Текст книги "Далекое и близкое, старое и новое"

Глава 11
ЭВАКУАЦИЯ – ТАБУНЫ И СКОТ. КУБАНСКИЙ ЧЕРНОЗЕМ. ЕКАТЕРИНОДАР

Наша армия почти без сопротивления быстрыми переходами отходит к югу. Добровольческая армия, разбитая под Орлом и Курском, также стремительно двигается назад. Несмотря на уверения командующего армией генерала Сидорина о благополучии, решили эвакуировать Новочеркасск. Уже давно сложилось мнение, что генерал Сидорин никогда не говорит правду. 18 декабря, за день до занятия Провалья большевиками, выступил войсковой Провальский завод.

20-го в Екатеринодар выехали наши семьи. 21-го по железной дороге двинулись члены Войскового Круга.

22-го эвакуировалось Донское правительство¹³¹ . Так как железнодорожное движение прекратилось, то поехали кто как мог. Мы с управляющим отделом финансов Митрофаном Васильевичем Корженевским¹³² поехали на моем автомобиле «Оверланд», Владимир Николаевич Светозаров¹³³ с Председателем правительства Николаем Михайловичем Мельниковым¹³⁴ на своем «Лауренс-Клемент». Остальные поехали на подводах. Первый переход – до станицы Богаевской с очень трудной переправой вброд через разлившийся Аксай у станицы Бессергеневской. Там мы нагнали хвост Провальского завода и переправились только благодаря их помощи. Я переезжал Аксай верхом. Магнето моего автомобиля залило водой, и нам с М.В. Корженевским пришлось дальше до станицы Богаевской ехать в автомобиле на волах. 23-го – дневка в станице Богаевской. 24-го – переход в хутор Малая Западенка. Магнето не было еще исправлено, и этот путь автомобиль тянули волы. Это был сочельник, и все члены правительства пошли в церковь. Настоятель храма с грустью приветствовал нас, чувствуя в посещении нами храма тревогу и приближающуюся опасность.

25-го, после литургии, ездили в савок[51]51
  Вероятно, ставóк . (Примеч. ред.)


[Закрыть] ловить рыбу.

26-го все тронулись по направлению на станицу Егорлыцкую, а мы с М.В. Корженевским на исправленном автомобиле поехали во 2-е отделение войскового конного завода и, отдав там все распоряжения по эвакуации завода, направились в 1-е отделение (зимовник Гудовский), куда уже прибыл с Провальским заводом генерал Бобриков¹³⁵ .

Наши прекрасные степи стали ужасны. Масса павших животных по всей степи заражает воздух трупным запахом. Все зимовники разорены, везде мерзость и запустение. Большинство коннозаводчиков погнали своих лошадей и скот в соседние Ставропольскую губернию и Кубанскую область. Все шли одной дорогой: масса голодных животных, несколько десятков тысяч голов, сбившись в общее стадо, метались в поисках корма и воды из стороны в сторону. Это была ужасная, не поддающаяся описанию картина.

27-го отбыли с Гудовского и нагнали свои обозы в станице Егорлыцкой. От Председателя правительства Н.М. Мельникова узнали, что Новочеркасск и Ростов уже сданы и штаб командующего армией генерала Сидорина находится в Кубанской области на станции Сосыка. Сдача Новочеркасска и Ростова произвела на всех ужасное впечатление.

Послав приказание генералу Бобрикову поторопиться с эвакуацией, мы тронулись дальше.

Из-за оттепели и беспрерывного движения беженцев и военных обозов дороги настолько испортились, что движение на автомобиле стало мучением.

На подъезде к Гуляй-Борисовке в моем автомобиле сломалась ось, и мы с М.В. Корженевским пересели на подводу. Дальнейшая дорога с ночевками в Гуляй-Борисовке, хуторе Кучейском, станицах Пашковской, Екатерининской и Павловской до станции Сосыка была полным ужаса кошмаром. Описать это невозможно. Особенно тяжело перенесли такую дорогу пожилые люди, не привыкшие к походам.

От беспрерывных дождей жирный кубанский чернозем превратился в кисель. Вязли обозы, утопали в грязи люди. Местами в крутую непролазную грязь уходило все колесо, и через несколько шагов приходилось останавливаться и руками отдирать налипшую в колеса грязь. От хутора Пашковского до станицы Екатерининской 12 верст ехали с раннего утра до вечера. На дороге, превратившейся в болото, в бессильном отчаянии застревали обозы, лошади, люди. Я почти всю дорогу ехал верхом. Большинство шло пешком. Автомобиль генерала Дубовского перевернулся с моста в ручей и погиб.

Табуны страдали еще больше. Молодняк, годовики и двухлетки, часто не в силах были вытаскивать ноги из липкой грязи, гибли один за другим и устилали путь своими трупами. Грязь была так велика, что останавливались даже старые табуны.

К общему ужасу прибавлялось еще возмутительное отношение к донцам «братьев» кубанцев. Последние старались брать за все колоссальную цену. Например, за несколько сломанных у забора столбов – 10 тысяч, за обгрызенную лошадьми доску – 5 тысяч. Ночлег стоил безумных денег, даже за воду в колодце, чтобы напиться, брали большие деньги. Часто они совсем не пускали в свои станицы и дворы, причем, враждебно настроенные, старались захватить себе лошадей. Измученные за день непролазной грязью табуны, не находя себе приюта, и ночью часто оставались без корма, отчего еще больше выбивались из сил.

31 декабря члены Донского правительства с группой чиновников и членов Круга прибыли на станцию Сосыка, где находился командующий армией генерал Сидорин.

1 января 1920 года на станции Сосыка мы погрузились в специальный поезд и 3-го прибыли в Екатеринодар. Сначала разместились там в Учительской женской семинарии, потом переехали в Мариинский институт[52]52
  Мариинские институты (институты благородных девиц) входили в систему ведомства Императрицы Марии и были закрытыми учебными заведениями, в которых на казенный счет воспитывались дочери потомственных дворян, генералов, штаб– и обер-офицеров и гражданских чинов, а на собственный счет – дочери купцов, почетных горожан и т. п. Женские Мариинские институты относились к числу учебных заведений 1-го разряда. Известны Мариинские институты в СПб., Новочеркасске, Саратове, Нижнем Новгороде, Варшаве. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

Кроме работы в правительстве, все время приходилось бывать на бесконечных заседаниях Донского и Верховного Круга. Екатеринодар клокотал в котле политических страстей.

Армия между тем в невероятно тяжелых условиях, при небывалом 30-градусном морозе, с кровопролитными боями отходила на юг. Госпитали и лазареты были переполнены сверх всякой меры. Раненые и больные, лишенные элементарного ухода, умирали тысячами.

Большевики же наседали. Фронт держала главным образом Донская армия, и стало ясно, что и Екатеринодар не удержится. Командировали в Новороссийск помощника Управления отдела народного просвещения А.П. Петрова¹³⁶ , чтобы поставить визы на дипломатические паспорта управляющих отделами – французскую и других государств. Через несколько дней Петров прислал телеграмму, что он ничего не может сделать. Решили командировать для этого меня и вместе со мной отправили в Новороссийск и все наши семьи. Я с А.П. Петровым пошел во все места, где ему отказывали в визе, и все мои просьбы исполняли везде без отказа. Генерал Бобриков просил устроить на пароход 10 лучших чистокровных лошадей для перевоза их в Болгарию. Я и на это получил согласие, но эти лошади опоздали к отходу парохода.

6 марта на английском пароходе «Браунфельс» семьи членов правительства отбыли за границу. В Новороссийске дул сильный норд-ост. Семья моя – жена и две дочери – поместилась в трюме. Народу было столько, что лежали на полу вповалку, без малейших промежутков. Из-за тесноты жене нельзя было вытянуть ноги. В пути во время качки плескало из люков на лежащих у наружной стены. На этом пароходе во главе со своим дряхлым первосвященником ехали калмыки. На палубе устроились кадеты Донского корпуса. В пути от Новороссийска к Константинополю начались заболевания – сыпной тиф и скарлатина. Негде было мыться, появились клопы. Думали, что цель путешествия – Константинополь, но там спустили только больных и, постояв в карантине, поплыли дальше.

Позже дочь писала об этом: «Дивное впечатление было от вида Босфора и Константинополя: золотое и оранжевое небо, золотые мечети, вода. К пароходу подплывали лодки с фруктами. Все яркое, цветистое. Люди веселые, шумные, крикливые... Сказка из «Тысячи и одной ночи».

Сообщили, что пароход идет к городу Мудрос на острове Лемнос[53]53
  Лемнос – остров в Греции, расположенный в северной части Эгейского моря. По происхождению является вулканическим, и на его почвах вырастает прекрасный виноград и медоносные травы. Древние греки считали, что именно сюда Зевс сбросил с Олимпа бога подземного огня Гефеста.
  Остров занимает контролирующее положение по отношению к Дарданеллам, поэтому здесь всегда было много военных. Главный город острова, Мирина, хранит в своем музее уникальные предметы античности. Другой город Лемноса, Полиохни, смотрит на бывшую Трою на турецком берегу. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. В пути старшая дочь, Ольга, заболела скарлатиной. Перед тем как подойти к Лемносу, заболела и младшая дочь – Лидия. Ее недолго думая посчитали тоже больной скарлатиной. У Лемноса «Браунфельс» стал на карантин, а больных отправили на остров. Лемнос – песчаный остров почти без растительности. Где-то далеко олеандровые рощи. Крошечные греческие деревушки. Белые домики, заросшие виноградом. Больницы в низких деревянных бараках. Врач и очень мало сестер. Все англичане. Лечили главным образом сквозняком. На третий день матерей, привезших больных детей в больницу, отправили обратно на пароход. Остались только те, кому удалось устроиться сестрами-сиделками. Уход был более чем недостаточный, и неопытные дамы зачастую даже не подходили к больным. Когда старшую дочь от страшной мигрени вырвало, то ей не только не помогли, а еще накричали на нее. В ту же палатку принесли двухлетнего кудрявого мальчика и положили в дальний угол. Он кричал два дня, но к нему так и не подошли: у него был дифтерит, и сестры боялись заразы. В конце второго дня он умер. Умирали рядом и напротив ежедневно, главным образом дети.

О матери мои дочери ничего не знали. Выздоровев и отбыв карантин, дети поспешили к маме. На катере их подвезли к пароходу «Рион». Но когда они подплыли, им с парохода крикнули: «Вашей мамы здесь нет, она еще до переселения с «Браунфельса» на «Рион» отправлена в тифозный госпиталь на берег. Дети оказались одни и не знали, что им делать. Ольге было 13 лет, Лидии 10. Решили все-таки идти на «Рион». Выбора не было. Приютились они на палубе рядом с семейством Марковских, с которыми познакомились в Екатеринодаре. На следующий день Лидия заболела опять. Оказалось – только теперь началась скарлатина. Первый раз была просто простуда. Лидию увезли обратно в госпиталь. Вся семья, таким образом, оказалась разбита, и Ольга была очень рада, когда и ее через два дня отправили в госпиталь с температурой 41, с осложнением после скарлатины.

На этот раз, выздоровев и отбыв карантин, дети отказались уйти из госпиталя. Им было разрешено остаться и помогать сестрам мерить температуру и тому подобное. Волосы их были острижены под гребенку. Белье свое они мыли сами в море, употребляя песок вместо мыла, которого не было.

Жена моя долго была при смерти и чудом выжила. Но, пока она не вышла из госпиталя, дети оставались в скарлатинном бараке.

Все это время я оставался в Новороссийске.

9 марта на английском пароходе «Бургомистр Шредер» я отправил из Новороссийска за границу около 200 чиновников, их семейств и членов Круга. Ко мне со всех сторон обращались с просьбой о спасении, но что я мог: мест для всех не было. Особенно приставал один старик. Англичанин выкликал по списку тех, кто принят, и вызванные по одиночке входили на пароход. Несколько раз он крикнул: «Мария Петрова!» – ее нет. Англичанин кричит: «Сейчас пароход отходит, где Мария Петрова?» Тогда уже я крикнул: «Здесь!» – и толкаю этого старика на сходни. Так под этим именем он и поехал на Лемнос.

Глава 12
КОНСТАНТИНОПОЛЬ. СПАСЕНИЕ ДОНСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. НОВОРОССИЙСК. ЛЕМНОС

13 марта в Новороссийске Донское правительство погрузилось на итальянский угольщик «Чита ди Венеция» вместе с донским серебром и процентными бумагами.

Новороссийск в это время был переполнен отступающими войсками. Все улицы, площади, вся набережная были заполнены лошадьми. Пехота, кавалерия, артиллерия, обозы перемешались между собой. От беспорядка получилась сплошная пробка, и не только проехать, но и пройти по улице было почти невозможно. Начались грабежи и разбои. В некоторых местах висели пойманные на месте преступления грабители. Слышалась близкая орудийная, пулеметная и ружейная стрельба. Каждую минуту в городе ожидалось вступление большевиков и чувствовалось, что сейчас разразится что-то ужасное, кошмарное. На пристанях происходили душераздирающие сцены. Все стремятся на пароходы, обрываются, падают в воду. Матери теряют детей, жены мужей, братья сестер. Слышатся истерические рыдания женщин. Все думают об одном – как бы спастись, как бы попасть на пароход. За пароходы идет бой. С пароходов сбрасывают друг друга в море. Ужас... Кошмар...

В городе шел погром! Громили магазины, громили и расхищали громадные склады с продовольствием, с английским обмундированием. По улицам валялись ящики с консервами, с товарами...

13-го Новороссийск горел в шести местах. Жутко было смотреть на море огня и дыма. Хулиганы поджигали склады, чтобы грабить, пользуясь замешательством.

14-го утром мы отбыли из Новороссийска, а вечером в город вошли большевики.

Среди колоссальной военной добычи им досталось более 60 000 лошадей, которых англичане отказались грузить на пароходы. Казак, который с детства привык к своей лошади, который сжился с ней, как с лучшим другом, принужден бросить эту лошадь в руки врага. Со слезами на глазах расседлывали казаки коней и выгоняли их в город, где уже бродили тысячные табуны. Лошади жалобно ржали и снова возвращались к морю, к своим хозяевам. Это была душераздирающая картина.

К вечеру 14-го мы прибыли в Феодосию. Там уже были главнокомандующий Юга России генерал Деникин, Донской атаман генерал Богаевский, командующий Донской армией генерал Сидорин.

18-го мы прибыли в Керчь и остановились на рейде в трех верстах от города. 22-го, разгрузившись от части угля, причалили к берегу и пробыли в Керчи до 8 апреля.

10-го днем прибыли в Феодосию, а 11-го отбыли в Ялту.

13 апреля до обеда осматривали Ливадийские дворцы и Ореанду. Управляющий имением Государя господин Ставровский все нам подробно рассказывал.

15-го осматривали Массандру и в двух погребах пробовали 13 сортов чудного вина.

16 апреля вечером прибыли в Севастополь. Там меня назначили председателем комиссии по сохранению ценностей Донского войска. Членами комиссии назначены: от Управления отделом юстиции сенатор Николай Михайлович Захаров¹³⁷ , от Управления отделом народного просвещения Владимир Николаевич Светозаров. В помощь нам был дан чиновник Министерства финансов Иван Робертович Вебер. Ценностей было около 3030 пудов.

25 апреля пароход «Чита ди Венеция» прибыл в Ялту. В Ялте была проверка всех ценностей. Всего принято было серебра 900 ¹ /₂ деревянных ящиков, 27 кожаных сумок, 11 холщовых мешков и процентных бумаг и ценностей 3 сундука, 30 мешков и 42 ящика. Все это аккуратно сложено было в трюм парохода и охранялось в пути пятью членами комиссии и двумя прикомандированными.

27 апреля в Константинополь выехали я, Светозаров, Захаров, Вебер, а также Буданов, Успенский и Янушевич.

Пароход «Чита ди Венеция» сопровождал итальянский офицер П.Г. Росси¹³⁸ со своей русской супругой Ксенией Георгиевной. Всю 1-ю Великую войну Росси, как артиллерийский офицер, провел на фронте в нашей армии. Когда же в России началась революция, Росси перешел в итальянскую армию.

Супруги Росси оказались очень симпатичными людьми, и я с ними искренно подружился. В Константинополе у них родился сын, и Росси пригласили меня быть крестным отцом их первенца.

Из Константинополя Росси со своей прелестной супругой уехал в Италию, а я в Чехословакию, и мы потеряли друг друга.

Живя в Чили, я узнал, что Росси сейчас генерал в Италии, а мой крестный сын, Николай Павлович Росси, оказался знаменитым певцом, поющим в известных оперных театрах Европы и Америки. В 1956 году на интернациональной оперной сцене получил золотого «Оскара». Кроме замечательного голоса (бас), у него исключительный артистический талант. Кроме того, он поэт и за свои стихи получил три приза. Я очень рад его успеху. Побывал он и на войне и за боевые отличия, как пехотный поручик, получил военный крест.

28 апреля, когда мы выехали из Севастополя, была чудная погода, 29-го поднялся сильный ветер, который при нашем приближении к Босфору перешел в страшный шторм. От сильного тумана маяков совсем не было видно. Капитан наш побоялся войти в пролив и повернул в море против ветра. Пройдя несколько миль, он опять повернул к Босфору и, дойдя до него, опять побоялся войти в пролив и снова повернул в море. Так мы гуляли взад и вперед целые сутки.

Пароход наш бросало, как щепку. Даже старые моряки-матросы считали, что наша гибель неминуема. Каждую минуту я ждал, что пароход ляжет на бок, особенно на поворотах. Пенящиеся волны, казалось, были выше парохода.

В буфете побило всю посуду. Разбились все бутылки купленного нами в Массандре вина, и винный запах стоял во всех наших каютах. Все были больны морской болезнью. Я все время лежал и страдал.

30-го мы, наконец, вошли в Босфор, и всякая качка прекратилась. Все вздохнули спокойно. 30-го мы подошли к Константинополю.

В Босфоре был всем нам медицинский осмотр и дезинфекция белья и платья, причем за бельем входили женщины, не смущаясь присутствием совершенно раздетых мужчин.

Босфор – чудный красивый пролив. Оба берега пролива в красивой зелени и цветах, чудные дачки.

Охрана ценностей в Константинополе оказалась очень трудной, так как серебро подвергалось опасности быть конфискованным союзниками ввиду категорического запрета на ввоз в Константинополь денег и, главным образом, звонкой монеты. Кроме того, опасность угрожала и со стороны турецких властей и турецкой таможни. Нельзя было терять ни одной минуты – надо было срочно принять меры к спасению ценностей от конфискации. Я отправился к генералу Лукомскому¹³⁹ , который в то время был единственным представителем русских интересов в Константинополе. С ним считались миссии союзных нам держав. Генерал Лукомский, исходя из факта конфискации в Лондоне серебра, принадлежащего Добрармии, и разрешения расходовать его только на нужды беженцев под контролем союзников, ответил, что вопрос о помещении серебра на хранение здесь, в Константинополе, в высшей степени сложный и острый. Ввиду громадной ответственности за те или другие мероприятия в этом деле Лукомский воздержался от совета в разрешении этого вопроса. При этом он, однако, обещал оказывать нам поддержку в случае необходимости, так как от генерала Врангеля¹⁴⁰ он получил соответствующее распоряжение – не чинить комиссии никаких препятствий.

Тем временем администрация парохода торопила комиссию с выгрузкой, так как пароход должен был продолжать свой рейс.

Перед комиссией стояла альтернатива: отдавать ли ценности под опеку всех союзников – англичан, французов и итальянцев – или иметь дело только с итальянцами, с которыми фактически мы связались еще в Новороссийске. Остановились на последнем варианте, и нам очень помог в этом отношении местный турок господин Фреско, хорошо знающий местные порядки и имеющий связи в турецких правительственных кругах.

13 мая пароход остановился на рейде в Золотом Роге. На следующий день комиссия обнаружила в трюме полный хаос: от недавнего шторма ни одной вещи не осталось на своем месте. Мешки с ценностями смешались с ящиками, часть которых была сильно повреждена.

17 мая для охраны ценностей прибыла итальянская полиция. При появлении полиции среди матросов был полный переполох. Произведен был самый тщательный осмотр парохода. В дымовой трубе парохода нашли мешок, в котором оказалась пачка процентных бумаг, завернутых в грязные теплые кальсоны. На носу парохода, где помещаются якорные цепи, в воде нашли два мешка разменного серебра. Было много и других хищений. Всего окончательно похищено оказалось 1524 листа на сумму 2 738 130 рублей.

Серебро было сдано на хранение на итальянский крейсер – стационер[54]54
  Стационеры – морские суда, приписанные постоянно к определенным иностранным портам. От фр. stationnare (восх. к лат.). (Примеч. ред.)


[Закрыть] «Сардения» (от ит. Sardegna – Ред.), а процентные бумаги – в Американо-итальянский транзитный склад, где для ценностей отведена была двойная комната, которая запиралась двумя замками и опечатывалась двумя печатями – печатью комиссии, а также печатью таможенного турецкого чиновника на транзитном складе.

После того как ценности были помещены на хранение, я и В.Н. Светозаров по поручению Донского атамана и правительства 18 мая (по старому стилю) 1920 года отправились в краткосрочную командировку на остров Лемнос для выявления нужд беженцев.

На Лемносе я нашел жену в одном госпитале, а детей в другом, в версте от первого. Дети уже поправились, а жене стало немного лучше после тифа и паратифа. Выжила она, на удивление всего медицинского персонала, только благодаря здоровому сердцу.

Поместили меня на Лемносе в палатке, где я нашел и женины вещи. Войдя в палатку, я представился сидящему там старику, сказавши: «Я Балабин, меня определили в вашу палатку». – «А я Мария Петрова». – «Я не понимаю вашей шутки». – «А я и не шучу. Марией Петровой вы назвали меня, когда в Новороссийске сажали на пароход». Тогда я вспомнил всю эту историю.

Один раз, идя берегом моря к жене в госпиталь, я встретил группу грязных запыленных рабочих с ломами на плечах. Один из них, очень пожилой, подходит ко мне, жмет руку и говорит: «Я прокурор такого-то суда такой-то, очень рад, что встретил вас, чтобы поблагодарить вас за спасение от большевиков в Новороссийске». – «А почему вы так работаете?» – «Англичане не разбирают ни возраста, ни положения и всех посылают на работу».

На Лемносе я пробыл три недели. Ежедневно навещал больных, купался в море, гулял с компанией по острову. Мы что-то покупали в греческих деревушках, объяснялись жестами, так как никто не знал по-гречески ни одного слова. Любовались красивым морем, кроткими осликами, своеобразной природой. Жара стояла ужасная, и я с удовольствием ежедневно купался. Очень не хотелось уезжать, но надо было возвращаться в Константинополь для подсчета и описи ценностей. Англичане вздумали меня не пустить, но я заявил им, что на Лемнос приехал одиночным порядком, по службе, и опять возвращаюсь к месту службы. С этим они согласились и больше не задерживали.

24 июня на крошечном турецком пароходике «Джесси» я выехал с Лемноса и 25-го прибыл в Константинополь.

В Константинополе мы ежедневно занимались составлением описей и подсчетом ценностей. Когда все это было завершено, комиссия должна была возвратиться в Крым, но представитель Донского атамана Николай Михайлович Мельников попросил меня задержаться на несколько дней, чтобы познакомить меня с некоторыми вопросами. Я, конечно, остался, но был огорчен, так как только что получил сведения о массовом пролете дроф в Крыму. И как же я позже был счастлив, что не уехал. Члены комиссии, приехавши в Крым 16 ноября, должны были немедленно уезжать из Севастополя. Н.М. Захаров занял номер в отеле, пошел являться начальству и уже не смог зайти в отель за вещами, торопясь на пароход.

16 ноября 126 судов, перегруженных 135 тысячами человек, среди которых было до 70 тысяч бойцов, отошли от родных берегов Крыма. Переезд до Константинополя длился около пяти дней. Это была мука, которую трудно описать. Лишенные всякого прикрытия от дождя и леденящего норд-оста, сбитые в кучу люди возле вонючих ретирад, у которых круглые сутки нескончаемая очередь. Продвинуться за чем-либо со своего места по пароходу было почти невозможно. Для нескольких сажен пути приходилось затрачивать часы, ибо везде стояли очереди. При этом всюду нервные, раздраженные до крайности люди, грубые окрики, обиженная придирчивость и начальников, и равных... Офицер, солдат, генерал, юнкер, дама – все сразу уравнялись в правах на кружку воды, на проход в уборную. Дисциплина и простая житейская вежливость, воспитанность, выдержка падали катастрофически. Пароходная обстановка сразу разлагающе повлияла на моральный облик людей. Скученность породила грязь и насекомых. Нельзя было, да и не во что, переодеться. Спали вповалку на мокрых палубах, в грязных трюмах. Особенно тяжело было женщинам. И в этой ужасной обстановке родилось несколько младенцев и умерло несколько больных и стариков.

И от этого ужасного, кошмарного переезда избавил меня Господь... Прибывшие пароходы стали на рейд в Мраморном море. Измученным людям не разрешили сгружаться в Константинополе, и на пароходах продолжались та же давка, грязь, моральное разложение и общий голод. Сгрузили только больных, раненых и гражданских беженцев, а затем и строевые казачьи части. Через день после этого пароход с чинами Добровольческой армии отправили в Галлиполи – город, разрушенный землетрясением и бомбардировкой.

В Константинополе члены Донского правительства несколько раз собирались на заседания, но работы не было, и 16 декабря 1920 года правительство было расформировано. Я с другими министрами остался без дела и, следовательно, без жалованья.

Я организовал в Константинополе сельскохозяйственную колонию, куда под начальством есаула Козлова поместил рабочих казаков. Вскоре открыл вторую колонию и совсем маленькую третью колонию. Сеяли, сажали, косили и прочее. В первой колонии построили казино, которое хорошо посещалось турками и греками.

Чтобы улучшить пищу рабочим, я поехал на корабль, где жил главнокомандующий генерал барон Врангель, и просил его начальника штаба, генерала Шатилова, моего однополчанина, обратиться к французам за продовольствием для нашей колонии – консервами и другими продуктами. Генерал Шатилов сказал, что несколько раз просил об этом французов, и ни одного раза они не исполнили нашу просьбу. «Попробуй сам попросить, хотя считаю, что это безнадежно». Я надел орден французского Почетного легиона и поехал во французское консульство. Меня там приняли с почетом, часовые отдавали честь, все обращались со мной как с начальством. На мою просьбу дать продовольствие для колонии немедленно дали согласие и снабдили бóльшим количеством, чем я просил. Генерал Шатилов был очень удивлен.

Приехала с Лемноса жена с дочерьми, и мы наняли квартиру у греков. Хозяйка-гречанка предупредила нас, чтобы мы не выбрасывали сор и не выливали помои из окна на улицу. На наше удивление она объяснила, что здесь всегда так делали, а вот приехали англичане и французы и запретили это.

В городе бросается в глаза обилие собак. Оказывается, собаки у турок – священные животные и никто не смеет их обижать. Иногда собака лежит посередине улицы, и извозчики бережно ее объезжают. В Мраморном море есть необитаемый Собачий остров. Как-то свезли туда всех бродячих собак – и они там постепенно съели друг друга.

Вскоре приехал к нам чиновник из французского посольства, привез письмо и посылку с бельем из Парижа от Тостивен, у которых я столовался в Макеевке, и с приказанием от своего начальства немедленно предоставить мне во французском посольстве хорошо оплачиваемое место. Я ответил, что не могу принять, так как плохо знаю французский язык. «Да не надо хорошо знать, будете писать, вести книги». – «Нет, очень вас благодарю, но принужден отказаться». – «Тогда дайте нам письменный отказ: мы не имеем права не дать вам место». Повез меня в посольство, где я расписался в отказе.

Один раз я ездил с проводником-татарином, говорящим по-турецки, в лес у Босфора, думая найти там кабанов и других зверей. Ничего не нашли, а ночевать попросились у старика турка в каких-то временных постройках. На ночь туда явились 12 огромного роста рабочих турок. Разговаривал с ними через переводчика-татарина. Турки интересовались большевиками, что они из себя представляют, и очень меня благодарили за подробное разъяснение. Пригласили меня с ними поужинать, но у них на ужин был только рис, которого я совсем не ем. Один из турок тоже не ел риса, и я его накормил своим ужином.

Лес у Босфора красивый, в лесу есть озера с деревьями по берегам.