Текст книги "Кляксы и пятна"

4. Стерва
(Фиктивная смерть. Силиконовые запросы. Кит в аквариуме)

 
Гитарной струной натянуты нервы,
и сохнут на дне стакана стихи.
Остатки одежды снимает стерва,
как самая сильная из стихий…
 
 
Касания ждут дрожащие руки,
и сыпятся ноты будто листвой.
Остатки одежды снимает сука,
Как самое нежное божество…
 
 
Рождается музыка в стоне наглом,
и долго не будет нам скучно здесь.
Остатки одежды снимает ангел,
как самый порочный житель небес…
 

* * *

Думаю, главная героиня этой истории вызовет у многих снисходительную улыбку. Это – «дама с собачкой». К тому же в Ялте. Но разве гений Чехова лишает меня права сохранить действительность?

Пушкинская улица. Изнывающие от жары туристы. Между портретов, пейзажей и сувениров носятся детские возгласы – «мама, мороженое», «мама, лимонад».

С двух часов дня в тени деревьев выпивала разновозрастная компания. Профессиональных живописцев легко узнать по совокупности нелепой внешности и индифферентного поведения.

Иванов и Астахов смотрят вдаль многозначительно, как всегда. Игорь Агеев, самый молодой среди них, курит в позе роденовского мыслителя. Анна Олеговна страдальчески морщится от запаха спиртного. Соответственно, выпивает, задержав дыхание.

Я сразу почувствовал, что с духотой и зноем смешалась атмосфера тоски…

Я, как всегда, принимаю безучастный вид:

– Что такие томные? – спрашиваю. – Провели сравнительный анализ себя с Репиным?

– Заткнись, – истерически выдал пожилой Астахов.

– Запаха не слышно, – говорю, – а будто кто-то умер.

– Сергеич повесился, – всплакнула Анна Олеговна.

Игорек Агеев добавил:

– Отправился в облачное хранилище.

– От чего это вдруг? – удивляюсь.

– Похоронные ленты обычно гласят – «От родных и близких», – ответил Агеев, снова прикуривая.

Не могу сказать, что я хорошо знаком с этой компанией, но Антона Сергеевича знал, как бодрого ироничного человека. К тому же матерого ремесленника, склонного дружески издеваться над чужой творческой рефлексией.

С коллегами вел себя этот человек равнодушно. Амбиции давно распродал туристам в виде спешных и не слишком точных портретов. Заказчик-то не хочет видеть себя на портрете похожим. Заказчику главное – красивым…

В случае бесед на серьезные темы Сергеич чуть опускал глаза, будто в чем-то провинился. Рисуя молодую девицу – подмигивал своей натуре. Если муж это пресекал, Сергеич ссылался на нервный тик. Были даже случаи, когда смущенный супруг из чувства неловкости доплачивал.

Иванов и Астахов в один голос говорили:

– Самоубийство – грех. А ведь какой был человек…

Не вы ли, думаю, тайком от него выпивали за углом?!

Голос Анны Олеговны ностальгически вздрагивал:

– А ведь когда-то он за мной красиво ухаживал.

А не так давно говорила: «Похотливый старый кобель».

Затем начались коллективные рыдания. Особое внимание уделялось талантам покойника… Говорили о трепетной и ранимой душе, скрытой за грубыми мазками на полотнах… О размашистой творческой мысли за мелкими штрихами… О необходимости сохранить его творческое наследие…

Игорек Агеев дополнил:

– Ну, раз траур, значит – выходной.

Затем прошептал мне на ухо:

– Слушай, у меня старик хранил часть своих работ. Как думаешь, старперы купят их себе?

Мне стало противно. Я захотел незаметно исчезнуть…

* * *

Часа через три звонит Агеев. Грозится познакомить с каким-то черным музыкантом.

– У памятника Ленину в восемь, – говорит. – Родина-мать зовет встречать ястреба из Пентагона. Рассеем смуту в международных отношениях!

– Ты пьяный? – сразу понял я.

– Никак да, – ответил Агеев армейским тоном.

Парень действительно оказался черным. Русский язык он практически не понимал. Не без труда мы кое-что выяснили об этом человеке. Зовут его – Патрик. Играет на фортепиано. Родом из Теннесси. Зачем-то уточняет, что не женат.

– Ждем штучный товар из Перми, – сказал Агеев.

Штучным товаром оказались три девушки в вечерних платьях. Я обратил внимание на потрясающее сложение шатенки с крошечным терьером на руках.

Троица эта мне не понравилась: они не выражали никакой готовности отдыхать по нашему сценарию.

Солнце тем временем раскраснелось над горизонтом. Будто кто-то невидимый убавлял свет, как в театре. Волны нашептывали рифмы. Море, как разлитая краска, будто утаивало неизмеримое количество ненаписанных стихов, сюжетов и надежд.

– Мы рассчитывали на ресторан, – капризничали девушки.

– Вот он, – Агеев обвел рукой пляж. – Ресторан «У моря».

Тут же Игорек извлек три бутылки домашнего вина, сыр и дешевые шоколадки. На лицах девушек отразилось недопонимание.

И все же мы умостились на теплой гальке. Выпили и разговорились. Внимание подруг привлек в первую очередь Патрик. Его обаятельная улыбка и исковерканные акцентом русские слова обаяли пермских туристок.

Почему-то речь зашла о марихуане.

– Давно пора легализовать этот продукт деятельности природы, – заявил Агеев. – Никакая конституция не запретит мне картошку, помидоры, вино из винограда и коноплю.

Тут выяснилось, что одна из девушек – следователь.

Потом заговорили о моде.

– Люблю естественную красоту, – говорю я. – Избыток косметики – пошлость. Пластические вмешательства – рыночная форма подачи себя. И нет ничего прекраснее женщины утром в мужской рубашке.

Выясняется, что вторая девушка – администратор салона красоты со встроенными сиськами.

Осталась третья подруга. Та самая с терьером на руках. Ее необходимо выделить. Зовут – Даша.

Не помню, в каком контексте она сказала:

– То, что Крым прекрасен – это факт.

Патрик воодушевился. Обнял Дашу за талию. Ладонь тут же опустилась к упругой ягодице.

– Fuck… Is good…

Наш заокеанский друг схлопотал крепкую пощечину. Агеев несколько минут языком жестов и наглядностью миниатюр разъяснял, чем отличается «fuck» от «факт»…

Дальнейшая наша беседа обрела волнистый характер. Чередовались всплески эмоций с затяжными паузами.

Затем девушка-следователь сняла платье и побежала к морю. Агеев победоносно мне подмигнул и бросился следом. Тряся пластической хирургией, к воде направилась вторая подруга…

И Даша оказалась в окружении. Со стороны мы выглядели, как движущаяся реклама какого-нибудь международного фитнес-бренда: двое худощавых парней разных цветов кожи окружают вниманием рельефную красотку…

Я спросил:

– Как ваше настроение, Даша?

Этот ни к чему не обязывающий вопрос всегда вносит ясность в игру знакомства. Вернее, интонация, с которой звучит ответ.

– Нормально, – сухо ответила девушка.

– Как вам наше общество? Мы встретимся еще?

– Да, можно. Завтра у нас экскурсия. А после мы хотим поужинать в «Тифлисе». Присоединяйтесь.

Холодная, как горная река, девица умела проверять на вшивость ухажеров. Ресторан «Тифлис» – это непомерно высокие цены. Да и толку нас проверять-то?

– Думаю, да, – замялся я, перебирая в голове варианты, как тактично свалить.

…К двум часам ночи мы сдержанно распрощались, проводив девиц до гостиницы, а сами направились к Игорьку домой. Мой приятель вел себя крайне возбужденно. Все время поправлял ремень и приглаживал волосы.

– Фортуна с нами, чувак, – улыбался он. – Птичка в клюве. В смысле – в клетке. Ментовка попалась. Случай выбирает достойных…

Я вкратце изложил компаньону суть дела о приглашении на ужин. Впервые за шесть часов с его лица сошла улыбка.

– Нахрен, – вспыхнул Игорек. – В этом кабаке куриный бульон стоит, как минет на набережной.

– Вот и я о том же…

* * *

И наутро Агеев проснулся в скверном расположении духа. Беспрерывно курил, шагая из угла в угол. Надежда захлебывалась в бульоне ресторана «Тифлис».

– Идея, чувак, – оживился он, бросив очередной окурок в окно, – я спасу ситуацию!

– Под подушкой нашел деньги? Или «свинку» разобьешь? Нам штук 15 надо, не меньше.

– Работы старика… Иванов, Астахов и эта старая перда…

Игорек извлек из-под кровати тощую стопку подрамников с натянутыми на них пейзажами.

– Совсем наплевать, что человек умер? – спрашиваю.

– Не расстроится!

Светясь энтузиазмом, Игорек отправился на Пушкинскую улицу. Никогда он так бережно не относился к живописи…

* * *

Я бродил по Ялте, поддаваясь душному ветру. Глазел на девушек. Выпил бутылку пива у крохотной часовни. Из чернеющего силуэта священника выделялись блики двух осуждающих глаз. Будто он знал, что я пью и думаю о сексе в дверях курортного офиса Всевышнего…

Я подумал про этого полудурка – Игорька Агеева. Он – средний портретист у моря. При первой встрече откровенничал со мной о том, что короткий детородный орган – плата за безразмерный талант в живописи. И, честно говоря, меня всегда раздражала в людях чрезмерная активность.

Никогда не понимал активистов. Фанатиков своего дела понимаю. Это другое. Но неужели существуют рыбаки, что гонятся за уловом больше, чем за временным отчуждением от действительности?

К тому же, все войны на свете развязали активисты, идейные, партийные, религиозные… По-моему, все это – набор оскорблений.

Ладно… Заносит в дебри… К тому же Агеев заждался… Мне уже интересно, чем это все кончится…

Ресторан «Тифлис» выглядел внушительно. За металлическими воротами – уютная архитектура без пошлой роскоши. Беседки окружены зеленью и клумбами. Запахи чувствуются с улицы.

В манерах Игорька появился подлинный аристократизм. Нелепый уличный портретист проявился лишь на несколько секунд:

– Отдал всю стопку за десятку, – вздохнул он. – Так они ценят его творческое наследие, жлобы… Пришлось звать Патрика. Он доплатит.

Мы ждали минут 45. Заходить в ресторан самим не имело смысла. Часы предвещали разочарование.

Успевший приуныть за это время Агеев снова оживился:

– Знаю, – говорит, – одну шашлычную…

Дальнейшие события вырастали на горизонте, как грибы. Знатно перекусив, мы направились на Массандровский пляж. Там выпивали с моими знакомыми из Донецка. Затем образовалась какая-то съемочная группа. (Чуваки снимали репортаж о жизни в Крыму после присоединения к России.) Потом мы пристали к трио уличных музыкантов. Я одолжил у гитариста инструмент. Заработал рублей 200.

– Оставь бедным, – гордо отмахнулся Игорек.

Финал – безымянный полупустой кабак у моря. В аквариуме плавала огромная рыбина.

Я громко потребовал песню «Brown Sugar». И меня осенило:

– Это – кит, – указываю на рыбу. – Кит Ричардс!

Затем минуты три объяснял Патрику языком жестов значение русской транскрипции имени «Keith».

Завершение вечера утонуло в бутылке вина. Помню только россыпь звезд и блуждающую луну. И убаюкивающий шум прибоя. И ветерок, которому чужды разочарования и проблемы, свободный и ненавязчивый, как молодость…

* * *

Утром я лечился соленой минеральной водой. Принял твердое решение не выпивать хотя бы несколько дней. Слишком густым туманом такие ночи окутывают мир по утрам…

Звонит Агеев:

– Жека, Джек, Джонни…

– Что?

– Джованни, Евгений…

– Что, бля?!

– Бляди пермские звонили!

– И? У тебя что, деньги остались?

– Да… Рублей 700… Нет… Похер, номер они твой просят.

– И что я с ними делать буду?

– Узнай, чего хотят.

Тут элемент интриги действительно разросся до всеобъемлющих масштабов. Следующие минут тридцать я не мог думать ни о чем, кроме этой троицы туристок.

Звонок. Я сразу узнал голос Даши.

– Как настроение? – спрашивает.

– Как в кабинете эндоскопии…

– Проведем время вместе?

…Я зашел в отель «Ореанда». От персонала стыдливо отводил глаза. Шел по коридорам с опаской.

За указанной дверью – уютный номер в бежевых и бордовых тонах. Гардины были плотно задернуты, чтобы солнечный свет не конфликтовал с блеклым ночником. Пахло древесными духами. В центре композиции – обмотанная полотенцем Даша. Мне показалось, что я все еще сплю…

– Девчонки поехали в Херсонес, – спокойно сказала Даша.

– Получается, что они «в», а ты «на» Херсонес?

Как бы хвастливо ни звучал финал этой главы, зачем вычеркивать воспоминания?!

Я вряд ли забуду это причудливое созвездие родинок на заднице и сжатые в кулаке струны волос. И, конечно, чертового терьера, что настойчиво грыз мою ногу. В жизни не встречал более ревнивой твари…

Лениво потягиваясь, Даша зачем-то сказала:

– Мне кажется, ты притворяешься бездомным кобелем. Я думаю, у тебя есть хозяйка.

– Звучит как-то трагично.

– Я угадала?!

– Возможно…

– Ты так много стихов мне читал про женщин, но совсем не умеешь ими манипулировать.

– Просвети меня, свет очей…

– Возвращаешься в Донецк, меня забываешь, падаешь на колено и говоришь: «Я с тобой рядом, что бы ни случилось».

– Пробовал. Уже не работает.

* * *

Самая примечательная деталь этой истории – Антон Сергеевич, тот самый художник – жив и здоров. Он запил на несколько недель в Севастополе. Зачем и каким образом распространилась легенда о самоубийстве – черт его знает.

Рассказал мне об этом заметно постаревший за пару лет Астахов. Его до сих пор можно встретить на Пушкинской улице с набором карандашей и выставкой с десяток шаржей.

Судьба остальных героев – загадка. На удивление, в социальных сетях найти мне удалось только Патрика. За несколько лет он мне ни разу не ответил.

Так или иначе, хеппи енд…

5. Я с тобой рядом
(Архитектура минорной пентатоники. Композиционные особенности тоски)

 
Тянется, мается скрежет у двери,
время не лечит, как бы ни верил…
Как ни старайся, время не лечит?
Больно с тобой, без тебя не легче!
 
 
Правом последним, правом последним  —
гордость идти за тобой по следу,
видя в улыбке твоей удачу,
где-то поодаль один маячу…
 
 
Жду тебя, я с тобой рядом,
я с тобой рядом, что бы ни случилось…
 
 
Дни беспощадно собраны в годы,
тучи смыкаются в мутные воды…
Ливень играет мрачные вальсы,
страшно, но я никогда не сдамся!
 
 
Все, что не явится – только приснится,
тысячи лиц, а нужны единицы.
Слепнущей веры вечный заложник
в мире твоем – для тебя прохожий…
 
 
Жду тебя, я с тобой рядом,
Я с тобой рядом, что бы ни случилось…
 

* * *

Эти строчки собирались воедино несколько лет. Начало их – студенчество, молодость, навязчивая идея любви.

Донбасская академия строительства и архитектуры располагается за городом. Среди густых посадок и унылой сталинской застройки вырастают разрозненные корпуса. Там царит особая атмосфера не отчуждения, нет, скорее – свободы. Какой-то обособленности, независимости…

Начнем с художника Леши Муда. Его шотландский килт, ирокез и избыток пирсинга свидетельствуют о своеобразной душевной организации.

Он говорит:

– Моя мотивация писать картины – женщины. А высшая похвала художнику – благодарная, теплая и влажная – она самая… Остальное – фикция!

Помню, как в свете косых солнечных лучей этот персонаж изображал на стене питейного заведения фигуры собственной тенью, артистично их озвучивал и восторженно хохотал.

Я тогда подумал: «Леша – псих. Он – самый одаренный живописец из всех, кого я знаю. Завтра он засядет за свои бесчисленные холсты и, как сказал бы Хемингуэй: „истечет над ними кровью“. А сегодня его веселит такая глупость…»

Дальше – Литл Максон. Его прозвище оправдано любовью к чикагскому блюзу и кратковременному увлечению игрой на губной гармошке. Гоша Савенко примечателен сочетанием наблюдательности, прагматичности и тяги к спиртному.

Гоша говорил:

– Вот смотрите, кафедра религиоведения раньше была кафедрой научного коммунизма. А преподавательский состав за 25 лет не изменился! Выпьем же за понимание…

Теперь местные звезды: Тоша Десятка, Ник Цыба, Владик Сайка и Бося Поздняк. Эти засранцы сделали коллективное селфи в общежитии на фоне совокупления Ника Цыбы с какой-то первокурсницей. Додумались опубликовать это дело. Фото облетело тысячи закоулков интернета. Собрало около полумиллиона просмотров. Когда их выпускали из тюремной камеры ректората, студенты встречали их аплодисментами, которым позавидуют оскароносные артисты.

В завершение списка Дима Куб – парень с внешностью католического Иисуса, подрабатывавший рытьем могил… И нелепый добродушный человек Санька Пожарский…

(На самом деле эти пунктирные уточнения не существенны. И вкратце я обрисовал коллектив, чтобы никому из свидетелей событий не было обидно.)

Выпивали мы всей этой толпой на скамейках у рюмочной «Крамница». Ее блеклая вывеска гласила: «Студенческие закуски, напитки, поминальные обеды».

Зачем-то Леша Муд сказал:

– Мы встретим тысячи лиц, а нужны единицы…

Думаю, именно такие типы, как он, сдержали мое желание бросить архитектурный факультет и поступить в музыкальное училище. И я тешил себя мыслями о плеяде архитекторов, ставших музыкантами: Коваль и Федотов из любимой группы «Дикий Мед», Романов из легендарного «Воскресения»…

К слову, сходство таких творческих ниш, как музыка и архитектура, выявляются легко. Они – хроника мира, созданная кощунственным заказчиком. В равной степени они зависимы от денег. И так далее…

Ладно. Вернемся в «Крамницу».

Мы выпивали и глазели на девчонок. Как правило, они отвечали нам презрительными взглядами. Объясняется это тем, что выпивали мы активно. Настолько, что у меня случился провал в памяти, из которого по крупицам стали выделяться короткое черное платье, угловатые черты лица и сучий взгляд. Стройная крашеная блондинка восходила над похмельем, как древнегреческая богиня рассвета над простым смертным…

Юля сказала:

– Просил отвести поссать за гаражи, вот я и веду! Всегда мечтала, чтоб ко мне катил яйца за гаражами выпивший жираф.

Так мы и познакомились. И практически сразу стали жить вместе. Вероятно, обоим интересно было выяснить, надолго ли притягиваются противоположности?

* * *

Мы вели нормальный студенческий образ жизни: пили, гуляли, изучали биологическое строение друг друга.

Юля научилась пресекать мою творческую рефлексию.

– Меня никто не хочет понять, – стонал я, терзая гитару.

– Я хочу, – отвечала Юля, подмигивая.

– Ты же просто хочешь секса?!

– И ты меня понимать научился…

Выдохнув мы загорались идеей очередной вечеринки…

Круг общения моей жены состоял из холеных ребят. Особенно выделялась парочка невозмутимых парней. Я не сразу догадался, что их изысканность – форма застенчивой пакости, а маска тактичности скрывает гомосексуализм.

Мои друзья – фрики и лентяи. Нас отличали две жизненных цели. Первая – выявление идей, витающих в коллективном сознании и превращение их в творческий продукт. Вторая – добыть деньги на выпивку.

Я говорил друзьям своей жены:

– Заявляю, как черный в душе человек! Вы, педики, по определению расисты.

– Почему? – удивлялись они.

– Во флаге ЛГБТ чет черного цвета, – разъяснял Муд.

Короче, уживались наши компании с трудом…

Но я любил свою жену. И пусть наши разногласия приняли позицию низкого старта с первых дней знакомства, наша история кажется мне достойной трагикомичного сериала.

– Ты токсичен, – часто говорила Юля.

Я отвечал ей, напевая песню Uma2rman:

– Мне как-то бросила невпопад диетолог соседка Зина: «Ты ведь совсем не психопат, у тебя накопились токсины».

Взгляд Юли ощущался, как дрель у виска.

– Желаю удачи, – ее ответ.

И она уходила, воображая меня безнадежным пьяницей в будущем, а себя – королевой, разодетой в шелка за рулем «Порша».

* * *

Подготовка к защите диплома для большинства студентов означает нервные бессонные ночи. Я же выражал готовность бросить учебу. Устроился арт-директором в популярную сеть ресторанов. И вальяжно гулял вдоль черты отчисления…

Объяснялось это все очередной размолвкой с Юлей. Я органически не мог ее видеть. К тому же, гордился должностью. Выглядело мое рабочее место достаточно престижно, чтобы задеть жену… Я замечал, что единственной мотивацией работать, прилично одеваться и стричься в салонах была для меня Юля. Особенно в моменты расставаний. А-ля: «Смотри, какой я красивый без тебя».

Рестораны сразу окружили меня заботами и переживаниями. Каждый телефонный звонок имел эффект дротика.

Начиная с понедельника, в геометрической прогрессии росли задачи на неделю. И вечером пятницы неделя лопалась, как воздушный шар.

Зато я узнал так называемое изысканное общество, в котором главный предмет разговоров – деньги. Мужчины здесь бережно поправляли галстук прежде, чем сходить в туалет. И женщины лениво выставляли ноги из автомобилей, как в кино…

Я думал: «А где-то и вовсе принимают ванны из игристых вин и едят с обнаженных женских тел. Пожрать я люблю. Но что делать, если не пью шампанское?»

Чувствуя себя случайным пыльным экспонатом на выставке хозяев жизни, я врезблся в заблуждения, как шайба в клюшки хоккеистов. Во-первых, состоятельность стала казаться синонимом привлекательности. Во-вторых, я не знал, что гнаться за деньгами и идти им навстречу – разные вещи. В-третьих, злость ушедшей возлюбленной – сомнительная мотивация жить и работать…

Тогда не казалось очевидным, что назойливый человек по определению глуп. А равнодушный – независим. И вот оно, оказывается, что такое привлекательность.

Я же умудрялся быть назойливо равнодушным. Публиковал в социальных сетях фотографии с толпами девушек, дорогое спиртное и обновления гардероба. И часами ждал, появится ли моя жена во вкладке: «Кто посмотрел».

* * *

Однажды мне поручили организацию тематической вечеринки: «Секс в большом городе». Мероприятие это подразумевало конкурсы для девушек с поеданием бананов, полураздетый шоу-балет, розыгрыш коктейлей, танцы со стрип-пластикой.

Ведущим на эту вечеринку я решил пригласить парня, внешность которого – соковыжималка для женщин. Голливудской наружности красавчик – Ваня Вегас…

До этих событий я видел его только на афишах других мероприятий. Знакомство решил начать в свойственной для себя манере:

– Алло, Иван, не желаете ли представительский коньяк при деловом разговоре?

Ваня охотно согласился. Через час мы вместе выпивали. Каким-то чудесным образом выяснилось, что один из общих знакомых – гомосексуальный друг моей жены. Я тут же пожалел, что поделился с первым встречным переживаниями о несчастной любви.

– Это мелочи, – сказал мой собутыльник. – Предлагаю тост – за дружеский анал!

Я насторожился. Думаю: «Красавчик с выщипанными бровями. Чувство юмора необычное…»

Мои опасения не оправдались. Чувак оказался поклонником джаза и блюза. Хранил в голове тонну литературы. Слыл местным Дон Жуаном. Отчего бы не поддерживать знакомство?!

Таким нелепым образом выстроился прочный фундамент многолетней дружбы.

Помню, у меня случайно оказался с собой карандашный рисунок с изображением обнаженной девицы. Я, напившись, решил подарить его официанту.

– Я не смогу повесить этот рисунок дома, – смутился официант. – Я живу с верующей бабушкой.

– Может, найдешь себе другую девушку? – пошутил Вегас.

Ладно… Отступления получаются объемнее сути…

* * *

Ресторан «Латинский квартал» – это два этажа обеденных залов с интерьером во французском стиле. Расположение рядом с корпусом университета целиком оправдывало название. Но это было раньше…

На моей памяти легендарное заведение окрасилось в пошлый фиолетовый цвет, обросло баннерами с рекламой спонсоров и стало «Дачей». (Логика этого названия для одного из центральных заведений города весьма туманна.)

В ожидании девчонок из шоу-балета мы с Ваней курили в окно миниатюрной детской комнаты.

Ваня сказал:

– Переживания об одной женщине завершатся по факту совокупления с другой. Разумеется, если другая симпатичнее, – дополнил он. – А в идеале – богаче.

– С этим не сложно, – пожал плечами я.

– Главное не умничай, – поучал меня новый друг. – Ты утомил уже со своим: «Джими Хендрикс», «бибоп», «верлибр», «гипербола»…

– Ладно, – соглашаюсь.

Танцовщицы переодевались при нас без тени смущения. Не совру, если скажу, что раскраснелся только я. Подобный антураж еще не был для меня обыденностью…

А на столе тем временем воцарился ассортимент любого закулисья: пара бутылок спиртного, канапе, пирожные…

– Поехали, – отчеканил Ваня, поднимая рюмку.

Одна из танцовщиц подмигнула ему:

– Снова пьешь, чтобы член стоял? Лучше пей, чтоб деньги были.

– Это что за разговоры с работодателем? – разозлился Вегас.

– Это практически короткий верлибр, – подсказал я.

Мой друг на мгновение застыл. Потом шепнул мне на ухо:

– Братан, эту не клей. В ней побывал весь Донецк, кроме меня. Вот и злится.

– А это – определенно гипербола!

…В помещении становилось душно. Сказывалось волнение предстоящего шоу. Невозмутимый Ваня Вегас продолжал стращать девушек, рекламируя меня:

– Этот парень – мастер на все руки! И не только руки… Он, между прочим, и музыкант, и поэт, и художник…

– И все это – безуспешная попытка погони за счастьем, – дополнил я.

– Расскажи какую-нибудь историю из вашей музыкальной жизни, – настаивал Ваня.

Я пересказал излюбленную байку барабанщика Райта:

– В общем, – говорю, – сцена. Вечернее платье примы в пол, как говорится. У примы сильнейшее расстройство желудка. После каждого произведения она бежит за кулисы, где для нее поставили тазик. И вот в очередной раз она присаживается по нужде. Случайно поднимает вместе с подолом платья ткань кулис… И залу открываются все подробности ее кратковременных исчезновений со сцены.

– Срущая жопа? – вдохновился Вегас.

– Срущая жопа, – я утвердительно кивнул.

Танцовщицы отреагировали холодной женской солидарностью.

Тут я испытал неловкость. Осознал, что эти истории никому не интересны.

И все же с одной из девиц разговор состоялся. Она начала врать о какой-то школе живописи в Милане, о перспективе танцевать в Большом театре, об образовании психолога…

– Психолога? – уточняю, имитируя интерес.

– Да, я – специалист по семейным отношениям.

Смотрел я на нее и думал, что может быть поэтичнее вранья 19-летней девчонки, жаждущей понравиться? С пьяных глаз я даже задумался, не жениться ли мне на этой малолетке? Специалистка по бракам сидит передо мной в одних трусах… К тому же, миниатюрна и стройна, как моя бывшая…

Тут другая танцовщица уронила под стол игровые наручники. Сверху на ней – полицейский наряд. Снизу – символический намек на нижнее белье. В поисках наручников она фигурно выгнула спину.

Я промямлил что-то невнятное в духе:

– Сожжено и раздвинуто бледное небо, и на желтой заре фонари…

Танцовщица вылезла из-под стола с наручниками и обратилась к Ване Вегасу:

– Твой друг – больной? – спрашивает.

– Я вам Блока читаю, девушка, – оскорбился я.

Ваня зачем-то шлепнул танцовщицу по ягодице и сказал:

– С водкой дружен – хер не нужен! Поехали отсюда, Евгений!

* * *

Мы разругались с какими-то чуваками на входе в ресторан. Долго не могли вызвать такси. Из неясного мерцания бликов выделились какие-то бары, люди, улыбки, подъезды, фонари, рюмки, возгласы… Закончилось все по щелчку.

Разбудил меня телефонный звонок из деканата.

– Ты допущен к защите, – сообщил размеренный голос. – Неси все материалы по диплому!

– Здо́рово, – вздохнул я.

– Комиссия собирается ради одного тебя.

– Когда?

– Сегодня… Сейчас… Бегом в академию, Алехин!

* * *

И вот, Геля Ступова, подружка с первых лет студенчества, выводит на проектор какие-то хаотичные чертежи, визуализации, текстовые документы…

Уточню, что в качестве дипломной работы я сдавал реальный проект жилого комплекса в Москве. На то время он существовал только в виде проектной документации. Как оказался этот эксклюзив у меня – рассказывать долго и бессмысленно.

Особых усилий стоило в тот день складывать в осознанные предложения сумбурные мысли, виновато улыбаясь сквозь осколочные снаряды спазмов внутри головы.

Декан по фамилии Бенами годами не мог избавиться от экзотического акцента. В его исполнении такие слова как «пилястра» или «пилон» приобретали совершенно другое значение…

– Хде мешто вытрахивания кофров? – бунтовал Бенами, глядя на мою дипломную работу.

Я подумал: «Действительно, выходишь на улицу, а на каждом шагу люди ковры „вытрахивают“».

Дальше – кандидаты наук, профессура и ассистенты по очереди говорят что-то вроде: «В силу какой художественной необходимости у вас эти дурацкие клумбы?»

Из года в год я слышал от них одни и те же замечания. И каждый педагог в комиссии прекрасно меня знал. Со многими мы здоровались рукопожатием вопреки всякой субординации.

К чему, думаю, весь этот спектакль?

И кульминацией спектакля был едва слышный скрип двери. В узкий проем просочилась крашеная блондинка в черном платье. Присела в дальнем углу. Подмигнула…

Конечно, это была Юля. Я уже не слышал ни вопросов, ни замечаний, ни вердикта. Земля под ногами делилась на две тектонические плиты. Точнее, кафельный пол разъезжался, образовывая бездну…

В конце мучений меня обнял ассистент Ананиев:

– Помнишь, – спрашивает, – что я тебе сказал на вступительных?

– Вы сказали: «Алехин, ты поступишь в архитектурный. Сюда одни идиоты поступают. У тебя все шансы».

– Браво! – заключил Ананиев.

* * *

В тени высоких елей, присев на бордюр, меня ждала моя жена, занимая себя телефонным разговором. По ее сдержанной жестикуляции я понял, что она врет очередному загадочному персонажу, стремящемуся занять мое место. Сбросив звонок, она пристально на меня посмотрела:

– Похмелье? – спрашивает.

– Внешний вид твоей задницы способен излечить цирроз. Похмелье – это мелочи.

– Как новая работа?

– Прекрасно. Как новый ухажер?

– Прекрасно. Как твои шлюхи?

– Прекрасно…

Мне надоел этот словесный теннис. Следующую фразу я выпалил неосознанно. Сами собой смешались интонации. Это не был вопрос. И не было утверждение. Это была надежда. Бессмысленная, как хорошая поэзия. И туманная, как плохая проза.

Я сказал:

– Поехали домой?!

Думаю, голос не дрогнул унизительной мольбой. Потому что она согласилась. Мы действительно поехали домой, будто не было нескольких месяцев игры в равнодушие…

* * *

Архитектурный корпус и остановку общественного транспорта разделяли метров 300. На середине пути из ниоткуда образовались Леша Муд, Литл Максон, Гоша Савенко…

Пришлось заметно ускорить шаг. Друзья кричали нам вслед…

– Опять братву на сиськи променял? – выкрикивал Муд.

– Тем более, на такие маленькие, – дополнял Максон, скрутив две дули около груди.

– Пидор, – громко подытожил Гоша.

* * *

Мысли влюбленных людей либо глупы, либо преступны, либо витают далеко от земли. То ли задаешь идиотские вопросы, то ли беспочвенно ревнуешь, то ли воображаешь, как скроет закат два силуэта. А что там за горизонтом, куда увозят девушек киногерои?!

А там цветы и подвиги – пустышка. Забота – излишество. Стихи – бессильное убожество. Все ничто в сравнении с бесплатным призом любви – катастрофой. И ни один букет роз размером с самосвал не спасет. Единственная флора, способная отсрочить разрыв – длинная полоса рассады кактусов в центре кровати.

В общем, ладно. Все это не ново…

* * *

С тех пор много случилось песен. Я играл свой блюз на концертных площадках разных размеров. Участвовал в пошлых до крайности фотосъемках. Делал не менее пошлые пробы пера. Продал с десятка два живописных работ. Подрабатывал в рекламе ресторанов и гостиниц. Много раз куда-то уезжал и к чему-то возвращался. К тому же – война…

Тогда я не помышлял о серьезном подходе к литературе. Сейчас усердно леплю из глины ностальгии скульптурную форму слов. Идея, обретая материальную форму, словно ставит ультиматум: либо жить, либо писать. Либо вспоминать, либо смотреть вперед. Середины не дано.