Текст книги "Интересные и уникальные истории из глубин моей памяти. Воспоминания"

Страницы детской памяти о жизни в послевоенном Красноярске

До строительства коммунального моста и ввода его в строй в 1961 году в летнее время эти части города соединялись автомобильным и пешеходным понтонным мостом, а зимой – автомобильной дорогой, которую обустраивали прямо на льду. Правобережная часть города была преимущественно промышленная, и в годы войны сюда были эвакуированы многие заводы с запада. Главной магистралью правобережья был в те времена и остается в настоящее время проспект Красноярский Рабочий, который растянулся параллельно Енисею километров на двадцать. Красноярцы до сих пор хранят память о том, что в войну на этих заводах правобережья для фронта выпускались паровозы, зенитные пушки, радиооборудование, санитарные поезда, оружие, снаряды и мины, а после войны большинство из них перешло на выпуск гражданской продукции. И только завод «Красмаш» и химкомбинат «Енисей» продолжали работать на оборону – выпускали взрывчатые вещества и зенитные орудия.

Левобережная часть города была и остается до сих пор административным и культурным центром города и края, а из промышленных предприятий левобережья выделялись построенный в годы войны Комбайновый завод и ПВРЗ (Паровозовагоноремонтный завод), построенный еще до революции для нужд Восточно-Сибирской железнодорожной магистрали. Каждое утро моего детства я вместе с другими жителями левобережья просыпался под протяжный гудок этого завода, извещавшего о начале первой смены. Центральная улица левобережной части носила имя Сталина. На ней стояли в основном административные многоэтажные здания, в которых располагались партийные органы, краевые и городские организации.

В то время все новости население узнавало из радиоточек в виде репродуктора с большим конусным бумажным диффузором черного цвета, подключенным к единой городской проводной радиотрансляционной сети. Эти репродукторы были одним из главным проводников линии партии в народ и являлись самым доступным средством воспитания и распространения культуры и образования – ведь кроме официальных новостей по радио передавали концерты классической и эстрадной музыки, радиопьесы, детские сказки. У этих репродукторов только был один существенный недостаток – слушатель был лишен права выбирать по своему вкусу радиостанцию или передачу, как это можно было бы сделать на радиоприемнике. Однако все радиоприемники были конфискованы еще в войну, а после войны их выпускалось и продавалось мало.

По государственным или семейным праздникам из квартир горожан часто доносилась музыка из патефонов. Патефон представлял собой переносное механическое устройство с ручным заводом для проигрывания граммофонных пластинок. Одного завода пружины хватало на проигрывание одной или двух пластинок в 78 оборотов или по 33 оборота. Народ, переживший все горести и беды войны, жил в ожидании лучшей жизни, и на праздники всегда собирались компании родных и близких людей. Непременным тостом за столом звучало: «Лишь бы не было войны». Как правило, собравшиеся пели песни – народные либо популярные, знакомые из кинофильмов или радиопередач, – реже слушали пластинки с песнями в исполнении популярных тогда Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Марка Бернеса, Георга Отса, Владимира Бунчикова, Петра Лещенко, ариями из оперетт и записями артистов разговорного жанра: Аркадия Райкина, Марии Мироновой и Александра Менакера (родителей Андрея Миронова). Ни один праздник в семейной компании того времени не обходился без песен в собственном исполнении. Я с рождения напрочь был лишен музыкального слуха и не умел петь, но всегда заслушивался пением своих родных. Вспоминая слова этих песен сейчас, я понимаю, как нужны они были тому поколению в их нелегкой жизни. Слова этих песен по сути отражали их думы, жизнь и судьбы. Бабушка с сестрами и братом Николаем любили петь грустные народные песни: «На муромской дороге стояли три сосны, со мной простился милый до будущей весны…», или «Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…», или трагическую про бродягу «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…». Они были воспитаны в строгой морали и озорную песенку еще крепостных времен «Как у нашего барина так висит, так висит да сабелька на боку…» и с еще несколькими подобными куплетами про барыню считали чересчур смелой в намеках и получали всегда большое удовольствие от исполнения таких дерзостей. Вернувшиеся с войны муж маминой сестры Евгении (Лели) дядя Виталий и сын бабушкиного брата Коли дядя Гена запевали песню «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна…» или «Песню фронтового шофера» – «Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая», которую я до сих пор люблю слушать на юбилейных концертах в День Победы. Мама с сестрой Евгенией любили петь лирические песни о любви: «Вот цветет калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я…», «Каким ты был, таким ты и остался…», или «Под городом Горьким, где ясные зорьки…», или песню про одинокого гармониста, который «девушкам спать не дает». А общей любимой песней для хозяев и всех гостей оставалась «Катюша».

Хотя в конце 1947 года в стране была произведена денежная реформа и отменены карточки, население жило бедно, испытывая постоянную нехватку продовольствия, одежды и обуви. Основными продуктами питания нашей семьи были хлеб, картошка, заготовленные на зиму домашние соления в виде свиного сала, капусты, огурцов и собранных в лесу грибов. В то время не было привычных для нас дачных участков, поэтому в летнее время горожане массово на пригородных поездах устремлялись за город и собирали дикорастущие ягоды – клубнику, смородину, малину – и лесные грибы: рыжики, волнушки, маслята, белые грузди и опята. Из ягод на зиму варили варенье, а грибы засаливали, и эти домашние заготовки были хорошим подспорьем к столу. Дети в то время были изобретательны и самостоятельны в поисках пищи и активно рыбачили на речке Кача. С мостов рыбачили «на сетку» с хлебом, прикрепленную к обручу, на мелководье ставили стеклянные банки с воронкой из толи (рубероида), а по весне рыбачили на удочку. Добычей этих рыбаков была мелочь из ельчиков и пескарей, которые хрустели во рту после обжаривания на сковороде. Любимым и доступным лакомством для детей в то наше послевоенное время были конфеты-«подушечки» с наполнителем из повидла. А дорогие шоколадные конфеты и появлявшиеся в ноябре-декабре в продаже мандарины родители вешали в качестве украшений на новогоднюю елку. В свой единственный на неделе выходной мама часто пекла пирожки с капустой, картошкой, предварительно вымоченными солеными грибам и с ливером. Да, я не оговорился – в то время в магазинах продавалась дешевая и вкусная ливерная колбаса. Ее можно было есть просто с хлебом, а хозяйки ее немного пережаривали с луком и получали вкусную начинку для пирожков. Мясо еще долго оставалось дорогим продуктом. Я хорошо помню, как в то непростое время наша знакомая из соседнего дома тетя Соня, мама Юриного приятеля Мишки Эпштейна, поздними вечерами несколько раз привозила на «полуторке» мешки с костями с мясокомбината, где она работала бухгалтером, и продавала соседям, в том числе нам. Помню, как забирая эти мешки с машины, соседки нахваливали наваристые мясные бульоны из этих костей.

Конечно, голода у нас в Сибири не было. В то время большую помощь в обеспечении горожан продовольствием оказали личные хозяйства частников, которые продавали на рынке не только овощи со своих огородов, но и излишки животноводства и птицеводства (молочные продукты, яйца и мясо). Ведь до хрущевских реформ жители городских окраин в своих дворовых сараях (стайках) содержали коров, свиней, коз, кроликов и кур. Моя память сохранила картины вечернего возвращения стада коров по еще незаасфальтированной грунтовой дороге нашей улицы с дневного выпаса в низинах Караульной горы. Власть, с одной стороны, помогала этим частникам, продавая в магазинах комбикорма для домашних животных, а с другой стороны, взыскивала налоги за каждую голову домашнего скота и птицы. В трех кварталах от нашего дома работал Центральный рынок, на котором частники сбывали свои излишки. Хорошо помню длинные ряды городского рынка, накрытые наклонной деревянной крышей, где можно было купить любые виды молочной и мясной продукции, свежие и соленые овощи, грибы и рыбу, семечки и кедровые орехи. Отдельно, в первом ряду налево от входа на рынок, постоянно сидела живописная пара грузин в больших кепках, которые торговали бумажными пакетиками с лавровым листом. Здесь всегда продавали местную жвачку из лиственной смолы под названием сера – пришедший к нам из глубины веков прообраз нынешней жевательной резинки. На рынке продавали даже старые газеты, которые продавцы использовали для изготовления кульков вместо оберточной бумаги. Центральный городской рынок был недалеко от нашего дома, и я с удовольствием сопровождал родителей за покупками, зная, что меня обязательно угостят или стаканом газировки, или серой, а то и орехами или семечками.

Чтобы у читателя не возникла красивая лубочная картина изобилия, надо сказать прямо, что денег у населения было мало, к тому же много уходило на налоги и обязательную покупку облигаций государственного займа. После войны был введен даже налог на бездетность для мужчин, была плата за учебу детей в старших классах, в техникумах и вузах. В этих условиях большим подспорьем для питания большинства семей на всю долгую зиму были распределяемые предприятиями и организациями участки земли под посадку картошки, расположенные близ города. Мне с братьями неоднократно приходилось сажать, пропалывать, окучивать и выкапывать картошку на пустыре, где нынче вырос большой массив современных домов под названием «Взлетка». Наша семья вплоть до 60-х годов таким образом запасалась картошкой на зиму. От взрослых в те годы часто приходилось слышать рассказы о том, что во время войны, из-за отсутствия мелкой посадочной картошки, люди сажали в землю пророщенные очистки с «глазками».

Но наряду с этими воспоминаниями по какой-то необъяснимой причине для меня контрастной памятной приметой того времени остались красиво уложенные горками на полках буфета банки крабов в только что открытом в 1954 году старом аэропорту и реклама осетровой черной икры на обложках журналов «Огонек» за 1953 год. Справедливости ради стоит отметить, что после проведения денежной реформы и отмены карточек в стране каждый год до смерти Сталина проводились регулярные снижения цен на продукты и промышленные товары. Я помню, как сообщения о снижении цен наши родители каждый год ожидали у репродуктора в первых числах марта или апреля. Отец записывал проценты снижения, а мама на счетах считала, сколько это составит в рублях. В середине пятидесятых годов, по мере увеличения денежных доходов населения, положение с продовольствием начало постепенно улучшаться. В городе открывались большие гастрономы с постоянно расширяющимся ассортиментом товаров, но люди жили еще бедно: не всегда хватало денег купить себе что-нибудь дорогое, кроме хлеба, молока, сахара, муки и соли и вкусной, но дешевой конской или ливерной колбасы.

Так выглядела одежда для занятий спортом

А вот с одеждой и обувью дела обстояли хуже. Легкая промышленность еще не набрала темпы по пошиву одежды и обуви, но зато в магазинах на полках лежали тюки тканей для пошива верхней одежды, которые называли отрезами. В городе работало много швейных ателье и мастерских. В пятидесятые годы на улицах города еще встречалось много людей в телогрейках, шинелях и в одежде военного образца. Мужчины того времени предпочитали строгий послевоенный «дресс-код»: кители сталинского типа, брюки галифе, зеленые полувоенные фуражки, сапоги. Многие горожане носили одежду, перешитую из гимнастерок и шинелей. В магазинах было трудно купить верхнюю одежду для взрослых и детей, да и не каждой семье это было по карману. Специальной одежды для отдыха не было, и для спортивных игр дети и взрослые использовали старую одежду и телогрейки.

Весной 1952 года в парадно-выходной одежде

(в черном кителе и валенках с галошами)

До сих пор помню эти 50 оттенков черного и серого верхней одежды того времени. Правда, после проведения в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году и вышедшей картины «Девушка с гитарой» с молоденькой и круглолицей Гурченко, в молодежную моду вошли цветные клетчатые рубашки, которые назывались ковбойками. Но если госторговля не справлялась с объемом и ассортиментом одежды, то у горожан была альтернатива купить одежду и обувь по доступным ценам на «барахолке» – так назывался в народе вещевой рынок на Караульной горе, работавший по выходным дням. Здесь женщины, умеющие шить на швейной машинке, скупали дешевые поддержанные вещи, а потом в домашних условиях их перешивали и перелицовывали и продавали по сходной цене. Власть «барахолку» не любила и считала ее местом притяжения спекулянтов, поэтому выбрала для нее место подальше от центра города на Караульной горе в так называемой Покровке. На современной бумажной десятирублевой банкноте изображена красноярская часовня Параскевы Пятницы на вершине этой Караульной горы, вот за этой часовней в нескольких сотнях метров и располагалась Покровка. Милиция постоянно проводила какие-то рейды и облавы на барахолке, и сразу по городу расползался слух, что ее закрывают. Но проходила неделя, и «барахолка» снова работала, потому что власть понимала, что это дает народу возможность купить необходимую одежду и обувь, которой нет в магазинах.

В младшем детском возрасте мы играли в войну, лазили по всем сараям и дворовым постройкам, гоняли мяч на пыльном дворе или среди луж, поэтому родители, отпуская нас на улицу играть, старались одевать нас в старенькую одежонку типа телогрейки, которую было не так жалко испачкать или немного порвать. До сих пор вспоминаю, как многие мои сверстники носили штаны под названием «шкеры» типа шаровар, сшитые из плотной черной околосатиновой дешевой ткани по упрощенной народной технологии на трех резинках (одна на поясе и две на ногах).

Зимой ситуация с обувью для красноярцев была проще – в послевоенное десятилетие в Сибири стояли холодные зимы и население почти полгода, с ноября по март, носило войлочные валенки. Валенки были двух видов – повседневные серые и парадные черные. Настоящим шиком для холодного времени года для взрослых считались так называемые «бурки» в виде высоких сапог из белого фетра, верхняя часть которых была отделана узкой коричневой полоской кожи, а нижняя обшита коричневой перфорированной кожей. В верхней части «бурки» имели отвороты, а подошва их состояла из толстой кожи. Примерно в 1952 году наш отец тоже щеголял в таких бурках и чуть ли не после каждого выхода чистил их белый фетр манной крупой к явному неудовольствию мамы. Войлочные валенки для холодной сибирской зимы были незаменимы, но на ногах детей их подошвы часто изнашивались до дыр. В этом случае дырявые валенки сдавали в ремонт, и сапожники нашивали подошвы и полукруглые заплаты на пятки. В теплое время года мужчины в основном носили сапоги и реже туфли. Ассортимент детской обуви был невелик: ботинки, резиновые сапоги и летние сандалии. Практичные люди в ненастную погоду пользовались резиновыми галошами. Где-то в конце пятидесятых годов в продаже появились китайские кеды и полукеды, которые пришли на замену прорезиненным тапочкам при занятиях спортом. В многодетных семьях младшие дети донашивали одежду и обувь старших, но мне редко приходилось это делать. Дело в том, что старший и спокойный по характеру брат Юрий любил читать и мало увлекался дворовыми играми в войну или в футбол, поэтому его одежда и обувь в приличном состоянии передавалась среднему энергичному брату Валерию. Однако на Валере, по выражению мамы, «все горело», и после него для меня ничего не оставалось, поэтому для меня чаще всего покупались обновки.

Отношения между людьми, в большинстве своем, были доверительными и добрыми. На тех старых улицах, заселенных жителями небольших деревянных домов, существовали уважительные человеческие связи. В тяжелые годы войны люди в тылу научились жить общими радостями и горестями и лучше понимать друг друга. Почти все жители нашего квартала, а иногда и следующего, знали друг друга и здоровались друг с другом. Если матери наших друзей в соседнем дворе звали своих заигравшихся с нами чад домой поесть, то обязательно приглашали и нас за один общий стол. Также поступали и наши родители. В таких случаях мне всегда было приятно слышать, как наши приятели нахваливали мамины пирожки, на которые по воскресеньям они попадали вместе с нами.

Вот в такой среде нас воспитывала семья, школа и улица. Начнем с улицы.

В моем раннем детстве не было интересных настольных игр (кроме карт, шашек, шахмат и домино), красивых радиоуправляемых самоходных игрушек или электронных игр, поэтому все мальчишки играли во дворах сначала в войну, а подрастая – в спортивные и азартные уличные игры. Если в разговоре о спортивных играх моего более старшего возраста – футболе, хоккее, волейболе, баскетболе и настольном теннисе – я ничего нового не открою, то об азартных детских играх моего детства стоит рассказать, благо в них современные дети уже не играют и многие из читающих книгу не знают, что они из себя представляли. Главной игровой и спортивной площадкой в нашей округе служил большой двор бывшего Приезжего дома купца Гадалова. После национализации его заселили, и ко времени моего повествования в нем проживало много детей нашего возраста.

Среди них было четыре брата и сестра Феоктистовы, два брата и сестра Бархатовы, четыре сестры Трусовых, мой ровесник Маля (его так продолжали звать, даже когда он вырос), Петька по прозвищу «колбасник» и Вовка Рачковский.

«Команда молодости нашей» во дворе бывшего Приезжего дома купца Гадалова. В первом ряду слева брат Юра,

я с мячом и брат Валера. За мной Вовка Рачковский

по кличке «Гад военный». Осень 1948 – весна 1949 года.

Вовка жил со своей бабушкой Анной Михайловной, потому что его родители жили где-то в маленьком военном гарнизоне без школы на Дальнем Востоке. Благодаря наличию отца-военного Вовка считался среди нас авторитетом в военной области: он знал, как сделать рогатку или стреляющий пугач, взорвать консервную банку с мокрым карбидом, мог рассказать нам что-нибудь о настоящем автомате или револьвере системы «наган». Анна Михайловна была дальней-предальней родственницей по Кондратьевской прадедовской линии и мы тоже считали ее родней, поэтому ее внук Вовка на правах родственника бывал у нас довольно часто.

Анна Михайловна в моих глазах обладала редчайшей особенностью – она единственная из всех знакомых мне бабушек курила не просто папиросы или махорку, она курила табак-самосад, который сама покупала в листьях на рынке, а потом доводила дома «до ума» и набивала этим табаком пустые папиросные гильзы. Готовый к набивке в папиросные гильзы высушенный и размельченный табак Анна Михайловна хранила в большой металлической коробке из-под чая на кухне. Ко мне она относилась по-родственному и часто угощала меня разноцветными леденцами из небольших металлических коробок. Ну и Вовка на правах родственника часто бывал у нас дома. Однажды Вовка увидел у нас в ящике комода пачки патронов к мелкокалиберной винтовке отца и уговорил моих старших братьев дать ему несколько патронов из начатой коробки якобы для пока секретного дела. Потом выяснилось, что из полученных патронов Вовка ссыпал порох и размешал его с бабушкиным готовым табаком в коробке. Тонкостей Вовкиного «секретного дела» мы не знали и продолжали гонять с азартом мяч во дворе, пока нас однажды не остановил крик: «Вовка, гад военный, иди сюда!» Этот крик раздавался с открытой веранды второго этажа, где стояла Анна Михайловна с опаленным порохом черным лицом. Мы с братьями поспешили покинуть двор, опасаясь, что при допросе «с пристрастием» Вовка выдаст происхождение патронов и мы станем соучастниками этой пороховой диверсии. К счастью, все обошлось благополучно для нас, но за Вовкой после этого случая прочно закрепилась кличка «Гад военный».

Должен честно признаться, что мы не были пай-мальчиками в детстве – взрывали с помощью карбида консервные банки, делали из медных трубок самодельные пистолеты «поджиги», которые стреляли при поджигании наструганных серных головок от спичек, воровали помидоры или горох с чужих огородов, а по осени – ранетки. До сих пор я храню воспоминания о вкусных красных мелких ранетках-дичках, за которыми мы лазили через забор в музей-усадьбу нашего знаменитого земляка Василия Ивановича Сурикова, в двух кварталах от нашего дома. В большом двухэтажном доме этой усадьбы В.И.Суриков жил до двадцати лет и, став уже известным художником, останавливался в доме своего детства, когда приезжал сюда, чтобы написать с натуры полотно «Взятие снежного городка».

Едва сходил зимний снег и на пригорках или у стен домов просыхала земля, у нас начинался сезон уличных игр. И на первом месте была игра в «зоску». Ее мастерили сами – к небольшому кусочку овчины с мехом размером 3—4 см пришивали со стороны кожи небольшую пластинку свинца в виде пуговицы и получали прообраз волана, в котором при полете в воздухе мех выполнял функцию стабилизатора и не позволял «зоске» отклоняться от вертикали. Играли в нее компанией из нескольких человек по очереди. Суть игры состояла в том, что стоя на одной ноге, играющий другой ногой подкидывал «зоску» вверх под громкий счет компании, не допуская ее падения на землю. Если «зоска» падала, очередь переходила к другому игроку. Выигрывал тот, кому дольше всех удавалось удерживать «зоску». У нас с братом Валерой была самые качественные «зоски», потому что для их изготовления мы тайком от родителей отрезали кусочки медвежьей шкуры, лежащей у нас в комнате на полу. Длинная медвежья шерсть наших «зосок» отлично справлялась с функцией стабилизатора и позволяла нам часто выходить победителями из игры. Но в чемпионах мы ходили недолго – при мытье полов мама заметила свежие следы наших отрезаний и строго-настрого запретила нам трогать медвежью шкуру.

На земле, только что просохшей по весне у стен домов, начинали играть уже не в спортивную, а в азартную игру – «в пристенок». Правила этой игры были настолько просты и понятны, что в нее играли все возраста, от первоклассников до подростков 12—14 лет. Для участия в игре нужно было иметь несколько монеток. Играли парами, если желающих играть было больше, то устанавливали очередность пар. Первый игрок бил монеткой о стенку, после чего она падала на землю. Второй игрок должен был бросить свою монету так, чтобы она отскочила от стены и легла как можно ближе к лежащей монете соперника. Если монета падала рядом, второй игрок забирал себе обе монеты. Если монета падала не так близко, второй игрок должен был попробовать дотянуться пальцами своей руки от одной монеты до другой. Если дотягивался – забирал выигрыш, если нет – монеты возвращались игрокам, после чего они менялись очередностью бросков. Развитый глазомер и натренированный удар могли принести денежный выигрыш.

А когда весеннее солнце окончательно осушало землю, наступал черед более азартной игры на деньги – «в чику». В эту игру могло играть сразу несколько игроков. На просохшей земле чертилась линия, на которую ставился кон, состоящий из столбика монет вверх решкой всех участников. Через несколько метров от кона на земле проводилась ещё одна линия. От этой линии каждый игрок поочередно кидал свою биту в сторону кона. В качестве биты часто применялся подобранный гладкий камень, а продвинутые игроки отливали себе из свинца фирменные биты. Преимущество нанесения первого удара по столбику монет на кону отдавалось тому игроку, чья бита оказывалась ближе к кону. Удар нужно было нанести так, чтобы хоть одна из монет перевернулась вверх орлом. Перевернутая монета считалась выигрышем. Если первый бьющий не смог своим ударом перевернуть очередную монетку, право бить переходило к тому, кто при броске биты занял второе место и т. д. Игра «в чику» была широко распространена в то время, поэтому многие монеты той поры были вогнуты со стороны решки. Эта игра хорошо показана в фильме «Уроки французского», поставленном по рассказу писателя Валентина Распутина. У меня от игры «в чику» осталась памятка на всю жизнь – каменный биток отрикошетил от лежащего на земле большого камня и разбил мне нос до крови. Кровь остановили быстро, нос через неделю зажил, а горбинка на носу осталась на всю жизнь.

С приходом летнего тепла для нас начинался пляжный сезон. Многие мальчишки левобережья в летнее время учились купаться в Каче, на глубоководье в районе Юдинского моста, а научившись плавать, перебирались купаться и загорать на «взрослые» пляжи на берегах Енисея. С наступлением летней жары мы весь день купались на Енисее, а по вечерам играли в футбол. В младшем возрасте мы гоняли мяч во дворе бывшего Приезжего дома Гадаловых или прямо на улице, так как проезжающих машин в то время было мало. Но уже классе в пятом мы начали ходить на стадион «Локомотив», находящийся на горе, буквально в трехстах метрах от дома. Ворота стадиона только в дни официальных матчей были закрыты, а в остальные дни нам не запрещали играть на площадках за пределами футбольного поля. На платные же матчи городских футбольных команд мы проникали через забор (это называлось «пробирухой»), усаживались на верхних рядах трибун и с жаром поддерживали крики болельщиков: «Судью на мыло!»

Зимой все свободное время мы проводили на катке этого же стадиона – днем играли в хоккей, а вечером катались под музыку. Все мое поколение в детстве училось кататься на коньках под названием «снегурки» или «снегурочки». Они крепились на валенки с помощью веревок или крепкой тесьмы, которую для прочности закручивали с помощью палочек. Научившись в раннем детстве стоять и кататься на «снегурочках», мы уже в подростковом возрасте переходили на коньки, которые называли «дутышами» или «канадами», на ботинках.

К концу сороковых годов четко обозначился запрос молодежи города на занятия спортом. В немалой степени этому способствовала победа футбольной команды комбайнового завода «Трактор» в кубке ЦС ДСО « Трактор» в 1948 году, после чего футболисты команды братья Мартыновы, В. Седякин, Б. Лесняк, В. и Н. Онищенко, В. Шаес и другие получили звания мастеров спорта и стали всеобщими любимцами. Эта победа команды «Трактор» положила начало широкому развитию футбола в городе. Официальные игры футбольных команд проводились на стадионах «Локомотив» и «Динамо». Билеты на игры стоили недорого, но мы у родителей не просили деньги на билет и попадали на стадион через забор. Мамин брат и мой родной дядя Коля Рудяк играл в этой команде, пока не застудил легкие и врачи не запретили ему играть. Но дядя Коля после этого запрета не оставлял своих друзей по команде и посещал все тренировки и игры, а после тренировок иногда с игроками команды заходил к нам в гости выпить пивка, ведь наш дом стоял в одном квартале от стадиона «Локомотив». Мы с братьями очень гордились своим знакомством с этими знаменитыми на весь город футболистами. Но болезнь у дяди Коли прогрессировала, и весной 1949 года наш дядя Коля умер, оставив по себе долгую память у игроков своей команды и болельщиков. Мне довелось уже в шестидесятые годы встречаться с бывшими футболистами команды «Трактор», которые хранили память о моем дяде Коле.

Кроме футбола, в Красноярске с тех послевоенных пор и по настоящее время у населения пользуется спросом народная зимняя забава под названием хоккей с мячом или, по-западному, «бенди». Игры в хоккей с мячом проходили на открытом стадионе зимой, при сибирском морозе порядка минус 20 градусов и ниже. При этом каждый болельщик знал, что на этом морозе, с учетом дороги, ему предстоит находиться часа четыре. Но преданные болельщики любимой команды каждый раз увлеченно собирались на игру: одевались, как на Северный полюс, и брали с собой бутылку водки с незамерзающей закуской в виде бутерброда с соленым салом и термос с чаем. Такая экипировка и горячительные напитки позволяли болельщикам не замерзать и с азартом болеть за любимую команду.

А пока мы не доросли до взрослого уровня «боления» за своих любимцев на футбольном или ледовом поле, перед нами были широко открыты двери для занятий многими видами спорта. Так, на базе спортивного зала «Динамо» работали секции волейбола, бокса, борьбы, тяжелой атлетики, гимнастики, а на базе стадионов «Локомотив» и «Динамо» – секции хоккея, фигурного катания и футбольные школы.

В то время все спортивные секции можно было посещать бесплатно. Меня в 5-м классе на занятия в секцию бокса к мастеру спорта Вилорию Войлошникову привел одноклассник Сережа Сидорович. А в 9-м классе я вместе со своими однокашниками за компанию учился играть в волейбол в секции общества «Динамо»у тренера Валентина Платонова.

Если у вас сложилась красивая картина счастливого детства в послевоенные годы, то должен заявить, что не все было так благостно. Просто в большинстве своем мы помним хорошее в прошлом, когда вода была мокрее, деревья были большие, небо голубое, а яблоки с червями, потому что их не покармливали всякой химией. Наши родители работали шесть дней в неделю с одним выходным днем, и им не всегда хватало времени заниматься с нами или просто поговорить. Многие семьи наших друзей и знакомых после войны были неполными, и детям очень не хватало твердой руки и мужской опоры, а одинокие матери не всегда успевали следить за воспитанием детей. Поэтому в 1950-е годы у ребят постарше появился запрос на блатную романтику, заимствованную у бывших зэков. Возможно, проведенные амнистии уголовных заключенных в 1945 и 1953 годах в какой-то степени способствовали распространению блатной романтики в неокрепшем сознании подростков. Может быть, их деятельная натура уставала от чересчур навязчивой постоянной идеологической обработки, и они вместо патриотических песен с удовольствием напевали самодеятельную народную «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов…», или в пубертатном возрасте больше фантазий и эмоций вызывала полузапрещенная «Девушка из Нагасаки»: «У ней такая маленькая грудь и губы – губы алые как маки…».

Да и я по себе помню, как юные пионеры того времени разучивали песню о Щорсе (герое Гражданской войны) с такими словами:

 
Голова обвязана,
кровь на рукаве,
след кровавый стелется
по сырой траве…
 

И хотя я был пионером-патриотом, но мне совсем не нравились эти ужасные упоминания о крови, поэтому я никогда не пел эту песню. Неудивительно, что большинству мальчишек пионерского возраста гораздо интереснее и ближе была романтическо-пиратская песня: