утра будет дождь. И голова опять разболелась – последствие лихого удара печенежской палицы. Лет пять уж прошло, а все равно, к перемене погоды трещит, как лавка под задом, дождь не хуже любого волхва предсказывает. Еще в Киеве ходил к Белояну, советовался. Медведеподобный волхв долго щупал голову, сопел, хмыкал и гыкал, набрал по скрыням какой-то дряни, сделал настойку, велел пить эту гадость при первых же признаках боли и наказал голову беречь любой ценой, хоть два шлема надевать, потому как стукнут хорошенько еще разок – и все, станет во, как Репейка. «Врешь, медвежья морда, – подумал тогда Велигой, – я еще с тобой по части крепости башки потягаюсь…» Однако настойку с тех пор всегда возил с собой.

Репейка украдкой поглядывал на своего спутника. Видел, как снял с пояса баклажку, морщась отхлебнул, повесил обратно. Какой все-таки богатырь, подумал дурачок. Не то, чтоб уж очень огромен – видал и побольше, – вон, Илья Муромец через весь проезжал, так издали подумали, что воз сена катят – но и Велигой в плечах широк, весь налит молодой силушкой, под рубахой перекатываются горы мышц. И в то же время гибкий, в движениях плавен и быстр, как истинный боец, потому как при такой мускулатуре такую точность и подвижность не наработать ни в кузне, ни за сохой, ни плотницким топором, а лишь непрестанными воинскими упражнениями.

– Велигоюшко… – позвал дурачок.

– Я за него. – отозвался витязь, не поворачивая головы.

– А отколь ты родом, коли не секрет? – спросил Репейка. – На киянина не больно-то похож…

«Да, – подумал Велигой, – с моей-то кривой рожей за местного при всем желании не сойду, и волосом черен, аки вороново крыло – таких тут не часто встретишь…»

– Из тиверцев я. – ответил Волчий Дух. – Из самых что ни на есть тиверистых.

– То-то я и смотрю, не иначе как с юга откуда-то, – кивнул Репейка. – А сюда как попал?

– А как все попадают, – пожал плечами Велигой. – Мы, тиверцы, давно уж в Новой Руси… Дед мой ходил с Олегом на Царьград, отец на заставе погиб, и сам я с шестнадцати весен в младшей дружине. Потом тоже застава, с печенегами бился – по башке получил, до сих пор в ушах звенит… Под Полоцком был, а там, видно, приглянулся кому… Сам не понял, как в Киеве очутился, в старшей дружине, а потом и при самом светлом князе Владимире оказался…

– При Владимире… – прошептал почтительно Репейка. – Вот так прямо сидишь в золотой палате, вино пьешь, а вокруг тебя… Илья Муромец, Добрыня, Казарин, Лешак – попов сын, Рагдай, Руслан, бояре именитые, гости заморские… сам светлый князь Владимир – Ясно Солнышко! Расскажи, Велигоюшко, каково это – в одной палате с князем мед пить? О чем люди на княжьих пирах говорят?

Велигой грустно улыбнулся.

– Поначалу страшновато было… Я ведь тоже не невесть какого знатного рода, к богатым пирам не привычен. А потом… втянулся. Да и ничего такого страшного нет, люди – они везде люди, и все, в общем-то, одинаковые. Да и князь, не поверишь, оказывается тоже человек!

– Да ну? – глаза дурачка распахнулись, как крепостные ворота.

– Родом клянусь! – подтвердил Велигой. – А что касаемо разговоров… да о чем везде люди говорят? О жизни, о бабах, о том где, что почем, златом да ратными подвигами хвалятся… Я этих историй наслушался – во, не лезет больше, потому как сам вот нахвалился, а теперь идем мы с тобой незнамо куда к какому-то зверю, что в норе живет. Разве что гости заморские историю расскажут, а иной раз такое брякнут, что все чуть не под стол падают со смеху.

– А что брякнут? – Репейка, похоже, если уж приставал с вопросами, так похуже настоящего репья цеплялся. – Что?

– Ну, – Волчий Дух задумчиво почесал затылок, пытаясь вспомнить хоть что-то смешное. – Давеча вот принимали посла с Риму, ну все как положено, грамоты там разные, толмач суетиться, потом за стол – угощайся, гость дорогой, чем Боги послали… Ну, послали ему Боги тогда лишнюю чашу вина, выдул ее и пошел нас уму-разуму учить. "Наши с вашими, – говорит, – одного роду-племени, у нас даже слова в языках общие корни имеют ". Ну, князь светлый его и вопрошает, как так, мол? А тот ему и говорит: «Знаешь, монсиньор светлейший князь, откуда в русском языке слово „стибрить“, а?» Нет, говорит Владимир, по-моему, всегда было… А гость ему в ответ: «Ан нет, не всегда. Есть у нас река такая, Тибр называется. Так вот, было дело, ваши ушкуйники уперли там у нашего купца две баржи товару. С тех пор и пошло – стибрить, украсть то есть…»

– А князь что? – спросил Репейка.

– А что князь? Князь дивится, а воевода наш главный, Претич, репу почесал, покряхтел, поднялся, да и вопрошает гостя заморского: «А у вас, – говорит, – случаем, в городе Пиза, ничего не пропадало?»

* * *

Веси достигли к полудню. Жара к этому времени стала совсем невыносимой, с Велигоя пот лил в три ручья. С неудовольствием подумал, что хоть сам с юга, вроде бы должен быть привычен… ан нет. Здесь воздух суше, тверже чем в родных тиверских землях да и солнце тут, наверное, Боги повесили другое – жестокое, коварное… Репейка, казалось, жары не замечал вовсе – шел веселый и бодрый, улыбался во весь рот, что-то напевал.

Весь оказалась большой, богатой. Дорога превратилась в ухоженную улицу, добротные, чистые дома, иные в два поверха, двумя рядами выстроились по обе стороны. Плетни ровные, ухоженные, с непременными горшками на столбах. Народу на улице мало – хоть и привыкли к здешней чудной погоде, а все же вылезать без особой нужды под палящее с раскаленного неба солнце, похоже, не хотелось никому. Только стайки ребятни резвились во дворах – им-то что, жара – не жара, а детство раз в жизни, надо пользоваться…

Репейка гордо смотрел по сторонам – вот моя деревня, вот мой дом родной.

Велигой одобрительно кивнул: хозяйственный народ живет, не ленивый. Поэтому, когда из-за плетня вдруг вылетел, и, подняв облачко пыли, покатился под ноги небольшой камень, витязь сначала не понял, что, собственно, происходит.

Из-за плетня просвистел еще один камешек, потом раздался детский смех и улюлюканье. Шестеро ребятишек весело прыгали, указывая пальцами на Репейку. Тот беспомощно улыбался в ответ, разведя руки в стороны. Самый старший из ребят подхватил с земли камень, его товарищи с готовностью сделали то же самое.

– Репейка! Репе-е-е-ейка! Дурачок! Б-э-э-э-э-э! – корча рожи, кричали сорванцы, и в сторону убогого сорвался уже целый град камней. Дурачок только прикрыл руками голову, продолжая глупо и беспомощно улыбаться.

Велигой остановился. Старший из пацанов подхватил следующий камень, довольно увесистый и, скроив Репейке гримасу, с силой запустил этим булыжником в дурачка.

Волчий Дух резко выбросил руку, перехватил камень на лету, и, не особо стесняясь в силе, запустил его обратно в сопливого метателя. Раздался звучный удар, мальчишка с размаху сел на задницу, и ухватившись за разбитый лоб, тонко и противно заныл: «Тя-тя-я-я-я-а-аа!» Его приятелей словно веником вымело.

Велигой не оглядываясь двинулся дальше. Репейка смотрел на него ошеломленно.

– Зачем ты так? – спросил он, когда отошли уже порядочно. – Дети ж еще, не понимают…

– Зато теперь поймут, – холодно ответил Велигой.

«У нас такого не может быть… – пронеслось в голове. – Когда враг рядом – с одной стороны печенеги, с другой ромеи, – когда каждый второй ребенок растет без отца, когда смерть более обыденна, чем жизнь, у самого последнего сорванца даже мысли не возникнет поступить вот так, принести еще больше боли и несправедливости в мир, где их и без того чересчур много… А здесь зажрались, ох зажрались! Слишком близко к Киеву, еще чувствуется могучая рука князя, сулящая покой и безопасность. Если даже вот такая сопля, от горшка два вершка, бросает камень в того, кто не может ответить, уверенная в своей безнаказанности, а как только получает в лоб, завет папашу… хорош, небось, папаша, раз такую дрянь воспитал!..»

Настроение упало. Они прошли уже половину веси, но мысли вскипали в голове Велигоя, как капли воды на горячей плите. Его первоначальное мнение о весянах круто изменилось. Если здесь таковы дети, то что уж говорить о взрослых?

Словно в подтверждение его мыслей, на улице показался здоровый мужик, поперек себя шире, сытый, румяный. Увидав Репейку, улыбнулся гадко, пошел навстречу. Проходя мимо, ловко подставил ногу, и дурачок с маху растянулся в пыли. Мужик загоготал, посмотрел на остановившегося Велигоя тупым довольным взглядом.

– Дурак! – сказал он, показывая пальцем на поднимающегося Репейку. – Правда, дурак?

Он смотрел на витязя, как сильный на сильного, ожидая, что тот поймет и вместе с ним посмеется над неполноценностью этого… да какой это человек? Сила есть – ума не надо… а если нет ни того, ни другого, значит, вообще не человек, можно делать с ним все, что душе угодно…

– Дурак, – подтвердил Велигой. – Настоящий, полный дурак.

Мужик согласно закивал, расплылся в улыбке еще шире – сильный понял сильного. Делая шаг дальше по улице, мол, ну ладно, хорошо посмеялись, пора мне теперь, Велигой по-приятельски хлопнул его по плечу. Явственно послышался хруст, с которым ломается ключица, мужик побледнел, потом посерел, рухнул на колени и только тогда заорал так, что с окрестных крыш и деревьев поднялись переполошенные птицы.

– Дурак… – пробормотал Волчий Дух, не оборачиваясь.

Репейка посмотрел на своего обидчика, корчащегося в пыли как раздавленный червяк, перевел недоумевающий взгляд на витязя.

«Ну почему так? – в отчаянии подумал Велигой. – Ну почему? Почему Боги сотворили человека таким, что он приспосабливается ко всему? Невозможно поверить, что можно жить вот как этот дурачок, когда унижения, тычки, побои и глумление безмозглой толпы стали настолько обыденными и привычными, что уже не обращает внимания… Почему так, Боги?»

В молчании брели по улице. Репейка шел впереди, иногда оглядывался, и во взоре его Велигой читал недоумение. Почему за последние два дня этот странный молодой воин, изрубленный в боях, еще вчера восседавший в одной палате с самим светлым князем вот уже третий раз вступается за него, за простого деревенского дурачка, которого даже и не знает-то толком?

«Да вот как раз потому, – мысленно ответил ему Волчий Дух, – что я столько раз видел смерть, боль, видел как гибли под саблями степняков те, кто не мог защититься… И теперь душа вскипает, даже когда пацаненок отрывает крылья бабочке. А когда вылезают такие вот выродки, нелюди, что хуже упырей, позорище рода человеческого, перед Богами стыдно… таких готов голыми руками душить. И буду, буду душить, потому что я знаю, что сильный, во мне шесть пудов крепчайших мышц и костей, я могу голыми руками кому угодно свернуть голову и меня научили убивать всеми возможными способами. Я воин, бедный ты мой Репейка, я не умею ничего другого, я видел такое, что этим сытым недоделкам и в кошмарном сне не присниться, а приснится – неделю будут под лавкой дрожать…»

Впереди показалась из-за плетня небольшая изба, рядом виднеется еще одна низкая крыша, добротная, гонтовая. Оттуда слышался звук тяжелых ударов молотом по железу, из трубы столбом поднимался дым.

– Вот Тырин дом. – пальцем показал Репейка. – А вот его кузня.

Велигой, все еще погруженный в мрачные думы, коротко кивнул, мол, давай веди побыстрее, нам только лошадь, и ноги моей больше не будет в этом гадюшнике…

Калитка была приоткрыта, Репейка вошел уверенно – видать, бывал много раз, сразу взял правее. Велигой задержался, привязал Серка к столбу, дурачка нагнал уже у самой кузни.

Там дверь была распахнута настежь, изнутри вырывались волны жара, по сравнению с которым даже здешнее солнце казалось холодной сковородой, слышался непрестанный звон молота. Репейка вошел в кузню, Велигой остановился на пороге.

В горне гудело пламя, мальчишка весен четырнадцати работал мехами. Стены увешаны хитрым инструментом коваля, глядя на которые Велигой в который раз ощутил глубокое уважение к этому ремеслу и тем людям, по воле которых простой кусок железа принимает формы, нужные человеку, обретает твердость камня или наоборот, течет подобно воде раскаленными огненными струями…

Хозяин кузни и молотобоец – молодой парень весен двадцати, работали за огромной наковальней, крепкие, надежные, как само железо. Лицо Тыри поросло густой светлой бородой, хотя под слоем сажи цвет угадывался с трудом. Волосы вкруг головы перехвачены ремешком, глаза поразительно синие, как летнее небо. Легкий ведущий молот в руке равномерно вздымается и с легким звоном опускается на заготовку, обозначая место, угол и силу удара, и едва поднимается вновь, как на это место обрушивается тяжелая кувалда в руках молотобойца. На наковальне алым жаром пылала длинная полоса металла, в которой уже можно было безошибочно угадать лемех большого плуга.

Велигой заворожено смотрел, как с каждым могучим ударом простой кусок железа превращается в орудие пахаря. Никогда в детстве, отрочестве, ранней молодости не интересовался, откуда у воина меч берется… а потом как-то уже в Киеве увидел коваля за работой, и сердце навеки пленилось этим невероятным, волшебным ремеслом. Он мог часами наблюдать, как работает Людота, а из-под молота величайшего киевского коваля выходили клинки мечей, топоры, доспешные пластины. Потом мастера оружейники да бронники сделают пригодными для хвата, насадят на топорища, перевьют стальными кольцами и нашьют на поддоспешик, чтобы затем могучий дружинник с оружием в руках и в броне дивной прочности без страха шел в гущу самой жестокой сечи. И каждый поверженный им супротивник поражен так же и руками вооруживших его… Все это восхищенный Велигой тогда одним духом высказал великому мастеру. Людота выслушал, и на закопченном лице его появилась чуть грустная улыбка. «Ты зрел только половину нашего дела… – сказал он тогда воину. – Ты видел коваля, кующего меч. Но лишь когда узришь, как куется орало… только тогда поймешь все до конца.»

И теперь Велигой видел это. Он вспомнил выражение лица Людоты, когда под его молотом, казалось ярилась, рождаясь, сама СМЕРТЬ. Он и был похож в это время на бога смерти, могучего, грозного и безжалостного. А сейчас… сейчас Велигой видел совсем иное. Под ударами молота Тыри рождалась ЖИЗНЬ. Лицо мастера было озарено счастьем творения, совершаемого на радость людям, для облегчения их тяжкого, но мирного труда. Только теперь Волчий Дух осознал смысл слов Людоты.