Текст книги "Не оставь меня, Боже мой!"

Евгений Борисович Глушаков
Не оставь меня, Боже мой!
Сборник стихов

* * *

© Глушаков Е. Б., 2025

© Издательство «ФЛИНТА», 2025

* * *

Святое да святится!

История человека, и человечества, и всей Вселенной началась от Сотворения, продолжилась Всемирным потопом, затем жертвенным распятием Иисуса Христа и заканчивается чередою последних дней, когда святое святится, а скверное сквернится до полной поляризации духовных сущностей и человеческих душ.

От цирков, на арену которых в пищу голодным львам толпами выводились первые христиане, остались только руины. Однако нынешние противники веры разве не бывают страшнее любого зверя? А сопротивление современного человека разрастающейся индустрии пороков и соблазнов разве не стоит постнической аскезы его не слишком отдалённых предков?

Отличительной особенностью этой книги является как бы наложение библейских событий на теперешнюю жизнь, что объяснимо неизменным характером действия добра и зла, Бога и дьявола. Малейшими поворотами калейдоскопа этих сил и создаётся всё многообразие земной цивилизации.

Грани света

 
Всё начиналось издали. С намёка.
Сперва – лишь слух о Боге – небыль, миф.
Всё было Бог – и чем трава намокла,
И чем терзал сухую падаль гриф.
 
 
Бог чудился и в идолах, и в страхах,
Казался и ужасен, и жесток,
В прах уходил и возникал из праха,
И средоточьем зла казался Бог.
 
 
В умах незрелых без конца дробился
На множество стихий, обрядов, тел:
Бог ручейка, бог солнечного диска,
Бог – землепашец, кормчий, винодел.
 
 
И лишь в накате миропониманья,
В одно собравшем тысячи причин,
Бог посетил разумное сознанье
Как Царь всего, над всеми Господин.
 
 
И властвовал не грубо, не предметно,
Но потаённым Духа естеством.
История и жизнь – все грани света —
На Нём сошлись и растворились в Нём.
 
 
И Он уже не прочил наказанье,
Грозя уничтожением всего,
Но о спасенье даровал познанье,
На крест подвигнув Сына Своего.
 
 
И людям, как всегда: тугим – на ухо,
На сердце – гордым, на глаза – слепым,
Послал в поводыри Святого Духа,
Чтоб узкий путь Любви открылся им.
 

Библейская грань

Бог

 
Есть Бог единосущный.
От века испокон
Над морем и над сушей
Он правит Свой закон.
 
 
И не парит над сферой
Небесных этажей,
Но пребывает Мерой
И Смыслом всех вещей.
 
 
Он не подвластен слухам,
Неуловим на слух,
Но пребывает Духом
Всего, что плоть и дух.
 
 
Он и пружина смерча,
И нега тишины,
И все противоречья
Лишь в Нём разрешены.
 
 
Лишь Он, в Себя вместивший
Звезду и вешний луг,
Моралей всех превыше,
Деяний и заслуг.
 
 
Он утверждает право
И Свет ведёт на Тьму,
И вся земная слава —
В причастности к Нему.
 

Человек

 
Я вылеплен из рыжей глины дня,
Горячим ливнем оплодотворённой.
Премудростью Своей персты Господни
Создали и устроили меня.
 
 
Я затвердел. И только сердцевина,
Где скрыты нежность и лукавый стыд,
Чуть сыровата… И течёт, гудит
По трещинам пылающая глина.
 
 
И для меня в дожде таится грусть:
Я размягчаюсь, я послушней воска.
В глухой овраг сползу углом откоса,
К реке обрывом золотым спущусь…
 
 
Принадлежащий глиняному сану,
Доверчив к ласке увлажнённых рук,
Горшечнику под лавку звонко встану.
Закон моей судьбы – гончарный круг.
 
 
Я – глина, я по виду только – камень.
Меня железной не разбить косой,
Но так несложно отогреть руками
И погубить единственной слезой.
 

Сотворённый мир

 
Когда-то не было тебя,
Но создан был Господним словом,
И вот Адамом с древа сорван,
Огрызком лёг среди тряпья.
 
 
Самопознаньем измождён,
Хотел бы к дикости вернуться
От всяких-разных революций,
От Евы и от прочих жён.
 
 
Но мы уже отнюдь не съедем,
Но будем, источая пот,
Тебя жевать, и будешь съеден,
Как истинный познанья плод.
 
 
Где ты висел, где ты болтался,
Там только слабый черенок
От сути яблочной остался,
И ты б остался, если б смог.
 

Шёпот дьявола в подмосковном Эдеме

 
То смеялся:
«Неужто не смеем?»
То ласкался, доверчив и мил.
То, цинично прикинувшись Змеем,
Говорил, говорил, говорил:
«Откажись от завистливых платьев,
От наскучивших льстивых одежд.
Будем праздновать радость объятий
И визгливую ярость невежд.
Может быть, я тебя и не стою,
Но, хотя бы на пару минут,
И меня одолжи красотою —
В шапку нищего брось изумруд.
Затоскуют ревматик и нытик,
Изойдут подворотни слюной
Над восторгами наших открытий —
Так послушна ты будешь со мной.
Расточительны благость и глупость,
Чтобы, пряча ликующий нрав,
Через двор пробегала, потупясь,
На соседей глаза не подняв».
«Скушай яблочко! Вот, дорогая!
Или хочешь – с повидлом пирог?..»
Заметалась свеча, догорая, —
Так болонки резвятся у ног.
Засыпала в обнимку с подушкой,
Улыбалась:
«Свечу потуши!»
А проснулась сама побирушкой.
Никого, ничего – ни души…
 

Бегство

 
Только и слышу
Весь день по садам
Голос Всевышнего:
«Где ты, Адам?»
Только и прячу
За каждое древо
Швею и прачку
Жену мою – Еву.
В огненной сини
Простонет и – вниз:
«Где ты, Мой сыне?
Скорей отзовись!»
Вновь перебежка.
Прыжок через яму.
Где-то промешкал,
А сраму-то, сраму.
 
 
Падаем в травы
И дальше – ползком
До переправы
С песчаным мыском.
Взмокли вконец,
Но упорны в гордыне.
Кличет Отец:
«Заблудились, родные?»
 
 
Минули сад,
Не заметили даже
Тайных оград
И – всё дальше и дальше.
Окрик всё строже,
Всё горше обида…
– Смилуйся, Боже!
Нам больно и стыдно.
 

Вопрос вопросов

1

 
Штрифель грызёт в углу,
Мужу дана в подмогу
Та, за кого хвалу,
Редко возносим Богу.
А между тем в поту
Садим, растим картохи,
Чтобы за красоту
Преподнести дурёхе.
 

2

 
Голой пьянит ногой,
Дразнит модельной тряпкой,
Нет бы рядок-другой
Резвой взрыхлила тяпкой.
Ею томит луна,
Ею дурманят рощи,
С нечистью всей она —
Главный переговорщик.
 

3

 
Боже, не позабудь:
Некогда на рассвете
Ты нас отправил в путь
Горьких трудов и смерти.
Каменными плато
С жёнами вместе гонишь.
Язвы – они! На что
Сирым такая помощь?
 

4

 
Спину чесать хрычу?
Дать от пьянчуги тягу?..
Бешенством клокочу,
Жалуюсь на лентяйку.
Ну а в ответ жена,
Этак смеясь картинно:
«Ежели не нужна,
Топай один, дубина!»
 

5

 
И, прикусив язык,
Не допущу курьёза,
Ибо уже привык,
Да и сладка, стервоза.
Жаля красой своей,
Скинет наряды Нюшка…
Знаю: всё это ей
Змей нашептал на ушко.
 

Человек из спального района

 
Прежде названный центром Вселенной,
Нынче он до скончанья времён
В ходе жизни своей блудодейной
Разменялся на спальный район.
 
 
И с «хорошею девочкой Лидой»
Ест гуляш и «Московскую» пьёт
На квартирке своей незавидной,
Где и грязно, и мухи, и пот.
 
 
Не осталось ни взгляда, ни жеста,
Ни разумного, что ли, словца
От красот и высот совершенства,
От подобья сиянью Отца.
 
 
В полумраке неприбранных комнат
Позабыл он и Бога, и Рай;
Как зверюшек назвал – не припомнит,
Водку в глотку ему подавай.
 
 
То слезлив, то смеётся до колик,
То постель и трюмо обрыгал,
Мелкий шулер, остряк, алкоголик,
Бузотёр, меланхолик, нахал.
 
 
В портмоне – ни копейки, ни цента,
Полыхает пожаром нутро…
В центре – есть. Не добраться до центра.
После часа не ходит метро.
 

Юдоль слёз

 
Мы – перстные из персти,
Из праха и земли,
И смехотворны перстни,
Что на руках цвели.
Мы – смертные из смерти,
Из боли и стыда,
И возражать не смейте,
Пришедшие сюда.
Не смейте прекословить —
Горшечник снова прав,
Хотя в потёках крови
И фартук, и рукав.
Хотя подобье гимна
Колышет нашу грудь,
Мы – плачущая глина,
Страдающая муть.
 

«Над синей бездной мира…» (1999)

 
Над синей бездной мира,
Как будто бы ничьей,
Водружена порфира
Божественных лучей.
А мы – всего лишь дети,
Забывшие Отца,
В неизречённом свете
Блуждаем без конца.
И знать того не знаем,
Что правды в этом нет,
Что наши души – заем
Под гибельный процент.
 

Перед бурей

Господь Саваоф посетит тебя громом и землетрясением, и сильным гласом, бурею и вихрем, и пламенем всепожирающего огня.

Книга пророка Исаии 29:6

 
Страшный день для меня настаёт,
Наступает, приходит… Сегодня —
День расплаты и гнева Господня.
Спрячусь ли: «Я не тот, я не тот…»
 
 
Убегу ли за сорок дверей
От Господнего правого гнева,
Чтоб уткнуться в подол тебе, Ева:
«Спрячь меня, заслони поскорей!»
 
 
Будет буря идти по пятам;
Руку чувствовать буду, как ношу.
Не к отцу ли с надеждою брошусь:
«Защити меня, добрый Адам!»
 
 
Или тихий, уставший от бед,
Облекусь непогодою хмурой,
Где пропал, затерялся рассвет…
Перед бурей склонюсь, перед бурей.
 

«Сначала – собаки, а люди – потом…»
(1996)

 
Сначала – собаки, а люди – потом,
Собаки сцепились, но люди свирепей:
Дрались и ругались, покуда Потоп
Не смыл окровавленных нищих отрепий.
В грызне коммунальной зачах материк,
Но слышат в тревоге ночной океаны,
Как пьяный мужик мужика материт,
Сдвигая с мучительным звоном стаканы.
 

Водное крещение Земли

 
Так лило – спасения нету,
Так лило – рука не видна,
Так лило, что нашу планету
Укутала напрочь вода.
С унылой болотною цаплей,
С лесами, с горами как раз…
И Богу мы виделись каплей,
Летящей в бездонность пространств.
 

Видение Сарры

 
Смешливая Сарра, пугливая Сарра,
На сердце у брата, под боком у мужа,
От горя устала, от счастья устала.
Но не было деток… Сыночка бы нужно.
Однако же возраст, и лоно иссохло,
Иссохло, иссякло, не радует жизнью.
Соседки бормочут: «Ах, чтобы ты сдохла!»
И прочат в сынки ей бездомного Изю.
 
 
Смешливая Сарра, пугливая Сарра
То тёплым комочком свернётся на ложе,
То к мужу всем телом прильнула, припала
Волнующе, сладко – до боли, до дрожи…
Молчит Авраам. Не хотел бы обидеть.
Молчит Авраам. Нелегка его доля.
Седые сплетаются с чёрными нити,
Забыто веселье его молодое.
 
 
Смешливая Сарра, пугливая Сарра
Трепещет среди нарастающей ночи.
Доверчивой дурочкой быть не пристало,
Но Ангел чудесное ей напророчил.
И слушая белую шалую стужу,
И чувствуя зимний стрекочущий холод,
Приникла так нежно, так весело к мужу,
Как будто бы он и беспечен, и молод.
 
 
Смешливая Сарра, пугливая Сарра,
Казалось – из тлена, казалось – из праха,
Вдруг вся засветилась и вся засияла!..
Иная! Иная!.. Ни смеха, ни страха!..
И мужа вобрала восторженным лоном,
И полог взлетел при ночном дуновенье,
И мальчик увиделся в абрисе звёздном —
Тот самый, что Саррины примут колени!
 

«Я ещё не потерян – окликни…»
(1993)

 
Я ещё не потерян – окликни,
Я ещё не ушёл – позови…
У прохожих печальные лики
И послушные руки в крови.
Крест Господень – оконная рама.
Отблеск солнца дрожит на весах.
Высь тиха. На груди Авраама
Безмятежно уснул Исаак.
Что им всхлипы и вздохи созвездий,
Завыванья и вопли комет,
Если тут над сияющей бездной
Чувства крепче отцовского нет.
И напрасно крикливая птица
Так парит, как внакидку пальто…
Что назначено, всё совершится,
И не ведаем тайну никто.
 

Иосиф

 
Ордам ли, бедам ли
Продали, предали
Младшего братика?
Старая практика!
Не без коварства
Сбагрили в рабство.
После за хлебушком:
Дервиш за дервишем
К Нилу притопают
С нищенской торбою.
В ножки властителя
Бухнутся с плачем:
Дай, мол, насытиться,
По миру клянчим.
 
 
И не расслышат
В сиятельном – брата:
Эдак Всевышним
Одарен богато.
Ну а признавши,
Покаются слёзно,
Взятые с чашей
Жертвы курьёза.
 
 
Переберутся
Под братнюю руку,
Чтобы из блюдца
Лакать им науку,
Злую науку
Ни барства, а рабства…
Это расплата
За младшего брата!
 

«Из железной печи Египта…»
(1995)

 
Из железной печи Египта,
Прокалённой, что кирпичи,
Вывел Бог нас… К Нему – молитва!
Из печи извлёк, из печи…
 
 
Помни это, греха подёнщик,
Вожделенья потливый раб,
По дубравам и в лунной роще
Избегай сатанинских лап.
 
 
Кедру, вязу не бей поклоны,
Перед гордою высотой
Поглощающей солнце кроны
С умиленьем в глазах не стой.
 
 
Знай: Всевышним дана природа
Для насущной нужды твоей,
От Него тебе и свобода,
И красоты Вселенной всей.
 
 
Сердце злое предай остуде,
Опадёт обольщений дым…
А богов других да не будет
Перед ликом Его Святым!
 

Валаам и ослица

 
Где Ангел открывает сам
Заветную страницу,
Довольно, спешься, Валаам.
Зачем ты бьёшь ослицу?
 
 
Поправь седло, не злобствуй зря.
А в гневе мало проку.
И быть прислужником царя
Пристало ли пророку?
 
 
Важнее душу поберечь,
Оставить нежной, робкой;
И тесен путь, и Божий меч
Над узенькою тропкой.
 
 
Поскольку слеп и глух теперь,
Не знаешь воли лучшей,
Так хоть своей ослице верь,
Хоть, серенькую, слушай.
 
 
Не погоняй в погибель дни
Своею плетью шалой;
Благословенных не кляни
И проклятых не жалуй.
 
 
Стяжал Господь твои пути
И милостив к провидцу…
Домой скорей повороти
Разумную ослицу.
 

Храни тебя Бог!

 
То-то просторная храмина – тело,
Но несовместна для сущностей двух:
Если прошёл мимо доброго дела,
Злобный в тебе обретается дух.
 
 
Если его ублажать и лелеять,
Зло разомлеет, тебе на беду:
«Что за дендрарий, за чудо-аллея!
Так хорошо! Никуда не уйду!»
 
 
Подличать станет, насиловать души,
Словно грибочки притиснувший гнёт.
Да и тебя, как солому, иссушит,
В адское пекло швырнув, подожжёт.
 
 
Свято постись, изнуряй воздержаньем
Плоть прихотливую, жадную плоть,
Не потакая блудливым желаньям
Вплоть до аскезы, до строгости вплоть.
 
 
Заверещит хитромудрый волчище,
Что поселился в утробе твоей,
В поле ускачет… И, сделавшись чище,
Вдруг улыбнёшься наивней, светлей.
 
 
И обратившись с неведомой силой,
Что опалит ледяные уста,
Скажешь Всевышнему: «Боже, помилуй!
Даруй спасенье во имя Христа!
 
 
Освободи от неправды мятежной,
От подковырок и злых оплеух…»
И посетит тебя жалостный, нежный
Друг Утруждённых, Страдающих Друг.
 
 
Больше не будешь другому хворобой;
Снова кому-то сердечно помог…
Значит, и дух в тебе – ласковый, добрый.
Бог тебе в помощь! Храни тебя Бог!
 

«Не спит Иов многострадальный…»
(1999)

 
Не спит Иов многострадальный
И черепком себя скребёт,
И зябкою опочивальней
Над ним раскинут небосвод.
За что? – неведомо бедняге,
Зачем? – и вовсе невдомёк,
К беде какой, какой присяге
Призвать раба надумал Бог.
И у страдания в объятьях
На пепле горестей своих
Не спит и молится за братьев,
И просит милости для них.
 

«Не шесть ли дней творил Господь?»
(1996)

 
Не шесть ли дней творил Господь?
И небо основал, и землю,
И свет прекраснейший над нею,
И воду, и живую плоть.
Себе подобными по стати
Он сотворил нас в день шестой,
А на седьмой почил Создатель,
Благословляя отдых Свой.
Но мы, спознавшиеся с горем,
Толпимся, хнычем без конца,
Мы и в субботу беспокоим
Своими дрязгами Творца.
 

Покаяние Израиля

 
Когда в соблазнах и пороках
Дух изнемог, изныла плоть,
Из персти – грозного пророка
Воздвиг Израилю Господь.
 
 
И предначертанные свыше
Пути спасенья своего
Народ измученный услышал
Из вдохновенных уст его.
 
 
Народ-беглец, народ-кочевник
(Дар Господа – укоренись!)
Не принял жёстких обличений,
Не понял горьких укоризн.
 
 
В смирении не видя прока
И возлюбив не свет, а тьму,
Восстал! И Божьего пророка
Скормил кумиру своему!
 
 
Когда неистовое пламя
Рванулось кверху из-под ног,
Весь просияв, на небо прямо
Шагнул отвергнутый пророк.
 
 
Унёсся мотыльковым телом.
И снова покаянье тут.
И, головы посыпав пеплом,
Опять одежды разорвут.
 

«Навечно ли мы выдворены из…»
(1999)

 
Навечно ли мы выдворены из
Земли своей, своей судьбы и доли?
Прибрались внутренне, в дорогу собрались,
Глаза протёрли, словно окна в доме.
 
 
Исхода, подпоясанные, ждём
Из долгого таинственного плена,
Где рабство наше было сокровенно
От нас самих – грешили день за днём.
 
 
Готовы ли идти через пустыню
Оставив на столах обильных снедь?
Готовы ли мы всё перетерпеть,
Лишь бы дойти, пускай не мне – так сыну?
 
 
И жажда, жажда губы опалит,
И втянет животы угрюмый голод,
И кожу обожжёт внезапный холод,
И свет померкнет в бешеной пыли.
 
 
И снова рабство издали поманит
Привычным свинством сытого тепла,
Когда вконец измаются тела,
И надоест медовый привкус манны,
 
 
И перетрутся властные гужи,
Взбунтуемся, возропщем плотью всею…
То гда хоть издали, как, помнишь, Моисею,
И нам Святую землю покажи.
 

«Ты сотворил нас вольными, Господь…»
(1999)

 
Ты сотворил нас вольными, Господь,
И это дар святой и драгоценный,
И жизнь была бы только пошлой сценой,
Когда бы цепи сковывали плоть,
Когда бы пресмыкался рабский дух
В ногах у сановитого вельможи…
Ты сотворил свободными нас, Боже,
И этот свет поныне не потух.
И этот свет ведёт нас через мрак,
Пустынею, увы, греховной жизни
К обетованной некогда отчизне,
Где несказанный светится маяк.
И лишь свобода – зрячий поводырь
Тому, кто за слезами путь утратил,
Чьё тело в горьких странствиях, как платье,
Истёрто и заношено до дыр.
И лишь свобода обещает нам,
Что через все несчастия и встряски
Придём к Тебе, к Твоей великой ласке,
К заботливым, отеческим рукам.
 

Слушай, Израиль!

 
Где б ни были – в пустыне и в бору,
Под пальмами, под ивовою сенью, —
От четырёх ветров вас соберу
И возвращу в отеческую землю.
 
 
И это будет вожделенный час.
Но прежде – горе! Каждым встречным биты!
Без наказанья не оставлю вас
За отпаденья ваши и обиды.
 
 
Зашедшие в пороках далеко,
Отвергнете кумиров и гаданья
И многие возложите страданья
На жертвенник прощенья Моего.
 
 
И всякая неправда ваших дел
Покрыта будет, всякая измена,
И возросла б любовь Моя безмерно,
Когда бы той, что в сердце, был предел.
 
 
И день придёт, омыт пречистой кровью,
Всех прочих дней и выше, и святей,
И радостно приму Своих детей
И от невзгод в руке Моей укрою.
 

Божье имя

 
На свету поминаем, и ночью,
Иногда, вероятно, и всуе,
Но зато не пугаемся порчи
И пропасть за пустяк не рискуем.
 
 
Надоедливый глупый ребёнок
Так терзает подол материнский:
То захнычет, заплачет спросонок,
То канючит и просит ириски.
 
 
То визжит истерично, до звона,
То стращает насупленной позой…
И нашлёпала мама – любовно,
Да и выпорет ежели – с пользой.
 
 
А вокруг изуверские лица
Иступлённых борцов за идею…
На таких ли могу положиться?
На таких ли в беде понадеюсь?
 

«В лучших небо славится…»
(22.08.2015)

 
В лучших небо славится,
Хоть души, хоть режь их…
Я – из тех, кто кается;
Я – из самых грешных.
И лишён лазурного
Звонкого привета,
В коем радость узнана
И любовь воспета.
Каждою провинностью
Чужд Тебе, похоже,
Но и худших – милостью
Не оставь нас, Боже!
 

«Для своего Творца неповторимы…»
(13.01.2016)

 
Для своего Творца неповторимы,
А прочие, увы, не знают нас,
Сливаемся с толпою перед ними,
Как с арестантской робою матрас.
 
 
Лишь Сотворивший нас, как сокровенный,
Ни с чем не схожий и любимый плод,
Отыщет нас в любом краю Вселенной
И слёзы c тихой жалостью утрёт.
 

«Времечко плюсуется, прессуется…»
(08.11.2015)

 
Времечко плюсуется, прессуется,
Становясь и оставаясь мной,
Взяты взглядом небо, сосны, улица,
И дышу бескрайностью степной.
 
 
И ничто во мне не обрывается,
И не прекращается ничто:
Даже к урне прислонённый пьяница
И старушка в клетчатом пальто.
 
 
Как водоворот, в себя вбирающий
Ветки, мусор, палую листву,
Так и я на солнечном ристалище
Всем, что есть, питаюсь и расту.
 
 
А чего не знаю – так незнанием,
А про что мечтаю – грёзой, сном
Ширится, растёт моё сознание,
Чтобы стать над Вечностью мостом.
 
 
Не чужой я – ни жаре, ни холоду,
За рассветом хаживал в поход…
Ну а Бога призываю смолоду,
Только Им живое и живёт!
 

«К сияющим притронемся святыням…»
(17.07.2018)

 
К сияющим притронемся святыням,
Нет, не руками, ни глазами, нет,
Но сердцем, сердцем… И возлюбим свет!
И к непотребству прошлому остынем!
 
 
Не опалён библейскою жарой,
Так смугло задержавшейся на коже,
Ни город, деревянный, пожилой,
Ни березняк в осенней мелкой дрожи.
 
 
Родимый край! Пчелу, шмеля, осу,
Угаснувших в цветочном лазарете
В кривых объятьях паучихи-смерти,
На стеблях васильков превознесу.
 
 
И к мошкам нежным не растрачен пыл,
На комара опять же не в обиде,
Поведаю дубравам – где я был
И что, подслеповатый, там увидел.
 
 
Приятелей, заждавшихся уже
Всего, что обещал им грустный мистик,
Прижму к омытой странствием душе,
К целебной силе обретённых истин.
 
 
И призрачно восстанет надо мной,
Промеж камней замшелых слёзы пряча,
Еврейская стена любви и плача
Стеной прощанья, вечности стеной.
 

«Я и себя полюбил, как творение Божье…»
(2000)

 
Я и себя полюбил, как творение Божье,
Слабого, нежного, – я и себя полюбил.
Вспомнив, что слеплен Единым Создателем тоже,
Тоже взлелеян под небом Его голубым.
 
 
Да, и меня, и меня лучезарно коснулись
Тихие, добрые, мудрые руки Творца,
Так же, как храброй осы и пугливой косули,
Ног моих, дней моих, мыслей моих и лица.
 
 
Больше не стану, не буду себя ненавидеть,
Больше не стану, не буду ворчать на себя.
Им перевиты артерий и вен моих нити,
Им сплетена небывалая прежде судьба.
 
 
Кто-то умнее меня, кто-то крепче талантом,
Кто-то смазливей, а кто-то удачливей, злей.
Но не прекрасней, не лучше меня ни на атом,
Ибо одно я, одно со Вселенною всей.
 

Греховная грань

Соблазны

 
Аду или раю сообразны,
Повергая в трепет и смущенье,
Мимо ходят милые соблазны,
Нежные такие искушенья.
 
 
Жадными весёлыми глазами
Схватывая линии и формы,
Кто мы, где мы – забываем сами,
Да и важно разве – где мы, кто мы?
 
 
У соблазнов ангельские щёчки,
У сладчайших кругленькие шейки,
Шёлковой травинкою в тенёчке,
Ох, и любят щекотать их шейхи.
 
 
У фонтана в тишине вечерней,
В мраморной изнеженной прохладе
Узенькие плечи обольщений,
Ох, и любят эти шейхи гладить.
 
 
Но в привычках дружеской приязни,
Под рукою в бурный миг сближенья,
Испарятся лучшие соблазны,
Дивные исчезнут искушенья.
 

Грех

 
В пространствах неживых клубится грех,
Бахвалится усмешкой сатанинской,
То кукишем проглянет из прорех,
То липнущие вязкие ириски.
Почтительным патлатым старичком
Расшаркается перед жирной Дуней
И снова вертит волосатой дулей,
И огненным хохочет языком.
Не отпирайтесь, будто незнаком,
Не уверяйте: мол, впервые видим.
Он и живёт у вас не под замком,
И вовсе не в изгнанье, как Овидий.
Он вам приятен, даже нет – любим,
Нет, даже обожаем вами втайне,
И счастливы безмерно при свиданье,
При каждой блудодейной встрече с ним.
Но лицемерье века таково,
Что все его ругают и поносят,
А за душой у крикунов поройся,
Лелеют нежно, пестуют его.
Хот ь и стыдятся называть при всех,
Себя боятся выдать сладкой дрожью;
И это тоже, тоже, тоже грех,
Ещё от века наречённый ложью.