Текст книги "Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого"

Впрочем, в создавшейся после неудач Екатерины и Меншикова ситуации не было худа без добра. Обострение голштинского, а потом и курляндского кризисов в 1725–1726 годах резко обнажило то, что при Петре в значительной мере было скрыто. Как уже сказано выше, Петра не стало, и тут отчетливо выявились многие недостатки его внешней политики последних лет. Как известно, окончание Северной войны (1700–1721 годов) означало распад Северного союза России, Дании, Саксонии, Речи Посполитой и примкнувшей к ним в последний момент Пруссии. Слишком серьезны были противоречия между вчерашними победителями, слишком мощной стала Россия, уже не видевшая среди союзников равного ей партнера. Неудивительно, что в начале 1720-х годов начались переговоры с Францией о заключении союза и брачной унии. Но весной 1725 года бесперспективность союзного договора с Францией, опасавшейся усиления России на Балтике, стала очевидной. И когда разразились голштинский и курляндский кризисы, в Петербурге почувствовали, что в обширном внешнеполитическом наследстве Петра нет главного – союзного договора с какой-нибудь ведущей европейской державой, что позволило бы действовать уверенно при развитии любого локального кризиса. Стало ясно, что союз со Швецией, весьма высоко оцениваемый Петром, ее «победителем-учеником», не мог восполнить пробел, ибо при отсутствии в Стокгольме твердой королевской власти Швеция будет и дальше дрейфовать в зависимости от победы в шведском руководстве той или иной партии. В итоге в руководстве России постепенно созрела идея смены акцентов политики, ревизии ее главных направлений, разработанных еще Петром.

Между тем прочный внешнеполитический союз был жизненно необходим Российской империи, вошедшей в европейскую систему. Как известно, эта система международных отношений Нового времени сложилась после Вестфальского мира 1648 года, которым завершилась Тридцатилетняя война, втянувшая на свою орбиту большинство крупнейших держав Европы. После Вестфальского мира, который подвел черту под длительным периодом средневековых войн, международные отношения поднялись на совершенно иной, новый уровень. И он был принят всеми европейскими странами.

Для государственных деятелей, правоведов большинства стран стало очевидным, что европейское сообщество может существовать только как единая, целостная система отношений государств, связанных договорами. После Вестфальского мира в дипломатии было развито и закреплено представление о международных отношениях как о хрупкой, неустойчивой пирамиде. Ее существование зависело от «баланса сил», изменений в системе союзов – «концертов» держав. Одновременно образование блоков скрепленных взаимными договорами стран стало следствием политического развития национальных государств Европы. Время сверхдержав типа Римской империи прошло, и раздел мира решался теперь в борьбе «концертов» в общем-то равных по силам национальных государств.

Вестфальская система была отчетливо европоцентристской и католическо-протестантской. Русское государство XVII века не фигурировало в новом сообществе как равный партнер, а было отнесено скорее к зоне «варварского» мира, который должны были «освоить» европейские империи. Сохранился план Лейбница конца XVII века об «освоении» просторов России Швецией. Этот план, представленный Карлу XII великим философом, не был чем-то из ряда вон выходящим, какими-то особыми происками германцев против славян, это был один из многочисленных европоцентристских планов «освоения» цивилизованными странами варварского мира: Османской империи, Африки, Империи Моголов, Индии, Поднебесной (Китая) и т. д.

Впрочем, Россия, только что поднявшаяся со дна ада Смуты, разорения, и не могла разглядеть вестфальского Мюнстера и Оснабрюка, ибо ее горизонт был узок, и из Москвы ясно видели лишь Варшаву, Стокгольм, Бахчисарай и, как в далеком тумане, Стамбул. Копить силы, чтобы вернуть отобранные «отчины и дедины» (Смоленск, новгородские земли), защититься от опасностей, исходящих из Дикого поля на Юге, – вот в чем была суть ее политики. Но к середине XVII века России все же удалось вернуть часть своих земель, и на огромном пространстве государство вышло к границам расселения великорусской народности, что стало прологом к собственно имперской политике как захватнической, ведущейся за пределами национальной территории.

Первым шагом, с которого началось вхождение России в мир международных отношений вестфальского образца, стало участие России в первой Северной войне 1655–1660 годов, когда она пыталась нанести поражение Польше, своему заклятому врагу, а также вернуть аннексированные шведами прибалтийские земли. Но тогда неудачи в войне, да и характерные для России того времени принципы изоляционизма, не позволили царю Алексею Михайловичу найти надежного союзника в Европе.

Следующий шаг к вхождению в европейский «концерт» был сделан в 1686 году: подписав «вечный мир» с Речью Посполитой, Россия былаобязана участвовать в войне с Турцией «Священной лиги», образованной Австрией, Польшей и Венецией в 1684 году для борьбы с османами. Роль России была достаточно скромной – она «ассистировала» Австрии в Северном Причерноморье. Опыт совместных действий не был успешным: Карловицкий мир 1699 года интересы России на Черном море не учитывал, и ей пришлось довольствоваться присоединением Азова по Стамбульскому миру 1700 года.

Неудачное сотрудничество со «Священной лигой» не приостановило движения России в европейскую систему отношений. Вся петровская внешняя политика была направлена на активное участие России в европейских делах как равноправного члена «концертов», союзов. В течение почти всей Северной войны 1700–1721 годов Россия воевала со Швецией в составе так называемого «Северного союза» с Саксонией, Данией, Польшей. Распад этого союза после Ништадского мира 1721 года, неудачи переговоров с Францией, потеря контроля над Швецией в рамках союза с ней, угроза со стороны англичан сделали в 1726 году актуальным поиск надежного партнера. Инициатором нового поворота во внешней политике стал вице-канцлер АИ.Остерман, ближайший сподвижник покойного царя в области внешней политики.

Следует сказать о нем несколько слов, ибо он был истинным руководителем русской дипломатии, да и внутренней политики, на протяжении семнадцати послепетровских лет, до вступления на русский престол Елизаветы Петровны в 1741 году После этого карьера Остермана была резко перечеркнута, и он, переживший на своем веку множество властителей, под конвоем отправился в Березов, где и умер в 1747 году.

Сын лютеранского пастора из Вестфалии, Генрих Иоганн Фридрих (Андрей Иванович) Остерман родился в мае 1686 года, получил образование в Йене. После случайного убийства товарища в трактирной драке он бежал в Голландию, откуда в 1703 году приехал в Россию, где уже был его старший брат. Остерман прошел путь от обычного переводчика до вице-канцлера Российской империи. Это была на редкость успешная карьера, и Андрей Иванович был вполне достоин наград и чинов, обладая редкой работоспособностью, исполнительностью, умом, блестящим умением вести переговоры и составлять дипломатические бумаги. Отзывы современников об Остермане единодушны: умен, толков, подлинный мозг русской политики, но лжив, беспринципен, двуличен, способен на обман. «Король, наш государь, – пишет испанский посланник де Лириа, – пусть не думает, что Остерман совершенный человек: он лжив, для достижения своей цели готов на все, религии он не имеет, потому что уже три раза менял ее, и чрезвычайно коварен, но это такой человек, в котором мы нуждаемся и без которого не сделаем здесь ничего».

Но не это главное в характеристике Остермана-дипломата. Когда читаешь его деловые бумаги, бросается в глаза изощренный ум автора, умение учесть, взвесить все обстоятельства, обезопасить себя от случайностей и ошибок. В целом для Остермана примечательно чувство дипломатического равновесия, способность к маневрированию. Цель политики России, по мнению Остермана, состоит в том, чтобы «искать всех в доброй склонности содержать, не поддаваться никакому амбражу (подозрению. – Е.А.)». Так он поучал АГ.Головкина, отправленного в 1727 году на общеевропейский конгресс в Суассоне – Камбрэ. О том же он писал и в Париж послу России князю Б.И.Куракину: «Наша система должна состоять в том, чтобы убежать от всего, ежели б могло нас в какое пространство ввести». Это не означало, что Россия не должна иметь союзников и связывать себя различными соглашениями и договорами. Как раз поиску самого приемлемого и выгодного России союза Остерман уделял особое внимание.

В 1726 году Остерман составил подробнейшую записку под названием «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами». В этом аналитическом документе он рассматривает все двух– и многосторонние связи России с европейскими и азиатскими государствами по состоянию на первый год после смерти Петра Великого.

Остерман последовательно и детально разбирает отношения, сложившиеся у России с европейскими странами, подчеркивает все позитивные и негативные моменты этих отношений, выделяя «пользы» и «опасностей» возможных союзов с ними для интересов России. Из этого доклада становится очевидно, что рассчитывать на союзнические договоры сАнглией, Голландией, Данией не приходится, что Швеция ослаблена и все дальше отходит от союза 1724 года. В итоге Остерман приходит к выводу, что нет никаких перспектив ни русско-шведского, ни русско-прусского сотрудничества. Так, о Пруссии он пишет, что прусский король, конечно, имеет «партикулярный интерес дружбу российскую искать для Польши», но не более того, – во всем другом он пальцем не пошевелит, чтобы помочь России. Столь же определенный вывод сделан им и в оценке перспектив русско-французских отношений, бывших, как уже отмечалось выше, в центре внимания русской дипломатии до 1725 года. Франция, считал Остерман, может «интересам российским вспомогать при Порте и в Польше, но сей есть временный интерес, а не вечный» – слишком велики ее антирусские интересы в этих странах.

В поисках «вечных интересов» для России и состояла суть проблемы, волновавшей Остермана-дипломата, мыслившего надолго вперед. Просчитывая возможные варианты развития событий в Европе, он упорно искал такие долговременные взаимные интересы, которые могли бы обеспечить внешнеполитические успехи России как результат не односторонних, а совместных и взаимовыгодных действий. Методом сопоставления «польз», «опасностей», «генеральных интересов» он выявил в качестве такого союзника России Австрию, или, как тогда говорили, Цесаря, имея в виду, что австрийский император, одновременно – венгерский король, был формальным главой Великой Римской империи германской нации – конгломерата германских королевств, городов и территорий.

Действительно, Австрия тогда занимала одно из ключевых мест в европейской политике. Огромное государство, протянувшееся от побережья Северного моря до Сицилии, от Милана до Валахии, обладало крупным военным и промышленным потенциалом, ее император был авторитетнейшим властителем Европы. Австрийская империя всегда была на переднем крае борьбы с Османской империей, и без ее участия не решалась ни одна крупная внешнеполитическая проблема в мире.

То, что Остерман положил в основу внешнеполитической доктрины союз с Австрией, стало новым словом в политике Российской империи. После неудачного партнерства в «Священной лиге» конца XVII века русско-австрийские отношения теплотой не отличались… Особенно похолодали они в 1717–1718 годах, когда беглый наследник русского престола царевич Алексей нашел для себя убежище на австрийской территории. И вот в 1725–1726 годах в русско-австрийских отношениях наступил решительный перелом… Он был обусловлен рядом обстоятельств, важнейшим из которых было новое размежевание политических сил в Европе, складывание новых «концертов» государств, боровшихся за преобладание на материке и в колониях. Весной 1725 года между Австрией и Испанией был заключен союзный договор, ставший основой Венского союза. Он был отчетливо ориентирован проти в Франции, отныне окруженной землями австро-испанского блока.

Подготовленный в глубочайшей тайне, Венский союз Австрии и Испании был полной неожиданностью для всей остальной Европы. Каждое крупное государство должно было определить свою позицию по отношению к этому новому альянсу. Инициатором создания симметричного союза, который бы восстановил европейский баланс сил, стала Англия, подписавшая в сентябре 1725 года вместе с Францией, Голландией и Пруссией враждебный «венцам» Ганноверский трактат.

Раскол был завершен, и тотчас началась борьба за союзников. На севере было три державы, не вошедшие в соперничавшие союзы: Дания, Россия и Швеция. Ясно, что голштинский скандал делал невозможным объединение в рамках одного союза России и Дании. Последняя естественным образом примкнула к союзу, где главенствовала Англия. Швеция долго колебалась, но по мере ослабления «голштинской партии» при королевском дворе и провала «тещиной авантюры» Екатерины все дальше отходила от России и в 1727 году также ушла к «ганноверцам».

Таким образом, силой политических ветров российский корабль начало сносить к берегам Австрийской империи. Конъюнктурной основой для русско-австрийского союза стала проголштинская позиция Вены, соперничавшей с Англией и ее друзьями. Но все же подлинной, глубинной основой возникшего союза были долговременные, или, по терминологии Остермана, «натуральные», интересы обеих стран. О них вице-канцлер писал так: «Россия и дом Австрийский имеют общий интерес: 1) во убавлении турецких сил; 2) в содержании Речи Посполитой; 3) в шведских делах. Ситуация обеих сторон областей такая есть, что, пока между ими дружба будет, один другому в приращении сил его завидовать по натуральным интересам причины не имеет».

В сентябре 1725 года для переговоров с австрийцами был послан русский дипломат Людвиг Ланчинский, а 17 апреля 1726 года Австрия, делая широкий жест дружбы, присоединилась к полумертвому антидатскому русско-шведскому союзу.

Наконец, 6 августа 1726 года Ланчинский – с российской стороны и принц Евгений Савойский – с австрийской подписали договор о присоединении России к Венскому союзу. Выбор России благодаря усилиям Остермана был сделан.

Эта дата стала важнейшей в истории русской дипломатии XVIII века. Ею была отмечена переориентация имперской политики России с балтийского на польское и черноморское направления экспансии. Русско-австрийский союз сразу же стал работающим – через некоторое время Россия и Австрия стали совместно выступать и за столом переговоров, и на поле боя. Общность интересов, объединявших обе империи при разделе Речи Посполитой и в борьбе с Османской империей за Причерноморье и Балканы, оказалась весьма долговечной. Возможно, «конструктор» союза Остерман и не понимал всех последствий решения примкнуть к Венскому союзу. Конкретные обстоятельства, которые привели к его заключению, довольно скоро изменились: уже в ноябре 1729 года Англия и Испания заключили Севильский договор, и Венский союз распался. В 1731 году он вновь возродился с участием Англии, Голландии и двух старых членов – России и Австрии. И в дальнейшем комбинации стран – участниц союза менялись, но ось «Вена – Петербург» сохранялась незыблемой.

Имеет смысл очень кратко перечислить этапы общего пути империй-союзников. Уже в 1732 году Россия, Австрия и Пруссия подписали в Берлине договор о союзе, более известный как зловещий «Союз трех черных орлов». Он был подлинно историческим соглашением, решившим судьбу польского народа и его государственности. На деле союзники вскоре проверили себя в войне «за польское наследство» (1733–1734 годов), действуя согласованно и целенаправленно. Почти сразу же союз России и Австрии сработал и на втором генеральном направлении – южном. В 1735 году Россия напала на владения Османской империи, туда вторглась и австрийская армия.

Австрия и Россия выступали вместе и в Семилетней войне 1756–1763 годов, причем русские и австрийские солдаты рядом стояли насмерть под Кунерсдорфом в 1759 году, вместе вступали в 1760 году в Берлин. Особенно тесным стало русско-австрийское сотрудничество во второй половине XVIII века. Три Петербургские конвенции – 1772, 1793 и 1795 годов о разделе Речи Посполитой решили судьбу Польши. Дипломатическая близость Екатерины II и Иосифа II, совершивших знаменитую поездку в Новороссию, завершилась новым соглашением 1781 года и участием союзников в войне против Турции в 1787–1791 годах.

А дальше была совместная борьба против республиканской Франции и Наполеона. Белые мундиры австрийцев, так же как зеленые русских, окрашивались кровью в итальянских и швейцарском походах Суворова, в сражениях при Треббии и Нови в 1799 году, на печальном поле Аустерлица 1805 года, в «битве народов» под Лейпцигом 1813 года и во многих других сражениях Был и Венский конгресс 1815 года с его «Священным союзом», был и 1848 год, когда Николай I послал армию Паскевича залить кровью венгров их революцию.

Конечно, русско-австрийская имперская дружба, скрепленная пролитой кровью, никогда не была сердечной и бескорыстной. Не раз и не два за долгие годы союзничества партнеры обманывали друг друга, стремились избежать обременительных для них взаимных обязательств, вели за спиной союзника тайные переговоры и заключали сепаратные соглашения. И, тем не менее, союз ради высоких имперских целей полтора столетия выдерживал испытание жизнью…

Но, возвращаясь к 1726 году, отметим принципиальное значение русско-австрийского союза для становления России как великой европейской державы. Союз с Австрией был тем последним шагом, который позволил России окончательно войти в вестфальскую систему международных отношений. Уже летом 1728 года делегация России заняла место на своем первом общеевропейском конгрессе в Камбрэ, куда дипломаты переехали из Суассона. С этого момента Россия стала непременным членом мирового сообщества, вошла в избранный круг великих держав. Конечно, все это было подготовлено успехами России времен Петра Великого, который сделал главное – столкнул некогда могущественную Швецию с кресла великой державы за столом переговоров и борьбы за раздел мира. Но и тот поворот российского корабля, который осуществил Остерман, имел огромные политические последствия для России и Европы…

Часть вторая
Император Петр II Алексеевич
(май 1727 года – январь 1730 года)

Глава 6
Меншиков у власти

Как и в добрые петровские времена, новый, 1727 год Петербург встречал торжественно и пышно: парады, литургии, фейерверки, музыка, «богато убранные столы с закусками», приемы и награды. Императрица Екатерина появилась на публике 6 января, в день Водосвятия – грандиозного праздника освящения духовенством воды в огромной проруби. В Москве его устраивали под стенами Кремля, на льду Москвы-реки, в Петербурге – перед Зимним домом, на ровном ледяном поле, которое образовывала замерзшая Нева между Адмиралтейством, стрелкой Васильевского острова и Петропавловской крепостью. Тридцатитысячная армия была выстроена внушительным каре, посредине которого и проходил праздник. Императрица, как всегда, была великолепна: «… В амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита была золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо, а в руках она держала жезл».

Ее сопровождал герцог Ижорский, фельдмаршал А.Д.Меншиков. На нем были «кафтан парчовый, серебряной на собольем меху и обшлаги собольи». Он командовал войсками и всей церемонией.

Петръ II Император и Самодержавец

Все было как обычно, но я бы обратил внимание на традиционные новогодние награды. 1 января орден Святого Андрея был возложен на вице-канцлера А.И.Остермана и на князя Д.М.Голицына. Это было символично: Меншиков, прочно державший в руках власть, награждал тех, на кого опирался или рассчитывал опереться в будущем. С Остерманом уже давно все было ясно – он всегда служил более сильному и за это получал награду. А вот князь Голицын удостоился высшего российского ордена авансом – он мог стать потенциальным союзником. Меншиков уже давно, как тогда выражались, «ласкал» родовитую знать, но окончательно он «сменил вехи» в конце 1726-го – начале 1727 года. Вообще, время царствования Екатерины I, и особенно первая половина 1727 года, поистине стало «звездным часом» светлейшего. Энергии и настойчивости, проявленным им в то время, можно только поражаться. Интриги, запугивания, уговоры – весь богатейший арсенал закулисной борьбы за власть был использован для достижения того, что ему, пятидесятитрехлетнему государственному деятелю, представлялось вершиной счастья и благополучия – стать генералиссимусом, получить новые награды, поместья, тысячи крестьян. Но ирония судьбы состояла в том, что, ступив на вершину власти, он не удержался там и низринулся в пропасть, в то «ничтожество», в ту самую грязь, из которой он вышел некогда в светлейшие князья.

Герб рода Меншиковых

В начале 1727 года он, конечно, не знал, что ожидает его через девять месяцев, и выпрашивал у Екатерины «перемены рангом», то есть присвоения чина генералиссимуса. В этот раз императрица просьбу его не удовлетворила – Данилычу пришлось ограничиться лишь несколькими крупными поместьями на Украине и в Ингерманландии, да сын его, Александр Александрович, за совершенно не известные истории заслуги получил орден Святой Екатерины, которым поначалу награждали не только женщин.

Но аппетит светлейшего не знал меры: по Петербургу поползли слухи о намерении Меншикова выдать одну из своих дочерей замуж за великого князя Петра Алексеевича. Было несколько причин, побудивших Александра Даниловича замыслить этот брак. В конце 1726 года – начале 1727 года стало известно об ухудшении здоровья императрицы, которая между тем не обращала на это внимания. Екатерининское прожигание жизни, о котором мы говорили раньше, длиться долго не могло, и Меншиков это чувствовал.

С другой стороны, светлейший, как и другие, понимал, что отстранить великого князя Петра от наследования престола, как в 1725 году, вряд ли удастся – достойного соперника ему не было, к тому же Петру явно симпатизировали многие из подданных Екатерины. В сентябре 1725 года Кампредон писал в Париж, что императрица веселится, «а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича».

Хотя Кампредон и не указывает конкретные имена, мы понимаем, что речь идет о тех, кто потерпел поражение 28 января 1725 года, кто был недоволен господством «портомои» и всевластием Меншикова. Пока дальше многозначительных тостов за внука Петра Великого дело не шло, но было ясно, что «идея уже овладевает массами». Меншиков, как опытный царедворец и политик-реалист, понял, что бессмысленно бороться с судьбой, раз за разом возносившей сына царевича Алексея к подножию трона, что необходимо использовать свою могущественную власть для того, чтобы привлечь великого князя и «бояр» на свою сторону, дабы и в дальнейшем «володеть» Россией.

Великий князь Петр уже давно привлекал внимание брачных прожектеров. Мы помним, что в 1721 году с планом женитьбы Петра на цесаревне Елизавете приезжал австрийский дипломат граф С.Кинский. Тогда он говорил русским партнерам, что брак племянника и тетки – вещь обычная для европейских династических нравов, а «пользы» от этого огромны и для страны, и для ее союзников. И вот в 1726 году к этой идее вернулся Остерман, аргументируя предполагаемый союз уже ссылкой на времена доисторические: «Вначале, при сотворении мира, сестры и братья посягали [друг на друга] и через то токмо человеческий род распложался, следовательно, такое между близкими родными супружество отнюдь общим натуральным и божественным законам не противно». Но Меншикова, читавшего этот проект, не слишком мучили нравственные, религиозные или юридические аспекты проблемы: ради власти он мог поженить кого угодно, и никто бы не произнес ни единого слова несогласия, а беспринципные «теоретики», подобные Остерману и Феофану, обосновали бы такое решение, даже если бы оно касалось брака родных сестры и брата. Светлейшего волновало другое: а что от этого будет иметь лично он? Так, вероятно, и возникла идея брака великого князя и одной из дочерей светлейшего.

Возможно, что толчком, ускорившим осуществление этого плана, были действия иностранных дипломатов, заинтересованных в подобном альянсе. Меншиков представлялся им серьезной политической силой, на которую замыкались многие внешнеполитические действия европейских держав. На него, как на продолжателя дела Петра, делали ставку и в Вене, и в Копенгагене, и в других столицах. Неизбежный приход к власти великого князя, который символизировал попятное движение России, беспокоил ее потенциальных союзников. Совместить интересы Меншикова и группировки Петра II и тем самым сохранить преемственность, предсказуемость и стабильность российской политики можно было путем брака Петра и одной из дочерей Меншикова.

Как вспоминал два года спустя датский посланник Вестфален, именно он предложил австрийскому коллеге Рабутину план этого брачного союза: «Дайте ему (Меншикову. – Е.А.) понять, говорил я, что в его руках прекрасный случай возвести свою дочь в сан царицы Всероссийской, выдав ее замуж за царевича; добудьте какое-нибудь письмо от императора (Карла VI. – Е.А.), способное убедить его в согласии императора на такой брак, обнадежьте его… а я найду случай внушить князю все эти мечты, дабы они охватили его сердце, прежде чем вы заговорите формально о возможности их осуществления».

Рабутин использовал совет, написал в Вену, получил необходимое письмо с гарантиями и «добрую сумму денег» для «взбадривания» Меншикова. Думаю, что Вестфален не фантазирует и все это можно проверить по венскому и копенгагенскому архивам, где хранится переписка послов при русском дворе. Из «Повседневных записок» также известно, что светлейший против обыкновения посетил 10 марта Рабутина, у которого раньше никогда не бывал. После этого, воодушевленный поддержкой цесаря, Меншиков стал действовать более решительно и открыто. Происходило это примерно во второй половине марта 1727 года. Младшая дочь Саша, четырнадцати лет, по какой-то причине для высокой цели не подошла, и к браку с царем была определена старшая – пятнадцатилетняя Мария, за год до этого помолвленная с графом Петром Сапегой.

Знатный польский шляхтич граф Ян Сапега, староста Бобруйский, приехал в Петербург в 1720 году и попросил у Меншикова руки его дочери для своего сынаПетра. Польщенный предложением, Меншиков согласился – ведь недаром он выводил свою мифическую, придуманную льстецами генеалогию от древнего польского рода. До замужества девятилетней Марии много еще должно было утечь невской воды, Сапеги же прочно поселились в Петербурге, пользуясь покровительством и светлейшего, и самой императрицы. Как и во многом другом, Александр Данилович и тут не знал меры: по его ходатайству 10 марта 1726 года Ян Сапега, не совершивший ни единого подвига на поле брани, стал генерал-фельдмаршалом русской армии, кавалером ордена Андрея Первозванного, а его сын, жених Марии, – камергером. А через день в присутствии Екатерины и всего императорского двора состоялось обручение Петра Сапеги и Марии Меншиковой, получившей в приданое поместья и 100 тысяч рублей.

И вдруг весной 1727 года произошла резкая перемена – помолвка была аннулирована, императрица дала согласие на брак Марии Меншиковой и великого князя Петра. По сообщениям дипломатов, обе цесаревны, Анна и Елизавета, как и голштинский герцог, умоляли царицу отменить свое решение. Они понимали, чем грозит им превращение Меншикова в тестя будущего императора Петра II. Но Екатерина осталась глухой к просьбам дочерей и зятя. В чем же дело? А в том, что в него вмешался Амур…

Как ни больна была императрица Екатерина (Маньян 19 апреля писал, что «государыня до того ослабла и так изменилась, что ее почти нельзя узнать»), юноши ей нравились как и прежде, и она все пристальней поглядывала на симпатичного жениха Марии Меншиковой. Вестфален вполне определенно пишет по этому поводу: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала своим фаворитом, намереваясь, как скоро он прискучит, поженить его на своей племяннице (Скавронской. – Е.А.). Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной партии для своей дочери, причем он осмелился предложить брак княжны с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову. Старый друг ее сердца (son ancien ami de coeur), он ее – простую служанку в своем доме – представил царю (Петру I. – Е.А.) сначала в качестве фаворитки, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой, он же вместе с Толстым, наконец, возвел ее на престол Всероссийский».

Одним словом, два «старых сердечных приятеля», тесно связанные почти четверть века, доставили друг другу последнее удовольствие – совершили дружественный «обмен»: жениха Марии взяла себе императрица, а Меншиков получил в женихи своей дочери великого князя. Секрет этот утаить не удалось – дочери светлейшего было запрещено видеться с Сапегой, а тот уже не выходил из дворца до дня смерти царицы.

Вероятно, через наушников и соглядатаев Александру Даниловичу стало известно, что его ловкий план был крайне недоброжелательно встречен в кругу его же ближайших сподвижников. Их понять можно: П.А.Толстой – главный следователь по делу царевича Алексея – осознавал всю опасность восшествия на престол сына казненного царевича, а также возвращения из монастыря бабки великого князя – бывшей царицы Евдокии Лопухиной. Не могло быть иллюзий относительно будущего и у других беспородных «птенцов» Петра Великого, которых, несомненно, оттеснили бы от подножия трона родовитые друзья Петра II. Тревожился за свое будущее генерал И.И.Бутурлин, который привел гвардейцев к Зимнему дому в ночь смерти Петра I. Волновался вчерашний денщик царя, а ныне влиятельный хозяин столицы – генерал-полицмейстер граф А.М.Девьер. Не мог спокойно спать и обер-прокурор Сената Г.Г.Скорняков-Писарев.

«Птенцы» нервничали не напрасно – Меншиков не был им защитником или приятелем, его растущая день ото дня власть беспокоила их сама по себе, а его намерения блокироваться с «боярами» яснее ясного говорили о том, что за ветеранов 1725 года он в случае чего не только не вступится, но и предаст их всех. К тому же его бывшим «товарищам по партии», которым близкая опасность обострила политический нюх, было очевидно то, чего не видел светлейший: ослепленный грандиозными перспективами родственного союза с Петром II, он не ощущал, сколь велика вероятность проигрыша в столь рискованной игре. Бутурлин, как показали материалы расследования, провидчески говорил Девьеру: «Не думал бы он (Меншиков. – Е.А.) того, что князь Дмитрий Михайлович и брат его (М.М.Голицын. – Е.А) и князь Борис Иванович Куракин, и их фамилии допустили его, чтоб он властвовал; напрасно он думает, что они ему друзья…».