Текст книги "Тиамат"

7

Солома неприятно колола бок, испытывая кожу на прочность. Погружение необъяснимым образом сохранило мне память. Помню как логово Сири, так и самораспыление Бшишмы. Приступ просветления, монструозную мышь…

Сомнений нет – я в камере Кцума. И самое странное – знаю об этом. В данный момент я – это он!

Некоторое время растерянно ощупывал тело. Как и почему оно стало моим? Если пентаграмму еще можно настроить на Кцума, то как в нем проявили меня?

Или всё наоборот? Кто это думает – Кцум или Грид?! Кого здесь казнят?

На первый взгляд, разобраться несложно. Духа трудно спутать с подростком. Парень доверчив и паниковал по пустякам, терзая себя рефлексией. Грид на него мало похож. Это социопат, циник и псевдодобряк. Презирает людей, грезит мечтами о богатстве и славе. Тщеславен и алчен. Любит амриту и хорошеньких самок. Падок на лесть. Казалось бы, что у них общего?

Проблема в том, что два столь разных существа способны уживаться в одном. Под тонким слоем ума огромный пласт подсознания, которое может быть общим. Кцум с тентаклями и памятью духа вел бы себя так же, как Грид. И то же самое можно сказать про любого пилота. Наверху он дух, а внизу человек. Не паразит, а симбионт. Это словно один персонаж в разных одеждах. Две личности обуславливают и дополняют друг друга до неразличимости. Вот как сейчас.

Я остановился, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Только не психовать. Сесть, закрыть глаза, посмотреть в собственный ум. Мысли метались там точно мыши. Надо найти ту, что всё объяснит.

Итак, кто я? Вариантов четыре: Кцум, Грид, Грид плюс Кцум, Гридо-Кцум.

Первые два подразумевают, что один пожрал второго, узурпировав его личность и память. Третий: человек и дух слились в целое. Четвертый поначалу казался сомнительным: мы всегда и были одним. Можно предположить, что таинственный сверхпаразит жил сразу в двух измерениях. И Кцумом, и Гридом.

То есть, когда первым бодрствовал, вторым засыпал. Тогда один из них нечто вроде проекции в чужом для него мире. Теперь она, похоже, исчезла. Остался тот, кто отбрасывал тень.

Или всё еще нет? Это тело как комната, куда нетрудно зайти. Можно ли так же легко войти в чужое сознание?

Простонав, я обхватил руками голову. Она гудела от напряжения, готовясь выдать еще пяток версий. Столько не надо! Дай мне одну!

Предположим, катарсис уничтожил мальчишку. Нет, скажем так: «одарил просветлением». Личность растаяла, освободив для меня его тело. Оставшись один, я проявился только потому, что никто не мешал. Могло быть и наоборот: палёная пентаграмма сработала криво. Дух исчез в ноль-фазовом сдвиге, а человек притянул энергетические останки точно магнитом. Так и проявились все воспоминания Грида. Он теперь труп.

Так всё же синтез или пожирание? Он – это я… Я – это он… Кто я? Одухотворенный человек или очеловеченный дух?

А есть теперь разница? Суть не меняется. Я заточен в теле, которое вот-вот казнят. После разлома мои «покровители», скорее всего, не помогут. Одна сбежала, второй растаял, Сири пропала, Санг-Чунь наверху. Никто из них помогать не торопится. Выпутываться придется уже самому, поддержки извне можно даже не ждать. Разумнее принять себя духом. В конце концов, Грид старше и знал больше. Объяснение найдется потом.

Да и смысл объяснять? Всё может снова перевернуться в момент. Иллюзия ловко притворяется истиной. Всё тает как дым, стоит сверкнуть абсолютному.

И ведь сверкнуло! У Кцума уж точно. И что, этот катарсис чем-то помог? Ирония в том, что вспышка прозрения ничего не меняет. Переживание ушло, а здесь всё по-прежнему. Подобное «просветление» просто мираж. Настоящее выглядит совсем по-другому.

Кому, как не мне это знать? У мудрецов Цинты оно было устойчивым и необъятным подобно простору. Но столь мощному переживание предшествует многолетняя практика, а Кцум же получил его спонтанно и даром. Видимо, скелетик помог. А всё потому, что к такой трансформации был готов. В отличие от меня, раз за него отдуваюсь. Стервец набедокурил и куда-то пропал, а голову отрубят невинному!

От досады я скрипнул зубами, намеренно пытаясь себя распалить. Нима учила, что окно просветления может открыться от сильного потрясения. Достаточно лишь больно ткнуть носом в нарисованный мир. Не столько понять, сколько увидеть иллюзию. Разглядеть эфемерность реальности, не создав на ее месте точно такую же.

Неужели Кцум разглядел? Тогда он подставил меня. Я продукт метаморфозы его тела и духа. Неловкая, слабая, неудобная плоть. Пара рук и ног явно проигрывали функциональности щупалец. В ушах легкий фон, сердце бьется, а живот голодно урчит. Вот укоротят на голову и станет всё проще. Больше ни тревог, ни сомнений. Свежий, быстро остывающий труп.

А вот как это отразится на мне, пока непонятно. С телом всё ясно, а вот куда денется дух? Вернут в Тиамат или выбросят в Бездну? Уже очень скоро узнаю. А пока я всё еще жив.

Где-то в коридоре хлопнула дверь, и я вновь с отвращением обнаружил в себе признаки страха.

Что, опять? Сколько же внутри еще Кцума! Это палач. Что мне с того? Я дух-пилот Тиамата! Очеловеченное существо Высших Сфер! Страх не унизит его! Что ему могут тут сделать?

Черт! Всё же унизит. И сделают с ним что хотят. Во рту пересохло, колени дрожат. Похоже, малодушие Кцума перешло по наследству. Своя инерция есть у всего. Надо разрешить себе немного бояться. В такой ситуации естественен страх.

Как думаю, орудия пыток не дотягивают до коллекции Сири, но и этого хватит с лихвой. Язык быстро развяжут, а в Тиамат не поверят. Посчитают безумцем или одержимым, что хуже. Таких тут боятся, поэтому на всякий случай сожгут.

Духи и правда могут послужить причиной болезни, но люди прекрасно сходят с ума и без нас. Они верят, что у всех свой ангел-хранитель. Как и в то, что в каждом спит монстр. Сумасшествие означает, что его разбудили, а хранитель в этом теле свою войну проиграл. Духовное падение превращает человека в чудовище, а за внутренним изменением происходит и внешнее. Церковники утверждают, что Яму заселили именно так.

Красивая теория, на деле всё проще. Истину легче всего скрыть полуправдой. Монстров, действительно вывели из людей. Но сделали это не духи, а демоны. У них свои нормы и правила. Орда – другой мир.

Впрочем, здесь тоже не сахар. В коридоре многозначительно звякнули сталью и громко заржали. Звук шагов приближался устрашающе быстро. Палач и подручные явно направлялись ко мне.

Слишком страшно, чтобы выглядеть правдой. Это всё сон, просто кошмар!

Зажмурившись, я представил себя сферой света. На всякий случай окружил еще и воображаемым полем мощной брони. Под ней ум и отвага засияют как солнце! Пугливо отпрянут щупальца зла!

Повторив несколько раз этот незамысловатый посыл, услышал звук шагов уже в другом конце коридора. Сработало! Заплечных дел мастера выбрали новую цель.

Но они ведь вернутся, а себя не обманешь. Патетику едва ли можно считать заклинанием. Хотя наверху худо-бедно работала. Эффект чуть чаще статистической вероятности, но там и другие энергии. Здесь же настоящее царство материи, куда пробивается лишь слабое эхо тех сил.

А что мне еще оставалось? Ничего более мощного нет. То, что в Шести Локах считали магией, требовало не всегда осознаваемой манипуляции с праной. Зловредные заклинания бы сейчас пригодились, но Кцума учили не им. Нима словно осторожно будила его, выталкивая из тяжелого сна. По сути, эти философские упражнения можно считать магией, которая работала с тонкими слоями ума. Существо, которое давало эту экзотику, едва ли было простым человеком. Но что оно делает здесь?

Своими соображениями я как-то поделился с шефом. Заинтригованный, тот попытался подсадить Ниме пилота. Бедняга вернулся с тихой улыбкой и укатил в обитель скорби, юдоль печали – мужской монастырь на Артас. Больше ведьму не беспокоили. Чуть позже Санг-Чунь намекнул, что ее опекает кто-то из высших.

Как думаю, врёт. После того случая в Ниму лезть просто боялись. Юродивые и блаженные отличаются завидным иммунитетом к нашим активностям. В их головах своих тараканов с избытком, новых не ждут.

Тем временем палач громко звякнул ключами в конце коридора. Судя по всему, с ним еще двое. Работы хватает. Довольный, уверенный смех.

Приложив ухо к двери, я напряженно вслушивался, стыдливо надеясь, что начнут не с меня. Что они приготовили? Дыба, иголки под ногти или раскаленный прут сунут в зад?

К счастью, этого я не узнал. Тишину нарушил пронзительный вопль, а за ним еще два.

Сверчок опасливо затих. Вновь хлопнула дверь. Зазвенев, что-то упало на каменный пол. Я невольно отпрянул, когда вся троица с завыванием пронеслась по коридору. Спотыкаясь, сталкиваясь, глотая слоги защитной молитвы.

Мне хотелось услышать продолжения шоу, но тишина установилась надолго. Перепуганный сверчок вновь завелся под утро. Под его скрипучие арии я неожиданно спокойно заснул.

8

Снился залитый солнцем луг и стремительная речка, окаймленная белым песком и развесистыми лопухами. Трещали цикады, плескались на мели выдры. С цветущего кустарника умным взглядом смотрела сова.

И все же в этой идиллии ощущалась тревожность. Что-то неверно, неправильно. Казалось, стоит на миг отвернуться, и милая глазам пастораль превратится в кошмар. Сова разразится дьявольским хохотом, выдры хищно оскалятся и повернут ко мне морды. Чистые воды окрасятся кровью, ядовитой ладошкой потянутся к ногам лопухи…

Я почувствовал фальшь, и мир сразу расплылся, став мутным и темным. Теперь в нем солома, плесень на стенах и оплывший огарок свечи.

Едва проснувшись, я был слегка дезориентирован. С трудом разогревавшемуся уму понадобилось несколько секунд, чтобы включиться. Ну почему тюрьма, а не родной Тиамат? Уж лучше даже кошмар с лопухами. Там хотя бы нет незваных гостей.

Здесь они были: передо мной недобро щурились три небритые рожи. Шлемы над ними походили на вёдра, только по бокам еще прикрутили рога.

Мне сильно польстили, явившись в полном обвесе. В камере мирно спал одноглазый парнишка, а не трехглавый дракон. Жаль, Кцум не такой. В Яме, как слышал, они точно есть. Мне достался худший вариант из возможных. Сирота без роду и племени! И к тому же в тюрьме!

– Мне нужен доктор! – нагло потребовал я.

– Зачем это? – спросили меня с подозрением.

– Вопрос есть.

– Я вместо него! – осклабился старший из них.

– Хорошо, – кивнул я. – Как лечить раздвоение личности? Не для себя, разумеется, спрашиваю.

Стражники переглянулись и недоверчиво хмыкнули. Решив, что я издеваюсь, церемониться больше не стали. Пальцы в кольчужной перчатке больно впились в плечо.

«Жалкий смерд! Как смеешь?!» – полыхнуло внутри.

К несчастью, пламя гнева погасло под холодным душем реальности. Как горько осознавать ограниченность тела! Эх, вернуть бы мое… Щупальцем открутил бы башку вместе со шлемом. А колючей, как наждак, стороной содрал бы кожу с их тел.

Видимо, мои глаза всё же гневно сверкнули. Один из громил замахнулся и зарычал, точно пёс.

Старший остановил его взглядом, приложил указательный палец к губам. Ни к чему поднимать лишний шум.

На миг пламя вспыхнуло вновь. Думают, буду визжать, как девица? Недоумки, кого хотят напугать?!

На этот раз затрещины не пожалели. Оплеуха сбила с ног, пинок под ребра едва не вышиб весь дух. Впрочем, был бы не против. Давно пора в Тиамат.

Подняв и грубо толкнув в спину, стражники выволокли меня в коридор. Сопротивляться бессмысленно и дальше пошел уже сам.

На площади перед тюрьмой было многолюдно. Щурясь от яркого света, с наслаждением вдохнул полной грудью. Воздух свежий и вкусный. Его не портил даже запах навоза и резкий аромат местных духов. Провинциальная аристократия не знала в них меры. Благовония отпугивали кровососов, но по карману не каждому. Скорее, это маркер социального статуса. На трибуне, сколоченной по случаю казни, он сегодня запредельно высок.

Как оказалось, барон пригласил немало гостей. Сливки общества сидели повыше, а те, что попроще, толпились внизу. Дамы с интересом рассматривали мужчин из-под шляпок с вуалью. А оценив, мысленно расставляли по иерархической лестнице. Под фокусом взглядов объекты их внимания выпячивали грудь и надувались. Давали понять, что статус куда выше того, чем могло показаться. Но женщинам, конечно, виднее. Пожалуй, это другой человеческий вид.

Духи считали, что находились на вершине пирамиды тщеславия, высокомерно взирая на суету. Ничтожные, погрязшие в невежестве и пороках, людишки! Знали бы, кто вас пасёт!

Но тут не знали, и потому центр площади занял помост с гильотиной и виселицей. Чуть в стороне поставили столб, под который навалили дрова. Неприятное разнообразие казалось избыточным. Способ казни не выбран? Или пройдем через все?

Вероятно, барон хочет сильно впечатлить приглашенных гостей. Ведьм жгли редко, но с большим удовольствием. Народ требовал зрелищ, и потому черные рясы монахов окружали эшафот плотным кольцом, не доверяя терпению самых пылких из зрителей. Рядом с палачом стоял жрец – худой и носатый. В мантии с алым подбоем он походил на вампира, предвкушавшего кровь.

Меня подвели к помосту и оставили внизу, приковав к стальной клетке, где уже кто-то был. Неужели его так боятся? С такими предосторожностями казнили лишь упырей. Каково же было удивление, когда в женщине за толстыми прутьями я узнал Ниму. Она ободряюще мне улыбнулась, выглядя поразительно умиротворенной и свежей для того, что пришлось пережить.

Замешкавшись, я торопливо поклонился. Несчастную держали в кандалах, точно зверя. Боятся, прыгнет на них? Строго посмотрит? Задаст вопрос, который заставит сгореть от стыда?

Кцуму и правда было стыдно, когда беспощадно тупил. А уж если Нима хвалила, то с удовольствием грелся в ее незримых лучах. Она умела транслировать чувства вовне, и тогда его охватывало переживание безусловной любви и легкой иронии, выданные как бы взаймы.

Эта особенность неизменно привлекала к ведьме массу зверья. Птицы пели и вились над головой, а зверьки вылезали из нор и сопровождали почетным эскортом. Природа иногда куда проницательней недалеких людей. Впрочем, и духи в этом случае серьезно ошиблись. Рядом с Нимой мир не выглядел злым, а это указывало на присутствие светлых. Огонь страстей гас, люди успокаивались, а взгляд становился ясным и чистым. Пространство разглаживало суетливые искажения, гармония и красота проявлялись сами собой, и окружение мягко подсвечивалось добротой Нимы.

Ее аура безмятежности ощущалась даже сейчас, когда до казни оставались минуты. Нас повесят, сожгут или четвертуют, но любой финал воспринимался расслабленно и безболезненно, как под наркотиком. Меня словно омывал поток кристально чистой воды, наполняя внутренним светом. В нем ум освящен и прозрачен, там нет больше скверны. Есть лишь покой и любовь.

Зловеще прогудели трубы, словно окатив грязью. Переживание выдавило смятением, ударившим с удвоенной силой. Разочарованный, я вздрогнул, как от острой боли, почувствовав себя разбитым и жалким. Нима больше не «фонила», видимо, исчерпав силы. А скорее, берегла их для главного. Люди будут смотреть, значит, надо уйти хорошо.

На флагштоке подняли фамильный герб с красным драконом, и хор оборванцев затянул нудный гимн. На трибуне встали и подобострастно захлопали, встречая барона. Заметно хромая, тот шел сквозь толпу, окруженный свитой дворян. Перед ними, опуская глаза, расступались.

Власть не любили, но всё же боялись. Она отвечала им тем же. Бунт здесь не редкость, и каждый город содержал небольшой гарнизон.

Да и за что было любить? Она безобразна и внешне, и внутренне. Круглое, как блин, лицо барона лоснилось от пота. Глаза заплыли, пучки черных волос торчали из ушей и ноздрей. Говорили, что в молодости тиран выглядел не столь отвратительно. На ранних портретах был даже красив. Только кто поверит перу живописца? Он точно так же рисует и лики святых. Наверняка и по этому случаю будет картина. «Юный грешник и ведьма» – как-нибудь так…

Барон, наконец, плюхнулся на стул с высокой спинкой. Скрестив на груди руки, обвел взглядом площадь, после чего вытер лоб суетливо поднесенным платком. Люди по-собачьи покорно затихли. Им сейчас бросят сочную кость.

Воевода церемонно поклонился, подтверждая готовность. Ордена на побитом молью мундире вопросительно звякнули. Толпа нетерпеливо заёрзала, но не роптала. Недовольные могли занять место на плахе. Очередь на нее порой была длинной.

Пауза затянулась. Один из слуг наклонился к хозяину и что-то шепнул. Тот кивнул, и на трибуну поднялся мужчина с изуродованным язвой лицом. Барон заразы, видимо, не боялся, поэтому гостя посадил рядом с собой. Несколько минут они тихо беседовали, заинтриговав наших дворян.

Солдаты вокруг меня зашептались о Марке. Младший брат барона пропал в бою с монстрами. Тела так и не нашли, поэтому решили, что он попал плен. Сбежать от них очень непросто. Скорее всего, кто-то помог. Страшно подумать, что пришлось пережить.

Трубы вновь прогудели, и жрецу торжественно передали свиток, чтобы зачитать обвинение. Над площадью опять стало тихо. Не каркали даже жирные, как утки, вороны, облепившие крыши.

Как правило, трупы казненных оставляли на площади. Власть любила «небесные похороны» за наглядность, подсказывая, что жизнь непредсказуема и коротка. Растерзанные человеческие останки это только подчеркивали.

Обвинение жрец не отбубнил без пауз. Мне вменяли нанесение увечий, а Ниме покушение на убийство. Суд счел, что Кцум поднять руку на бастарда бы не решился. По крайней мере, в здравом уме. И потому временное помешательство объяснили внушением.

Вот с этим стоило бы согласиться. Да, Кцум был одержим злонамеренным духом. Но точно не Нимой. Если признаюсь, то ведь не поверят, тоже сочтут колдовством. В любой непонятной ситуации всегда ищут ведьму. А она уже тут.

Суд был скор, вердикт не удивил. Меня, как жертву злых чар, почти пощадили. Отрубят не голову, а лишь поднятую на бастарда руку. Ниме повезло меньше: сначала виселица, потом костёр для надежности. Обычно порядок действий другой, но вчерашняя суета, видимо, внесла коррективы. Палач сегодня бледный как мел. Предположу, что причиной нервного потрясения стала Камея. А кто еще смог бы так напугать? Не думал, что наша прелестная феечка на такое способна.

На Кцума тоже произвел сильное впечатление ее монструозный грызун. И ведь Камее непросто, наверняка растерялась. Наставник исчез, вернуться в Тиамат не смогла. Для оборотней дорога домой тоже закрыта. Надеюсь, Бшишма не бросит, вложив столько сил. У него должен быть план. И хорошо бы там нашлось место для Нимы. Интуиция подсказывала, что та как-то связана с ним.

Тем временем для экзекуции всё было готово. Толпа встретила приговор без сочувствия. Ведьм не любили, хоть и часто к ним обращались за помощью. В итоге, сами того не желая, те хранили множество тайн. Когда они умрут вместе с Нимой, многие вздохнут с облегчением.

Казнь начали с нее. Стражники нерешительно мялись и переглядывались. Воеводе пришлось даже рявкнуть, чтобы сдвинуть их с места. Считалось, что проклятия особенно сильны перед смертью. Но Нима не стала никого проклинать, а молча пошла за солдатами.

«Враги полезней, чем друзья. Ты должен быть им благодарен. Для практика духовных путей они добрее любящей матери», – не раз слышал Кцум от нее. Это спорное утверждение он так и не принял. А ведьма вновь и вновь объясняла ему: «Во-первых, так быстрее исчерпает себя негативная карма. Во-вторых, лучше поймешь связь причины и следствия. В-третьих, только так можно научиться терпению».

Мало кто способен разделить такой взгляд, но в идеалах есть своя логика. Жаль, я слишком рационален для них. Как и все, кто улюлюкал на площади.

Под ободряющий визг толпы Ниму вывели на эшафот. Жрец прочитал мантру и отступил на шаг, как бы умывая руки. Они немного дрожали. Да и палач явно нервничал.

Ниму поставили на люк, и люди оживились, предвкушая мучения жертвы. Шумное многоголовое чудище жаждало насытиться кровью, насладиться отчаянием, впитать в себя ужас и боль.

Но их не было. Ведьма будто не понимала, что происходит. В последний раз обвела площадь взглядом. В нем не было вызова или обиды. Только смирение и покой.

Уже с накинутой на шею петлей Нима вдруг стала «фонить». Люди это почувствовали. Возможно, впервые в толпе возникло сочувствие. Крови больше никто не хотел.

Настроения изменились, и барон торопливо вытянул руку, повернув ладонь вниз. Палач собрался с духом и дернул рычаг.

Люк под Нимой открылся. Тело провалилось и туго натянуло веревку. И… ничего не произошло. Ведьма с кроткой улыбкой качалась в петле.

Толпа охнула от изумления. Народ зароптал, заволновался, подался вперед. На трибуне с тревогой переглянулись, не понимая в чем дело. Барон побагровел лицом и вскочил. Воевода яростно зажестикулировал, отдавая команды. Солдаты под эшафотом сцепились локтями и уперлись, пытаясь сдержать толпу. Их начали теснить. Люди хотели ближе рассмотреть чудо и давили вперед.

А как еще это назвать? Жертва бросила вызов власти, миропорядку и здравому смыслу. Она просто обязана умереть!

Оторопевший палач не нашел ничего лучшего, как повиснуть на ней. Под такой тяжестью человеку оторвало бы шею. Но Нима лишь сочувственно вздыхала, будто извиняясь за хлопоты. Казалось, она бы охотно умерла, если б только умела. Заплечных дел мастера ей, видимо, помочь не смогли.

Когда веревка рвалась, преступника отпускали, считая подарком судьбы или волей богов. С богами не спорят, но что делать, когда веревка цела? Эта женщина могла быть как святой, так и монстром. У последних другое строение тела, но их тоже можно казнить.

На помощь палачу отправили подкрепление. На эшафоте творилось черт знает что. Жрец беззвучно ловил ртом воздух и пятился, пока не свалился с помоста. Палача едва отодрали от Нимы. Несчастный рыдал, обнимал ее ноги, а когда уносили, бился в конвульсиях, крича, что все прокляты. Вопли будоражили людей, добавив к и так кипевшим эмоциям еще и чувство вины.

Ведьму вытащили из петли и надежно привязали к доске гильотины. Воевода внимательно осмотрел механизм, проверил остроту лезвия. Такое легко разрубит бревно, ломаться там нечему. Сломалась поверившая в чудо толпа.

«Ним-ма! Ним-ма!» – скандировала площадь с тем же пылом, с каким улюлюкала минуту назад. Под гильотиной бессмертная, и самые отчаянные бросали в стражу мусор и конский навоз.

Увидев, что всем не до меня, я изо всех сил дернул цепь, едва не выломав руку.

Нет, не вырваться. Замок надежный, а ключ у палача, которого мне не достать. Оставалось набраться терпения и ждать чем закончится. Барон не отступит. Так или иначе ведьму казнят.

Доску с Нимой подвинули под массивное лезвие, и площадь вновь замерла. Казалось, что мир стал бесцветным. Застыли и люди, и птицы. Стих ветер, не шевелилась листва. Время исчезло, кристаллизовалось пространство. Безжизненным комом остыла земля.

Воевода сам отрубил веревку. Стальной клин падал в сверхъестественной тишине. Казалось, это тяжелое лезвие летит к моей шее.

Вжик!

Голова глухо стукнула об ведро. Воевода поднял ее за волосы и с облегчением продемонстрировал людям. Ситуация под контролем, с физикой мира всё снова в порядке. Закон восторжествовал, порок наказан, а зло не бессмертно. Власть показала это очень наглядно.

Широко открытые глаза Нимы согласно моргнули. Почерневшие губы разошлись, и окровавленный рот показал воеводе язык.

Охнув, несчастный пошатнулся, схватился за грудь и осел, выронив голову. Та покатилась по эшафоту, оставив красную пунктирную линию.

Жуткий окровавленный шар поймал один калек, стоявший под самым помостом. Взвизгнув, страдалец мгновенно вскочил, хотя давно не ходил. Машинально сделав несколько коротких шагов, он потрясенно упал на колени.

«Ним-ма! Ним-ма!» – ликующе взвыли свидетели чуда. Толпа подхватила вопль, тысячекратно усилив: «Святая Нима! Алилуйя!»

Исцеление калеки наполнило сердца гневом праведника, которого вероломно лишили святыни. Горожан охватило безумие. Фазу раскаяния они пропустили и сразу перешли к исступлению.

Солдаты и церковники сплотили ряды, но их смели в мгновение ока. Деревянные конструкции трещали, опасно раскачивались и в конце концов рухнули. Все рвались к телу святой, сулившего благодать и прощение.

Людская лава захлестнула помост, и над морем рук поплыло обезглавленное женское тело. Казалось, оно скорбно парит над толпой.

«Вознесение…» – истерично завопил кто-то.

Нет, не вознесение. Неужели не видят? Тело Нимы уносила в облака шестирукая тень. Я не сразу понял, что воспринимаю слепым от рождения глазом. В левом же никакого призрака нет. Вот так сюрприз! Мой Кцум и правда непрост.

Нима исчезла в небе, а под ним всё складывалось уже поземному. Истинный аристократ обладает врожденным чутьем к бунту, и трибуна опустела мгновенно. Народная ярость обрушилась на прикрывавших отступление стражников. Одного из них били прямо рядом со мной.

Даже духу смотреть на зверства толпы неприятно. Тело несчастного вздрагивало в такт ударам, пятки скребли по земле, ногти бессильно царапали камень. Присущая людям жестокость нашла новую цель. Ветер сменился, а человек, точно флюгер. Но Тиамату она, разумеется, не конкурент.

Я присел и обхватил колени руками. К счастью или к несчастью, на меня не обращали внимания. Тут не угадать. Возможно, во мне увидят искру святости Нимы. Кцум всё же ее ученик.

Но о преемственности сейчас горожане не думали. Логики в разгоряченных умах не бывает. Через несколько часов пыл угаснет, экстаз пропадет. А вот барон вернется с отрядом и уж тогда не поздоровится всем.

– Ну что, супостат, испужался? – что-то больно ткнуло мне в бок.

Еще никогда не был так рад бабулиной клюке. Старушка простила. Тогда Лавра тоже прощу.

– С вами всё хорошо? – кротко спросил я, демонстрируя максимальную степень смирения.

– Слава богам! Великомученица вернула Лавруше речь! – бабуля отвесила сынку подзатыльник. – Ты-то как?

– В цепях и раскаянии… – опустил голову я. – Ключ нужен. Лавр, найдешь палача?

– Иди, Лавруша, поищи! – забормотала старушка, подталкивая своего недоумка. – Нима, родная, прости! Мы-то не знали…

Но найти не успели. Я почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. Передо мной стоял Марк. Изуродованное язвой лицо казалось маской с щелями-глазницами. Но самое страшное возвышалось за ним. Он лишь кукла, марионетка для «тени». Шестирукая тварь подменила его.

В горле у меня пересохло, кожа покрылась мурашками. Сердце билось как у пойманной птицы, ноги словно вмерзли в лед.

– Как зовут тебя, дух? – беззвучно спросили меня.

– Кцум… – неуверенно ответил я.

– А твое духовное имя?

– Грид… – пролепетал я.

– Отлично. Значит, все уже здесь! – кивнул Марк.

Он не спеша достал из ножен меч. На тонких губах змеилась улыбка. Что за чудовище к нам принесло?

Но раз вернулось, значит, так надо. Хочет разбить цепи клинком? Тут нужен кузнец…

Как оказалось, не нужен. Протянув скованную руку, я слишком поздно понял ошибку. Меч ударил не в цепь.

Плечо обожгло, мир закружился, будто стекая уродливыми кровавыми кляксами. Ум утончился до безличности, бесстрастно зафиксировав, что рука теперь лежит на земле. Так и осталась скованной цепью. Пошатнувшись, я зачем-то наклонился, чтобы поднять. В следующее мгновение колени дрогнули, подогнулись и уронили в объятия тьмы.