Текст книги "Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции"

О, Запад есть Запад!

Как говорится, беда не приходит одна. Не успела несчастная Россия переварить старых правых (от Пуришкевича до Шафаревича), как завелись «новые правые». Это, кажется, последний гвоздь сезона. Откуда же к нам пожаловали евразийские гости? Поверхностные умы скажут, что с Запада. Тириар явно не из-под Костромы, да и остальные затейники говорят по-французски, а не по-нижегородски. Скажем, Ле Пен. Но ежели копнуть поглубже, этих евразийцев мы уже на своем веку повидали. С X века до н. э. Киммерийцы, скифы, сарматы, хозары, печенеги, половцы, монголо-татары, опричники, черносотенцы, большевики. Теперь вот евразийцы завелись.

Говорили же нам: «У тебя от сырости может плесень вырасти». Причем евразийцы (Александр Дугин и журнал «Элементы») утверждают, что у нас много общего. Мондиалисты-атлантисты, мол, все буржуи, скучные и заурядные. Обыватели, бюргеры и филистеры. Едят ананасы и рябчиков жуют. А евразийцы – ребята отважные, бескорыстные, собираются делать великие дела в крови по пояс. Вроде бы во всем дээсовском вкусе. А тут еще вышла в «Веке XX и мире» моя «Кастовая республика». Так бывший диссидент, а ныне смиренный затворник В. Ронкин до того на меня за эту статью обиделся, что прислал в редакцию письмо, что некоторых диссидентов и впрямь следовало удержать в психиатрических застенках, чтобы они такие статьи не писали. Приятно видеть, что иные бывшие правозащитники стали бдительней КГБ! А евразийцы прочитали, и им понравилось.

Видя такое родство душ, взяла я в охапку евразийские первоисточники и стала разбираться. Но дальше «Дня» и «Элементов» не пошла, потому что каждый раз после прочтения очередной статьи чувствовала себя, как шпион, вернувшийся с холода. Суммарное впечатление от евразийства у меня в плане живописи как от сочетания колорита Рембрандта и фактуры Иеронима Босха, а в смысле обстановочки мне сразу представился мрачный подвал, прикованный в углу скелет, под ногами – экскременты и человеческие черепа. И крапива. Как говорится о евразийстве у Бодлера: «Там раскинет паук паутину, и змеенышей выведет мать». А мондиализм у меня ассоциируется с калифорнийским пляжем. Машина у тебя самая модная, одежда – самая элегантная, проглотишь дюжину устриц (теперь вы поняли, что «Независимая» – мондиалистская газета!), запьешь хорошим шабли, подпишешь договор с Голливудом об изготовлении для них нового сценария – и катайся себе на водных лыжах по морю-океану. Атлантисты, как наследники Эллады, очень любят плавать и часто дома, на своей вилле, имеют бассейн.

А евразийцы, похоже, опять погонят в фаланстеры. Мондиалист богат или собирается разбогатеть и трудится над этим денно и нощно, потому что бедным быть западло. Что же касается равенства, то мондиалист к нему равнодушен, потому что он вечный олимпийский игрок и жаждет всех обогнать. Когда я выяснила, что евразийцы боятся рынка и считают деньги порождением Ехидны, я подумала словами Щедрина: «Ну, затарантила таранта!» Как я где встречу этот сюжетик, то представляется мне одно и то же. Двадцать пятое. Первый день. ГУЛАГ. Карточки. Очереди. Красные флаги. Словом, сплошное величие. Идет война народная, священная война 76 лет кряду, а евразийцы предлагают повоевать еще. Мы, мондиалисты, можем позволить себе все. Даже бал-маскарад. Поэтому мы будем смотреть сквозь пальцы на евразийцев, которые в парижских кабачках и в римских тавернах пугают людей цитатами из Ницше, Гитлера и Эдички Лимонова. Европе свойственно подвергать сомнению все, вплоть до трех китов.

Ле Пен сетует на то, что его негры и арабы одолели. Какая злобная и тупая чушь! Мондиализм заключает всю Ойкумену в кольцо своих сияющих лучей. Запад – это братство Кольца. Пусть евразийцы читают Клиффорда Саймака, «Заповедник гоблинов». Там Земля стала полюсом Галактики, и в ее университетском городке гуляют обитатели разных планет, не то что черные или желтые, но даже жидкие и газообразные.

Америка – это подступы к этому миру будущего, когда Разум перешагнет через все «измы» и границы на свете. Мондиалисты добры. Это они еще в 20-е годы кормили через миссии АРА наших голодающих, это они основали Армию спасения, Лигу Наций, ООН и Корпус мира. Они сегодня бесплатно по Би-би-си передают развивающие программы на русском языке о современном бизнесе, чтобы взять нас в светлое царство капитализма. Мондиализм – это Жизнь, крылья птицы из «Фьоренцы» Томаса Манна, а евразийство – это злобный новый Саванарола, целящийся в эту птицу. Эта жизнь знает мощные приливы вдохновения и пафоса и прохладные отливы рационализма, она бьется над вечной загадкой бытия – и хохочет по дороге, и бежит босиком по альпийским лугам. Евразийцы снова хотят выстроить нас в колонны под черными знаменами и поставить на колени перед новыми языческими алтарями, где будут приноситься человеческие жертвы. И что-то они подозрительно спелись, Анпилов, Проханов, Бакланов, Дугин. Мы не хотим больше ни черных мундиров, ни красных знамен. Евразийцы и над Черным морем готовы воскликнуть, как чекистский палач из баллады Галича:

 
Ах ты, море, море Черное!
Ты какое-то верченое-крученое,
На Инту тебя свел за дело б я,
Ты из Черного стало б Белое.
 

Евразийцы бы все стихии загнали в барак. Теперь я поняла смысл скандинавских мифов. Злой волк Фенрир, привязанный у бездны, который вырвется в час Рагнаради перед концом мира, – это евразийство. Ничего, нам к безнадежным битвам не привыкать! Дон Кихот был мондиалист. Россия евразийцам не достанется. По пятницам здесь не подают. Она, как подсолнечник, поворачивается к солнцу мондиализма. И пусть учтут это Ирак, Куба, Корея и Китай. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам…»

Мой любимый мужчина

Хочу сразу оговориться, что не мыслю и никогда не мыслила для себя плотской любви. Настоящая любовь – это мужская дружба и человеческое восхищение, и ведет она не к браку и не к адюльтеру. Любовь призвана ответить на один-единственный вопрос: с кем ты хочешь вместе сражаться и умереть? У меня таких людей сразу двое, и оба они не от мира сего.

Один из них красив, как первый любовник в «Комеди Франсез», благороден, как английский лорд, свободен, как Робин Гуд, храбр, как все четыре мушкетера, вместе взятые, а манеры у него, как у испанского гранда. Он мог бы быть генералом Бонапартом, но не захотел расстреливать свой Тулон: брать телебашню и парламент мятежной Эстонии в январе 1991 года. Он способен выстоять один против всего мира и одинаково хорошо владеет истребителем, автоматом, арабским скакуном, словом и пером. В своей крошечной стране, стиснутой с двух сторон глыбами российской имперской сверхдержавы, не признанный никем, кроме ДС, он никому не покоряется и ни о чем ни у кого не просит. Наоборот, он оказывает покровительство: дает убежище и помощь президенту Грузии, предлагает Ландсбергису вышвырнуть с его территории советские войска, готов разгонять коммунистический съезд нардепов в РФ, на что не хватило мужества у Бориса Ельцина. Он рожден свободным и умрет свободным. Вы догадались, что это Джохар ДУДАЕВ, капитан Немо наших дней, а его Чечня – это Наутилус, орудие мщения жестокой Российской империи, или зеленый Шервудский лес.

Второй благороден, незащищен и чист и сочетает мудрость большого ученого, талант писателя и стойкость страстотерпца с доверчивостью ребенка. Это король Матиуш наших дней. Он всю жизнь боролся с коммунизмом и освобождал от него свою маленькую страну. Он вечный диссидент, прошедший тюрьмы, пытки, каторгу. Получив власть, он отказался уплатить за вход – зарезать маленького царевича, что делает почти каждый президент, и сегодня, после 40 лет борьбы, он не устал бороться. Он остается капитаном и на горящем корабле и скорее пойдет на дно, чем спустит флаг. Это Звиад ГАМСАХУРДИА, хранитель грузинской мудрости и грузинской чести.

Моя шпага принадлежит им, и я всегда составлю им компанию, ибо они готовы умереть, чего в России уже не дождешься.

Доктор Фауст и душа Запада

Легенда о Фаусте – это, по Шпенглеру, ключевая тайна, Святой Грааль западной цивилизации. А так как Россия – все же Запад, хотя бы в силу вечной страсти и вечной тоски по этому своему Несбывшемуся, то, анализируя старинную легенду, мы познаем себя. Cognosce te ipsum – познай триаду Фаустов: Фауста Кристофера Марло (XV в.), Фауста Гёте (XVIII в.) и Фауста Байрона («Манфред», XIX в.). Фауст Кристофера Марло, как водится, хочет познать то, что не позволительно знать доброму христианину. Для того чтобы это познать, нужно вступить в сделку с тайными силами. Для того чтобы охватить этот второй полюс, черный полюс, нужно отдать свою душу. И он не считает это слишком высокой ценой, он отдает душу Дьяволу. Мефистофель Марло – это не веселый хулиган, которого мы видим у Гёте. Мефистофель XV в. – Люцифер, Денница, владеющий тайной истиной и дающий ее немногим. И это Мефистофель отдает Фаусту вторую, черную половину бытия. Но ужасно то, что, как выясняется, черная и белая половины не соединены. Плоды познания Добра и Зла и плоды Жизни не растут на одном древе. Надо выбирать. Трагедия Фауста, по Кристоферу Марло, заключается в том, что свободы нет нигде: ни у Бога, ни у Дьявола. Бог блюдет свое, Дьявол – свое. Добро не хочет знать Зла, Зло не хочет знать Добра. Немыслимого соединения их по формуле Зинаиды Гиппиус хотел Фауст.

 
Концы соприкоснутся,
Проснутся «да» и «нет»,
И «да» и «нет» сольются,
И смерть их будет свет.
 

Это космический свет вечности, запретный для земнородных. Фаустовская душа Запада хочет невозможного – хочет луну с неба.

Фауст XVIII века, Фауст Гёте, – это более зрелый Фауст, потому что три века западной цивилизации – это как три печати той страшной книги, которую раскроют в день Страшного суда. Вместе с Фаустом созрело и его терзание, терзание невозможности вместе со всей своей сущностью, не поступаясь ничем, проникнуть в вечное. Загробное знание и загробное блаженство, Ад и Рай и девять сфер – заживо, до конца света, индивидуально. Западная ментальность – это ментальность конквистадора, завоевателя, торжествующего над миром. Повергнуть природу ниц, даже не постичь, а победить – вот задача № 1 для фаустовской души. Если буддизм терзается невозможностью отрешиться от личности, от сущности, чтобы войти в Единое, то мечтательная и дерзкая душа фаустианского Запада терзается другим. Здесь личность хочет попрать Единое, восторжествовать над ним. Гёте создает вокруг своего Фауста сочувственно настроенную Вселенную, Вселенную-сообщника. И Бог, и Мефистофель – они как тренеры оттачивают дух Фауста, чтобы он не перестал терзаться недостижимым, не остановился, не бросил щита. Бунт человека – единственное развлечение, единственное зрелище, к которому приникла Вечность, и сама с собой (Бог и Дьявол у Гёте, как и у Булгакова, не антиподы, а сотрудники, даже сообщники) идет в пари, сама с собой бьется об заклад… Искушения здесь – олимпийское состязание, и за рекорды дают медали и от Сатаны, и от Всевышнего.

Когда Фауст впервые понимает невозможность своих устремлений, возникает тема самоубийства как высшего своеволия. Фауст ведь собирается испить смертную чашу не с отчаяния, а, так сказать, на радостях. «И вот я пью тебя душою всею во славу дня, за солнечный восход». Не у Достоевского, не у его программного героя Кириллова в «Бесах» впервые возникает этот мотив. Это мотив протестантской этики (Гёте в «Фаусте» создает манифест зрелого протестантизма), когда не Бог властен над человеком, а только человек властен над собой. Для протестантизма самоубийство – не грех. Это еще один способ нанести удар Вселенной, нарушить волю богов, давших тебе жизнь. Что ты на это скажешь, Мироздание? Я сознательно уничтожу твое творение, но не стану играть в твоем спектакле отведенную мне роль. Хлопнуть дверью и вернуть свой билет – это вполне по-карамазовски, но страшная сила протестантской этики, бремя Свободы калечит слабые души персонажей Достоевского и убивает их. Фауст же выносит все и идет дальше. Душа Запада – как закаленный дамасский клинок.

Фауст Гёте единственным пороком считает слабость, все остальное – не в счет. Нельзя уклониться от боя, даже если надо переступить через чужую жизнь (Маргарита, мирные старики из второй части, подвергнутые насильственной депортации и погибшие). Собственно, Фауст идет по трупам. Эстетика Гёте через два эпизода дает нам предощущение фашизма как страшного абсолюта, а вовсе не извращения фаустианской души.

Сегодня кажущаяся непосредственность Запада, в сороковые заглянувшего в свою бездну, – это попытка отшатнуться от края, это боязнь своей жестокой и властной души. Даже в пасхальном перезвоне у Гёте нет мира. Там явственно звучит мотив исторического пробуждения человечества для осмысленных страданий, для осмысления бытия. Воскресение по Гёте – это некая эмансипация человеческого духа от первобытной спячки, от хаоса до сотворения личности. Не для мира пробуждается и воскресает в человеке христианин – для страсти и тоски. Дух человеческий – обоюдоострое оружие, кинжал, а выковывать это оружие на самого себя человеку помогает христианство. Совесть для фаустианской души – это благодетельная боль, и ее следует стремиться не облегчить, но усилить. Фауст не пророк, не аскет, ему не дано видеть и слышать ангелов и Бога. Запад в принципе отрицает йогу как самоограничение во имя познания. Но и своей кармой, кармой посредственности, Фауст удовлетвориться не хочет, ибо Запад отрицает предопределенность и храбро лезет из кожи вон. Не всем дано хватать звезды с неба, но ведь хочется схватить прямо горяченькую? Фаустианство – это культура, где ни один сверчок не знает своего шестка, где все сверчки без шестков.

Для Запада вначале было Дело, а не Слово – назвать и не постичь реальность, но ее преодолеть. Евангелие от Иоанна не для Запада писано… Фауст – отъявленный протестант, и мы узнаем из его монолога («…я шлю проклятие надежде, переполняющей сердца, но более всего и прежде кляну терпение глупца»), что душа Запада по сути своей антиобщественна и что настоящая жизнь фаустианского человека начинается по ту сторону отчаяния. Сартр скажет об этом прямо. Гёте сказал об этом косвенно.

Здесь при подписании кровью контракта с жизнью (о раздельном владении имуществом), то есть при заключении договора с Мефистофелем, становится ясно, что успокоение, отсутствие страданий – капитуляция. «Лишь только миг отдельный возвеличу, вскричу: мгновение, повремени, – все кончено, и я твоя добыча, и мне спасенья нет из западни»…

Но главная трагедия Фауста – не на небе, но на Земле. Этический монотеизм Запада, его вечное мессианство. Фауст вспомнил, на их беду, о людях. «Я все их бремя роковое, все беды на себя возьму». Фаустианская душа опьяняется крепчайшим вином спасения человечества. А человечество пока живет, не подозревая, что Фауст сейчас начнет его спасать. Христианство Запада сурово. Оно не спрашивает у спасаемого разрешения, оно просто тащит его за шкирку на ослепительный, режущий свет, то Ад духа, который создает себе и другим фаустовское миссионерство. Фаусты, как пушкинские шестикрылые серафимы, вечно гоняются за объектами своего спасения, дабы «уголь, пылающий огнем», запихнуть-таки в их отверстую мечом Истины грудь. Спасение по Фаусту – почти вивисекция. Не всякий снесет бремя Голгофы, не всякий выдержит пытку Свободой и Истиной. Маргарита погибает, но этим фаустов не остановить. В конце концов Фауст постигает формулу своего проклятия, которое является спасением всей западной цивилизации: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Или еще более трагическое, бернштейновское: «Истина – ничто, движение – все». (Ведь целью была именно истина! А где она? На дне морском. И добродетель там же, и спасение человечества в тех же краях.)

В общем, крикнул ворон: Nevermore!

Эдгар По – это Фауст XX века. Наша фаустовская душа – хищник, ядовитый, как змий, и наивно-целеустремленный, как голубь. В западной цивилизации нет кротости. Тем хуже для маргарит. Прогрессоры никого не оставят в покое и всех соблазнят. Соблазн – наше послушание. Мы пришли в этот мир, чтобы «соблазнить многих из стада». Заратустре тоже приходилось убивать своих маргарит. Гёте и Ницше – звенья одной великой западной цепи.

Последний Фауст, Фауст Серебряного века, «Манфред» Байрона, несчастнее всех. Он не уверен в том, что Вселенная его видит и знает о его вызове. А вдруг она слепа и глуха, а вдруг не с кем бороться? Атеизм для фаустов хуже Ада. Как жить, если некому бросать перчатку? Для Фауста Байрона Вселенная пуста без Врага и без Битвы. Огонь и Воздух – любимая стихия Духа. Трагедия Манфреда – это трагедия глухого пожизненного каземата, где разбивают себе голову о стены из-за отсутствия столь необходимой кары за святотатство и ересь, ибо только под молниями богов, на Лобном месте для богоборцев Фауст, а вместе с ним и Запад способны ощутить грозную и мучительную полноту бытия.

Бремя вандалов

Я не буду советовать Вам, Володя, на уроках столь нелюбимой Вами эстонской литературы почитать Яана Кросса, потому что он сейчас, при Вашем настроении, пойдет Вам не впрок. Когда будете в следующий раз зевать на уроке, прочтите Киплинга:

 
Несите бремя белых,
Что бремя королей?
Галерников колодок
То бремя тяжелей.
 

Да, Британии и Киплингу было что нести в свои колонии: Великую хартию вольностей (с 1213 г.), Палату общин парламента (с 1265 г.). И тем не менее Британия и Киплинг, столкнувшись с героическим сопротивлением «туземцев», увидев, что на пути стоит не дикая орда, а Ганди, научились уважать своего врага, полюбили его и ушли, дойдя с помощью Киплинга до высокой истины, что право человека на свою землю священно, если этот человек готов ее защищать ценой жизни.

 
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с мест они не сойдут,
Пока не предстанут небо с землей
На страшный Господен Суд.
Но нет Востока и Запада нет,
Где племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу
У края земли встает.
 

Но то Британия, Володя. А мы с Вами не в Британии рождены. Мы белые только по цвету кожи. Мы – вандалы, разрушившие Рим: в Чехии, Словакии, Югославии (которой уже, слава богу, нет, а есть веселый хоровод новых государств), в Польше, Венгрии, Эстонии, Латвии, Литве. Является ли дикость извинением? Надо ли прощать тем, кто не ведает, что творит? Является ли извинением Ваша молодость? Задачи советского империализма Вы формулируете грамотно, а Ваш кумир, Александр Невзоров, видимо, не вырос до сих пор, так что инфантильность вообще свойственна имперскому сознанию, и не будем делать друг другу скидок. Тем более, что с автоматом так легко научиться обращаться, даже в «шестнадцать мальчишеских лет».

Кстати, о рабах. Письмо Ваше, Володя, пришло к нам не с каторги, не из барака, а из чистенького, игрушечного, андерсеновского Таллина, где Вы, как уроженец Эстонии, будете через два года иметь все гражданские права. Владея языком, Вы не встретитесь ни с одним барьером, кроме того барьера ненависти, которым Вы сами себя отделяете от чудесного мира, который мог бы стать Вашим. Вы любите, наверное, фантастические видеофильмы. Там супермены с космических кораблей сражаются с чудовищами с иных планет и создают Галактическую империю. Но в Эстонии Вы, начинающий супермен, столкнулись не с чудовищами, а с цивилизацией, превосходящей нашу собственную по уровню развития, мудрости, терпимости. Заметьте, Володя, что это не они на Вас бросаются, а Вы на них. Вы пишете, что чуть было не попали в эстонскую армию (двух лет не хватило). Ничего себе дискриминация! Вам, потомку завоевателей, доверяют честь защищать Эстонию! Надо быть очень черствым человеком, чтобы этого не оценить. За Вашей спиной, Володя, уже нет метрополии, и Вам не для кого Эстонию завоевывать. Московская орда слабеет, и для нее наступает Страшный суд. Я на эстонские спецслужбы не работаю и эстонским агентом не являюсь, однако Ваша (не моя!) советская армия в Эстонии, и то, что ее оттуда никак не выгонишь, – это моя непреходящая боль не меньше, чем для эстонцев. Вы слышали когда-нибудь об организации под названием ДС (Демократический Союз), которая еще в 1988 году вписала в свою программу пункт о дезинтеграции Советского Союза и освобождении балтийских государств от колониального гнета Вашей семьи и других аналогичных семей? У нас достаточный тюремный стаж за эти дела, достаточно хожено на митинги и отведано дубинок. Мы боролись с эстонцами, латышами и литовцами бок о бок. Языка мы не знаем, но порядочность понятна всем без перевода. В Латвии мы проводили свой II съезд ДС. Нам бесплатно дали зал, кормили, щедро поделились тем, чего в России к тому времени уже не было: своими глазированными сырками, своим шоколадом, своей ветчиной. В хрупком игрушечном Старом городе мы боялись дышать, боялись ходить, чтобы не поломать случайно эту блестящую драгоценную елочную игрушку чужой жизни, пробившейся даже под иноземным сапогом. Прибалты для нас родные, Володя. А вот Вы – чужой. И если Вы не перемените мнения, то Вы рискуете никогда и никому не стать своим. И зря Вы обвиняете Горбачева и Ельцина (которых я люблю еще меньше Вашего) в том, что они добровольно отпустили страны Балтии. Вот уж в чем они неповинны! Но саблезубое имперское чудовище одряхлело, и три маленькие страны, истекая кровью, наполовину вырвались из его полупарализованных, но все еще железных лап. Как говорится, хоть видит око, да зуб неймет.

Вы знаете, Володя, я за свой патриотизм заплатила гораздо дороже Невзорова за последние 23 года (Невзоров в тюрьме не сидел, спросите у него сами, здесь он не сможет солгать), поэтому я Вам скажу то, чего Вы в его программах не услышите: лучше России погибнуть, исчезнуть с лица земли, чем заниматься созданием или удержанием Галактической империи.

Возможно, субъективно Ваши деды и бабушки были хорошими людьми, но это ничего не меняет. Немецкие парни в 1941 году, нас завоевывая, тоже ничего худого не думали: их учили в той же страшной школе тоталитаризма, что и Вас. И немецкие фрау, собиравшиеся заводить свое хозяйство на тучных землях Украины, тоже виноваты не были. Но и партизан тогда винить не надо. Никто не хотел умирать рабом на своей земле. Кстати, Володя, поскольку эта страна Вам так ненавистна, а работать по найму, не имея никаких других с ней отношений, кроме деловых, Вы по своему темпераменту не сможете, то почему бы Вам не вернуться в Россию? Если Вы, конечно, готовы сравняться в качестве жизни с тем псковским парнем. Но ведь любовь превозмогает все! Приезжайте и разделите с нами наши беды. Может быть, хлебнув лиха, Вы научитесь жалеть других. Эстонцев, например. Неблагодарность – тяжкий грех. Когда я ездила выступать в Снечкус, в Литву, где компактно живут русские, я видела там детский садик с бассейном, с печеночкой на обед, землянику на клумбах возле фабрики. Все это – дар Литвы, в России жители Снечкуса никогда бы этого не получили. Что не мешало им поносить Литву и литовцев (хорошо еще, что не все в этом участвовали). Да, Лысенко, Крылов и Белов – политзаключенные. Да, как правозащитник, я выступаю за их освобождение. Но сидят они за неправое дело. Я бы и гитлеровцев не карала после Второй мировой (из нелюбви к казням и застенкам). Но от этого они правыми не становятся. И до выведения войск из стран Балтии я на митинг протеста к эстонскому посольству не пойду. Невыведенные войска – незаконченная война. Да, Лысенко и Крылов – заложники. После окончания войны, после того, как последний оккупант покинет землю Балтии, демократы России смогут позаботиться о заложниках. А сейчас, простите, недосуг. Надо спасать Эстонию, Латвию и Литву. Они такие маленькие! А СНГ – такой большой! Как пожалеть такого слона, который давит все на своем пути…

Что же до Вашего кумира, то я ему от души желаю снимать его программу, хотя мне она глубоко претит. Однако в его суперменстве я не сомневаюсь. А мы, бывшие политзаключенные, здесь большие знатоки и эксперты. За свои убеждения Александр Невзоров еще и мизинца себе не уколол. Он очень богат и собирает антиквариат. Так что на жертву режима он не тянет. Он всегда был на стороне сильных против слабых. Один его фильм о Литве обеспечил ему навеки репутацию человека, которому нельзя подать руку. Мало нужно мужества, чтобы с империей за спиной выступать на стороне танков против крошечной Литвы. Не мужское это дело – когда тысяча на одного. Поэтому я не уважаю Александра Невзорова. Он лихой парень, но петербургский ДС несколько лет назад на своих несанкционированных митингах его не видел. Выступать против власти, когда тебя за это не карают, – сомнительная честь. Спросите у своего кумира, где он был в 1988 году, что поделывал, чем прогремел? Конечно, Невзоров готов (на словах) пулю в Приднестровье схлопотать, ну да в этом мало будет чести. Ведь и гитлеровские солдаты в России полегли, и бандиты, идущие на мокрое дело, жизнью рискуют. ДС всегда дрался честно, и дрался против власти, и сейчас с ней в очень жесткой конфронтации. А до этого было Сопротивление. Не все стояли на месте в эпоху застоя, кое-кто и сидел. И эстонцы, кстати, тоже. Вы у них спросите. Они знают своих политзаключенных. Вы можете, конечно, обвинить меня в жестокости. Почему я Вас, бедного, гонимого, не жалею? Мне никогда не было жалко оккупантов. Мне не жалко тех, кто погиб в Афганистане. Они погибли за неправое дело и от собственной трусости, потому что не посмели не пойти на чужую войну. Мне жаль афганцев, которых они уничтожили.

Я всю жизнь расплачивалась с прибалтами за то, что натворили на их земле Ваши дедушки, бабушки, отцы – словом, Ваша семья.

Мысль о том, что придется расплачиваться еще и за Вас, мало меня вдохновляет. Поэтому письмо столь неприязненно. Вы пока не заслужили приязни ни русских, ни эстонцев. Не считая приязни колонизаторов из той общины, о которой Вы пишете.

Насколько я знаю эстонцев, они наложат на Вас единственное взыскание: не подадут Вам руки и не станут с Вами разговаривать ни на эстонском, ни на русском языке.

И здесь, Володя, Вам не помогут ни автомат, ни Невзоров, ни Витебская дивизия.

Что делать? Как жить?

Спросите у эстонцев. Но придите к ним с повинной головой.