Текст книги "Княжий сыск. Ордынский узел"

Евгений Кузнецов
Княжий сыск. Ордынский узел

© Кузнецов Е., 2006

© ИК «Крылов», 2018

* * *

Пролог
Догорела свечка до полочки

Морозным утром на второй неделе великого поста из двери, ведущей в кухонную подклеть княжеского дворца стольного города Твери, вышел человек с плетёным коробом в руках. Когда вышедший повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, сноп тусклого красноватого света осветил неуклюжую фигуру в коротком нагольном полушубке, высоких, до бёдер, сапогах и круглой шапке с лисьей опушкой.

– Да иди уж, горюшко! Сама прикрою, а то все расплещешь… – раздался ворчливый женский голос, коротко скрипнули петли, свет исчез, и человек остался в темноте. Он потоптался на месте, поудобнее приноравливая лямку короба к своей шее, и мелким семенящим шагом отправился по узкой, разметённой среди сугробов тропинке. Уже осевшие под мартовским солнцем заструги по краям тропинки были ещё высоки и местами скрывали её глубокой чёрной тьмой. Человек с коробом завернул за угол дворца, направляясь к темневшим неподалеку отдельно стоящим хоромам, и неожиданно споткнулся, едва не выронив ноши: на тропинке, неясно белея запрокинутым к небу лицом, лежала женщина.

– Свят, свят, – вскричал человек с коробом и, испуганно оглядевшись по сторонам, наклонился к лежащей.

Короткий стон был ему ответом. Человек отбросил нерешительность, осторожно поставил свою ношу на закраину сугроба и, перекрестившись, подхватил тело женщины под мышки. Спутанные длинные волосы её были залиты кровью, голова бессильно свешивалась на грудь, но, почувствовав помощь, женщина попыталась встать на непослушные подгибающиеся ноги.

– Кто ж тебя так, милая, Господи помоги… – прошептал мужичок и, обхватив мягкое тело, повлек женщину туда, откуда только что вышел.

Едва шатающаяся и валящаяся на каждом шагу парочка скрылась за углом, к оставленной на дороге коробке метнулись две тени.

– Покарауль, чтоб не вернулся, – тихо и деловито сказал один из неизвестных.

Крышка короба приподнялась, открывая его внутренность, уставленную разномастной столовой посудой. Бестрепетная рука вытянула из короба узкогорлый кувшин.

– Сыпь и в кисель, и в кашу, – хрипло просипел тот, что стоял на карауле.

– Учить станешь? Готово! Пошли…

Опустив крышку на место, неизвестный поднялся с колен и махнул напарнику рукой.

Когда хозяин короба вновь появился на тропинке, уже ничто не говорило о присутствии рядом других людей, только в отдалении зашлась суматошным лаем испуганная собачонка. Лисья Шапка снова водрузил ношу на себя и так же осторожненько, как прежде, двинулся дальше. Дойдя до цели путешествия, он застучал пяткой в широкие двери хоромины:

– Эй, служивые! Кончай брюхо греть, завтрак княгине поспел!

А уже в час пополудни начальник дворцовой стражи боярин Микула нещадно пинал мужичка-коробейника и, лютея от беспомощности жертвы, орал, наклонившись к перекошенному от ужаса лицу мужика:

– Говори, падаль, как отрава попала в княгинину еду?

Мужичок, мертвея от бояринова оскала, всхлипывал и бормотал всё одно и тоже:

– Не ведаю, боярин, сделай милость, освободи…

Низко пригнувшись под притолокой двери, в комнату вошёл могучий сотник.

– Кончаются… Прими Господи, – прогудел он и, глядя на хнычущего в углу мужика, докончил: – А бабы, что этот дурак на дорожке нашёл, и след простыл. Кухарка говорит, мол, Станька девку притащил в кухню всю в кровище и ушёл. Я, мол, пока кинулась тряпицу водой намочить, девка на сундуке лежала. Оглянулась, ан и нет её!

Сотник пожевал губами и, решившись, прибавил:

– Я, боярин, думаю, бабу они ему нароком подкинули, чтоб до короба добраться.

– Скорей, что так и было, – тяжело справляясь с отдышкой, согласился боярин. – Ты этого, – он мотнул головой в угол, – замкни покуда. Князь Михаил приедет с часу на час, сам разобраться захочет.

Глава первая
Не было печали

– Сашка, слышь, Сашка!

Кто-то настойчиво трясёт и дёргает мою ногу. Я утягиваю её под широкую шубу, но злодей тут же начинает хватать мою вторую пятку.

– Сашка, Сашок… Проснись, посыльные прискакали. Тебя до князя требуют!

Я уже почти проснулся и способен сообразить, что нарушитель сладкого утреннего сна не кто иной, как мой родной дядька. В голосе его неприкрытая тревога, почти испуг, значит, дело серьёзное. Чтоб он так всполошился нужно одно из двух: набег татар или пропажа жбана с вином. Кстати, знай я в прошлый раз, что он будет так сильно переживать за то вино… Признаться, кислятина была жуткая, вспомню – скулы сводит!

– Всё, батя, всё – встаю…

Дядька Никифор мне и отец и мать с десяти лет, единственный родной человек, и я зову его батей. Несмотря на страшенную наружность деревенского кузнеца, он – добрейшее существо.

– Двое их, злые чегой-то! – шепчет дядька и уползает вниз с сеновала по шаткой лесенке. Я за ним не спешу, а, отодвинув одну из досок крыши, просовываю в щель голову. На дворе, точно, двое верховых. Судя по тёмно-красным отворотам плащей, это – люди Ивана Даниловича, нашего московского князя.

– Здравствуйте, люди добрые! – говорю я.

– Проснулся, наконец! – орёт один из добрых людей. – Давай, собирайся по-быстрому, князь приказал к полудню тебя доставить.

– У меня отпуск, – говорю я. Терпеть не могу, когда мне давят на душу. – Вчера вот раков наловил ведро, пока они вскипят, пока то да сё… Раков хотите?

Посыльные вскипают быстрее раков.

– Слезай немедля, – вопит старший и машет плёткой. – Князь тебе таких раков отвалит, не унесёшь!

Этого старшего я вроде б даже знаю. И вроде б видал его разок-другой при княжьей особе. Хоть сзади, да в том же стаде.

– Господи, вразуми малых сих, ибо не ведают что творят! – говорю я и, просунув в щель руку, пытаюсь осенить гостей крестным знамением. – Что сделает князь своему любимому слуге?

– Давай живо с нами, умник! – взвывают снизу. Далее следуют всевозможные грубые слова, и короткая злая речь заканчивается неприличной кличкой, заработанной мной ещё в ученические годы:

– Драная ж…!

Шуба рядом со мной начинает легонько подергиваться, и из-под неё слышится тихое хихиканье.

– Обидно, – говорю я шубе. И, похлопав по белому круглому колену, чуть-чуть выглядывающему из-под её края, начинаю спускаться в проём сеновала. Дядька стоит внизу, придерживая лестницу. Он показывает глазами наверх и качает кудлатой головой:

– Опять Машка?

– Что ты хочешь от воина?

– Охальник!

– Сегодня все сговорились меня оскорблять, да?

– Ладно, иди, воин, порты надень. Не то они тебя голышом к начальству повезут.

– Уже иду. Туда, где трубы бранные звучат!

Дорога к удельному стольному граду из нашего села, которое принадлежит московскому князю, недлинна. Широкой дугой она огибает гиблый Ефимов бор с пересекающей его чистейшей речушкой и выходит на можайский шлях, откуда до Москвы рукой подать. С распаханных взгорков виднеются то петли реки, то – совсем неподалёку, если брать по прямой – московские купола.

Бушует весна, снег сошёл, пашни на пригорках обнажили бурую глиняную подкладку и воздух настолько свеж и приятен, что его впору пить, а не дышать им. Я уже сообщил это своим провожатым, но они отчего-то обошли молчанием моё ликование. И куда подевалась их утренняя говорливость?

Так, молча, мы и скакали, обгоняя редкие крестьянские телеги, встречавшиеся на пути. Мужички, завидя нашу вооруженную троицу, подавали возы к обочине и придерживали лошадок. Наши шли крупной рысью, и к полудню мы вкатились в ворота городского посада, а затем и в окованные двойные ворота московского детинца.

Против моих ожиданий в кремле мы свернули не к княжеским хоромам. Проехав мимо развалов стройки, в центре которой угадывались признаки будущего храма, принялись, лавируя между загородившими улицу повозками с кирпичом, камнем, известью и ещё Бог знает какой строительной мелочью, пробираться в дальний угол кремлёвской площади. Не скажу, что мне понравился такой оборот дела. Выбор места, где надлежало окончиться нашему короткому путешествию, сузился донельзя: впереди стояло только одно строение – невысокий грузный дом с крохотными как кошачий лаз окошками. Трехаршинный частокол вокруг довершал картину. В общем, это была тюрьма.

– Ребята, мы ошиблись улицей, – сказал я. И вряд ли мой голос звучал весело.

– Не знаю как нам, а тебе точно – сюда! – ответил старший провожатый или, в свете новых обстоятельств, может быть, надзиратель.

– Мне бы не хотелось расставаться с вами, друзья, – от всей души молвил я и, вспомнив, наконец, как кличут в дружине этого старшего, добавил: – Особенно с тобой, Свинина…

Мечник дёрнулся, обжёг в ответ свирепым взглядом, и это хоть сколько-то утешило меня за понесённый утром урон. Я совсем не мстительный, но он начал первым, на всю деревню озвучив мою давнюю кличку. Эх, ведь сколько лет прошло с той поры, как наш деревенский пьяница-дьячок вдалбливал в меня с помощью нехитрого учебного набора, главным украшением которого были длинные розги, все знания какие сам получил когда-то подобным образом!

Если продолжить о себе, могу сказать, что после дьячкова учения случились у меня ещё два года, проведённые в ближнем монастыре. Они добавили к дьячкову учению кое-какие познания в греческом, да содержание нескольких весьма прилежно прочтённых мной старинных летописей.

Потом пришлось походить по святой Руси с артелями каменотёсов и плотников… Монахом я так и не стал, да, признаться и не стремился. А последние неурядицы на литовском пограничье распорядились моей судьбой по-своему. Меня просто-напросто забрили в ополчение.

Витень, литовский князь, как посчитали в Орде, совсем распоясался. Мало того, что смог удержать напор немецких рыцарей с запада и на том основании теперь всем и каждому талдычил про независимость своей чумазой Литвы, так нет, начал мало-помалу тихой сапой прибирать к рукам и кое-какие исконно русские земли!

Восемь десятков лет тому назад, когда по всем просторам суши от края до края разлились прожорливые Батыевы дружины, как раз в болотистый угол, где проживали тогда ещё подвластные русичам литвины, они заглянуть и не удосужились. И пока мы тут на Руси уголья разгребали, Литва ряху наедала. А сейчас – поди ж ты! На саму Орду замахивается!

Правда, литовцев в том княжестве десятой части не будет. В основном всё наши, русаки православные. И в волынских землях, и галицких, и пинских, и смоленских. Кой-кто из князей Червонной Руси сам предался под руку Витеня, рассудив, что под литовцами им будет легче, чем под татарами.

Только приобыкшие восточнорусские князья с боярами предпочитали жить под ордынской властью. Может, оно и к лучшему: чего менять шило на мыло? Ордынский царь хоть и грозен порой, да отходчив. А, главное, хоть и магометанин, но русским полную волю даёт – хошь верь в Бога, хошь – в пень сосновый.

Четыре лета назад татары собрались ратью на Литву. Ну, а поскольку всё равно шли через наши края, то хан Узбек указал и русским князьям принять участие в походе. Дружины Великого владимирского и тверского князя Михаила татарам показалось маловато и пришлось Юрию Даниловичу Московскому, который вспомогательное войско возглавлял, набирать ополчение из вольных вроде меня.

Ополчение наше приспело на ту войну к самому шапочному разбору. Литва серьёзно потрепала татар, и их славные воеводы сочли за благо убраться обратно в свои степи. А мы остались на смоленском порубежье нести сторожевую службу.

Сказать надо, служилось там неплохо. Чин подьячего меня вполне устраивал, и гусиное перо за ухом нравилось гораздо более казённого меча. Повторюсь, служба была нетрудная, литовцы эти годы нас почти не тревожили. Но воспоминания о двух небольших сшибках, в которых всё-таки пришлось поучаствовать, не настроили меня пламенно любить человечество. И среди его самой нелюбимой части гнусно возвышается младший полковой воевода. Какая сволочь нашептала ему про мои сомнения в его честности? Но судите сами, ведь испарился же куда-то без следа обоз с солониной и мукой?

В общем, любимое перо у меня отобрали, и развеивать сомнения предложили в ближайшем бою. Диву даюсь, как об этом узнало литовское руководство, но бой против меня оно затеяло уже на другой день.

И скакал я на своем кауром коньке в первой цепи, едва удерживая в ослабевшей руке тяжеленный меч. И орал что-то протяжное для собственного успокоения.

Тут мы врезались во врагов. В лицо бил ветер. И туда же ударил суровой кожаной рукавицей с медными клёпками ближайший литвин. Он потерял в свалке боевую секиру и вымещал досаду таким изуверским способом.

С поля брани меня приволокли почти бездыханного, но я оказался живуч. А когда через несколько дней смог открыть и второй глаз, мне дали отпуск на родину. Ещё через две недели я уже сидел на широкой лавке дядькиного домишки, и дядька-кузнец, вытащив на стол наиболее съедобные из своих запасов и, пригласив на встречу полдеревни, кричал:

– Сашка! Племянник дорогой! Возмужал-то как! Эх, отец-мать не видят каким красавцем сынок их стал! Приехал дядьку старого проведать, радость-то какая!

– Радость, радость, – гомонили подвыпившие сельчане. И, честное слово, вот их я любил.

А теперь я стоял перед кремлёвской темницей и чувствовал, что суетный мир опять готовится затянуть меня в свою бестолковую круговерть. Не стану кривить душой: под ложечкой посасывало. Но вида я не подавал, поскольку вины за собой не числил. Служивый между тем успел скрыться за тяжеленной дверью острога и, вернувшись через краткий миг, бросил:

– Иди, говорун, тебя ждут.

Первой в любой тюрьме вас встречает караулка. Московская темница не была исключением. В полутёмной комнатушке с низким потолком сидели несколько вооруженных детин, и один из них, приняв меня с рук на руки, повёл за собой совершенно тёмным коридором. Только в самом его конце мелькал слабый свет. Это было дальнее помещение тюрьмы и, вступив туда, я не сразу смог разобраться в обстановке, покуда глаза не привыкли к темноте. Комнату скупо освещала пара свечей, стоявших на длинном столе, за которым, как угадывалось, разместились несколько человек.

Я остановился посреди комнаты.

– Кто таков?

Голос, казалось, падал с потолка. Такими голосами говорят только очень большие начальники.

– Мечник Алексашка, Степанов сын. Из Михайловской слободы…

– А-а-а, тебя-то нам и надо, мечник. Но покуда отойди, стой в сторонке и внимай!

Я вышагнул из освещённого круга. Тотчас на мое место два сопящих мордоворота втащили и бросили как куль на земляной пол какого-то человека. Судя по платью, невольный посетитель был не из простых. Дорогой, крытый шёлком кафтан, потерявший, впрочем, большую часть пуговиц, свидетельствовал о знатности и богатстве хозяина.

– Подымите его, – снова прогудел голос.

В этот раз, обвыкшись, я разглядел и его обладателя. Сомнений не было – за столом сидел сам нынешний московский князь Иван Данилович по прозвищу Калита.

Сказать, что мы коротко знакомы, было бы сильным преувеличением, но я неплохо знал князя в лицо. Он довольно часто наведывался в наше, точнее, свое село. А однажды дядьке Никифору пришлось даже перековывать захромавшего княжеского жеребца. Я, отрок, помогал дядьке, а молодой княжич с таким лицом, словно объелся калины, прохаживался вдоль станка, недовольный задержкой. Когда дело было сделано, и княжья орава уехала восвояси, дядька, сжимая в пудовом кулаке полученную за работу монетку-резану, вздохнул и сказал:

– Вот, Сашка, твой будущий князь. Вы с ним покуда только отроки, несмышлёныши, но рано или поздно он станет князем великим, а ты так с посконным рылом и будешь лошадей ему ковать. Терпи, племяш. Может, коли выучишься, будешь князю и на что другое гож, кроме как под хвостом у него… то есть, у его лошади, крутиться!

Накаркал дядька. Вот я и сгодился. Правда, не разберу пока – для какой такой надобности? Человек в кафтане с помощью мастеров заплечных дел поднялся с пола и стоял теперь на коленях, склонив голову.

– Повтори всё, что ты рассказал нам вчера, – приказал князь Иван, и узник, сделав видимое усилие, выпрямился.

– Князь, – голос стоявшего на коленях звучал глухо и отрешённо, – я сказал правду. Я был при княгине во время её пленения. Мы почти ушли от них, но лошади были сморённые… Я дрался, князь… Я зарубил двоих, прежде чем они свалили меня. Нас только дюжина. А их впятеро больше… Вот…

Он, вдруг заспешив, развязал тесьму ворота и под его пальцами обнажился тёмный, совсем свежий шрам, накосо пересекавший грудь.

– А потом я не видел нашей княгини. Меня держали в колодках, я ничего не знал. Не помню, сколько прошло дней, когда караульный сообщил, что княгиня скончалась. Он жалел меня, тайком подкармливал… И однажды шепнул, что её, похоже, отравили. У него жена в княжеских палатах, так она видела, как мучилась последние часы княгиня Агафья. Вот всё, что мне ведомо. А потом меня обменяли и привезли в Москву, на твою волю, князь…

Он умолк и осел, касаясь опущенными руками земли.

– Ладно! – князь резко поднялся, отчего разом закачались огоньки свечей. – Уберите его. Стеречь накрепко. А ты пойди со мной.

Последние слова он говорил уже мне. И мы тем же коридором пошли к выходу – князь, двое подручных и я. Только за тюремным частоколом мне полегчало. Хотя всё только-только начиналось. И кто знает, не окончится ли в этой же юдоли?

Служба, начинающаяся в столь веселом месте, вряд ли сулит приятные деньки!

В княжий терем мы прокрались задними сенями. Нас видел только отперший дверь караульный, молчаливый увалень, поглядевший сквозь меня, как через пустое место. Ох, не обещала ничего доброго мне эта потаённость!

– Значит, Сашкой кличут? – сказал князь. – Садись, Сашка, вон там, на лавке, разговор долгим будет.

Он подал знак, и его хранители-мечники дружно потопали из горницы. По пути они содрали с меня ножны с мечом, видимо, опасаясь, как бы я чего не сотворил с их разлюбезным князем.

Начал он издалека:

– Сидишь, поди, и дивишься: чего мне от тебя понадобилось?

Я был готов согласиться, но Иван Данилович, не дав мне открыть рта, продолжил:

– Понадобился мне грамотей, вроде тебя. Откуда я о тебе наслышан, не скажу, не твоя печаль. А грамотных у нас не густо, хотя и нужно ли их много?

У меня на сей счёт было своё мнение, но я смолчал. Узнать о существовании в смоленском полку пограничной стражи занюханного помощника писаря Иван Данилович мог только одним способом: из ежемесячных донесений полкового пристава. Всё-таки история с пропавшим обозом случилась довольно шумная, хотя концов дела так и не нашли.

Кто-кто, а я прекрасно знал, что Иван Данилович выполняет при своем старшем брате, нынешнем Великом князе Юрии службу по охране и сыску. Даже сейчас, став удельным московским князем, князь Иван всё также старался для брата по этой части, распространив ныне свои интересы не только на небольшое московское княжение, но и на все низовские земли с Новгородом в придачу. Все судебные приставы и тиуны Московского, Нижегородского и Переяславльского княжеств назначались на свои места с благословления князя Ивана. В других уделах Иван Данилович держал множество людишек для всяких тайных дел. Людей этих, случалось, ловили и рубили им головы, но от сего печального обычая число Ивановых соглядатаев в окрестных землях не убывало.

Родились мы с Иваном Даниловичем в лихое время. Впрочем, уж и не знаю, было ль оно на Руси когда другим!

Разве что самые древние из стариков припомнят такое: мол, вот до татар жили хорошо, вольготно. Так это когда было! Всё быльём поросло… Да и верить им трудно. Старикам всё, что раньше было, кажется мёдом мазано. И небо выше и девки краше. Ну и они – молодые, ухватистые, богатыри-парни! Меня всегда удивляло, чего ж они, богатыри, под татар легли!!?

Иван Данилович не низок не высок, не узок не широк, у него кустистая русая борода, он курнос и слишком рано для своих тридцати годов плешив на лбу и на затылке. Ещё у него серо-голубые глаза с острым, как шило, взглядом, и этими глазами он уже довольно много времени буравил меня. Мне пришлось поднапрячься, изображая на лице уважительное внимание вперемешку с безмятежностью и спокойствием, как у человека с очень чистой совестью.

– Не знаю, дошли ли до вас на литовской границе какие вести о здешних делах, – князь опять вперил в меня орлиные очи. – Прошлый год Великий хан Узбек окончательно решился передать Великое владимирское княжение моему брату Юрию, отобрав его у Михаила Тверского. Да и породнились они: Юрий взял за себя сестру ханскую Кончаку, которую в Агафью перекрестили. Думалось нам, что Михаил Тверской теперь отступится от Великого княжения владимирского. Куда там! Чтоб его в разум привести ходили мы на Тверь походом эту зиму. М-да… Сходили… В общем, пошли по шерсть, вернулись стриженые. Кончака в плен попала, а Юрий в Новгород за подмогой уехал.

Воспоминание не прибавляет Ивану Даниловичу радости, он жуёт ус и играет желваками.

– Беда, конечно, небольшая – все одно Михаилу деваться некуда, слаб он против нас с Узбеком! Беда в другом. Кончака, ну Агафья то есть, в тверском плену возьми да помри. Тверяки говорят – от моровой язвы. И похоронили её там, у себя – не везти же болезнь через столько вёрст! Только насчёт язвы больно не верится. Вот ты и проберись туда тайком, все разузнай.

Оп-паньки… Теперь всё встало на свои места. Я очень явственно ощутил на своей шее жёсткую веревку, которую гостеприимные тверяки всегда держат наготове для таких гусей, как я.

– Князь, я простой мечник…

– А я – простой московский князь, и если ты хочешь отказаться, то подумай семь раз. И вспомни, откуда мы только что пришли. Да и мечник – это не смерд какой-нибудь![1]1
  Мечник, приписанный к княжеской дружине, по своему сословному положению может быть приравнен к однодворцу (или даже дворянину) более поздних эпох.


[Закрыть]

Это было убедительно. А что, ему только мигнуть – век солнышка не увижу.

– Одному велишь ехать? – спросил я.

– Большой полк в провожатые дать?

– Полк не полк, – на меня снизошло спокойствие, чего там, всё равно один конец, – а того недорезанного боярина ты со мной отпусти. Пригодится.

– А ну как узнают его там?

– Не узнают.

– Смотри, тебе жить… Ладно, распоряжусь. Через три дня он будет ждать тебя на последней заставе по тверской дороге. А ты на Москве не мешкай, чтоб тверяки не выглядели, у них и тут глаза имеются.

Он обернулся, стянул с висевшей позади на стене полки небольшую шкатулку, отомкнул, пошарил в ней рукой и выложил на стол несколько небольших серебряных монеток. Попавшуюся среди них золотую монету, Иван Данилович, повертев в пальцах, вернул обратно в шкатулку, остальные, вздохнув, подвинул мне[2]2
  Период XIII–XIV веков историки называют «безмонетным», т. к. в это время на Руси не чеканилась своя монета и мелкие деньги, имевшие в то время хождение, были чрезвычайной редкостью. Русь пользовалась валютой (в основном, серебряной и медной монетой) отчеканенной в Орде, либо оставшейся от прежних веков.


[Закрыть]. По нынешним временам это было что-то невиданное: Орда высасывала из Руси любую деньгу, так что в некоторых местностях взамен монет ходили меховые шкурки. Про золотые монетки я вообще промолчу, редкость редчайшая, в руках не держал.

– Остальное овсом получишь, когда вернёшься.

И на том спасибо. Я опустил деньги в карман и, поклонившись, пошёл к дверям. Князь сдержано кивнул головой, прощаясь.