Текст книги "Отдай мою посадочную ногу"

Евгений Лукин, Любовь Лукина
Отдай мою посадочную ногу

© Лукина Л.А., Лукин Е.Ю., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Когда отступают ангелы

Глава 1

Всё, что требовалось от новичка, – это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы упёрся в плиту ключом и погнал её с перепугу куда-то в сторону Астрахани.

На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.

Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка – бригадир, я – первый резчик.

– Цел?

Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.

А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.

– Люська! – в восторге вопил подкрановый. – Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!

Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.

Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнёт.

С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролики и тут только обратили внимание, что новичок всё ещё стоит и трясётся.

Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.

– Минька, – обречённо сказал Валера, глядя ему вслед. – А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.

– С высшим образованием, наверно… – сочувственно пробасил Вася-штангист. – Недоделанный какой-то… Диплом, небось, под яблоней прикопал, а сам – сюда, деньгу зашибать…

– Брось! – сказал Валера. – Высшее образование! Какое, к бесу, высшее? Двух слов связать не может…

Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.

– Опять забыл! – встрепенулся Сталевар. – Как его зовут?

– Да Гриша его зовут, Гриша!..

– Гриша… – Сталевар покивал. – Григорий, значит… Так, может, нам Григория на шестой пресс перебросить, а? У них вроде тоже человека нет…

– Не возьмут, – вконец расстроившись, сказал бригадир. – Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…

Старый Пётр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…

– Вы это не то… – строго сказал он. – Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…

В конце пролёта показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза тёмные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несёт бережно, с чувством высокой ответственности.

– А как его фамилия? – спросил я Валерку.

Тот вздохнул.

– Прахов… Гриша Прахов.

– Тю-тельки-матютельки! – сказал Сталевар. – А я думал, он нерусский…

Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьёй и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.

– Ты, мил человек, – сухо проговорил Старый Пётр, – физическим трудом-то хоть занимался когда?

Тёмные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.

– Физическим?.. Не занимался…

– Я вот и смотрю… – проворчал Старый Пётр и умолк до конца смены.

– Гриш, – дружелюбно прогудел Вася-штангист. – А ты какой институт кончал?

– Институт?.. Аттестат… Десять классов…

Сталевар уставил на него круглые жёлтые глаза и озадаченно поскрёб за ухом.

– Учиться – не учился, работать – не работал… А что ж ты тогда делал?

И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать – сломя голову, не разбирая дороги…

Но тут загудело, задрожало – и над нашей курилкой проехал мостовой кран.

– Эй! – пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.

Валерка встал.

– За нержавейкой поехала, – озабоченно сказал он. – Пошли, Григорий, металл привезём…

Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.

– Или нет, – поспешно добавил он. – Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдём – поможешь.

Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролёта, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было, что крановщица наша чем-то его потрясла.

– Кто это? – отрывисто спросил он.

– Крановщица, – сказал я.

– А это?.. – Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.

– Нержавейка, – сказал я.

– А почему…

– А потому что из неё зубы делают.

– А-а… – с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролёта, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.

* * *

Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Гришу Прахова. Оказалось – соседи. Вот так – мой шкафчик, а так – его.

– Ну и как тебе, Гриша, у нас?

И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:

– Какие вы все разные…

И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к чёрту с такими ответами!..

Да и торопился я тогда – хотел ещё забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова – и остановился.

Гриша надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесёмками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп. Кажется, больничный.

Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и всё норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии верёвочкой, сразу став неестественно широкобёдрым.

Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.

Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причём наискосок – от внутренней стороны стопы к внешней.

Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.

– Так я пойду? – встревоженно спросил он.

Я кивнул.

Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвёрдо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.

Я застегнул куртку и вышел следом. Пересменка кончилась, в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял голый Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.

Глава 2

Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней – импортная, джинсы – в медных блямбах, на скулах – чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.

– Ты что же это передовиков обхохатываешь? – грозно сказал я. – Смотри! Ещё раз услышу – премии лишу.

Люська запрокинула голову и рассмеялась.

– Ой! Передовики! Раз в жизни Сталевар на пьянке не поймался – так уж сразу и передовики!..

Выпрямить ей нос – цены бы девке не было. А если ещё и норов укоротить…

– А что ж ты думала? – сурово спросил я. – Не пойман – значит передовик!.. С тебя ещё за простой вычесть надо. Из-за кого мы сегодня лист в курилку сбросили? Не из-за тебя что ли?

– Эх ты! – поразилась Люська. – Это как же?

– А так! Новичок как тебя увидел – у него тут же пробки и перегорели. И так вон ничего не соображает, а тут ещё ты со своим краном ездишь…

Вместо ответа Люська изумлённо округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.

Вдоль бесконечно длинной Доски почёта, рассеянно посматривая на портреты, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошёл! Через первую проходную – в таком виде!

– Ой!.. – потрясённо выдохнула Люська. – Что это на нём?

– Тихо ты! – цыкнул я. – Не мешай…

Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и немудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.

Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.

– Всё, – сказал я. – Готов. Завтра он точно кого-нибудь листом пришибёт. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.

Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:

– Это кто ж тут у меня девушку отбивает?

Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.

– Отчего же не отбить? – говорю. – День-то какой!

Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.

– Да, – говорит. – Ничего денёк. Солнечный…

Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.

– Ну ладно, Миньк! Привет!

– Привет-привет, – говорю. – До встречи, Люсенька.

Бехтерь при этих моих словах, естественно, дёрнулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…

Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почёта было пусто. Уковылял уже…

* * *

Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя – середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зелёный пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней – уже, наверное, слоёв семь, а надпись всё читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я – когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там ещё дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже всё состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад замуж вышла…

Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон её плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…

На скамейке сидела Наташка.

Не дожидаясь, пока она повернёт голову в мою сторону, я перескочил через чёрные нестриженые кусты и беглым шагом пересёк газон у неё за спиной.

Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача – и не было бы всей этой истории. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.

…Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Чтобы Минька Бударин от кого-то убегал и через кусты прыгал!.. Разве что от милиции – и то по молодости лет… Это от меня всю жизнь бегали… Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привёз!

Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брёл по соседней дорожке.

– Гриша!

Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.

– А ну-ка иди сюда!

Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.

– Иди-иди, не провалишься, – зловеще подбодрил я его.

Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным чёрно-ржавым пластом прошлогодней листвы.

– Ну! – уже раздражённо сказал я.

Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.

– Ты куда?

Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.

– Ты что, ненормальный? Перейди по газону!

Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу – испарина, дыхание – как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.

– Ты чего?

– Так ведь запрещено же, – преступным шёпотом ответил мне Гриша Прахов.

Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:

– Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпьё такое!..

И равномерно его при этом встряхиваю – для убедительности. На слове «тряпьё» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел чёрный больничный штамп.

– Как из мусорки вылез! – прошипел я.

Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.

– Приезжий, что ли?

– Приезжий…

– У тебя здесь родственники?

– У меня нет родственников…

– Подкидыш, что ли?

Гриша посмотрел на меня с опаской.

– Пожалуй… – осторожно согласился он.

И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:

– Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале, – что ему тогда будет?

– А кто ночует на вокзале?

Гриша замялся.

– Это неважно. Ну, скажем… я.

– А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?

– Н-ну… Так вышло…

– Как вышло? – заорал я. – Что значит – вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?

– Я понимаю… Но мне сказали…

– Кто сказал? А ну пойдём, покажешь, кто там тебе что сказал!

Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За всё сразу!

– Тебя кто на работу принимал? Жирный такой, головёнка маленькая – этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-чёрт!

Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.

– Куда ж мы с тобой идём! – рявкнул я на него. – Сегодня ж суббота!.. У, ш-шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили – с этим, из отдела кадров!..

– Он предупредил меня, что с общежитием трудно, – проговорил вконец запуганный Гриша. – И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…

– Ну! А ты?

– Я сказал, что могу, – уныло признался Гриша Прахов.

Крысу ей, думаю, за пазуху, этой Наташке! Вылезла, дура, на прогулку! Ну вот что мне теперь делать с блаженненьким этим?..

– Ладно, – процедил я наконец. – Сегодня переночуешь у меня, а в понедельник будем кадровика за кадык брать…

По соседней аллее прошли толпой ребята со сталеплавильного. Поравнявшись с нами, засмеялись.

– Кого поймал, Минька?

– Минька, а повязка твоя где?

– Гуляйте-гуляйте, – сердито сказал я. – Погода хорошая…

Глава 3

На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».

Нормальная была забегаловка до Указа. А теперь перелицевали подвальчик – не узнать. С потолка на цепях свешиваются светильники какие-то средневековые из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем – аж розовое пламя из трёх пастей в косы заплетается.

Зелёного змия, значит, кончает…

Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесёмочным бантиком, а сам пошёл к стойке.

– Миньк! – шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. – Кого это ты привёл?

– А это наш новый резчик, – небрежно сказал я. – Нравится?

– Ну и резчики у вас! – Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. – Как бы он чего с собой не пронёс… У нас, знаешь, как сейчас за это гоняют!..

Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.

– Это… алкоголь? – встревожась, спросил Гриша.

– Ага, – сердито сказал я. – Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.

И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обречённым видом.

– Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?

Гриша растерянно уставился на свою левую руку.

– Я нечаянно, – сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.

Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.

Всё это мне очень не понравилось.

– А ну-ка, давай честно, Гриша, – сказал я. – Пьёшь много?

– Спиртных напитков?

– Да, спиртных.

– Вот… в первый раз… – сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. – И на вокзале ещё… Только я тогда отказался…

Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…

– Правильно я сделал, что приехал сюда, – сообщил он вдруг. По лицу его бродила смутная блаженная улыбка. – И чего я боялся? – сказал он чуть погодя со смешком.

– Боялся? – не понял я. – Кого?

– Вас, – всё с той же странной улыбкой ответил Гриша.

Заподозрив неладное, я быстро заглянул под стол. Под столом ничего не было. Да и потом: какой же это надо быть сволочью, чтобы сидеть с кем-нибудь из своих и втихаря пить одному! Опять же – когда бы он успел-то? Пока я к стойке за коктейлем ходил?..

– Почему ты ведёшь меня к себе? – вырвалось вдруг у него.

– А тебе что, на вокзале понравилось?

Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим чёрным блестящим волосам он после душа не прикасался.

– Нет, – сказал он. – На вокзале мне не понравилось…

Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.

– Минька!.. – сказал он. – Я особо опасный преступник…

Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.

– Что?

– Особо опасный преступник… – повторил Гриша.

Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.

– Погоди-погоди… – У меня даже голос сел. – То есть как – особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?

– Сбежал… – подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.

Я посмотрел на его пиджак, на тесёмочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.

– А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?

– Паспорт у меня настоящий, – с болью в голосе сказал Гриша. – Только он не мой. Я его украл.

Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.

– А ну вставай! – приказал я. – Вставай, пошли отсюда!

И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завёл я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку.

– А теперь рассказывай, – говорю. – Всё рассказывай. Что ты там натворил?

Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в «Витязе» отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклёвывал своим орлиным носом.

– Закон нарушил… – вяло отозвался он.

– «Свистка не слушала, закон нарушила…» – процедил я. – Ну а какой именно закон?

– Закон? – бессмысленно повторил Гриша. – Закон…

– Да, закон!

– Это очень страшный закон… – сообщил Гриша.

– Как дам сейчас в торец! – еле сдерживаясь, пообещал я. – Мигом в себя придёшь!

Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвёрдо.

– Закон о нераспространении личности… – торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.

Некоторое время я моргал. Закон – понимаю. О нераспространении – понимаю. Личности – тоже вполне понятно. А вот всё вместе…

– Так ты что, в розыске, что ли?

Гриша вздрогнул и посмотрел на меня с ужасом.

– Н-не знаю… Наверное…

– И фотокарточки твои, наверно, в ментовке уже раздали?.. Ну, в милиции, в милиции!

Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.

– При чём тут милиция? – спросил он.

– Ну если ты закон нарушил!

– Не нарушал я ваших законов! – в отчаянии сказал Гриша. – Свои – нарушал. Ваши – нет.

У меня чуть сердце не остановилось.

– Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?

– Из другого мира я, Минька, – признался наконец Гриша Прахов.

Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку. Вот только шпиона нам в бригаде и не хватало!.. Условник – есть, алкоголик – есть…

– Из-за рубежа? – как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.

– Дальше…

Я потряс головой и всё равно ничего не понял.

– Как дальше?

– Дальше, чем из-за рубежа… – еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. – С другой планеты, понимаешь?..

* * *

В калитку я его внёс на горбу, как мешок с картошкой.

Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.

Дёрнул я плечом – висит Гриша, признаков жизни не подаёт. Прислонил его к забору, давай трясти.

– Гриш, ты что, Гриш?..

Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..

– А ну пошёл отсюда! – закричал я на Мухтара. – Иди в будку! Дурак лохматый!..

В будку Мухтар не пошёл и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.

Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.

– Минька, ты? – спросила мать. – А что это Мухтарка выл?

– Да кто ж его знает! – с досадой ответил я. – Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.

По дому словно сквозняк прошёл: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде – то есть в наспех накинутой шали – возникла в прихожей. На лице – радушие, в глазах – любопытство. Думала, я Ирину привёл – знакомиться.

– А-а… – приветливо завела она и замолчала.

Гриша сидел на табуретке, прислонённый к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того всё это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.

– Вот, мать, нового квартиранта тебе нашёл…

– Ты кого в дом привёл? – опомнясь, закричала она. – Ты с кем связался?

– Да погоди ты, мать, – заторопился я. – Понимаешь, дня на два, не больше… Ну, переночевать парню негде!

– Как негде? – Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. – Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутёнка подберёт хромого, то алкаша!..

– Ну-ну, мать, – примирительно сказал я. – Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал…

Но на Мухтара разговор перевести не удалось.

– Живёт впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!

– Да куда ж я его поведу на ночь глядя?

– А куда хочешь! Под каким забором нашёл – под тем и положишь!

– Да с горя он, мать! – закричал я. – Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!

Что-то дрогнуло в лице матери.

– Прямо вот так и выгнала? – с подозрением спросила она.

– В чём был! – истово подтвердил я. – В чём квартиру ремонтировал – в том и выгнала!

– Так надо в суд подать, на раздел, – всё ещё недоверчиво сказала мать.

– И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина – всё ей оставить.

– Вот мерзавка! – негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица её постепенно менялось. – И что ж вам так с жёнами-то не везёт, а?.. И парень, видать, неплохой…

– В нашей бригаде работает, – вставил я. – В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить…

– Ох, дети-дети, куда вас дети?.. – вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. – Ладно, постелю ему…

* * *

Ещё раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьём у него оказалось чистое бельё, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака – в целлофановом пакете – военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт.

Документы я, конечно, проверил. Всё вроде на месте: серия, номер, фотография – Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете – тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?

На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. «Полный курс Нижне-Добринской средней школы…» Далекая, видать, планета…

Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгрёб в охапку тряпьё на выброс.

Вот не было у бабы хлопот…