Текст книги "Отрок. Покоренная сила"

Евгений Красницкий
Отрок. Покоренная сила

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Евгений Красницкий, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Часть первая

Глава 1

Апрель – май 1125 года, село Ратное – Нинеина весь

Выехав из Нинеиной веси с утра, Мишка с Роськой подъезжали к Ратному уже далеко за полдень. Накормленные Роськой щенки затихли в корзине, перестав возиться и попискивать, Мишка пригрелся около их пристанища, удобно пристроенная раненая нога не беспокоила, и старшина Младшей стражи начал задремывать. Роська тоже поклевывал носом, осовев то ли от монотонности дороги, то ли от резкого пополнения Мишкиными стараниями персонального тезауруса.

Рыжуха, умнющая скотина, почувствовав расслабленность пассажиров, не перешла на шаг, а по-прежнему топотала рысцой, но темп выбрала такой, который был удобен ей, а не задавался людьми. Дорога подходила к концу, вот-вот в просвете между деревьями должен был появиться ратнинский тын. Вдруг впереди, заставив Мишку с Роськой разом вздрогнуть, раздался отчаянный женский вопль. Через пару секунд – еще один.

– Что такое? А ну-ка, наддай!

Роська понукнул Рыжуху, но до того, как сани выкатились на берег Пивени, раздалось еще несколько воплей, слившихся в один сплошной вой.

На берегу Пивени стояла толпа – похоже было, что здесь собралось все население Ратного. Приглядевшись, Мишка понял, что на самом деле видит две толпы – вольные ратнинцы и холопы. Холопы стояли отдельно, на коленях и были окружены полукольцом ратников, верхами и в полном вооружении.

Особняком держались три всадника: дед в парадной шубе, крытой синим сукном, староста Аристарх, тоже одетый, как для торжественного случая, и Мишкин знакомец, ратник из десятка Луки – Афанасий. Афоню Мишка узнал с трудом, левый глаз и чуть не половина лица у того были закрыты повязкой.

На речном льду стояли сани без лошади. В них лицом вниз, с растянутыми ремнями руками и ногами, лежала обнаженная женщина. Рядом горбатилась жуткая фигура обозного старшины Бурея, который, ощеряясь так, что было видно даже издалека, хлестал лежащую в санях женщину кнутом. Бурей нанес очередной удар, откинул в сторону руку и расстелил на снегу кнутовище. Немного помедлил и снова полоснул с оттяжкой. Воздух прорезал новый отчаянный крик.

«Садист, падла, специально с паузами бьет, это больнее. Удовольствие получает, угребище, мог бы и одним ударом убить. Что же случилось-то?»

Еще несколько ударов. На последние два женщина не отреагировала, видимо, потеряла сознание. Бурей поднял голову и уставился на сотника Корнея, тот кивнул. Обозный старшина склонился над санями и принялся распутывать ремни, которыми были привязаны руки и ноги жертвы.

Мишка закрутил головой, пытаясь высмотреть, кого бы можно было расспросить, и увидел, что от края толпы ему машет рукой Матвей.

– Роська, Матвея видишь? Давай туда.

Рыжуха единым махом перенесла сани через реку, с разгону выскочив на противоположный берег.

– Мотька, что тут такое?

– Холопку казнят, – Матвей мотнул подбородком в сторону Бурея. – Афоня ее вчера вечером изнасиловать хотел, а она ему полморды ногтями располосовала и глаз. Тетка Настена сомневается, что видеть будет. Утром сотник ее судил и приговорил казнить. Вот, казнят. Отец Михаил вмешаться хотел, да никто и слушать не стал, – Матвей безнадежно махнул рукой. – Алена его без памяти утащила. Смотрите, сейчас Бурей ее…

Бурей выкатил из саней забрызганный кровью чурбан, кинул на него приговоренную и взмахнул секирой. Толпа дрогнула, где-то вскрикнула женщина, запричитала еще одна… Бурей поднял над головой отрубленную по самое плечо руку.

Дед поднялся на стременах и заорал в полный голос:

– Зрите! Эту руку она подняла на своего господина!

Бурей, повинуясь очередному кивку Корнея, схватил бесчувственное тело за волосы и кинул в прорубь, рукоятью секиры пропихнул его под лед, потом спихнул ногой туда же и отсеченную руку. Дед снова заорал:

– Раб, поднявший руку на хозяина, повинен быть убитым, а буде раб убьет хозяина, повинны быть убитыми все рабы в доме! Так было, так есть и так будет впредь! Идите и помните!

«Господи, это же я ее Афоне подарил. Имени не знал, даже не видел никогда и судьбу ее решил. Как она кричала…»

– Старшина, что с тобой? – Мотька плюхнулся в сани рядом с Мишкой и потряс его за плечо. – Что, ногу опять разбередил?

– Это я ее убил… – враз помертвевшими губами пробормотал Мишка.

– Да что ты несешь-то? Роська, давай поехали, сейчас толпа в ворота полезет, не просунемся.

«Господи… Не поминай всуе, трепач! Я же не знал, что так выйдет… А кто Перваку подобную ситуацию живописал красочно? Пушкин? Одно дело языком трепать, а другое – своими глазами увидеть. Между прочим, уже вторая девка по твоей милости смертным криком кричит – одна в Турове на костре орала, вторая здесь, под кнутом. Иди теперь и повесься в сортире, интеллигент вшивый».

– Минь, да ты чего? – Роська пару раз несильно ткнул Мишку кулаком, но ответной реакции не дождался. – Мотька, что с ним?

– Откуда я знаю?

– Может, к Настене его?

– Да не знаю я! Давай к Настене, разворачивай.

– Не проедем, надо к главным воротам.

– Ну, давай к главным…

Сзади раздался топот копыт, и с высоты седла послышался злой голос деда:

– Михайла, видал? Вижу, что видал. Узнал свой подарок? А ты не беспокойся: Афоня обделенным не остался, там еще одна девка есть – помоложе. Вот ключица срастется, морда подживет – и опять… И Буреюшка не в обиде будет, ему не в тягость. Даже с удовольствием!

Дед зло подхлестнул коня и поскакал вперед.

«Ну-с, любезнейший, будем писать или будем глазки строить? Вы еще считаете себя приличным человеком, или пора вешаться? Ах, считаете? Тогда чего сидим?»

– Роська! – даже собственный голос показался Мишке чужим. – Домой, быстро!

– Минь, может…

– Домой!!!

По пустым улицам села пронеслись вихрем, едва не сшибая углы, хотя деда все-таки догнать не смогли. Рыжуха внесла сани во двор чуть ли не галопом и протестующе захрапела, резко осаженная возле крыльца старого дома.

– Беги к Кузьме и возьми у него оба самострела – его и Демкин, – скомандовал Мишка Ростиславу.

– Минь, зачем самое…

– Выполнять приказ, десятник!!!

– Слушаюсь…

– Бегом!!!

Роська сорвался с места.

– И болты не забудь! – крикнул в спину крестнику Мишка и попросил Матвея: – Мотя, помоги из саней вылезти.

Утвердившись на костылях, Мишка, как только мог быстро, поковылял к входным дверям. На крыльце запнулся, чуть не упал, но Мотька успел его поддержать. В доме подскакал к своей спальной лавке, костыли мешали нагнуться, и для того, чтобы добыть из-под лавки короб с нехитрыми пожитками, пришлось сесть прямо на пол. Мишка костылем выудил свое имущество, достал из короба кошель с серебром – туровскую добычу.

Поднялся было на ноги, но неловко ухваченный одной рукой вместе с костылем кошель выскользнул из пальцев. Часть монет выпала, раскатилась по полу. Матерясь чуть ли не в голос, Мишка снова опустился на пол и, ползая на животе, принялся собирать раскатившиеся монеты. Откатившиеся далеко подбирать не стал – лопнуло терпение. Затянул ремешком горловину кошеля, но узел никак не хотел завязываться.

«Кончайте психовать, сэр, от нескольких секунд ничего не зависит. Спокойствие, только спокойствие, как говорил один обладатель штанов с пропеллером».

Мишка плюнул на узел, обмотал ремешок вокруг горловины кошеля и сунул его за пазуху. Потом с кряхтением стал подниматься.

Возле саней никого не было – Роська еще не вернулся, Матвей куда-то ушел, а Рыжуха уже нацелилась занять свое законное место под навесом, среди остальной скотины, но остановилась перед оградой. Мишка забрался в сани, тронул Рыжуху и развернул ее мордой к воротам. Из-за угла как раз выскочил Роська с двумя самострелами в руках.

– Минька, твой самострел уже починили, а себе я Демкин…

– Взводи, но болты пока не накладывай, – перебил крестника Мишка. – Готово? Поехали!

– Куда ехать-то? – Роська с тревогой оглянулся на Мишку, с которым явно творилось что-то ненормальное. Мишка и сам не понимал, почему так торопится, что любая, даже секундная, задержка выводит его из себя.

– К Афоне.

– Так я же не знаю…

– Сейчас направо.

Сзади ударил крик деда:

– Куда с оружием? Стой! Стой, кому говорю! Матюха, коня мне, быстро!

На улицах Ратного было людно – толпа еще не рассосалась по домам, особенно не разгонишься, но Мишка, пихая Роську в спину костылем, заставлял крестника использовать любую возможность прибавить ходу. Люди неохотно уступали дорогу, весьма нелицеприятно комментируя вслед их стиль вождения. Ехать пришлось через все село – почти к речным воротам. Пока доехали – наслушались.

Одна створка ворот на подворье Афони оказалась почему-то открытой, и Роська вписался в просвет, чудом не зацепившись санями за воротный столб. Рыжуха снова захрапела, задирая голову, – Роська тормозил, как гонщик «Формулы-1», в последний момент.

Еще на ходу Мишка прочел открывшуюся его взгляду мизансцену, благо, ничего сложного в этом не было – продолжение воспитательного процесса в сольном исполнении ратника девятого десятка Афанасия Романовича. Афоня, стоя перед группкой жавшихся друг к другу людей, размахивал здоровой рукой и, чувствовалось, что с удовольствием, орал во всю глотку.

Перед Афоней стояли пятеро: мужчина, женщина, видимо, жена, девчонка лет четырнадцати и два мальца. Мужчина был высок, широкоплеч, имел роскошную окладистую бороду и… по-детски наивное, перепуганное лицо с широко распахнутыми голубыми глазами. Мишка хорошо знал подобные лица еще по ТОЙ жизни. Матушка-природа расщедрилась на тело, но оказалась скаредной на разум.

Обычно такое сочетание сопровождается бычьим упрямством и агрессивностью, но изредка случается так, что нет даже и этих «добродетелей». Хрестоматийный пример – тридцатилетний недоросль, пребывающий под каблуком у мамочки, которая помыкает взрослым мужчиной, как дошкольником. Похоже, именно такой «глава семьи» Афоне и достался, только пребывал он не при мамочке, а при жене. Такое тоже случается.

Афоня токовал, как глухарь, не смог даже сразу остановиться, когда появились незваные гости.

– …и без Бурея обойдусь! Сам запорю насмерть! Пусть только хоть одна сука…

Мишка вылез из саней, забыв про костыли, спасибо Роське – поддержал, и вытащил из-за пазухи кошель с серебром. Афоня наконец закончил орать на холопов и, не понижая голоса, обратился к Мишке:

– Михайла! Здорово! А я вот тут… – объяснить, что «он тут», ратник не успел – брошенный Мишкой кошель ударился Афоне в грудь и упал ему под ноги, из раскрывшейся горловины выползли на снег монеты.

– Михайла, ты чего это?..

Афоня осекся, увидев направленные на него самострелы.

– Я их у тебя выкупаю! – Мишка махнул рукой холопам. – Эй! Собирайтесь!

– Михайла! Ты че… – снова было начал что-то говорить Афанасий, но заткнулся на полуслове: самострельный болт ударил ему под ноги – прямо в кошель, пробил его и застрял, наполовину уйдя в мерзлую землю.

– Пересчитывать будешь? – поинтересовался Мишка, не оглядываясь, сунул свой самострел Роське и тут же получил взамен другой – заряженный. Не услышав ответа на свой вопрос, он снова обратился к холопской семье: – Эй, вы! Вам, вам говорю! Собирайтесь! Или вам у Афони нравится?

Немая сцена, громом звучит щелчок вставшего на боевой взвод самострела. «Глава семьи» вопросительно пялится на жену, а та, похоже, что-то сообразив, подталкивает его в сторону сарая.

– Куда? А ну назад! – Афанасий, видимо чисто рефлекторно, попытался остановить холопов.

– Афоня! Даже и не думай! Как я стреляю, ты знаешь. Куда могу попасть – тоже.

Мишка демонстративно шевельнул самострелом, и здоровая рука Афони дернулась, прикрывая пах.

«Блин, ну натуральный вестерн. Клинт Иствуд явился на ранчо плохого парня восстанавливать справедливость. Как там по-ихнему: “Бед бойз маст дай”? Или что-то в этом роде. А ведь мочкану, если дернется, даже сомнений нет. Голливуд, едрит твою…»

– Всем стоять! – голос деда перекрыл топот копыт нескольких всадников. – Михайла, стрелялку наземь! Ну!!! Афоня, чего за хозяйство держишься, уже попало?

– Корней Агеич…

Уже в который раз Афоне не дали закончить начатую фразу, только теперь это сделал не Мишка, а его дед:

– Молчать! Роська, что тут происходит?

– Холопов выкупаем, – невинным тоном сообщил десятник Василий. – Вон серебро лежит.

Мишка оглянулся. Дед, Лука Говорун, еще четверо ратников верхами, а у ворот – толпа любопытствующих. И когда успели собраться-то?

– Ага… Кхе! И сколько дали?

– Гривну… С мелочью, деда.

– Афоня, доволен ценой?

– Корней Агеич…

– Молчать!

Афанасий изумленно вылупился на сотника.

– Ратник Афанасий ценой доволен! – громогласно объявил дед. – Эй, вы! Быстро собираться! Бегом!

Холопов как ветром сдуло. Афоня дернулся было их остановить, потом оглянулся на сотника, да так и застыл раскорякой – слишком уж быстро и непонятно для его простецкой натуры все произошло.

– Десятник Младшей стражи Василий! – продолжил распоряжаться дед.

– Здесь, господин сотник!

– Старшина Михаил ранен и немощен. Грузи его в сани – и домой.

– Слушаюсь, господин сотник!

Роська подхватил Мишку под руку и помог усесться в сани.

– Корней, – подал голос Лука Говорун.

– Чего, Лукаша? – ласково отозвался дед.

– Парень твой моему человеку оружием угрожал, прямо в его доме. Не дело!

– Эх, Лукаша! – тон деда стал уж и совсем задушевным. – Да у меня двоих родичей и вообще застрелили. Правда, не в доме, а в лесу. Не слыхал?

– Гм…

– Это молодежь, Лукаша, нынче торгуется так – гривна с мелочью и болт в придачу.

– Да… Торговаться… Гм… По-разному можно… – пробормотал десятник и вдруг вызверился. – Баба, скройся!!!

С крыльца дома Афони кто-то шмыгнул в дверь. Лука мрачно окинул взглядом растерянно стоящего посреди двора своего подчиненного.

– Я тебя, Афоня, доли лишил, а ты меня, своего десятника, кривым ходом обошел. Подумай теперь, пошло ли тебе это впрок? Посмотри-ка сам, что из этого получилось…

– Кхе! Верно говоришь, Лука, – не дал развить мысль своему говорливому десятнику дед, – кривые ходы, они того… до добра не доводят. Ладно, вы тут разбирайтесь, а мне недосуг. Не сочти за труд, пришли людишек, как соберутся, ко мне на подворье.

– Сделаем, Корней Агеич.

Роська уже разобрал вожжи и тронул сани к воротам, когда Мишка все-таки не выдержал и заорал так, чтобы слышно было и собравшимся на улице зевакам:

– Афоня! По Русской Правде, если раба понесла от хозяина и родила, то хозяин повинен дать ей волю, жилище и кормить, пока ребенок не вырастет! – и уже из-за ворот добавил: – Я тебя от оскудения спас, кобель блудливый!!!

* * *

У ворот лисовиновского подворья собрался весь семейный «женсовет»: мать, тетка Татьяна, обе Мишкины старшие сестры – Анька-младшая и Машка. Даже ключница Листвяна была здесь, хоть и стояла в сторонке. Дед, еще не доехав до ворот, закричал издалека:

– Бабоньки, чего сгрудились? Никак, женихов высматриваете? Глядите у меня, по улице всякие люди ходят, долго ли до беды. Я вот, к примеру, и вовсе неженатый.

Дед по-гусарски подкрутил ус и лихо подмигнул Листвяне. Женщины заулыбались. Раз дед веселый, значит, обошлось.

– Батюшка, что случилось-то? – на всякий случай все-таки спросила мать.

– Ох, Анюта, и не спрашивай! Такие страсти, такие страсти, – дед дурашливо схватился за голову. – Михайла с Афоней из-за холопов торговаться взялись, да так разгорячились, что твой старшенький Афоне чуть все на свете не отстрелил, насилу растащили. Луку с десятком ратников на подмогу призывать пришлось. А тебе, Листвяна, докука – надо будет еще куда-то пять человек пристроить и скотину.

– Пристроим, Корней Агеич, – приветливо пропела ключница. – А ты, батюшка, откушал бы медку чарочку с устатку да от волнений. И Михайла Фролыч с Василием Михайлычем, поди, с утра не евши.

– Каким таким Василием Михайлычем? – не понял дед.

– Так вот… – Листвяна указала на Роську. – Имени природного батюшки мы не знаем, наверно, можно тогда по имени крестного отца… Или нельзя?

– Кхе! Ну ты и удумала… Даже и не знаю. Отца Михаила разве спросить, так он больной весь насквозь. Анюта, что думаешь?

– Пусть будет, батюшка, нельзя же человеку без отчества, – отозвалась мать.

– Да? А ты что скажешь, Василий… Кхе… Михайлович?

– Господин сотник, – Роська выскочил из саней и сдернул с головы шапку, – дозволь доложить?

– Ну, докладывай. Кхе… Только шапку надень, застудишься.

– Это не старшина холопов выкупил, а я!

Мишка изумленно обернулся на крестника, но, увидев умоляющие глаза Роськи, прикусил язык.

– Я перед Господом обязан… – Роська запнулся, с трудом подбирая слова. – Мне через Святое крещение воля вышла, и я теперь должен… Пять душ, тоже через Святое крещение… И волю дать.

– Кхе… Совсем все с ума посходили, – дед несколько растерянно огляделся и зацепился взглядом за ключницу. – Листвяна, а ты насчет чарочки-то права оказалась… Да и не одной, наверно. Да… Кхе!

«Ни хрена себе! Сэр Майкл, а крестник-то ваш, похоже, того – повернулся слегка на религиозной почве. Пошли дурака Богу молиться, он и это самое. Несовместимые с разумной жизнью последствия. Жил себе парень, горя не знал, о конфессиональной принадлежности не ведал, так нет – взяли и окрестили».

– Васенька, да куда ж они у тебя денутся, вольные-то? – мать была явно растрогана Роськиным порывом и старалась говорить ласково, чтобы не обидеть парня. – Ведь ни кола ни двора, голову приклонить негде. Ты о людях-то подумал, сынок?

– Подумал, крестная. Я десятнику Андрею в ноги кинусь, попрошу их для всяких хозяйственных работ в воинскую школу взять. На кухне там, или еще чего – дело всегда найдется. А за это – жилье и корм. На первое время. А дальше – как бог даст, и как сами расстараются.

– Кхе! А что? Стряпуха в воинской школе и правда нужна, – одобрил предложение дед. – Этакую ораву кормить! Да и не одна, а с помощниками. Дело говорит Василий… а и правда – Михалыч! Только никому в ноги кидаться не надо, я приговариваю: быть по сему! Ежели, конечно, Святое крещение добровольно примут. А ты, Михайла…

– Что, деда?

– Кхе!.. – дед приосанился в седле. – Старшина Михаил!

– Здесь, господин сотник!

– Я тебя упреждал, что вокруг тебя все время какая-то дурь происходит? Упреждал или нет?

– Так точно, господин сотник!

– Так точно? Так точно… – дед словно бы пробовал на вкус новое словосочетание. – Хорошо придумал!

– Рад стараться, господин сотник!

– Кхе! Красота, едрена-матрена… Михайла! Ты мне голову не крути! Все равно с мысли не собьешь! Я тебе приказывал: уймись?

– Так точно, господин сотник!

– Так вот: посиди-ка ты дома, внучек. Коли раненый, так и отдыхай, лечись. За ворота – ни ногой, ни костылем! Запрещаю!

«Домашний арест, допрыгались, сэр».

– Слушаюсь, господин сотник!

– То-то же. Кхе! Листвяна, где там моя чарка? И парням пожрать.

* * *

После обеда дед, размякший и подобревший, уединился с Мишкой в горнице.

– Ну, Михайла, что там с Нинеей?

– Деда, погоди. Скажи, а нельзя было девку не казнить? Ну, наказать как-нибудь…

– Тьфу, чтоб тебя… Только отходить начал! Думаешь, мне в удовольствие было? Я за свою жизнь всякого навидался… тебе и не снилось, а девку молодую да красивую к смерти приговаривать первый раз довелось, – дед помолчал, потеребил бороду. – Нельзя было не казнить! В селе, вместе с бабами и детишками, около семи сотен душ – вольных. И только шесть десятков строевых ратников. А холопов, вместе с новыми, аж за четыре сотни набирается. Если слабину дать… Не дай бог. Задавим, конечно, но и сами кровью умоемся, – дед досадливо стукнул кулаком по колену. – Черт тебя дернул Афоне такой подарок сделать!

– Не эту семью, так другую бы получил, если б доли не лишили.

– То-то, что другую! В последнюю очередь после десятников и тех, у кого серебряное кольцо. В семьях, которые по нижним жребиям шли, таких красивых девок не было! А ты самый верхний жребий вытянул, такой соблазн. Лука верно сказал: кривые дорожки до добра не доводят, – дед снова поскреб в бороде. – Ты думаешь, мы жадные – себе получше, молодым ратникам похуже? Дурак! Молодому ратнику нужно то, что ему хозяйство поднять поможет – работники. Такие жребии вниз и кладут. А для баловства у него жена молодая есть, или любовница, или то и другое вместе. А тут – две девки-красавицы – сплошное искушение.

– Старым козлам молодость вспомнить?

– А и вспомнить! – дед начисто проигнорировал Мишкино хамство. – Да только в первый же день насильничать не стали бы, а случись дите, вырастили бы, воспитали бы воина для сотни. Или, если девка, хорошо бы замуж выдали – с приданым, честь по чести. И хозяйство вести приученную, и все прочее. А Афоня пока сам еще сущий малец – что в голове, что в амбаре ветер свищет. Вот ты на меня тогда обиделся, что я приказ Луки не отменил, а Лука прав был. Во всем! Мы же знали, что полон большой будет, заранее оговорили все с десятниками, прикинули: кому из молодых ратников помощь в хозяйстве нужна, какую долю для этого надо выделить. Жребии с Аристархом, как надо, подобрали. Дозорных Лука под конец жеребьевки помиловал бы – дал бы половинную долю. Три последних жребия были с малосемейными мужчинами при почти взрослых сыновьях. Самое то, что нужно. И жребии те Аристарх держал отдельно.

– Выходит, я вам все испортил, деда? Прости дурака, я ж не знал, что так все выйдет.

– Да что я, не вижу, что ли, что сам казнишься? Рожа у тебя тогда в санях была… Думал, убьешь Афоню. А ты все по уму сделал, молодец, внучек. Тебе бы только понять, что в жизни не все по книгам бывает… Поймешь еще, какие твои годы!

– Спасибо, деда.

– Кхе… Ну что там с Нинеей?

– Не отказалась, вообще хорошо приняла.

– Но и не согласилась? – догадался дед. – Понятно, на такое ответ сразу не дают.

– Ласковые слова тебе передать велела, хотя и попеняла тоже.

– Ласковые? Ну-ну…

– Сказала, что радуется мудрости твоих первых шагов на воеводстве.

– Это, наверно, за то, что ее уважил.

– Еще сказала, что рада правильному пониманию смысла боярского достоинства в столь юном роду, ничем, кроме воинских подвигов, себя не прославившем.

– Ишь ты как! – Дед накрутил на палец ус, видимо, сильно волновался: такой привычки за ним Мишка раньше не замечал. – На худородство наше указала! Ну конечно, с ней нам не равняться.

– И попеняла, – продолжил Мишка. – Излишне, мол, заботимся о поддержании ее достоинства, сама, говорит, могу позаботиться.

– Ну, это она соврала! Могла бы – позаботилась. Но понятно: надо, хотя бы для виду, поломаться, гонор показать – невместно ей перед худородными сразу же… того. Понятно, в общем. Что ж, несколько дней подождем.

– Снега падут, дороги развезет, – напомнил Мишка. – Да и народ за тыном еще несколько дней держать…

– Честь дороже! – решительно заявил дед. – А за тыном никого держать не будем. Мужчин и парней, что постарше, на выселки отправим – помогать обустраиваться, а бабы с детишками тут пересидят – на подворье, места хватит. Понастроили, едрена-матрена, ни пройти, ни проехать.

– Бояр-то уже осчастливил, деда?

– Еще вчера. Кхе! Лука с Игнатом ничего, а Леху Рябого аж затрясло, как про свою землю да про боярскую усадьбу услыхал.

– А места им указал?

– Да нет еще. Мы же и не посидели толком, как раз Афоня учудил. Отвлекли. Да и вообще, такие дела на пиру решать надо.

– На пиру? – не понял Мишка. – Важные дела по пьянке?

– Почему же по пьянке? Ты что, не знаешь, зачем князья пиры устраивают?

– Ну… По праздникам, еще для совета с дружиной, еще… не знаю.

– Собирает князь смысленых мужей, – принялся объяснять дед, – которые не только путный совет дать могут, но и без которых княжий указ толком не выполнить. Поначалу сильно не пьют, так только, для приличия. Князь заботу свою излагает, потом слушает советы и принимает решение. Называет, кому что делать, с кого за что спрос будет. Потом начинают пить в полную силу, а князь опять глядит и слушает. Кто не пьет – недоволен, за ним пригляд нужен, но если уж очень сильно пьет, тоже может быть недовольным. Потихоньку языки развязываются, начинают высказывать, у кого что на уме, спорят, ругаются, бывает, и морды бьют. И тут такое открывается, что в ином случае никогда и не узнаешь. А наутро бирючи указ оглашают, и бывает так, что в указе дело поручается вовсе не тому, про кого на пиру говорилось. Но указ составлен, и люди все подобраны так, что противники и недовольные – всегда в меньшинстве. Дураки потом ходят и удивляются: «Ох, ну что за князь у нас, что за разумник!» А на деле-то сами ему все и рассказали.

– Но баб-то на пир не допускают. А как же Нинея?

– Княгиня обычно сидит, пока настоящая пьянка не началась, потом уходит. Вот и Нинея посидит, пока разговор о деле будет идти, а потом сама решит, оставаться или уходить. Ты за нее не беспокойся, она лучше нас с тобой знает, как да что.

– Ну вот, будут и про тебя говорить: «Ох, ну что за воевода у нас, что за разумник!»

– Михайла! – дед грозно нахмурился. – Я тебе говорил: уймись со своими шуточками?

В дверь просунулась голова Роськи.

– Господин сотник, дозволь доложить?

– Ну что там еще?

– Девки щенков забрали и не отдают!

– Каких еще щенков?

– Мы от боярыни Гредиславы Всеславны привезли помет трех сук от Чифа, – принялся объяснять Роська. – Для воинской школы. А они их там тискают, всякую дрянь в рот суют, а щенки еще и сосать-то толком не умеют…

– Погоди, погоди… – Дед замотал головой, как конь, отгоняющий мух. – Для какой воинской школы?

– Для нашей.

– Тьфу ты! – у деда начало иссякать терпение. – Да знаю, что для нашей! Щенки-то там на хрена сдались?

– Деда, – вмешался Мишка, – помнишь, ты как-то говорил, что надо Прошке щенка подарить и посмотреть, как он его воспитывать будет. Дар, мол, у парня.

– Кхе… Было чего-то такое… Ну и что?

– Мы будем обучать охрану купеческих караванов. Помнишь, как Чиф засаду почуял? Всех спас тогда.

– Так ты хочешь псов на засады натаскать?

– Да, деда. Раздать каждому из учеников по щенку, пусть сами учатся и псов учат.

– Роська! – рявкнул дед. – Кто там у девок заводила?

– Машка, то есть Мария Фроловна, она и корзинку из саней…

– Ишь ты, Фроловна… А ну, за волосья ее и сюда!

– Слушаюсь, господин… – Роська растерянно умолк. – А как же… за волосья…

– Что непонятно, десятник? – повысил голос дед и пристукнул деревяшкой в пол.

– Все понятно, господин сотник, бегу!

– Так. Значит, натаскать на обнаружение засад… – Дед одобрительно покивал каким-то своим мыслям.

– И еще от стрел уворачиваться, а то Чифа…

Голос у Мишки, неожиданно для него самого, дрогнул. Дед сочувственно глянул на внука, вздохнул:

– Кхе… Да, справный был пес… Ты себе-то щенка возьмешь?

– Нет, не буду.

– Что ж так?

– Второго Чифа уже не будет, а другого – не надо.

– Кхе… Ну, как знаешь… А кто же учить пацанов станет?

– Прошка. Будет кинологом Младшей стражи.

– Кем? Михайла, да сколько ж можно?

– Прости, деда. «Канис» – «собака», «логос» – «наука». Кинолог – собаковед.

– Собаковед… Придумают же.

Из-за двери раздался топот ног, девичий визг, в горницу влетела Машка и, споткнувшись о порог, брякнулась на четвереньки:

– А-а-а, деда-а-а! Он меня за косу-у-у…

– Молчать!!! Встать! Сопли подобрать! Волосья оправить! Живо!!!

Машка вскочила на ноги, бодро шмыгнула носом и мгновенно привела в порядок прическу. Только что «во фрунт» не встала.

«Да, сэр, хорошо поставленный командный голос и четкая формулировка приказа творят чудеса! В патриархальном обществе. А в демократическом – такое в ответ получил бы…»

– Кто разрешил щенков брать? – прокурорским тоном поинтересовался дед.

– Им там холодно было, а я…

– Я не спрашивал: тепло или холодно! Я тебя, лахудра, спросил: кто разрешил?

– Никто. Но я же…

– Молчать! Дурищи, щенки еще молоко-то сосать толком не умеют, а вы им что в пасть совали?

– Потрошки куриные…

Дверь снова открылась, и в горнице появилась мать. По всему было видно, что пребывает она в настроении самом что ни на есть воинственном.

– Анюта, я тебя не звал! – попытался пресечь конфликт в зародыше дед. Но не тут-то было. Мать гордо откинула голову и совсем не скандальным, но холодным, как лед, тоном заявила:

– Я в своем доме, батюшка, могу и без зова.

– Совсем охренели бабы…

– И поэтому нас можно таскать за волосы и бить лбом об дверь? – все тем же ледяным тоном осведомилась мать.

– Если приказано, то и об дверь!

– И за что ж такая ласка?

У матери на лице стал медленно проступать румянец. Дед, похоже, тоже начал заводиться.

– А за то, что дура беспросветная, только о баловстве и думает! Если башка ни на что больше не пригодна, то и двери ею открыть не грех, – дед распалялся все больше. – Это еще не ласка!!! Я так приласкаю, забудет, как звали, а не то чтобы не в свое дело нос совать!!! Щенков для дела привезли, а не для игрушек! Чурка осиновая – сосунков потрохами кормить. Я вот тебя саму сейчас сырые потроха жрать заставлю!

Мать выслушала дедову тираду внешне совершенно спокойно, только еще больше раскраснелась. Безошибочно вычленила из всего информационного потока рациональное звено и повернулась к Машке:

– Зачем щенков взяла? Хочешь вместе с Анной нужники помыть?

– Мама-а-а!

– Не реветь!

Мать топнула ногой.

«Блин, что значит: столичное воспитание! Прямо классная дама из Института благородных девиц».

Дед, почувствовав в невестке союзника, сразу помягчел и перешел на ворчливый тон:

– Одни игрушки в голове, ну хоть бы чего-нибудь путное…

– Вот и нет! – неожиданно выпалила Машка. – Я из самострела стрелять выучилась!

«Извивы девичьей логики: где щенки и где самострелы… Блин!!! Как это выучилась?!»

Дед словно прочел Мишкины мысли:

– Как это «выучилась»? Кто позволил… Кто учил?

– Кузьма, – тут же заложила двоюродного брата Машка. – Он новые штаны порвал, боялся, что мать ругать будет. Я зашила. А он на следующий день рубаху располосовал – и опять ко мне. Я и говорю: буду тебе все дырки зашивать, сколько ни прорвешь, а ты учи стрелять. Я уже от тына в тряпку на четвертой вешке попадаю.

– Да я и тебе, и Кузьке… Нет, Анюта, ты слыхала?

– Слыхала, – мать согласно склонила голову. – Но мы, батюшка, еще с первым делом не решили.

– С каким таким первым?

Мать всем корпусом развернулась к Мишке и глянула так, что тот оторопел.

«Ох, да у нее не хуже, чем у Нинеи, получается – царица разгневанная!»

– Ты! – мать словно выстрелила этим словом Мишке в лицо. – Ты, когда Немой со мной грубо обошелся, кинулся меня защищать! Сейчас твой крестник так же обошелся с твоей сестрой. Почему смолчал?

«Ой, мама…»

Мать развернулась к деду и снова выстрелила словами:

– Оба раза по твоему приказу, Корней Агеич! Ладно там – среди своих, а здесь – на глазах у холопов!