Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

Глава 4
И да, и нет, и все что угодно

Постояв на опустевшей ЧАСТНОЙ ПОЛЯНЕ, Петропавел вздохнул и двинулся в направлении ИГОРНОГО МАССИВА. На склоне ближайшей из гор примостился ухоженный домик.

Над дверью висел колокольчик, а на маленькой медной табличке у входа было написано: «Пластилин Мира. Звонить 126 раз». Петропавел вздохнул и принялся названивать. Раза два он сбивался и начинал сначала, но на третий постарался быть внимательнее и, аккуратно считая звонки, прозвонил ровно столько, сколько нужно. На сто двадцать шестой звонок – не раньше! – дверь распахнулась, и перед Петропавлом предстал толстенький человечек без возраста и с радушием на лице.

– Вы ко мне или не ко мне? – спросил он у Петропавла, словно в доме жил кто-то еще.

– По-видимому, к Вам, – отозвался Петропавел, стыдясь лохмотьев. – Здравствуйте.

– Я так и подумал! – обрадованно воскликнул человечек. – То есть я, конечно, подумал не так. Мой дом иногда принимают за КАПИТАНСКУЮ ДАЧКУ, хотя он совсем на нее не похож. Она на соседней горе. Там живет Тетя Капитана-Франта. Но Вы начали звонить в колокольчик – и на сто двадцать шестом звонке я наконец заподозрил, что Вы ко мне.

– А тут кто еще живет, кроме Вас? – поинтересовался Петропавел.

– Да никого, я один, – и человечек улыбнулся, жестом приглашая Петропавла войти.

Тот вошел и спросил:

– Зачем же тогда столько раз звонить? Если тут никто, кроме Вас, не живет, хватило бы и одного звонка.

– А тут еще много жильцов, кроме меня, – снова улыбнулся человечек, провожая Петропавла из абсолютно темной прихожей в абсолютно пустую комнату. Петропавел пристально посмотрел на хозяина:

– Простите, я так и не понял: Вы все-таки один тут живете или не один?

– Я тут один живу, – улыбка уже совсем не сходила с приветливого лица.

«Сумасшедший!» – подумал Петропавел, а хозяин любезно предложил:

– Садитесь, пожалуйста! – и сопроводил предложение жестом, означавшим присутствие в комнате стульев, по крайней мере, нескольких. Петропавел оглядел пустую комнату повнимательнее: для внимательного взгляда она тоже была пуста.

Они постояли молча. Через продолжительное время хозяин спросил:

– Может быть, мне помочь Вам выбрать, куда сесть? – Он схватил Петропавла за плечи и властно начал пригибать к полу. Тот последовательно не сопротивлялся, решив лучше посидеть на полу, чем спорить с сумасшедшим. Однако у самого пола, когда Петропавел готов уже был ушибаться, под ним неожиданно возникло кресло, в которое он довольно удобно впечатался.

Хозяин снял руки с его плеч, сказал «уф» и сел в пустоту, тоже мгновенно преобразовавшуюся в кресло. Этот эффектный трюк человечек сопроводил словами:

– Разрешите представиться: Пластилин Мира.

Петропавел привстал в кресле – представиться в ответ, но кресло незамедлительно исчезло из-под него. Он растерянно взглянул на хозяина, однако на месте хозяина в пляжном шезлонге расположился уже кто-то другой: сухопарый энглизированный старик в плавках и с махровым полотенцем вокруг шеи.

Старик кивнул и сухо отрекомендовался:

– Пластилин Мира.

– Как? Вы тоже? – опешил Петропавел и, забыв о пропаже кресла, упал в пространство, услужливо выстроившее под ним шезлонг.

– Почему «тоже»? – вроде бы даже обиделся пляжный старик. – Я тот же самый Пластилин Мира. Только я уже не тот. Но дело не в этом.

– А в чем? – спросил Петропавел и почувствовал себя глупо.

– Ни в чем, – был ответ. После ответа была тишина.

– Если Вы по-другому выглядите – по-другому и называйтесь! – неожиданно для себя приказал Петропавел.

– Приятно, когда тобой руководят, – старик ухмыльнулся. – Не понимаю только, зачем это нужно – смешивать имя с носителем имени. Одно и то же имя соотносится с тысячами носителей одновременно. Даже если я вообще исчезну из жизни, мое имя останется существовать и будет иметь значение. Поэтому не надо так уж прочно прикреплять его к жизнерадостному идиоту, с которым Вы познакомились до встречи со мной.

– Но это же были Вы! – Петропавел начинал запутываться.

– Я никогда не был идиотом, – отрезал старик и с сожалением добавил: – Не очень-то Вы хорошо воспитаны.

– Я только хотел сказать… – Петропавел совсем растерялся, – я… хочу спросить: где же истина?

– Если Вы меня об этом хотите спросить, то не спрашивайте, как бы сильно ни хотелось. У меня с истиной сложные отношения. И вообще тут у нас понятие истины как-то совсем неуместно. Все истинно. И все ложно. За что ни возьмись – ни доказать, ни опровергнуть. Предложить Вам чаю или кофе – или не предлагать?

– Как Вам угодно, – Петропавла обидела формулировка вопроса.

– Мне все равно, – ошарашил его Пластилин Мира.

– Мне тоже, – парировал Петропавел, и ситуация сделалась как бы безвыходной.

Вдруг Пластилин Мира – непонятно, предложивший все-таки что-нибудь или нет, – изрек:

– Все Пластилины Мира – лжецы. Кроме меня, – причем на середине фразы из пляжного старика он превратился в прехорошенькую девушку, так что осталось неясным, к кому относится последняя часть высказывания.

– Здравствуйте, – на всякий случай сказал Петропавел, с восхищением глядя на девушку.

– Виделись уже, – улыбнулась та и протянула ему руку: – Пластилин Мира.

Петропавел пожал руку. Рука осталась у него в кулаке. С ужасом и отвращением он бросил руку на пол. Девушка подняла ее и приставила на прежнее место:

– Фу, неаккуратный какой! Осторожнее надо…

– Сколько вас тут еще будет? – Петропавел едва сдерживал негодование.

– Кого это – нас? – Девушка огляделась. – Я тут одна. Не считая, конечно, Вас.

– Но Вас тут не было! – отчеканил Петропавел.

– Да и Вы тут не всегда были… Не понимаю, почему Вы злитесь. – Девушка в недоумении теребила мочку уха, которая понемногу вытягивалась и уже доставала до плеча. Чтобы не видеть этого, Петропавел отвернулся к окну и напомнил:

– Насчет чая или кофе… Могу я попросить чаю или кофе?

Девушка задумалась.

– Чаю или кофе? Вы ставите меня в чрезвычайно затруднительное положение этим своим «или». Я боюсь не угадать. Конечно, во избежание недоразумений я могла бы дать Вам и того, и другого, но тогда я не выполнила бы Вашу просьбу: Вы ведь не просите у меня и того, и другого. Лучше я не дам Вам ничего.

Петропавел даже не сразу понял, что ему отказали, а когда понял, совершенно рассвирепел:

– В каком направлении мне нужно идти, чтобы снова оказаться в комнате?

– Ни в каком, – ответила улыбчивая девушка. – Сидите спокойно: Вы и так в комнате.

– Но это не та комната!

– Сейчас не та, через секунду та, потом – опять не та, потом – снова та… чего Вы суетитесь? Если Вам нужна комната, из которой Вы вышли, – пожалуйста!

Петропавел огляделся и вздрогнул: комната вдруг приобрела знакомый вид. Он поднял глаза на девушку и увидел вместо нее старушку в кружевном чепце и со спицами.

– Пластилин Мира, – сказала она.

– Долго еще Вы намерены меня морочить? – с нервным смешком спросил Петропавел.

– Да нет, – вздохнула старушка. – Долго с Вами не получится. Вы слишком скучный и все время ищете того, чего нет, – определенности. Вы, значит, серьезно думаете, что все на свете может быть либо так, либо эдак?

– А как же еще?

– Да как угодно: и так, и эдак сразу, и ни так и ни эдак… и вообще – по-всякому! Даже если одна возможность в конце концов исключает другую, это отнюдь не значит, что когда-то обе они не были равновероятными. – Спицы мелькали в руках старушки с немыслимой скоростью, и Петропавлу казалось, что их у нее штук тридцать. – А я, – продолжала старушка, – застаю возможности именно в той точке, когда они еще равновероятны. Альтернативные решения – моя стихия, но именно стихия, поймите это.

– Не понимаю, – сознался Петропавел.

– Сделайте вид, что понимаете, – посоветовала старушка.

– Но зачем? Зачем делать вид?

– А иначе невозможно! Никто ведь ничего не понимает, но каждый делает вид, что понимает все, – тут она критически взглянула на Петропавла. – Вам трудно сделать вид, что ли?

– Трудно! – буркнул Петропавел.

– Глупости! – возразила старушка. – Ничто в мире не тождественно самому себе. Постоянное, идентичное самому себе «я» является не чем иным, как фикцией. Юм. Впрочем, Вы вряд ли слышали про Юма.

– И слышать не хочу! – заартачился Петропавел.

– Между прочим, Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что сами не кажетесь окружающим то таким, то совершенно другим, – отложив спицы, старушка протянула ему нечто, упакованное в целлофановый пакет. – Я тут связала Вам спортивный костюм, наденьте… В глазах рябит от Ваших лохмотьев. Просто голова кругом идет!

Она отделила голову от тела и бросила ее в угол. Голова упала с неприятным стуком.

– Спасибо, – ошалел Петропавел, стараясь не смотреть на суверенную голову и даже не удивившись скорости, с которой был связан да еще и упакован старушкой спортивный костюм.

– А что до Вашего возвращения, – вещала из угла голова, – то сразу за домом аэродром, через полчаса оттуда летит самолет в нужном направлении. Так что поторопитесь.

Нетвердой походкой Петропавел вышел в темную прихожую и там надел костюм, оказавшийся подозрительно впору. Вернувшись, он увидел, как по комнате прохаживается молодой человек в точно таком же спортивном костюме. В руках его была голова уже исчезнувшей старушки. Петропавел даже не сразу узнал в молодом человеке себя.

– Пластилин Мира, – Петропавловым голосом отрекомендовался тот и запустил в Петропавла старушкину голову, на лету превратившуюся в волейбольный мяч. Петропавел увернулся и еле устоял на ногах. Мяч вылетел в окно.

– Мне пора… на самолет, – Петропавел попятился к двери.

– Отсюда не летают самолеты. Тут пешком полчаса через МЯСНОЕ ЦАРСТВО.

– Через… какое?

– Через МЯСНОЕ… ну, это где Мясной Царь, мясные нимфы… Неприятное место.

– А мне говорили – аэродром за домом…

– Бабуля, что ли? Она с приветом была. Небось, строила из себя Пластилина Мира? – молодой человек понимающе улыбнулся: – Это я – Пластилин Мира.

– Да плевать мне, кто тут из вас Пластилин Мира! – взорвался вконец замороченный Петропавел. – Все вы постоянно отказываетесь от своих слов. Ваша непоследовательность убивает!

– Непоследовательность? – Лжепетропавел пожал плечами. – При чем тут непоследовательность? Правила создаются по ходу игры – это наше главное правило. И мы последовательно его соблюдаем.

– Хватит с меня этого дурацкого маскарада! – взревел Петропавел.

– Ты не любишь маскарада? – казалось, собеседник был потрясен. – Как же можно не любить маскарада!.. Маскарад! Это самое прекрасное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» – «Угадайте сами!..» Каждый выдает себя за кого хочет, выбирает себе любую судьбу: скучный университетский профессор превращается в Казанову, самый беспутный гуляка – в монаха, красавица – в старуху-горбунью, дурнушка – в принцессу бала… Все смещено, смешано – шум, суматоха, неразбериха! Разум бездействует: для него нет опор в этом сумбуре. Мудрое сердце сбито с толку – оно гадает, ошибается, не узнает, оно на каждом шагу разбивается вдребезги – и, кое-как склеенное, вновь готово обмануться, принять желаемое за действительное, действительное – за желаемое, припасть к первому встречному – разговориться, выболтать тайну, облегчить душу хозяину своему. О, это царство видимостей, в котором легкая греза реальней действительности! Кто говорил с тобой в синем плаще звездочета? – Не знаю, неважно… звездочет!

Трещит по всем швам пространство, во все стороны расползается время – и Падающая Башня Мирозданья великолепна в своем полете. Дух Творчества бродит по улицам и площадям: ночная бабочка фантазии дергает его за тончайшую шелковую нить, не дает ему покоя и сна – и вот он является то тут, то там – тенью, намеком, недомолвкой, ослышкой – и путает судьбы, морочит головы, интригует…

Как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с каким божественным легкомыслием ничего не желаем знать о ней! Мы забавляемся, мы играем ею, мы бросаем ее друг другу, как цветок, как тряпичную куклу – и всю ночь мелькает она то в руках разбойника, то в руках колдуна, то в руках короля: банальная, свежая, сиюминутная, вечная!.. И, натешившись ею, мы забываем ее где-нибудь на скамейке в сквере, где-нибудь на столике ночного кафе, чтобы под утро дворник или уборщица вымели ее из мира вместе с прочим мусором ночи, а мы, сняв маски и посмотрев друг на друга, горько усмехнулись бы: «Ах, это только мы!.. Всего-то навсего!»

…На мгновение в глазах Пластилина Мира мелькнули слезы и тут же высохли. С неожиданно беспечной улыбкой взглянул он на Петропавла:

– Как хорошо ты говорил о маскараде! Никогда не поверю, что ты не любишь его.

Петропавел вздрогнул и пришел в себя.

– По-моему, это ты говорил о маскараде…

Пластилин Мира смерил Петропавла взглядом Петропавла и хмыкнул:

– Я!.. Да я терпеть не могу маскарада. Маскарад!.. Это самое отвратительное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» – «Угадайте сами!» – Дальше он чуть ли не слово в слово повторил монолог о маскараде, правда, с другими уже интонациями – ядовито, желчно, где надо меняя акценты, и Петропавел действительно перестал понимать, кто из них кто. – Впрочем, – закончил говорящий, – не все ли равно, кто из нас произносил слова!.. Главное в том, что они прозвучали, чьи бы это ни были слова.

После продолжительной и довольно неловкой паузы один из них сказал: «Ну, я пошел», – а другой спросил: «Куда?» – «Мне пора дальше…»

Второму показалось, что уходит отсюда не тот, кто должен.

– Минуточку! – запротестовал он. – Это мне, кажется, пора дальше.

Петропавлы в нерешительности уставились друг на друга.

– Самое страшное, – зазвучал голос, и уже непонятно было, кто это говорит, – если отсюда выйдет ненастоящий Петропавел. Потом ничего не поправить: жизнь пойдет сама собой.

– Что же нам делать?

…Конечно, они заигрались – и теперь может случиться так, что они навсегда останутся в этом дурацком положении. Вот он, маскарад жизни!.. Отныне каждому из них, наверное, будет казаться, что однажды его перепутали, что он – не совсем он или даже совсем не он.

– Но ведь очевидно, что я – это не ты, а ты – не я! Нас же двое!

И тут комната наполнилась петропавлами. Все они изумленно переглядывались. Ситуации более тупиковой вообразить было невозможно. А когда один из них опрометью бросился к выходу, остальные ринулись за ним. В дверях образовалась пробка.

– Пустите! – надрывались петропавлы. – Дайте же дорогу!

Завязалась драка. Силы противников оказались равными, каждый бился за себя, так что ни победителей, ни побежденных не было.

– У меня на плече родинка! – изо всех сил крикнул вдруг кто-то – и комната опустела. В ней остался только один Петропавел, все еще с ужасом озиравшийся по сторонам.

– С тобой неинтересно играть, – голос невидимого собеседника раздался совсем поблизости. – Ты так держишься за свою индивидуальность, словно она у тебя есть. Родинка на плече или один глаз карий, другой голубой – не индивидуальность. Имей ты хоть три глаза… – Глубокий вздох сотряс помещение. – Предлагаю так называемое контрольное наблюдение, хоть это и против моих правил. Сейчас я воспроизведусь в том виде, в котором Вы уже имели возможность меня наблюдать. Таким образом, Вы станете первым в истории человечества, кому удалось дважды войти в одну и ту же реку… Впрочем, дважды входить в одну и ту же реку – скучно. – И голос обрел очертания толстенького человечка с радушием на лице.

– Не надо представляться, – заспешил Петропавел. – Я узнал Вас.

– А я Вас не узнал, – заявил Пластилин Мира. – Вас невозможно узнать: в Вас нет ничего запоминающегося. Удивляюсь, как Вы сами себя узнаете.

Пропустив это мимо ушей, Петропавел подошел к окну и выглянул наружу:

– Куда ведет вон та дорога?

– К дому Пластилина Мира, – не глядя, ответил Пластилин Мира.

– Разве есть еще один Пластилин Мира?

– Есть, – быстро сказал собеседник и, помолчав, добавил: – Нет.

– Вы когда-нибудь отвечаете за свои слова?

– О, никогда! Клянусь Вам! – Пластилин Мира приложил руку к сердцу. – Это в суде говорят правду, только правду и ничего, кроме правды, а больше так нигде не поступают. Кстати, и в суде под правдой понимают лишь верность факту, а ведь между фактом и правдой лежит Ничья Земля – огромная и темная, – Пластилин Мира направился к выходу.

– Посоветуйте хотя бы, куда мне идти! – крикнул Петропавел вслед.

– Да куда хотите! – обернулся Пластилин Мира. – Или никуда. – И добавил: – Советую Вам не следовать моему совету.

Он исчез, а Петропавел постоял некоторое время в одиночестве, размышляя о том, что это было – пять встреч с одним и тем же существом или одна встреча с пятью разными.

Ничего не придумав, он вышел из дому, машинально обернулся и прочитал на маленькой медной табличке у двери: «Пластилин Мира. Звонить 1 ¾ раза».

Петропавел махнул рукой и отправился восвояси… Однако некоторая неуверенность в том, что из дома Пластилина Мира вышел именно он, время от времени посещала его еще долго.

Глава 5
Головокружительный человек

Петропавел в новеньком спортивном костюме шел бодро и в сердце своем громил Пластилина Мира. Человек не бывает тем же самым и другим. Ничто не может быть одновременно так и эдак. На один и тот же вопрос нельзя ответить «да» и «нет» сразу. Это абсурд. Дорога круто повернула вправо, когда в конце ее Петропавел увидел движущуюся точку.

Следя за движением, он, как ни странно, все не мог понять, большое удаляется или маленькое приближается. Пока он соображал, ситуация, вроде бы, прояснилась сама собой: точка стала человеком. Однако смотреть на него Петропавлу было почему-то трудно: возникало ощущение, что смотришь в перевернутый сильный бинокль с очень близкого расстояния.

– Гуллипут! – издалека представился человек и немного приблизился. У Петропавла закружилась голова, он чуть не упал.

Пришлось опустить глаза и дожидаться, пока человек подойдет совсем близко.

– Не смотрите на меня! – с приличного еще расстояния крикнул тот и по мере приближения продолжал: – От меня в глазах неудобство, потому что я одновременно очень большой и очень маленький.

Петропавел недоверчиво вскинул глаза и отлетел в сторону.

– Вы повернитесь ко мне спиной, чтобы не искушаться – так и будем разговаривать, – участливо предложил Гуллипут.

– Как же это может быть, что Вы очень большой и одновременно очень маленький, когда так не бывает! – не удержался от вопроса Петропавел, даже стоя спиной к Гуллипуту.

– Да вот так… – непонятно отозвался Гуллипут. – Вас это удивляет? По-моему, это может раздражать, но не удивлять. Если размеры зависят от того, с чем их сравнивать, то неудивительно, что человек может быть и большим, и маленьким.

– Да, но не большим и маленьким сразу! – спиной упорствовал Петропавел.

– Именно сразу, почему же нет! Вы, например, большой по отношению к камешку на дороге и в то же время – обратите внимание: в то же время! – маленький по отношению к дубу на поляне. Может быть, от Вас тоже у кого-то голова кружится. Более или менее.

– От меня ни у кого голова не кружится, – обоснованно заявил Петропавел. – Я не меняю размеров каждую минуту.

– Но и я не меняю их каждую минуту, – теперь уже просто возмутился Гуллипут. – Я не становлюсь то большим, то маленьким: я есть большой и маленький сразу!

Петропавла начинало подташнивать.

– Так не бывает, – упрямо повторил он.

– Бывает, не бывает!.. Тоже мне, следопыт! Вы вообще не имеете права на подобные обобщения. Вы, наверное, не все на свете видели? А если и видели, то не все, наверное, поняли? И, наконец, если даже все поняли, то не все, наверное, помните?.. Кроме того, взглянув на меня лишний раз, Вы можете прямо сейчас убедиться, что так бывает. Более или менее.

Петропавел обошелся без «лишнего раза»; он напрягся и через продолжительное время воскликнул:

– Я знаю, в чем Ваша несуразность!

– Мерси, – по-французски поблагодарил Гуллипут. – Я и не подозревал, что во мне есть несуразность.

– Есть-есть! – бестактно подчеркнул Петропавел. – И вот в чем она состоит… По отношению к единичному наблюдателю, а я в данном случае – такой наблюдатель, любой предмет должен иметь один и тот же размер!

– Должен? – ухмыльнулся Гуллипут и живо поинтересовался: – Это кто ж его обязал, единичный Ваш предмет? – Не дождавшись ответа, он продолжил: – Ладно… начнем с того, что я не предмет, а полноправное живое существо. И, кроме того, чтобы Ваши рассуждения были справедливыми, сам наблюдатель должен тогда постоянно иметь один и тот же размер, кто б его к тому ни обязывал!

– Вот я один и тот же размер и имею, – с некоторой даже гордостью подытожил Петропавел.

– Это по отношению к чему же Вы имеете один и тот же размер, если минуту назад мы договорились считать Вас большим по отношению к камешку и маленьким по отношению к дубу?

– Я… – начал запутываться Петропавел, – я имею один и тот же размер по отношению… к другому единичному наблюдателю!

– Но Вас же сейчас никто не наблюдает! – воскликнул Гуллипут. – Если, конечно, не наделить способностью к наблюдению камешек или дуб. Меня лучше оставить в стороне: я-то уж точно Вас не наблюдаю, мне до Вас дела нет, – И, вероятно, для того, чтобы добить Петропавла, закончил: – А если бы Вас наблюдали, то следовало бы определить размер Вашего наблюдателя по отношению к третьему наблюдателю, размер третьего – по отношению к четвертому… и так до бесконечности. Возникает вопрос: кто тогда станет последним наблюдателем и будет ли кто-нибудь наблюдать его?

Петропавел чуть не разрыдался в ответ.

– Оставьте меня в покое, – еле выговорил он. – Мне плохо от Вас.

– Нет, это Вы оставьте меня в покое и оставьте за мной право не иметь определенного размера – хотя бы только потому, что его, как выяснилось, вообще никто не имеет! – выкрикнул Гуллипут ужасно гневно, а Петропавел вдруг вяло подумал: «Дался мне этот Гуллипут!.. Чего уж я так пекусь о его размерах?» – а вслух сказал:

– Да будьте Вы каким угодно! Мне все равно.

– Действительно! – подхватил Гуллипут. – Вы же необязательно должны иметь обо мне одно мнение. Имейте два: «Гуллипут – очень маленький» и «Гуллипут – очень большой» – что Вам мешает?

– Противоречие! Противоречие мне мешает!

– С чего Вы взяли, что это противоречие? Нет тут никакого противоречия, если употреблять слова «большой» и «маленький» в так называемом реляционном значении… относительном значении, – пояснил он, заметив недоумение Петропавла. – Слова вообще нельзя употреблять в абсолютном значении: абсолютному значению ничто не соответствует в мире, где все относительно. Нет ни большого, ни маленького, нет ни прямого, ни обратного направления, нет ни правой стороны, ни левой, ни верха, ни низа! И ни завтра, ни вчера – тоже нет! Ничего нет. Вздохните же Вы наконец свободно! Более или менее.

Петропавел поднял голову кверху, потом опустил вниз:

– Верх и низ есть. Не надо меня дурачить.

– Вам это кажется! – Гуллипут орал уже благим матом. – Ка-жет-ся! Будь на моем месте Тридевятая Цаца, Вам бы так не казалось.

– Еще и Тридевятая Цаца!.. – Петропавел совсем сник.

– Воспряньте, – произнес Гуллипут с мрачным сочувствием. – Лучше расставаться с предубеждениями весело, поверьте мне: я вырос в гоготе и хохоте.

– Мне домой надо, – буркнул, проглотив комок, Петропавел. – Тут у вас с ума можно сойти.

– Можно, – согласился Гуллипут, – если обращать внимание на частности. А Вы не обращайте… Кстати, многое из того, что происходит, Вам не обязательно оценивать, как Вы это постоянно делаете. Оценки Ваши ничего не меняют в мире: он существует независимо от них. Вы же согласились, например, называть Шармен – Шармен, а не Кармен.

– Мне никто не предлагал выбирать, – Петропавла поразила осведомленность Гуллипута.

– Из мелочей не нужно выбирать. Важно правильно сделать Большой Выбор. До него Вам еще далеко. Что же касается Шармен и Кармен…

– А это одно лицо? – озаботился Петропавел.

– Нет, но допустимо определить одно через другое, – вздохнул Гуллипут за его спиной. – Кармен есть Кармен, а Шармен есть Шармен… я хотел сказать: Кармен есть Шармен, а Шармен есть Кармен – надеюсь, Вам понятно? Хотя Шармен, она все-таки гораздо последовательнее. Интересная, между прочим, особа – шальная! Влюбляется в каждого, кто попадается ей на глаза, и любит его до тех пор, пока на глаза не попадется кто-нибудь другой: тогда она начинает любить другого, а прежнего забывает. И когда – через любое время – встречает уже забытого, всякий раз влюбляется в него заново. Вот характер!

– А Тридевятая Цаца – кто такая? – со всевозможной осторожностью спросил Петропавел. – Очень уж имя странное…

– Не более и не менее странное, чем любое другое. Имя, темя, племя, стремя… Связь между именем и объектом таинственна. Семя, вымя… Вы есть, наверное, хотите, – Петропавел даже не успел осмыслить последнего заявления, а Гуллипут уже скомандовал: – Спуститесь в долину и идите к кусту, который на отшибе.

– На отшибе дерево, – возразил Петропавел.

– Хорошо, идите к нему. Я пойду следом.

Короткой колонной они спустились в долину. Возле дерева стоял транспарант: «Яблоня. Куст».

«Почему куст? – подумал Петропавел. – Почему куст, когда это явно дерево!» Вблизи дерево оказалось липой.

– Угощайтесь, – предложил Гуллипут из-за спины. – Только пройдите немного вперед, я тоже поем. Более или менее.

Петропавел прошел вперед и поинтересовался:

– Чем тут угощаться?

– Как чем? Плодами! Плодами воображения. – И Гуллипут аппетитно зачмокал.

Петропавел пристально вгляделся в липу.

– Тут одни листья. Вы листья, что ли, едите? – спросил он наконец.

– Значит, у Вас нет воображения. Было бы воображение – были бы и плоды!

Почмокиванье Гуллипута не прекращалось.

– Вы бы хоть не чмокали так! – укорил его Петропавел, страдая. – Мне от этого тоскливо.

Сбоку, из-за спины Петропавла, протянулась рука, державшая нечто невообразимое – огромный оранжево-голубой шар, очень отдаленно напоминавший мандарин, арбуз, дыню, ананас и гранат.

– Нате, – сказал Гуллипут, – ешьте тогда плод моего воображения.

Голодный Петропавел не задумываясь впился зубами в плод воображения Гуллипута и в три присеста уничтожил этот плод.

– Спасибо, очень вкусно, – честно сказал он. – Не понимаю только, как такое могло вырасти на липе.

– На яблоне, – поправил Гуллипут.

– Это липа. Зачем вводить людей в заблуждение неправильной надписью?

– Чтобы было о чем подумать во время еды. Ничто не должно становиться привычным: привычное превращается в обыденное и перестает замечаться. Этак можно вообще все на свете проглядеть: ведь нет ничего, что рано или поздно не стало бы привычным. Лучше всего, когда мы пытаемся выяснять суть даже того, что кажется очевидным. Интересные, доложу я Вам, случаются открытия.

– Какие же, к примеру? – не без сарказма спросил Петропавел.

– К примеру, такое: все верно и ничто не верно. Если, конечно. Вас это устроит… Более или менее. Но Вас это вряд ли устроит: в Вашей голове сложилось представление о должном – с этим представлением Вы и идете в мир. Но что же Вы о нем знаете? А вот: яблоня – это яблоня, липа – это липа, большой – это не маленький, маленький – это не большой. Не слишком-то много… А жизнь подкрадется – и щелк по носу!.. Вы вот объясните этому кусту, что он – дерево. Прикажите ему быть таким, как надо Вам: эй, куст, цыц! ты – дерево! Но ему, видите, ли, все равно, одобряете Вы его как куст или нет. Он не спрашивает Вашего мнения, не нуждается в Ваших рекомендациях, предписаниях, не нуждается в том, чтобы Вы отсылали его к стандарту, к норме… Вы для него – никто… Ему просто-напросто плевать на Вас. Как, впрочем, и мне. Более или менее.

Забыв о мерах предосторожности, Петропавел возмущенно обернулся, но увидел только, как по дороге удаляется что-то большое или приближается что-то маленькое…