Текст книги "Иди сквозь огонь"

Евгений Филимонов
Иди сквозь огонь (Проект Индиго)

Моим любимым женщинам – Елене и Настёнке

Глава 1

Ночь завораживала. Шедшие всю неделю дожди вычистили город от грязи, что тоннами выбрасывали в атмосферу заводы и автомобили, шныряющие по улицам подобно раковым клеткам по венам человеческого организма. Дождь лил, как из ведра. День за днём, ночь за ночью – и вот воздух стал чист и прозрачен, а звёздное небо опустилось практически на самые плечи.

Всю неделю – впрочем, как и в остальные дни – Катя стремилась на крышу, подальше от становившейся всё теснее квартиры. Дождь не мешал, нет – он приходил нотой настоящего и ничего не требующего от неё лично мира. Мира, который существовал сам по себе, бесстрастно взирая на живущих под небесами, и нисколько не переживая о чьём-то благополучии.

А ещё дождь являлся антиподом огня, что снился Кате почти каждую ночь, с момента, когда она начала осознавать себя – как существо, наделённое разумом и внутренним миром. Это произошло очень рано, в отличие от других детей. На вид они были совершенно одинаковые – розовокожие пухлощёкие карапузы, пускающие пузыри и кричащие во всю мощь небольших, но уже сильных лёгких. Да, с виду они не отличались. Но уже тогда к ней приходили сны.

Такой простой сон – над миром бушевал огонь. Везде, куда достигал взгляд – плясали огненные смерчи, свиваясь в диковинные буквы непонятного языка. Пламя влекло к себе, распахивая жаркие объятия. И она, раз за разом, устремлялась в это горнило, но, внезапно пугаясь, останавливалась у мятущейся стены жара. И тогда огонь умирал, оседая серой пылью. Мир вдали таял точно так же, рассыпаясь, словно выгоревшая головня, в лёгкий пепел.

Катя не знала, почему ей снился один и тот же сон. Просто, он пришёл однажды и стал неотъемлемой частью жизни. Единственное, что Катя знала точно, так это то, что рассказывать про такие сны кому-либо – нельзя.

Странностей у девочки и так хватало. И усугублять положение ещё и новостью о навязчивых снах – это могло покачнуть переполненную лодку чужого терпения. А чужими были все. Даже родители.

Мать и отец любили дочь, она знала. Катя была для них всем – смыслом жизни и наказанием, счастьем и проклятием. Что превалировало в этих чувствах – она и само порой не понимала. Ставшие с первых же минут прозрачными до самых глубин омутов сознания, родители иногда становились закрытыми, одеваясь в непроницаемую броню. Это выглядело так – обычно радужные, ауры становились похожими на старые мятые газеты, пылящиеся в углу под мойкой. И тогда Катя переставала Видеть их, да и Слышать тоже. Оставались обычные пять чувств – и это не очень радовало.

Хотя, так было интереснее: всё вдруг превращалось в головоломку, что позволяло оттачивать обыденные человеческие умения понимать другого. Так, как понимали друг друга мать с отцом. С полуслова, с полунамека, с лёгкого движения ресниц и полуулыбки – родители читали мысли и желания другой своей половины, как раскрытую книгу. А ведь они были обычные люди, как и любая пара из шести с лишним миллиардов населения этой небольшой планеты.

Понимание других людей пришло к Кате очень рано. Она вдруг услышала мысли окружающих, и увидела окружающее их сияние, которое рассказывало очень многое. Если быть точным, то это случилось прямо в родильном доме. Переговариваясь с окружающими комками плоти на изначальном детском языке, она удивилась вспыхнувшему вокруг них световому кокону. Катя увидела, как протекают мыслишки в головках соседей и соседок. Слышала, как шумит кровь в венах малышей. Она ощущала, как рождаются слова у гигантов, приходящих с едой и объятиями. Наверное, если бы она захотела, то увидела бы, как бьются их сердца.

Катя упрятала пришедшее знание. Слишком уж ясным было понимание слабости хрупкой оболочки, которой лишь предстояло стать телом, несущим сильное «Я».

И она превратилась в такую же гусеничку, поглощающую пищу и изрыгающую отходы жизнедеятельности, дожидаясь момента, когда можно будет задуматься о трансформации. Она надеялась, что это произойдет скоро.

Мозг малышки постоянно работал, впитывая информацию для размышлений, и переваривая её. Пищей для ума становилось абсолютно всё – игрушки, весёлая болтовня родителей, игра света на потолке, шум ветра и пение птиц за окном. Всё, что она могла увидеть и услышать, а порой – представить и додумать.

Что-то мигнуло в бездонной глуби неба. Катя отряхнулась от задумчивости и присмотрелась. Падающая звезда – это мигнул, сгорая, очередной метеорит, вошедший в атмосферу земли.

«Так и мы все, – подумалось ей. – Как букашки на свече, сгорим, и следа не останется, кроме пятна на сетчатке. Хотя, если подумать, свет от вспышки уйдёт в космос и превратится в бессмертную волну, несущуюся, чёрт знает куда. Интересно, как далеко она дойдёт».

Мысль понравилась, уводя от набивших оскомину воспоминаний о детстве. Она улыбнулась, всё-таки под звёздами очищение происходило быстрее. И эффективнее. Вот и сейчас – пусть детская, и даже не особо умная – мысль забавляла. Подкорка будет прокручивать задачку, так и эдак, ещё некоторое время, отпустив сознание на вольные хлеба.

Вздохнув глубоко, Катя, откинулась и снова вгляделась в небо. Теперь это превратилось в чистое удовольствие. В её восприятии каждая звезда имела уникальные цвет, голос и песню. Да, небесные светлячки пели для неё. Лишь ради этого она готова была приходить на крышу каждую ночь. А на даче она и вовсе спала на улице – в гамаке, или на старой раскладушке, укутавшись в древний плед, пропахший ромашками. Там отсутствовал смрад человеческих мыслей – на природе люди отдыхали от всего, и – даже от себя. А в городе приходилось закрываться постоянно, следя, как бы не проползла чужая эмоция и не срезонировала на тонких струнах эмпатии.

Катя поёжилась, отгоняя воспоминание. Да, тогда получилось очень плохо. Поссорившись с матерью, она нечаянно раскрыла своё сознание и внезапно оказалась во власти чужих эмоций – где-то в соседнем подъезде пьяный мужик избивал жену. Несущаяся от него волна ненависти вошла в Катю. И вышла из неё бушующим торнадо, разлетевшись во все стороны и затопив сознания всех людей в радиусе около ста метров, настолько она открылась тогда. Злополучный вечер запомнил весь дом. И старушки судачили ещё не одну неделю, вспоминая «ту» пятницу. А Катя ещё долго шептала слова благодарности звёздам, за то, что тогда не случилось смертоубийства. Разбитые губы, выбитые зубы, поломанная мебель и выбитые стёкла – не в счёт.

А мама с папой не почувствовали. «Блаженные, – усмехнулась Катя, – Ничто их не берёт».

Хотела бы и она так. Найти свою половину, чтобы не бояться ничего и никого. А самое главное – быть любимой, ощущать тепло и уют. Не из родительских побуждений, а по-настоящему. Стать желанной и единственной – как ей этого хотелось, кто бы только знал. Она всё отдала бы за чувство близости, но – увы.

Катя вспомнила, каким был первый – и последний – случай такой близости.

Это произошло в детском саду. Пять лет, старшая группа. Уже считающие себя взрослыми и безумно галантными дети. Василёк из второй группы долго ухаживал за ней. Куда там взрослым самцам до церемонности чистого душой мальчишки. Игрушки, конфеты… Особенно запомнился рожок мороженого, протащенный в сад непонятно каким образом.

Вот тогда-то он и чмокнул её прямо в измазанные пломбиром и вишнёвым джемом губы. И она, от непривычного чувства близости – открылась. И завизжала от страха, увидев, как потекла перед её взором Васина кожа, открывая спрятанные внутри венки и артерии, а потом и бьющееся сердце, которое, вдруг, затрепыхалось пойманным мотыльком. Перед Катей проносились образы – мальчишка, паренёк, мужчина… кровь на асфальте… Она оттолкнула Василька, и друг отлетел, стукнувшись о кабинку головой. Рёву было много, с обеих сторон. И она навсегда запомнила испуганный, обиженно-недоумённый взгляд Василя, когда он уходил домой.

На другой день Катя намеренно поссорилась с ним. И больше никому не давала поводов для сближения. «Снежная королева» – прозвище появилось уже в выпускной группе. «Умничка. Но задавака. И глаза-холоднючие, как ледышки» – так её охарактеризовала нянечка, Илона Павловна. Старых кровей, бабуля не лезла за словом в карман и не стеснялась выдавать хлёсткие эпитеты детям, не взирая на статус их родителей. Если бы она знала, в каком ужасе пребывала Катя, считающая, что поцелуй чуть не стал причиной смерти Василя – то смягчилась бы. Наверняка. Но – она не знала. И не знал никто. Все семь лет в школе Катя оставалась точно такой же ледышкой, отбивая неуклюжие попытки одноклассников и мальчишек из других классов сблизиться.

А ею увлекались многие. Худощавая, с идеальной развитой фигурой классических пропорций, длинноногая и с пышной шевелюрой огненных волос – Катя словно сошла с обложки буклета дорогих импортных кукол. Вот только глаза. Синие – но не небесной синью, нет. Глаза синели, как уходящие в лёд дыры. Взгляда этих замораживателей хватало, чтобы у воздыхателя не приключалось второго приступа обожания. Порой добавлялась и пара-тройка слов. Не обидных, нет – а идеально описывающих глубинную суть недостатков наглеца, посягнувшего на дружбу с ней. С самой Снежной Королевой. Она находила, что сказать каждому – ведь это совсем не сложно для того, кто видит людей насквозь. Скрепя своё сердце, она защищала чужие. И плакала по ночам, закрывшись от мира шторами одиночества.

Снова мигнула падающая звезда, и Катя улыбнулась. Вторая – это уже много. Она успела загадать желание, пусть оно исполнится, даже и не скоро. Желание не новое, очень простое: «Пусть появится кто-то, как я. Избавьте меня от одиночества, пожалуйста, звёзды – я прошу Вас…»

Она не особо верила в чудеса, хотя, если задуматься – сама являлась таковым. В глазах окружающих людей, раскрыв лишь частичку своего потенциала, она стала бы кем угодно, появись вдруг такое желание. Вот только, желания не возникало. Катя была иной, не такой, как они. И вознося детские просьбы ночному небу, твёрдо уповала на теорию вероятности, рассчитывая – раз появилась она, то есть и ещё кто-то. Не бывает ничего абсолютно случайного в этом мире, всё повторяется, так или иначе. И где-то в ночи есть подобный ей. А может, и не один. И – даже не одна. Так считал холодный разум, проснувшийся вместе с первым криком, который издала когда-то новорожденная.

Катя прислушалась к ночи, и улыбка угасла. Похоже, отец снова решил провести задушевную беседу, и теперь тяжело поднимался на крышу.

Замок на чердачную дверь он ставил не единожды. Раз за разом, запоры чудесным образом оказывались вскрытыми без особого шума, и он смирился. Заваривать двери наглухо отец не осмелился, это грозило неприятностями с Жэком и ментами.

Вот и он. Кате было жалко отца, отдававшего все силы на воспитание дочери и на здоровье матери. Но принятое однажды решение отдалить от себя всех – распространилось и на них. Катя боялась раскрываться, помня, как дрогнуло, останавливаясь, сердце Василька. Улыбка, тёплое: «Я люблю вас, мам, пап…», и не более. Она боялась. За них.

Катя вздохнула, уже зная, что сейчас услышит.

– Кать, ну разве так можно? – задыхающийся от подъёма на крышу отец даже не стал приводить себя в порядок. – Ну, сколько можно на крышу шастать? Мама там беспокоится. Ей что-то приснилось, пошла к тебе – а тебя снова нет. Ну, хоть дверь на чердак оставила открытой, и то ладно.

Но зачем, опять-то? Кать??

– Пап, посмотри какая ночь… – внутри всё рвалось, но голос не дрожал. – Уже две звёзды упали… Помнишь, как ты учил?

Отец растерянно умолк. Да, он помнил, конечно же. Катя увидела отцовские мысли, и себя в них. Снова стало горько.

Стреляющий угольками костёрок на берегу вялотекущей реки, тёмное пятно палатки в ночи. Они тогда пошли в поход, на два дня с ночёвкой у реки. Отец умудрился наловить рыбы, соорудив удочку из срубленной талины и куска лески с катушки, извлечённой из кармана старой энцефалитки. И сварил уху, со смехом отбросив в сторону выданные матерью в дорогу банки тушёнки и сгущённого молока. А потом он и Катя облазили все кусты на опушке леска, и нарвали там листьев смородины и травы, которую отец назвал белоголовиком. Чай получился бесподобным.

Затем они сидели и смотрели на небо, считая упавшие звёзды. Про каждую небожительницу, что прочерчивала небо, отец рассказывал увлекательную историю. И, конечно же, рассказал про обычай загадывания желания на упавшую звезду. Она тогда загадала найти себе подобных, в первый раз. И погрузилась в мягкие потоки счастья, хотя и не подавала вида. Но отец почувствовал. Наверное, часть её эмоций всё-таки просочилась наружу – и он тоже окунулся в счастье. Если бы с ними оказалась и мама, Катя не удержалась бы – и тогда лёд одиночества раскололся бы, не вынеся волшебства звёздной ночи. Но мамы с ними не было.

Седеющий мужчина и семилетняя девчушка сидели у костра и весело болтали, смеясь и подкидывая в костёр маленькие щепки. И ворох искр, поднимающийся от костра, вторил радостному смеху, возносясь к Млечному Пути.

«Да, вот так всё и было, пап. Ты же помнишь, я слышу…» – подумала Катя. А отец закашлялся и присел рядом.

– Да, Катюш. Я помню. Как не помнить… Не думал, что ты… – голос прервался.

– Пап… ну, пап… не надо. Не мучайтесь вы, и не бойтесь. Сколько уже говорить-то. Мне хорошо здесь, ты же должен понимать. Звёзды – они не люди, с ними легко разговаривать.

– А мы, с нами тяжело?

– Пап. Не начинай снова… – Катин голос похолодел. – Я прошу, не начинай. И маме скажи. Хотя, я и сама могу.

– Да нет уж… я сам. Домой пойдёшь?

– Посижу еще, до третьей звёзды, пап… до третьей звёзды.

Отец вздрогнул и сгорбился, а Катя чертыхнулась про себя. Дважды за вечер давить на одну и ту же точку – недостойно. И, глядя в спину отца, потерянно бредущего к выходу на чердак, кляла себя на все лады. Конечно же – не забыв закрыться от мира.

Послушав мысли отца и убедившись, что он благополучно добрался до квартиры, Катя поднялась с выступа переборки и подошла к ограждению на краю крыши. Набегающий снизу ветер взъерошил волосы, и она зажмурилась, как кошка. А потом открыла глаза и устремила взор вдаль. Ночной город сиял, а улицы струились между пятнистыми тушами кварталов огненными змеями. Но её не интересовали огни города – она надеялась, что сможет уловить настоящий огонь, подобный своему. Хотя и боялась, что другие закрываются точно так же, как и она.

Горизонт снова прочертила падающая звезда. Третья. Пора и домой, сказанного не воротишь… а она всегда поступала соответственно своим словам и обещаниям.

Сноровисто спустившись по лесенке с чердака, она отправилась домой. Стараясь не шуметь, отперла дверь и проскользнула в свою комнату. Мать не выглянула, значит, обиделась крепко, хотя не покажет и вида, как всегда. В чём-то они были похожи. Возможно, свою твёрдость Катя почерпнула именно у матери, очень возможно. Катя прогнала пустую мысль, чтобы та не вертелась в голове всю ночь.

Быстро переоделась, накинула пижаму и скользнула в постель. Звёзд в окне не было видно – посаженные когда-то давно под окнами мелкие чахлые прутья превратились в мощные высокие берёзы, и теперь застилали небо и съедали весь свет. Маленький кусочек звёздной глубины был доступен только с одной точки, там Катя и сидела обычно, готовя школьные задания. Но стоило появиться небольшому облачку – и всё… небо и звёзды за окном пропадали. И ей становилось одиноко.

Глаза закрылись сами собой. И пришёл сон.

«Иди в огонь» – шёпот прозвучал, как гром. В мире сна всегда раздавался только один звук – ярость бьющегося пламени и шорох осыпающегося пепла. И неожиданный шёпот расколол сон, как орех.

Катя не могла понять, откуда взялся голос. Сон ушёл, вместе с огнём. И – Голосом. Это было… необычно. И – неприятно. И даже – страшно. Она вдруг почувствовала неуверенность, как любая девушка на Земле, которую во сне посещают Голоса.

«Наяву осталось услышать», – хихикнула она. – «И всё, привет Кащенко».

Ситуация требовала какого-то решения. Катя подумала, и решилась на аналитик-сон. Принимая решение, она колебалась, но другого пути не видела.

Выровняла дыхание, расслабилась… и сон не заставил себя ждать, заключив её в свои объятия. Но, подсознание уже ждало – не страшась, а анализируя.

Огонь ревел тысячей адских домен. В обычном сне он являлся ей ласковым зверем, не выпускающим когтей. Но сейчас, в осознанном сне – уподобился разъярённому дракону, что желал спалить всё и вся. И притягивал, как и всегда, даже сильнее. Завитки огня привычно свивались в непонятные слова… символы бегали один за другим, распадаясь в искры, а она не понимала ни единого из них.

И снова донёсся шёпот.

– Иди в огонь… войди… стань огнём.

– Кто ты? – Слышать собственный голос со стороны было необычно. Это отличалось от воспроизведения видео или аудиозаписи. Она словно стояла где-то в сторонке, и наблюдала за чужаком, лишь похожим на неё.

– Иди в огонь. Сожги себя и воспрянь очищенной… – Шёпот манил.

– Кто ты такой? Такое… что ты вообще и откуда? – Вопросы не доходили до Голоса, он твердил своё, раз за разом, и Кате стало скучно. Сон оказался глупым, словно кто-то включил для неё закольцованную запись, хихикая в кулачок.

– Иди в огонь. Стань им. Сгори… – Шёпот постепенно затихал и отдалялся, словно поняв, наконец, что стал неинтересен. И исчез. А пламя взревело и опало привычным пеплом.

Катя проснулась. За окном тускло отсвечивало утро. Свет, как всегда, доходил до комнаты лишь рваными, отражёнными кусками.

Раздумывая над странностями сна, Катя побрела в ванную. Споро умылась и почистила зубы. Родители уже уехали. Они вечно опасались опоздать.

То, что они приезжали на работу почти каждый раз минут на сорок раньше – в расчёт не принималось. А, может, они уезжали пораньше, чтобы избежать утренних встреч и возможных упрёков. Но завтрак всегда был готов и ожидал Катю на небольшом подносе. Лёгкий, вкусный, сытный. Такой, каким и должен быть приготовленный для любимого человека завтрак. Это Катя тоже понимала.

Позавтракав и собрав всё необходимое, она отправилась в школу.

День прошёл, как обычно. Одноклассники привычно сторонились ледышки. Учителя тоже не желали выслушивать её холодные умствования по поводу устаревших конспектов. В общем – скучно. Шесть уроков пролетели быстро. Катя думала о Голосе – как, откуда и почему он появился во сне. И не свидетельствовало ли это о расстройстве, а то и начале распада её психики. Но то, что голос не просто приснился, а был чем-то самостоятельным, она уяснила чётко и надёжно. Подсознание, работающее на сто процентов и под полным контролем, позволяло вытворять и не такое. Если бы она желала, то давно стала медалистом и призёром большинства олимпиад школы и города. Вопрос – зачем? Быть известной, да ещё в качестве супер-ботана – ей не нравилось, слишком уныло и скучно. И так уж, далеко не фея.

Катя уже направлялась на выход, когда наткнулась на него. Или – он на неё.

Разбитного вида паренёк, с взъерошенной шевелюрой и бегающими глазами на мятом лице, подвалил, словно старый знакомый. Она с сомнением посмотрела на дорогой, но безвкусный прикид, и решила подождать продолжения банкета. Хотя, то, что виделось в его ауре – ей совершенно не нравилось. Словно клубок змей гнездился в незнакомце, постоянно переползая из руки в руку, покусывая владельца… И ему это нравилось!

– Слышь, чува… – голос подстать внутреннему содержанию был странно дрожащим. Парень постоянно сглатывал что-то и едва сдерживался от шмыгания. – Это, слышь, чё скажу.

– Что вам нужно? – Катя остановилась. Похоже, шутка превращалась в фарс. А незнакомец – в клоуна, который ошибся адресом. – Вы меня с кем-то путаете.

– Да не, я ничё не попутал. Я ж вижу – ты из наших… хочешь чего-нить?

– Из каких – ваших? Что я должна хотеть? – Катя растерялась.

– Да ты из себя не строй умницу-то, вон глаза стеклянные. Ручки чистые… колёсами закидываешься или по клею прикалываешься? У меня полный набор, малышка. – Парень расстегнул пару пуговиц на кожаном пиджачке, но Катя остановила его.

– Я сейчас охрану вызову, не хватало еще, чтобы в школе наркоту толкали!

Напор девушки слегка обескуражил пушера, и взгляд его заметался по сторонам, растекаясь внезапно, словно теряя фокус. У Кати эта картина вызвала стойкое ощущение лицезрения раздавленной кошки. Оглядевшись и убедившись, что рядом никого не видно, парень оскалился.

– А ты чё из себя строишь-то? Чё ты мне мозг паришь, тебя ж все обдолбышем считают. Я, типа, мимо шёл и к девчонке подошёл, ты чё мне тут? Вечно шар стеклянный. А ещё чушь всякую городишь постоянно. Ты индигу из себя не строй, клуха драная. Тоже мне, придумала. Я тебе дело предлагаю, по чесноку! У меня товар, у тебя – мани. Ченьдж?

Катю смяло негодование. Она не могла вдохнуть и ответить этому мерзкому негодяю, внезапно вторгшемуся в её жизнь и несущему сейчас что-то несусветное. Она – наркоманка? Ненормальная, наширявшаяся где-то за углом пустышка, мешающая всем? Огонь внутри вдруг вспыхнул жарким маревом…

– Кто я, говоришь? Индиго, клуха драная? – Катя схватила парня за руку и уставилась прямо в глаза. – А что ты вообще знаешь об индиго? Ты… что ты можешь знать? – Ярость взметнулась жарким огнём.

И пламя её ненависти потекло в зрачки пушера. Тщедушный парнишка согнулся перед ней и содрогался всем телом, не в силах вырвать руку из цепкого захвата и оторвать взгляд от иссушающего огня.

– Полный набор, говоришь? Ну, так я тебе разбавлю ассортимент. Огоньку, с самой преисподней, устроит? Первая доза – бесплатно! – Катя не знала, откуда пришли слова, что сейчас рвались из неё гневным потоком.

Но обладатель кожаного пиджака – и полного набора чего-то грязного под ним – уже ничего не слышал. Остекленевшие глаза уставились куда-то далеко, а из уголка рта потекла тонкая нитка слюны, рисуя на глади кожи затейливые спиральки.

– Тьфу, господи… – Катя отпустила руку и отскочила от трясущегося парня.

Её и саму трясло. Она словно вернулась в прошлое. Когда она впала в ярость, плоть парня под её взглядом стала прозрачной, и глазам предстало изъязвленное сердце. И потекли образы его будущего. Ему оставалось совсем немного, гуляющая по венам чернота наркоты съедала остатки жизни бешеными темпами. Но сердце всё-таки ещё трепыхалось, не желая останавливаться… И, собрав себя в тугой комок льда, Катя сумела отпустить узду, чтобы оно не замерло совсем, здесь и сейчас.

Сознание она ему изломала сильно, пусть и не специально, а во внезапном порыве. В голове пушера сейчас творился полный бардак. Быстро его просмотрев, Катя вздохнула облегчённо – ничего непоправимого не произошло. До вечера он отойдет, но запомнит все ощущаемые сейчас радости бытия.

Повинуясь внезапному импульсу, Катя добавила незнакомцу в подсознание отвращение к наркоте. Вообще ко всей… Она даже подумывала создать рвотный рефлекс от упоминания любого препарата, но решила, что полученного урока хватит. Хотя… Лёгких позывов ему теперь не избежать.

Придержав дыхание и уйдя в обычный холод, она взяла пушера за руку и отвела к подоконнику, где и усадила на пол. Посторонних эта картина ничем не заинтересовала бы – ученик-переросток отдыхает, возможно, перед контрольной. Пусть посидит, пока не попадётся на глаза кому-нибудь, кто любит задавать вопросы. Там уже и разберутся.

Она огляделась. Вроде, никто в пределах видимости так и не появился. Значит, всё нормально. Кроме одного – она сорвалась. Замарала себя грязью этого недочеловека, выпустив на волю ярость внутреннего огня. Рука до сих пор ощущалась испачканной липкой чернотой. Словно мерзость парня зацепилась и за неё. Хотелось очиститься, удалить с себя гадостное ощущение.

Она приехала домой и долго мылась, ожесточённо оттирая руки. Стало легче, и как будто бы отпустило. Но на крышу сегодня не тянуло.

Общаться с миром в таком взвинченном состоянии совсем не хотелось. Включила лёгкий амбиент, прилегла на старую думку – и внезапно уснула. Мать, зашедшая в комнату, удивилась дочери, уснувшей засветло. Такого не случалось уже давно. А ещё Катя странно лежала, держа руку на отлёте.

Сон пришёл, как всегда. Вот только ощущение грязи проникло и туда. Рука зудела, словно в ней что-то жило. Катя избегала даже взглянуть на неё, боясь увидеть там копошащихся червей. Обычно холодная, она вдруг оказалась беззащитной от прикосновения к чуждой черноте.

И тут снова зазвучал Голос, словно услышав её терзания:

– Иди в огонь. Сожги себя и воспрянь очищенной. Очистись.

Странным образом, слова наложились на состояние души и разума. Она вдруг решилась, страшась и желая одновременно. Как всегда. Но – сегодня она была готова на всё. Огонь влёк так давно. И так уже слишком много его развеялось пеплом за минувшие года.

Катя боялась лишь одного – что огонь рассыплется, не дождавшись. Раскинув руки, она бросилась в бушующее пламя.