Текст книги "Человек без пальто"

Е. Б. Глушаков
Человек без пальто

© Глушаков Е.Б., 2024

© Издательство «ФЛИНТА», 2024

* * *

Посреди Божьего творения

Книга о нашей Вселенной. О той, которая далеко – планеты, звёзды; и которая близко – природа, люди, вещи; и которая в нас – идеи, мысли, чувства. И была бы она предельно проста, если бы всё это: близкое и далёкое, внутреннее и внешнее, чуждое и родное – самым неожиданным образом не переплеталось и не пребывало в постоянной борьбе.

Ровно посреди этого опасного великолепия находится человек, т. е. каждый из нас и, как ни парадоксально, при своём столь очевидно обозначенном положении озабочен поисками… своего места! И не только места, но и понимания – кто он такой, в чём его предназначение?

Бог, Вселенная и мы.

Грани света

 
Всё начиналось издали. С намёка.
Сперва – лишь слух о Боге – небыль, миф:
Всё было Бог – и чем трава намокла,
И чем терзал сухую падаль гриф.
 
 
Бог чудился и в идолах, и в страхах,
Казался и ужасен, и жесток,
В прах уходил и возникал из праха,
И средоточъем зла казался Бог.
 
 
В умах незрелых без конца дробился
На множество стихий, обрядов, тел:
Бог ручейка, бог солнечного диска,
Бог – землепашец, кормчий, винодел.
 
 
И лишь в накате миропониманья,
В одно собравшем тысячи причин,
Бог посетил разумное сознанье
Как Царь всего, над всеми Господин.
 
 
И властвовал не грубо, не предметно,
Но потаённым Духа естеством.
История и жизнь – все грани света –
На Нём сошлись и растворились в Нём.
 
 
И Он уже не прочил наказанье,
Грозя уничтожением всего,
Но о спасенье даровал познанъе,
На крест подвигнув Сына Своего.
 
 
И людям, как всегда: тугим – на ухо,
На сердце – гордым, на глаза – слепым,
Послал в поводыри Святого Духа,
Чтоб узкий путь Любви открылся им.
 

Природная грань

Золотая черепаха

 
Вот солнце – черепахой золотой
Вползло по склону невысокой горки
И высунуло голову из норки
На окрик Маяковского: «Постой!..»
 
 
Собрало капли на траве – росу,
Что лучезарно вспыхнула улыбкой,
Возможно, адресованной овсу,
Примятому грозой, возможно, рыбкам.
 
 
Личинки звёзд за облаком ища,
Передохнуло в ласковом зените,
И высветило в озере леща,
И, жмурясь, прошептало: «Извините…»
 
 
Вдоль журавлями вышитой канвы
На васильки сползло, на повилику,
И высушила юную улыбку
Так весело искрившейся травы.
 
 
Под сенью кипарисов и секвой
Пластунские блужданья прекратила
И вновь звалась не солнце, а Тортилла,
В болотце остужая панцирь свой.
 

Дети солнца

 
Не заворожен играми пространства
И в глупые мечты не погружён,
Слежу как день в ночную тень прокрался,
В измене уличив дебелых жён.
Слежу за переменами погоды,
За солнцем, преисполненном потуг
Увесить сад шедеврами природы,
Что повторят его горящий круг,
Его великий, огнеликий профиль,
Бордово-жёлтый в крапину устав,
Чтоб на червей сердито хмурить брови,
Своё потомство – в яблоке узнав.
Хотя, конечно, все тут – дети солнца,
И светом, словно соком налились,
Пока оно лучится и смеётся
На перекрестье сумасшедших линз.
 

Звёзды и ковыль

 
Чтоб мы, как пошлые фантомы,
Не жили наперекосяк,
Нас усмиряли фаэтоны
И квартирантки на сносях.
А споры за полночь, и ссоры,
И жаром пышущая грудь –
Считай, не хуже, чем рессоры,
Смягчать умели тряский путь.
 
 
И ветер мчался без дороги,
По небу колотя, что цепь,
И рослым жеребцам под ноги
Бросалась меркнущая степь.
Ночь упивалась гордым правом
Не знать ни мошек, ни стрекоз,
И звон копыт летел по травам,
Над падалью орлов и звёзд.
 
 
Бурлили беды по оврагам,
Кидался ветер на людей,
А время – то в галоп, то шагом,
То обгоняло лебедей;
И в колбе с электронным вихрем
Зачем-то уверяло нас,
Что никогда уже не вникнем
Ни в этот век, ни в этот час.
 
 
И бешено в припадке гнева
Водившие ночным пером,
Мы отрывались от припева
И шли к развязке напролом;
И превращали небыль в были,
А землю выжженную – в пыль,
И были, но своё отбыли
И к звёздам о́тбыли в ковыль.
 

Кровь городов

 
В толпах давимся. Нет нам числа.
Растекаемся. Снова схлестнулись.
Мы – не люди, мы – антитела
В разветвлённых артериях улиц.
Столкновения, спазмы, рывки
И закупорка хищных потоков…
Мы – тела, но безумные только,
Мы – тела, но душе вопреки.
Наша сущность – кровавая сущность,
Вот и скачем, и мечемся мы…
А свернёмся – и больно, и скучно –
Неподвижными сгустками тьмы.
 

Вулкан

 
Взращённый яростью планеты,
Весь – изверженье! Грохот – весь!
Камней, вращающихся, взвесь
И тайн горячих экскременты.
 
 
Он – злобен, потому – неправ,
Из тёмных недр швыряясь пеклом,
И посыпая море пеплом,
И высушив листву дубрав.
 
 
Угрюм, космат, бесчеловечен,
И дни его – проклятья дни,
И взрывам ядерным сродни,
И слышен рёв его далече.
 
 
Всосав дома, грузовики,
По горным склонам слева, справа
Багрово-красного расплава
Драконьи плещут языки.
 
 
Так искромётно лава льётся
Из раскалённой глубины,
Что и века извещены
О гневном выкормыше солнца.
 

Холод

 
Прежде коснётся доверчиво, нежно,
После ветрами возьмёт в оборот –
Не защитит никакая одежда.
Стену поставьте – и стену пробьёт.
 
 
Тысячу ватников разом напяльте,
Сверху наденьте хоть тысячу шуб,
Холод теплу не уступит и пяди –
Этак настойчив, напорист и груб.
 
 
Через любые заслоны пролезет,
В безднах прорубит незримый туннель,
Инеем вспыхнет на голом железе,
Как заблудившийся в мае апрель.
 
 
Бросится солнцам потухшим на смену,
Смертью оденет руины планет,
Если заломят нефтяники цену,
Если печурки заржавленной нет.
 
 
Впрочем, ни холод не страшен, ни голод,
Ни катаклизма вселенского час,
Если удачлив, улыбчив и молод,
Если подружка проведала нас.
 
 
Не совладать с новобрачной постелью,
Ужасам всех межпланетных пустот,
Даже когда бесшабашной метелью
Тёплый домишко в ночи заметёт.
 
 
Можно и чашкою чая согреться,
Ласточкой взмыть на чердачный турник,
Лишь бы не тронули холодом сердце,
Только бы в душу мороз не проник.
 

Лёд и свет

 
Войдём под своды ледяной пещеры,
Где свет в любой сосульке обнажён,
В изгибах льда, в изъянах отражён,
И жаром пламенеет в каждой щели.
 
 
Тут жить нельзя. Но можно – умереть
От красоты, чуть каплющей под ноги.
Тем более, что мы уже продрогли
И этак мёрзнуть не желаем впредь.
 
 
Но любопытных манит новизна,
И глупых увлекает вид прекрасный;
Обнявшись, продолжаем путь опасный
В сиянье, в чудный блеск, в реальность сна.
 
 
Нужна бы воля – только воли нет!
И разум удержал бы – только где он?
И мы, замёрзнув, это всё оденем –
В бессчётных отраженьях – лёд и свет!
 
 
Когда бы здесь присутствовали вы,
Навряд ли затруднились бы с названьем.
И лёд, и свет! – над грешным мирозданьем,
И лёд, и свет!.. Чем не Дворец Любви?
 

Любовь к деревьям

 
Орешник принакрылся дрёмой,
Тоскою зимней по гнезду,
Едва раскат аэродромный
Осанку изломал кусту.
 
 
Хоть в листопады разодень их,
Снегами жаркими согрей,
Познанья скудные растений
Бедней, чем выдумка зверей.
 
 
Но у деревьев есть привычка,
Отведав вешнего тепла,
И приодеться, и постричься,
А зверь – в чём мама родила.
 
 
Растения интеллигентны,
В чужой не лезут разговор.
Их наряжал язычник в ленты,
По дуплам их ночует вор.
 
 
Как иноки, они смиренны
И в кельях монастырских чащ
Ждут на погоду перемены,
В холодный сумрак облачась.
 

Деревья

 
Они печальны и пугливы,
И нам, корыстным, отдают
Свой виноград, кунжут и сливы,
Затем, чтоб их терпели тут.
 
 
Качаются, ссутулив плечи,
Трепещут на сыром ветру,
А мы – на козлы их и в печи,
А мы – с живых сдирать кору.
 
 
Не ходят нашими путями,
Им чужды гонор, наглость, спесь;
Деревья – инопланетяне,
Укоренившиеся здесь.
 
 
Любуемся и дышим ими,
Картины маслом пишем с них,
Мусолим их святое имя
В напевах пасмурных своих.
 
 
За край космического буя
Судьбы невидимой рукой
Умчала их какая буря
И случай зашвырнул какой?
 
 
Но всей печалью, болью всею,
Не принимающие смерть,
Схватились, бедные, за землю
И дальше не хотят лететь.
 
 
И чуть виднеются в тумане,
Прошитом нитями времён,
Где дуб и липа – христиане,
А проповедник – старый клён.
 

Гроза

 
Свет! И рвануло! И машины
Захныкали, заверещали
В испуге сереньком, мышином,
Закушены огня клещами.
Росла и ширилась гроза
Ветвистым даровитым дубом,
А ливень крону подрезал,
Во мгле мотавшуюся чубом.
 

Чужое семя

 
Всем, кто свой, подай своё,
Пришлеца не любит стая…
Семя землю узнаёт,
Узнаёт и прорастает.
А доверившийся рву,
Не сумеет в смертном стоне
Крону бросить в синеву,
В глубину отправить корни.
Силу гордую тая,
Не предвидит урожая:
«Видно, почва – не моя,
Не моя земля – чужая.
Видно, я и сам не гож,
Видно, я и сам не смею
Болью разрыхлить свою
Землю, каменную сплошь».
 

Цветок

Сахара была житницей Рима

 
Цветок на всё сгодится:
На лацкан и на грудь;
Упрямится девица? –
Девицу обмануть!
А всё же рвать не смейте.
Позор, когда рука
Виновна в лютой смерти
Несчастного цветка.
Позор наездам плуга.
В любви и неге рос –
Краса и гордость луга,
Изящный медонос.
А срезан ради хлеба?
Для ситного, небось,
Изводим землю, небо?
С корчёвки началось,
С деревьев крутолобых,
Что покидали бор
И в арестантских робах
Ложились под топор.
А нам и горя мало,
Что, выстрадав муку,
Земля пустыней стала,
Иссохла по цветку.
 

Одуванчик

 
На кладбище металлолома,
Где целовались мы зимой,
Теперь в ладошках тёплых грома
Желтеет одуванчик мой.
Солнцеголовый, вот – пройдоха,
К обрубку рельса прислонясь,
Взошёл среди чертополоха,
Как среди черни – светлый князь.
И, отодвинув занавески
В оконце с видом на Москву,
Его я Александром Невским
С почтеньем ласковым зову.
И, храброму пророча встречи
Со сворою бродячих псов,
Уже гудит сорочье вече
Над слободою примусов.
Вокруг металл торчит углами,
Шлем громоздится на плите…
А князь мой поседел кудрями
И на ветру пооблетел.
И провожаю в миг отбытья
Пушинок лёгоньких десант,
И облачку, – моё открытье –
Шепчу: «Прощайте, Александр!»
 

«Ветром одурачен…»

 
Ветром одурачен,
Хоть и славно пожил,
Сгинул одуванчик,
Одуванчик Божий.
 
 
Молодая сила
В грустном поединке
Вихрем закружила
Белые тычинки.
 
 
И теперь тычинки,
Скручены в пружинки,
В нежные пушинки,
В юные снежинки.
 
 
И умчались в степи,
В тишину погоста…
Но остался стебель
Гордого упорства.
 

«Когда тулупы неурочной стужи…»

 
Когда тулупы неурочной стужи
Оснежат рамы тонкие теплиц
И явится метель во всеоружье
Распятых на стекле безглазых птиц,
Им всё равно, цветам, что ты замотан,
Что ты от кресла с книгою отвык,
И предадут тебя своим заботам,
Отняв тебя у радостей твоих.
И зацветут! И всё! И нет им дела
До пагубы, скаженной, холодов,
Но не подарят солнечных плодов,
Сияя только видимостью тела.
 
 
Какая суета – любить цветы!
Высаживать на грядку из стаканов
Младенческие луковки тюльпанов
И слушать лепет их – воды, воды…
И понимать, что некий добрый дух,
Отчаясь обнаружиться предметно
Их вылепил из воздуха и света,
И музыки, прекраснейшей на слух.
 

«Вода – лазутчица, шпионка…»

 
Вода – лазутчица, шпионка,
И проникает хоть куда,
И стелется так льстиво, тонко…
Но вдруг спохватимся… Вода!
Катострофичная! Большая!
Летит! Подмяла! Обняла!..
Уносит! Кружит, сил лишая!..
А прежде – ласкова, мила?
А прежде – жаждою томила?
Была желанна – как никто?..
И вдруг, сорвавшись, затопила
Тайгой поросшее плато,
И выше – горные вершины,
И ниже – сёла, города…
Как вы доверчивы, мужчины!
Как Вы блистательны, вода!
 

«В ночи её проведал Млечный путь…»

 
В ночи её проведал Млечный путь,
А в полдень посетят парашютисты;
Вода всегда готова ускользнуть
Сквозь пальцы рук и через пол щелистый.
 
 
И там, где растекается руда,
И здесь, где начинаются курьёзы,
Вода, она – и радость, и беда,
И хохот – спасу нет, и чьи-то слёзы.
 
 
Примчала снег подталый и весну,
Быстра, свежа и не выносит лести,
Держу её в ладонях навесу
И не одну, а с журавлями вместе.
 
 
Во всём, во всём копирует меня,
Моё начало в ней и продолженье:
Огня боится и сильней огня,
А сверху поглядел и вижу – Женя!
 

Водохранилище

Любите своих врагов…

От Матфея 5:44

 
Может быть прокрустовым и русло,
Если глыбой под ноги – беда…
Шевелюсь. Ни весело, ни грустно.
Тухлая, озёрная вода.
Был ручьём. Рекою. И плачевно,
Если кто-то стопы отрубил,
Если остановлено теченье
Гордой неуклюжестью турбин.
Растекусь по тёмным буеракам
И, уже непроходимо вброд,
Отражу в себе единым махом
Ширь земли и вечный небосвод
Вровень живописцам и поэтам.
 
 
А когда-то, весельчак-ручей,
Тёк себе и не мечтал при этом
О своих споткнуться палачей.
 

Водопад

 
Оступившись на уступе,
Опрокинулось ведро
И толчёт, как воду в ступе,
Солнечное серебро.
Изумиться мог бы всякий,
Поутихла бы когда,
Но вовеки не иссякнет
Сумасшедшая вода.
Будет литься, будет биться,
Пузыриться и сверкать,
Ополаскивая лица
Горца и лесовика.
И по лысине – ладонью,
И улыбкой – по губам,
И за музыкой в погоню
По рассохшимся гробам,
И наотмашь – ах, не надо;
И с размаха – увернись…
Вечный праздник водопада,
Вот ведь, что такое – жизнь!
 

Пожары

 
Пожары смуглы и поджары
И бродят по нищим дворам,
И ветошью сыты пожары,
Взмывая на шапки ворам.
 
 
По мусорным кучам на свалке
Ночуют, тихонько дымясь,
То вдруг разыграются в салки,
За шалой звездой устремясь.
 
 
То дикою огненной кошкой
По лесу летят кувырком,
То кинутся вверх по окошкам
Домашним пугливым зверьком.
 
 
То к морю спорхнут за синичкой,
То борова хватят за бок,
То спрячутся хилою спичкой
В облезлый пустой коробок.
 

Время

 
И не больше имелось, чем стало в конце,
И не меньше осталось, чем было в начале,
Но тогда веселились, а нынче – в печали,
Как в усыпанном жемчугом царском ларце.
 
 
Потому что мучительно слово «конец»,
И роскошно, сиятельно, щедро «начало»,
И весенняя радость отнюдь не молчала,
Но притихнул к отлёту готовый скворец.
 
 
Больше, меньше – не в этом последняя суть,
Меньше, больше – иная у времени сила:
Где бы ни были мы, где бы нас ни носило,
Отпылавшим, уже никогда не блеснуть.
 
 
Но в ударе острим и хохочем подчас,
Заставляя друзей за животик хвататься,
Будто нам не приходит пора расставаться,
Будто всё ещё вечность в запасе у нас.
 

Доблесть времени

 
Доблесть Времени!.. Оно
Знать не знает отступлений…
Сколько лет, часов, мгновений
Яростным – сокрушено?
Сколько взято городов
По горам и на равнине,
Где струятся сквозь руины:
Вздохи сирот, слёзы вдов.
 
 
Время – тот же Тамерлан,
Проносящийся набегом
По степи, умытой снегом,
По созвездьям и мирам!
Всех отыщет, всех найдёт
И в пещере, самой дальней,
И в лесах, повитых тайной,
И ушедшего под лёд.
 
 
Перед ним тупеет ум;
В ожиданье мы – как трупы,
Но оно придёт, наступит,
И уже пошло на штурм!..
Время – жизнь, и Время – смерть,
Время – боль моя и радость…
Сколько будет стрелка падать,
Столько мне вставать и петь!
 

«Время позволяет человеку…»

 
Время позволяет человеку
Подрасти и взяться за дела,
Навестить Господень гроб и Мекку,
С вирусом столкнуть антитела,
 
 
Накропать тома о целлюлите
И, оркестровав симфоний гром,
Воду отыскать – в метеорите,
В бочке запылённой – старый ром.
 
 
Донести до брачного до ложа
Лучшую из девушек-невест
И в ночи, старанья преумножа,
Возноситься до седьмых небес.
 
 
А ленивый на печи вздыхает:
Мол, не выдал чуда из чудес
Потому как часа не хватает.
Занят: дескать: времени – в обрез.
 

«Обо всём как есть имея мнение…»

У каждого мгновенья свой резон…

Роберт Рождественский

 
Обо всём как есть имея мнение,
Часто мелок и заносчив я,
Между тем у каждого мгновения
И улыбка, и печаль своя.
 
 
И свои житейские подробности
В смысле неба и шоссейных трасс,
Если только пронеслось на скорости,
Если только прожито на раз,
 
 
Если в зиму выношено пяльцами,
Если скрыто в нарезном стволе
И однажды рисовалось пальцами
На мукой посыпанном столе…
 
 
По мгновенью в шорохе и лепете,
И, хотя не дольше длится крик,
Далеко не факт, что мне ответите,
Что мгновеньем заместится миг.
 
 
И пройду с потерянною рожею
На известный европейский крой,
И на вас до ужаса похожею,
И до безобразия другой.
 

Миг жизни

 
Полагал, что имею в избытке,
Потому и беречь не привык,
Без числа – от попытки к попытке –
Вновь и вновь проживаемый миг.
 
 
То любви посвящался, то книгам,
То частушка-простушка, то гимн…
Вот и жизнь оказалась лишь мигом –
Мало, много ли? – мигом одним!
 

Моя вселенная

 
Сквозь отражение в окне
Я вижу голые деревья;
И весь пейзаж, и вся деревня
Как бы покоятся во мне.
 
 
Во мне – река и Млечный путь;
Опять-таки на угол сада,
На пастушка и козье стадо
Через себя могу взглянуть.
 
 
Сквозь абрис моего лица,
Сквозь череп с лысиной познанья
Я ощущаю мирозданье
В его круженье без конца.
 
 
Но, если подождать рассвет,
Прозрачный сумрак разорвётся,
И медленно проступит солнце
Сквозь мой поблекший силуэт.
 
 
И медленно, как тает лёд,
Как затихает лепет басни,
Так отражение погаснет,
И в ярком свете пропадёт.
 
 
Но не закончится возня
В любовь игравшего пространства,
Что деловито и прекрасно,
Уже, однако, без меня…
 

Пространство

 
Его голубые резоны
Враждебны ленивой мечте:
Оно – как ныряют с разгона,
Оно – как стартёр на черте.
Ему, что петух, что наседка;
Без разницы – слёзы и смех,
Оно, как шалава-соседка,
Приемлет решительно всех.
Не эдак полно, так иначе,
Другое уже через час…
А мы возвратимся и плачем
О месте, не помнящем нас.
 

Космические цыгане

 
Колпак и плащ в накидку – звездочёты
Гуськом прокрались в 21-й век.
Ты веришь им? – Наивна до чего ты!
Вралям средневековым? – Просто смех!
 
 
Они про плазму не слыхали сроду.
Что звёзды им? С капустой пироги?
Наляпанный вразброс по небосводу
Остроконечный мусор из фольги?
 
 
Хоть и царями, помнится, вертели,
Пустив по ветхой карте циркуль свой,
И навещали мрачные вертепы,
Где блеял скот, просясь на водопой.
 
 
Их грызла стужа, мучили болезни,
По колпакам дубасила гроза,
Но были тем уже небесполезны,
Что заставляли поднимать глаза
 
 
От нищего убожества, от жрачки,
От жалкой, потом залитой земли,
Где ползаем, и ходим на карачках,
И пузо греем на манер змеи.
 
 
И, приподнявшись с грязного настила,
Безлики, что на складе манекен,
Мы различали блеклые светила
И Млечный путь, не пройденный никем.
 
 
На пуп навесив чёрную камею.
Молились звездочёты: то волне,
То солнцу, то луне, то Птолемею…
И вновь – то Птолемею, то луне…
 
 
Подчас пороли их, сажали на кол,
Сжигали под гремящий барабан,
Но не сумели вывести, однако,
Поскольку мил обманщику обман.
 
 
И снова нас, охваченных испугом
(То яма нам приснится, то петля),
Они ведут зодиакальным кругом,
Ну, водят за нос, проще говоря.
 
 
И ты от шарлатанов ждёшь подмогу,
Прохвостам поручив шаги свои?..
Но есть получше путь – доверься Богу!
Управит!.. А ещё – моей любви!
 

«Облако нравилось облаку…»

 
Облако нравилось облаку
И высоко над землёй
Облако с облаком об руку
Плыли январской зарёй.
И над рекою заснеженной,
И над полями в снегу,
Как через марлю, процежены
Через шальную пургу.
Птицам подобны по облику,
Лёгкостью ветру под стать,
Ластились облако к облаку,
Чтобы в пути не устать.
С тихой улыбкою, с нежностью,
Соединяющей их,
Плыли лазурной безбрежностью,
Не замечая других.
То разлетясь, то в слиянии
Так прижимаясь светло,
Будто с сияньем сияние
В дивном восторге свело.
Солнышко с радугой побоку,
Блеск и сверканье равнин…
Снизу же виделись облаком,
Неразделимым – одним!
 

«Хоть непогоду не сеяли…»

 
Хоть непогоду не сеяли,
Не заплывали за буй,
А растревожены селями
И неудобствами бурь.
 
 
Ветер! А что в нём хорошего,
Если не выправить зонт,
Если умчалась горошина
За голубой горизонт?
 
 
Вот ведь и маски разорваны
Пагубой встречной в клочки,
И кафедральные вороны
В снег уронили очки.
 
 
Шляпы сорвало? Да вот они –
Взмыли и кружат с утра,
Пляской воздушною взболтаны
В круглом стакане двора.
 
 
Тем же порывам доверены
Люди, без всякой вины,
И легкомысленно ветрены,
И хорошо неумны.
 

Вешние ветры

 
Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры.
 

Владимир Луговской

 
Шум по горам,
над равнинами шум –
Ветры на полюс идут,
как на штурм,
Молний горячих
штыки отомкнув,
Тучи знамён грозовых
развернув.
В ногу шагают –
угрюмы с лица,
Нет им начала,
не будет конца.
 

 
Топают снегом,
бредут по стерне,
Шкрябают флягой
по серой стене
Ветры и ветры,
беда и беда –
Гнутся дубы,
свиристит лебеда,
Рвётся в клочки
леденящий туман,
Айсберг медведем
нырнул в океан.
 

 
Что за весёлая,
дерзкая прыть?
Может быть, иначе
им не доплыть?
Ну-тка, поди,
расспроси, Елисей,
Ну-тка, поладь
с атмосферою всей!
Спящей царевне
и то – не до сна…
Ветры и ветры!
Весна и весна!
 

Тихие свадьбы Вселенной

 
Тихие свадьбы Вселенной
Ветер справляет в саду…
Это – не Вовочка с Леной,
Это – не рыбки в пруду.
Радость незримых зачатий
Бродит в расцветших кустах,
Чтобы кренить и качать их
Зябкий рассвет не устал.
 
 
Ну-ка, разведай, попробуй
Шёпоты ласковых трав,
Чёрной мазутною робой
К нежным былинкам припав.
Нет, ничего не услышишь,
Нет, ничего не поймёшь,
Разве что шиферной крыши
Еле заметную дрожь.
 
 
Да наготой откровенной
В узком проёме гардин
Светятся Вовочка с Леной…
Впрочем, туда не гляди.
Лучше, пока через площадь
Шествует звёздный патруль,
В небе над синею рощей
Солнышко подкарауль.
 

«Любовь – особенное чувство…»

 
Любовь – особенное чувство,
Роднящее не только нас,
А всё и всех, пока не пусто,
Огонь покуда не погас.
 
 
Пока не ведаем остуду,
Она и – воздух, и – вино,
Она и – в сердце, и – повсюду,
Любовью всё упоено.
 
 
Всё, чем живут и дышат люди,
Всё, чем согрета наша кровь.
Исчезнем, но она пребудет,
В веках бессмертная – любовь!
 

Мы все – атланты!

 
Будь носорог, макака, беркут, вошь –
Для всех верна и справедлива схема,
Что, в милых жён своё роняя семя,
Страданьем землю засеваем сплошь.
 
 
Ни хитрость не поможет, ни аферы,
Ни ловкость адвокатская в речах,
Но, как атланты, тяжесть атмосферы
Всю жизнь таскаем на своих плечах.
 
 
Под ношей то сутулы, то горбаты,
И, обессилев, падаем ничком,
И вновь подняли воздух конопатый –
Как идолы скульптурные – молчком.
 
 
И те же перекошенные лица,
И в камне глубоко укрытый стон,
Покуда время не придёт разбиться
На эхо славы, на гранитный звон.
 
 
Тогда – и для дыханья не потребно,
И в тучках больше надобности нет –
С понурых плеч оброненное небо
Слетит на опустевший постамент.