Текст книги "Сумрачный каприз. Песни"

Евгений Головин
Сумрачный Каприз. Песни

Любезный друг, читатель!

Предлагаемый сборник поэзии Головина Евгения Всеволодовича собран и согласован с автором исключительно в созвучии спонтанного каприза. Ни малейшего намека на претензию прослыть оригиналами средь всяческого рода „попсы“. Мы ориентируемся на мыслящего интеллектуала, взыскующего утонченного, нервического чтения и пения.

Рисунки художника Владимира Пятницкого, украсившие уникальную поэзию Эжена Головина, были подобраны с участием автора. Евгений Головин был знаком с Пятницким Владимиром в далекие 70-е годы прошлого столетия. Между двумя оригиналами возникла обоюдная симпатия, но, к сожалению, Пятницкий Владимир Павлович покинул этот мир давно – он умер в 1978 году, – и дружба, не успев расцвесть, погасла. Однако интерес к творчеству гениального художника Пятницкого остался у Евгения Всеволодовича и поныне. А посему решено было ввести рисунки в поэзию, что весьма красноречиво говорит о многом.

Прилагаемый к сборнику аудиодиск с песнями – запись, сделанная лет тридцать назад при помощи обычного кассетного магнитофона на одной из кухонь, где при участии маэстро Эжена частенько происходили реальные алхимические мистерии. Дух этих песен и по сей день наполняет души слушателей живой энергией Вечности.

В сборник включены факсимильные записи поэзии Евгения Головина. Рукописи дают возможность взыскательному читателю приблизиться к автору, ощутить настрой его души. К тому же факсимиле повышают ценность любого печатного издания, что также немаловажно для обладателя данного сборника.

Фотографии, включенные в альбом „Сумрачный каприз“, выполнены фотохудожником Валентином Серовым в 1976 году. Евгений Головин, изображенный на этих фото, вполне гармоничен с содержанием альбома, а потому разница в тридцать лет малозначительна для автора, живущего и творящего в Безвременье. Таков он есть и всегда пребудет с нами поэт и рапсод, философ, переводчик, в меру алхимик Евгений Головин.

Стихи, расцвеченные картинками, положенные на яркие мелодии, создали изысканный альбом, который вскоре станет раритетом.

А посему, драгоценный наш поклонник, мы с радостью и искренним доверием к вашему вкусу вверяем вам свои изыски в слове, музыке, рисунке, фото.

Автор, составитель, издатель и прочие участники данного сборника, мы предлагаем вам наш „Сумрачный каприз“.

Эжен Головин в гостях у Лорика на Библиотечной улице, в штабе Культурной революции 70-х годов прошлого столетия. 1976 год – расцвет личности и талантов уникального Головина Е. В.

Автор фото В. Серов

Песня – феномен культуры

С течением времени трещина между культурой и цивилизацией возрастает на глазах, что связано с технологическими и сословными переменами. Это не касается меня и Владимира Пятницкого: мы жили в тоталитарном государстве, где культура сводилась к пропаганде, то есть воспеванию всеобщего счастья, критике отдельных недостатков и презрению к врагам. Всеобщее счастье, отдельные недостатки и враги – недурные темы для анекдотов, карикатур и юмористических песен, единственные темы, которые власти предержащие способны были глубоко понимать, – то жена подаст рваный шлепанец, то на обеденном столе окажется селедка вместо севрюги, то пьяный садовник свалится в канаву. В серьезном смысле Счастьем, Недостатками, Врагами занимались специально нанятые актеры, которым платили за розовые или черные декорации.

„Скучно жить на этом свете, господа“, – сказал Гоголь, и Советы удесятерили эффективность высказывания сего. Власти чувствовали себя неуютно из-за собственной внутренней грызни, но зачем-то экстраполировали эту неуютность на население, которое их знать не знало и не хотело. Народ жил по Сергею Есенину:

 
А Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать под забором.
 

Так называемому „культурному человеку“ всегда интересней смотреть на подобную пляску, нежели на профессиональных танцоров. Он задержит взгляд на мужике, что тащит под уздцы лошаденку с телегой из непролазной грязи, нежели на старте ракеты величиной с Эйфелеву башню. Так Моцарт у Пушкина остановился слушать слепого скрипача. Все несовершенное, гибельное, недосказанное привлекает его. Мармеладовское „а позвольте, молодой человек, обратиться к вам с разговором приличным“ приковало внимание Раскольникова. Все, что задерживает, останавливает, приковывает внимание, является темой куплета, материалом песни. Босой человек в рваной одежонке зимой, молчаливый пастух, который удаляется от коров, прилагает палец к носу и вещает: „А у меня есть секретные сведения для Брежнева“. – „Да он давно в могиле, отец“. – „Это хорошо, что в могиле. В могиле крепче будет“. Автокатастрофа двух толстяков с кривыми носами, сумасшедший, сбежавший из клиники, который просит у них бензина на опохмелку, канатоходец, растянувший канат меж двумя пивными и танцующий с двумя кружками, словом, странные личности из русского народа.

Культура не требует профессионализма, обучения „на народные деньги“, мастерства, гастролей, прочих признаков цивилизации. Когда афинский ремесленник (участник любительского спектакля) жалуется режиссеру (ткачу Основе), что у него роль льва не выучена, ткач Основа, махнув рукой, ответствует: „Да что там! Рычи, и все!“ (Шекспир. „Сон в летнюю ночь“.) Культуре необходимы наивность и непосредственность. Это меня сразу поразило в рисунках Владимира Пятницкого: то ясный и простой профиль русского молодца, то скопище монстров в нерешительности митинга, то группа парней с глупыми до гениальности мордами, в которых, однако, чувствуется некая осовелая нездешность. По некоторым рисункам создалось впечатление, что русский народ – расплавленная человеческая масса без определенных очертаний, битум, вар, тяжелая вода. Я задумал неудачную песню:

 
И в этих советских водах
На радость мне и тебе
Плывет триумфально и гордо
Айсберг К Г Б.
 

Неудачную, потому что КГБ сугубо государственная организация, песня обрела бы политическое звучание, стала бы чудовищем вроде сатиры или гимна. Глядя на иные, согнутые, как стулья, физиономии с рисунков Владимира Пятницкого, я представлял, как эти люди рассуждают, спускаются по эскалатору, ходят кататься на „чертово колесо“, какие песни поют. Решил: такой персонаж начинает бубнить песню с бритья и кончает на следующем бритье. Нечто в таком роде:

 
Аккордеон себе я купил…л…л
Аккордеон себе я купил…л…л
Аккордеон себе я купил…л…л
И себе под кровать положил…л…л
 

В этой монотонной тупости я чувствовал „загадку русской души“. Как-то, зажатый в метро, смотрел на понурых, стиснутых вечной заботой пассажиров: один прижимал коленями рюкзак, из которого торчали рыбьи хвосты, суетливая пара везла телевизор, деревенская баба в плюшевом жакете высоко подняла сетку, забитую электрическими лампочками. Песня возникла сама собой: „Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо…“ От неожиданности я громко рассмеялся. Откуда ни возьмись появился мент, козырнул: „Чему смеемся? Документы…“

Однажды в серьезной компании беседовали о судьбах России. Скучно было донельзя, водка оставляла назойливый привкус трезвости. И вдруг слова – они поплыли по шторам, по стенам:

 
И задумчиво кружится
          нарисованная птица,
Нарисованная птица на окне,
          которого нет.
 

Никогда не знаешь – начало, середина или конец. Известно только, что песня будет, хочу я того или нет, завтра или через год. Как выражается нынешняя молодежь, иные слова „цепляют“… и правда, чувствуешь, словно проглотил наживку. В подобных случайностях – нежданный подарок песни.

Проходя мимо книжного ларька, обратил внимание на красивый томик с таким названием: „Куклы мадам Мандилипп“ – это был американский научно-фантастический роман. Я его даже не стал раскрывать. Зачем? Название „Куклы мадам Мандилипп“ обещало песню беспокойную и зловещую, местами вкрадчивую. Можно перечислить десятки казусов – нелепых, непонятных, смешных, – рождающих песню.

Авторская песня – сомнительный жанр довольно деклассированных общественных слоев, точнее людей, не любящих себя утруждать рутинностью литературно-музыкального образования. Для субъектов, владеющих даром импровизации, этот жанр не представляет трудностей: броди себе по улицам и лесам, бубни себе под нос бесконечные куплеты, бацай по гитаре либо наяривай на гармошке. Но для нас, неумелых, необходим скромный багаж: надо знать три-четыре гитарных аккорда, обладать сносным музыкальным слухом, иметь в кармане огрызок карандаша и листок бумаги. При такой экипировке можно ходить по электричкам, посещать свадьбы и юбилеи. Не помешает также известная доля дерзости. Скажем так: а сейчас я спою вам малоизвестную песню Высоцкого (Окуджавы, Галича), слушая которую наш дорогой Фидель Кастро неизменно заливался слезами.

Евгений Головин

Всадники

 
Это было на исходе лета —
Начались обычные труды.
Голубую тишину рассвета
Окровавил грозный рев трубы.
 
 
Сотня всадников ползучей вереницей
Изукрасила изломы площадей.
Впереди неторопливо ехал рыцарь
С черным леопардом на щите.
 
 
Отовсюду сразу ринулись зеваки,
Будто пойман самый главный вор.
И машины, как покорные собаки,
Жадным взглядом облизали светофор.
 
 
И совсем обезумели светофоры,
И машины загнусили что есть сил,
И полезли люди в каменные норы
И решили, что конец их наступил.
 
 
И смотрели в опьяняющем испуге,
Как пришельцы уезжают с площадей,
Как горят багровым золотом кольчуги
И надменные глаза их лошадей.
 
 
Наконец они проехали все мимо,
На асфальтовой растаяли тропе…
«Очевидно, это съемки кинофильма!» —
Облегченно кто-то выкрикнул в толпе.
 

Тугуан Ту Пег

 
Тугуан Ту Пег, Тугуан Ту Пег —
Страна чужая,
Три тысячи лет, три тысячи рек
Тебя окружают.
 
 
Так далеко, так далеко,
Что не доехать —
Три тысячи лет с гор кувырком
Катится эхо.
 
 
Так далеко, так далеко
Даже карьером,
Лошадь – не то, поезд – не то,
Так далеко…
 
 
Я бы хотел свернуться в лассо
Цокнуть копытом,
Только б твое увидеть лицо,
Сьерра Чикита.
 
 
Я бы хотел спокойно смотреть
Из-под сомбреро
За горизонт, за горизонт
До нашей эры.
 
 
Тугуан Ту Пег, Тугуан Ту Пег —
Страна чужая,
Три тысячи рек, три тысячи лет
Тебя окружают.
 

Марихуановый сон

 
Мы здесь ничего не узнаем
И наши пути все темнее:
В далеком Парагвае
Нам будут светить орхидеи.
 
 
И будут жестокие розы
Любить элегантных змей,
И будут рыдать альбатросы
На могилах своих королей.
 
 
Ах, в нашей наивной крови —
Полет инфернальных рыб,
Ах, наша песня любви —
В устах бородавчатых жаб…
 
 
Отдай прощальный поклон,
Направь свою каравеллу
В пьяную вечную сельву,
В марихуановый сон.
 

Евгений Головин и Владимир Иванович, друг поэта, в прекрасном расположении душевном и боевом настрое на выходе из штаба Лорика – Ларисы Пятницкой – следуют на поиски дальнейших приключений. Их было немало в 70-х годах.

Автор фото В. Серов

Учитесь плавать

 
Когда идете вперед, все время боитесь удара,
Когда в темноте – все время боитесь кошмара.
И как вам страшно оказаться на панели,
Особенно когда она лежит в постели.
 
 
И ваша нога должна чувствовать твердую почву,
И женщины вас отравляют бациллами ночи,
И рассуждая про полярную зимовку,
Вы удивляетесь, какой вы сильный-ловкий.
 
 
И ваша нога должна чувствовать точку опоры,
Иначе пойдут лагеря, дурдома, коридоры.
А если спиздят аппараты, книги, деньги,
Вы передохнете как жалкие калеки.
 
 
Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Поднимите руки, напрягите ноги —
Прыгайте вниз головой.
 
 
Учитесь плавать, учитесь плавать,
Учитесь водку пить из горла
И рано-рано из Мопассана
Читайте только рассказ «Орля».
 
 
И перед вами, как злая прихоть,
Взорвется знаний трухлявый гриб.
Учитесь плавать, учитесь прыгать
На перламутре летучих рыб.
 
 
Учитесь плавать, учитесь плавать
Не только всюду, но и везде.
Вода смывает земную копоть
И звезды только видны в воде.
 

Голубой Эльдорадо

 
Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо.
И всего только надо опустить паруса…
Здесь наконец мы в блаженной истоме утонем,
Подставляя ладони золотому дождю!
 
 
Здесь можно петь и смеяться
И пальцы купать в жемчугах,
Можно гулять по бульварам
И сетью лукавых улыбок
 
 
Можно в девичьих глазах
Наловить перламутровых рыбок
И на базаре потом
Их по рублю продавать.
 
 
Черной жемчужиной солнце
Розовеет в лазурной воде.
Наши надежды сверкают
Роскошью этого юга.
 
 
В этой безумной любви
Мы конечно утопим друг друга
И будем вместе лежать
Как две морские звезды…
 

Робинзон Крузо

 
В бледных ладонях струится вода,
В бледных ладонях следы барракуд.
Хищно смеется морская звезда…
Робинзон Крузо на двадцать секунд…
 
 
Пять секунд пенистый след корабля,
Пять секунд виден коралловый грунт,
Пять секунд – Пятница, пять секунд я —
Робинзон Крузо на двадцать секунд…
 
 
Ходит по берегу черный двойник,
Свистит над плечами шелковый кнут…
Он живет годы, я живу миг —
Робинзон Крузо на двадцать секунд…
 
 
Нет у меня ни жены, ни детей,
Есть только хохота рыжая медь.
Сам себе остров, сам себе тень,
Сам себе парадоксальная смерть.
 
 
В пене шампанского строю дворец,
Плаваю в холоде темной луны —
Бледный вампир извращенных сердец,
Прыгаю в хохот кипящей волны…
 
 
А когда людоеды придут на песок,
Унесет меня шизофренический спрут:
Великолепен, красив и жесток
Робинзон Крузо на двадцать секунд…
 

Кони Йото

 
Кони Йото, старый шаман,
Внешне держится очень странно:
Он глотает морозный туман,
Как другие глотают сметану.
 
 
Кормит змеями свой костер
И играет в кости с лисой.
Держит в пальцах змеиный огонь
И по углям ходит босой.
 
 
          Кони, Кони Йото
          Кони, Кони Йото
          Кони Йото —
          Старый шаман.
 
 
Кони Йото примерный супруг,
И к нему ледяною ночью
Ходит женщина-паук
И его разрывает в клочья.
 
 
Кони Йото любит волков,
Потому что они наивны.
Кони Йото любит врагов,
Потому что они бессильны.
 
 
Кони Йото любит гулять
Со своим меховым пальто,
Кони Йото любит играть
С тем, чего не знает никто.
 
 
          Кони, Кони Йото
          Кони, Кони Йото
          Кони Йото —
          Старый шаман.
 
 
У него глаза везде,
Они жалятся, как осока,
И блестит у него в бороде
Розоватая детская соска.
 
 
Кони Йото любит носить
Ожерелье консервных банок.
Кони Йото любит шалить
И скулить, как малый ребенок.
 
 
И с тех пор, как вертится мир,
Кони Йото смотрит в туман,
Окровавленный, как рубин,
И безжалостный, как барабан.
 
 
          Кони, Кони Йото
          Кони, Кони Йото
          Кони Йото —
          Старый шаман.
 

Антарктида

 
Не поднимайте бровь – над мысом Катастроф
Ползет шизоконечная звезда.
Лохматая волна нам в ухо прошипит
Электроледяное «да»!
 
 
На этих проклятых скалах, в обломках кораблей
Мерцают генитальные мозги,
А мы как дураки ласкаем чей-то скальп
В надеждах субтропической любви.
 
 
Вдали от зодиака злая лесбиянка
Раскинулась нагая Антарктида,
Но мы идем вперед, ебись она в рот
Станция Амундсен-Скотт.
 
 
И надо же было случиться тому, что нас всего семь,
А вслед идет невидимый восьмой…
Сквозь синие леса мы смотрим на него
И вырываем бесполезные глаза.
 

Утопленник

 
Когда в серебряной пыли
Волны отступают от берега,
Не делай напрасных усилий —
Не старайся добраться до берега.
 
 
Распадаются острые рифы,
Тонет спасательный круг,
Уплывают стеклянные рыбы
Из твоих опущенных рук.
 
 
          Слушай, утопленник, слушай,
          Что тебя ждет на суше:
          Тебя заставят работать
          В яме глубокой, как ночь.
 
 
          Ты будешь трупы щекотать
          И будут трупы хохотать
          Всегда, всегда,
          Всегда.
 
 
Земле нужен только повод:
Смотри, среди этих колонн
Лежит электрический провод
Невинный, как эмбрион.
 
 
Но стоит тебе улыбнуться
Или напудрить нос,
Он вдруг упруго сожмется
И прыгнет как бешеный пес.
 
 
          Слушай, утопленник, слушай,
          Спускайся все глубже, глубже:
          Там потонувший город,
          Где статуи белых богинь…
 
 
          Ты будешь мрамор целовать
          И будут спруты созерцать
          Тебя всегда,
          Всегда.
 

В подводных лесах

 
Где нет параллелей и нет полюсов,
Плывет оскаленный труп.
Он ищет в туманах подводных лесов
Эллипс любимых губ.
 
 
И кости его распадаются
В неумолимой воде,
И рука в последней грации
Тянется к бороде.
 
 
В подводных лесах голубеет среди звезд
Полет опрокинутых птиц,
В подводных лесах медленно встает
Белый коралловый крест.
 
 
И плавает, как медуза,
Погребальный звон,
И седые недвижные дети
Обнимают синий газон.
 
 
В подводных лесах бесполезен порыв
И прекращается жест,
И только среди непредвиденных рыб
Встает коралловый крест.
 
 
И только блуждают лица
Серые, как мозги,
И колышутся ресницы
Ледяных белесых могил…
 

Кот или cat

 
Хрустальная ваза с цветами – o’key – падает на паркет,
И чуть-чуть наблюдает за ней кот или cat.
И золотистые щурит глаза кот или cat —
На полу тюльпановый букет.
 
 
А потом прыгает прочь, разбивая стекло,
И клубком катает ночь на чердаке.
И ощутив звездную соль на языке,
Он шуршит в задумчивом прыжке.
 
 
Люди всерьез, люди в игре – злобный бандерлог.
Только псы в конуре лают: браво, бис!
Люди боятся самих себя, холода и крыс,
Беспокойно глядя вверх и вниз.
 
 
И вообще не понять ихней суеты:
Днем вопят, а ночью спят, и даже не знают, кто,
Наклонившись, жадно смотрит в спящее лицо
И под утро прячется в пальто.
 
 
Свобода сильней еды и людей, это – парадокс.
И чуть-чуть наблюдает за ней кот или cat,
И золотистые щурит глаза кот или cat —
Тунеядец, вор и профлигэт.
 

Деньги, суета…

 
Деньги, суета, люди, города
До тех пор пока не встретил вас.
В поезде метро, в розовом пальто,
Мне во тьме сверкнул алмаз.
 
 
О, забудьте горе, – в Средиземном море
Распадется ужас пурпуровой страны.
В климате Венеций зеленеет сердце
Нашей фиолетовой весны.
 
 
Но вы сказали мне, что вы – лесбиянка,
Что вы – иностранка средь этих стен,
Что вам дороже мужчин всего мира
Бледные сапфиры в серьгах Ирэн.
 

Любовь на Рио-Гранде

 
На лианах чуть колышатся колибри.
И раскатисто гремит индейский гонг.
В этих джунглях очень странно целовать тебя, гитана,
Ожидая нападенья анаконд.
 
 
          Дай мне твои губы цвета бронзы,
          Цвета окровавленного солнца…
 
 
Здесь тягуче завывают обезьяны
И покоя нет от мух и дикарей.
Я ласкаю твое тело, и отравленные стрелы
Отклоняют завитки твоих кудрей.
 
 
          Дай мне твои губы цвета бронзы,
          Цвета окровавленного солнца…
 
 
Ты тоскуешь по бульварам и коктейлям,
Ну зачем тебе убожеский уют?
Здесь опасно, здесь прекрасно и пока еще не ясно
Нас отравят, четвертуют иль сожгут.
 
 
          Дай мне твои губы цвета бронзы,
          Цвета окровавленного солнца…
 
 
Крокодилы неподвижны, словно бархат,
И смеется, и зловеще стонет лес.
Ну признайся, что ты рада и что любовь на Рио-Гранде
Элегантней, чем новейший Мерседес.
 
 
          Дай мне твои губы цвета бронзы,
          Цвета окровавленного солнца…
 

Поездка в метро

 
Чешуя твоих губ сквозь хрустальный бокал…
Этих глаз бирюзовая ересь…
Этот странный, почти треугольный кристалл,
Озаряемый Monte Veneris.
 
 
Мы зажаты в метро. Нас не видит никто.
Электричка ползет еле-еле.
Наш начальник снимает с кого-то пальто,
Доставая змею из портфеля.
 
 
Я пытаюсь представить, глаза наклоня,
Как растет твой изысканный клевер.
И в невидимых розах двойного огня
Я пытаюсь представить твой север.
 
 
В электричку меж тем заползают менты,
Сонно квакая про документы, —
В мире много блевотно-тупой красоты,
Адекватно прекрасных моментов.
 
 
Ты выходишь, едва улыбнувшись углом
Этих губ золотистого сада,
И мой взгляд, словно чайка, роняет крыло,
Отдыхая на волнах бэксайда.
 

Ведьма

 
Девочка, девочка, кем ты хочешь быть?
Девочка, девочка, кем ты хочешь стать?
Может быть, посуду в ресторане мыть,
Может быть, газеты в космос запускать?
 
 
Ох, не надо куколке голову крутить,
Ох, не надо маме ресницы подрезать.
Надо все живое холить и любить —
Ты ведь будущая мать!
 
 
Я хочу ведьмой, ведьмою быть,
Я хочу волком по лесу выть,
Принести на дачу отрезанную руку
И угробить мать, эту жирную суку…
 
 
Не сиди дома и не скучай —
Есть в лесу травы: волчец, молочай;
Собирай их в полночь. в полную луну
И накапай в зеркало жабью слюну.
 
 
Каждый умеет жаждать и желать,
Надо при этом кое-что знать:
Если угадаешь имя сатаны,
Если распознаешь черный свет Луны…
 
 
Розовый бантик на кудрях моих,
Дряблые сиськи под платьицем висят,
Дремлет в ноготочках острота когтей,
И сверкают глазки маленьких детей!
 

Кукла Брунгильда

Памяти Елены Джемаль

 
У куклы Брунгильды дурная хозяйка —
Девчонка, злая как черт.
Зовет куклу Машей, кормит манной кашей
Таскает на теннисный корт.
 
 
Кукольная комната, мертвое движенье:
Плачет безглазый медведь…
У куклы Брунгильды одно развлеченье —
В зеркало ночью смотреть.
 
 
Злобные дети свое отгорланили,
Брунгильда забыла про них:
В черном, кровавом зеркальном пламени
Проступает жених…
 
 
Он любит Брунгильду и ждет только знака:
В руке – сверкающий нож.
В сонных кошмарах кричит хозяйка,
Стучит за окнами дождь…
 
 
Кукла Брунгильда уроки приготовила,
Она расправляет кружева.
В кукольной комнате водопады крови
И нежные-нежные слова…
 

Лена Джемаль – героиня песни „Кукла Брунгильда“