Текст книги "Легенда о серебряном человеке"

Евгений Гуляковский
Легенда о серебряном человеке

Город, в котором я живу, наверное, самый жаркий на свете. Жара в нем стоит такая, что трескаются каменные заборы, а склады покрываются коричневой коркой загара. Хатаму здесь нравится. Он родился и вырос в этом городе. А мой город совсем другой, хотя я его почти и не помню, только огромные кусты пестрых цветов, росшие у самой калитки, врезались в память. Давно уже город Хатама стал и моим городом. Я учусь с Хатамом в одной школе. Одни и те же улицы встречаются нам после уроков. Мы проходим по улице Лесной, названной так, наверное, в шутку, по длинной Красноармейской и Колхозной. Отец говорил, что улицы с такими названиями есть во всех городах. А мне почему-то кажется, что улицы, как и люди, неповторимы. У них свои лица и должны быть такие же неповторимые имена. Но отец знает об этом лучше меня, он много ездил, пока меня еще не было, и я жалею иногда, что родился так поздно, что самое интересное люди успели прожить без меня.

За последним домом на Колхозной город вдруг исчезает. Перед нами открывается до самого горизонта огромное пространство пустыни, поросшей сухими колючками и кустиками желтой травы.

Солнце, уставшее за день, лениво катится к горизонту, и мы спешим, чтобы успеть перехватить старика Дамира с его отарой на перевале.

Каждый вечер гонит здесь Дамир колхозную отару на ночлег и располагается у источника на короткий отдых после трудного пути через горы. Мы должны успеть к источнику раньше его, чтобы собрать хворост для костра. Хворосту вокруг мало и на сбор его уходит не меньше часа. К концу сбора все руки у нас исцарапаны о верблюжьи колючки, но мы этого даже не замечаем, все наше внимание направлено на перевал: мы с нетерпением ждем, когда там зашевелится густая, плотная масса овец, розовая в лучах заходящего солнца.

Дамир неторопливо разводит костер, кипятит чай, разламывает душистую белую лепешку и протягивает нам тонкие, звенящие от прикосновений, голубоватые пиалы с древним узором. Нам совсем не хочется чая, но отказываться нельзя и торопить Дамира бесполезно. Наконец он вытирает усы и бороду рукавом халата и начинает рассказ точно с того места, на котором остановился вчера. Дамир говорит медленно, как будто вспоминает события, очевидцем которых был. Трудно поверить, что все, о чем он рассказывает, случилось так давно, полторы тясячи лет назад. Нам с Хатамом не удается даже представить всю громадность этого времени, и все же, слушая Дамира, мы видим улицы древнего города. Такого древнего, что даже память о нем не сохранилась, а пыль, оставшаяся от его домов, смешалась с песками пустыни много веков назад.

Это был богатый и красивый город. У восточной стены, рядом с базарной площадью, находилась улица мастеров. Здесь-то в маленькой хижине и жил Мансур. Мы услышали о нем от Дамира несколько дней назад, и с тех пор его имя всегда вызывает у меня волнение, хотя прошло уже много лет и я давно ушел от того мальчишки, что сидел перед потухшим костром с остывшей пиалой в руках.

Мансур, серебряных дел мастер, был самый знаменитый во всем Бактрийском государстве. За его изделиями охотились приезжие купцы, назначали тройные цены, но сам он всю жизнь оставался бедняком, словно золото и серебро не могли задержаться в ладонях этого человека и лишь ложились прекрасным узором на чаши и кубки, на щиты и шлемы богатых горожан. Да и не один он был таким бедняком: все, что зарабатывали его соседи, тоже уходило из их рук в виде податей и налогов.

Мансур был жизнерадостным и сильным человеком, он любил свою работу, дружно жил с соседями – кузнецами и шорниками. Они всегда выручали друг друга в трудные минуты, делились последним, а когда есть у человека верные друзья, ему легче переносить бедность.' Может быть, мы никогда не узнали бы о Мансуре, не будь у него одной тайны да не случись беды… Мало ли на свете мастеров, чья работа пережила века, а имена не сохранились. Но Мансура ждало другое. На смертном одре отец передал ему небольшую запечатанную шкатулку и наказал не открывать ее без крайней необходимости. И вот такое время пришло…

Мансур понял, что дело неладно, сразу, как только появился посыльный от правителя города Патрокла. Раз уж зовут во дворец, добра не жди… После его ухода Мансур долго сидел задумавшись, ковырял в каменном корыте засохшую краску, все искал причину, по которой он понадобился самому Патроклу. На всякий случай велел жене собрать инструменты, хотя знал, что они не понадобятся. Не станет Патрокл утруждать себя заказами, не за тем звал.

Весь день ждал мастер под палящим солнцем, его не пустили даже во внутренний двор. И лишь поздно вечером стражник выкрикнул его имя и, грубо подталкивая, провел через длинный коридор в комнату досмотра. Там его обыскали, вытрясли из пояса две бронзовые монеты и забыли положить обратно. Искали оружие, но он не взял с собой даже ножа. Отобрали ящик с инструментами и велели надеть чистый халат, словно лишним оскорблением хотели вывести его из себя, но он и тут промолчал. Кто он такой перед воинами великого Патрокла? Вот уже четвертый год, как приехал из Македонии этот рыхлый жадный человек, и с тех пор пород не знает покоя от поборов и податей. Тех, кто пытался возражать, давно казнили на городской площади, и глаза им выклевали вороны…

Красив дворец Патрокла. Прекрасны резные чаши фонтанов, огромные вазы, сделанные из неизвестного бактрийским мастерам материала… Велика и могуча Македония… Побывать бы там, познакомиться с людьми, что создали всю эту красоту…

Мансур так засмотрелся на светильник, изваянный в виде козлоногого человека, что не заметил, когда в зал вошел Патрокл, и только тяжелая рука сотника, швырнувшая его ниц перед великим, заставила опомниться. Патрокл движением руки удалил сотника и охрану и остался один на один с Мансуром. Долго молча стоял он над распростертым человеком, задумчиво разглядывая затылок лежащего ничком мастера.

– Значит, ты и есть Мансур?

– Так, господин.

– Слышал я о тебе немало сказок. Говорят, ты знаешь тайны всех металлов?

– Молва лжет, господин.

– Лжет? Может, и лжет. Встань. У нас с тобой не простой разговор.

С трудом поднялся Мансур, проклиная тяжелого на руку сотника.

– Еще я слышал, что в городе нет мастера искусней тебя.

– Кое-какое искусство перешло мне от дедов, и если великий захочет…

– Кувшины и чаши мне не нужны. Своих достаточно. А кроме искусства, ничего не перешло тебе от дедов?

Мансур весь сжался, вспомнив заветную шкатулку. В голове вертелись смятенные мысли… Откуда? Как мог узнать?.. А может, не о том он? Зря я подумал?

– Что ж молчишь, мастер? Может, есть у тебя тайна, которую забыл мне поведать? Подумай. Подумай хорошенько!

Долго молчал Мансур. Не поднимая головы, он думал о том, что не уйти ему живым из дворца и что не домой лежит отсюда его дорога, а вниз, в подвалы, туда, где находятся пыточные подземелья… Пожалел, что не взял с собой ножа, – может, не заметили бы при досмотре. Близко стоял от него Патрокл, одного прыжка могло бы хватить, но Мансур знал, что за тяжелыми складками занавесей скрыты незнающие промаха македонские лучники, догадался об этом по легкому движению материи и понимал, что голыми руками, без ножа, ничего не успеет сделать. А потому стоял молча, еще ниже опустив голову, тянул время, стараясь догадаться, понять, что же именно пронюхал сатрап и как много он знает…

Да, в этой шкатулке скрывается тайна, которая могла бы заинтересовать не только сатрапа, но и самого Александра, будь сейчас жив великий завоеватель мира. И была эта тайна такой старой и от того такой привычной, что Мансур словно бы и забыл о ней. Приучил себя не думать, не вспоминать даже во сне.

– Что-то долго ты думаешь, мастер. Может, пора уже попросить палача, чтобы помог тебе освежить память и развязать язык?

– Я не знаю, о какой тайне говорит господин.

– Не знаешь?! Зато я знаю! От к его ты решил скрыть черное серебро, что лежит в твоей шкатулке? Дрожишь!

– Простой смертный даже пряжки не сделает из того серебра… Зачем оно тебе? Боги послали то серебро, боги заберут его, когда придет время.

– Серебро мне не нужно. Ты сделаешь чашу, наполнишь ее кореньями и травами, напиток принесешь мне,.. – Последние слова Патрокл произнес шепотом, нагнувшись к самому уху Мансура. – Ступай. Срок тебе шесть дней. Надеюсь, не забыл рецепт? Смотри не попутай! Сына и брата возьму заложниками. Напутаешь что-нибудь – им отсекут головы, а тебя… Ну да ты знаешь… Ступай и не вздумай меня дурачить! Гетайры проводят и постерегут от темных мыслей. Ступай!

Мансуру казалось, что колонны дворца расплылись и качаются с каждым шагом. Он уже не замечал ни красоты мраморных фонтанов, ни светильников, ни сосудов. Двое гетайров с короткими мечами шли сзади, и он слышал, как позвякивают цепочки на их перевязях при каждом шаге. Мансур вспоминает слова, услышанные от отца на его смертном одре, слова звучат в его ушах вместе с тяжелым дыханием и звоном металла за спиной: «Возьми три горсти мяты, два корня мандрагоры… Серебро из черного камня уже готово, три сотни лет прошло… столько велели ждать боги, принесшие его на землю… Сделай из серебра чашу… Это великая тайна… Сбереги ее и передай сыну… А если случится беда, возьми три горсти мяты… Для себя не бери, тебе самому ничего, кроме горя, не принесет напиток… Только если большая беда… Сохраняй тайну.» В ту ночь долго не гас огонь в хижине Мансура. Мансур сидел перед раскрытой шкатулкой с заветным слитком черного, похожего на губку черного металла, что передавался из рода в род, из поколения в поколение.

Кто его знает, может, это и не серебро вовсе… Говорили старики, что этот камень упал когда-то с неба, а может, его принесли сами боги и вложили в него свою великую силу… Два конца в одной палке, два начала в

...

конец ознакомительного фрагмента