Текст книги "Алая аура протопарторга"

Глава 5. Африкан,
сорок четыре года, протопарторг

Когда какая-то зловредная мелюзга дерзнула пощекотать из-под воды левую пятку, Африкан, достигший уже к тому времени середины Чумахлинки, ощутил лёгкий испуг. Ему представилось вдруг, что вот сейчас, именно в этот миг, Партиарх Порфирий, брезгливо поджав губы, вычёркивает его из списка чудотворцев – и холодная тёмная вода тут же расступается под босыми подошвами. А плавать Африкан и вправду не умел.

Хотя, конечно, не всё так просто. Единым росчерком пера харизмы не лишишь. Пока толпа верит в своего избранника – тот не утонет ни при каких обстоятельствах. Даже когда слух об отставке достигнет людских ушей, поверят ему далеко не сразу. Должна пройти неделя, а то и две, прежде чем средства массовой информации убедят население, что народный любимец лишь прикидывался таковым. Однако и в этом случае наверняка останется какое-то количество непереубеждённых упрямцев. Разумеется, по воде при такой поддержке не прогуляешься, а вот чудо помельче можно и сотворить…

Потом с лыцкого берега полетели пули, и Африкану стало не до сомнений. Обозлившись, он проклял пулемёт, а заодно и безымянного подводного щекотунчика.

Кстати, вскарабкаться на двухметровый обрыв по вымытым из грунта извивам толстых корней оказалось куда труднее, нежели пешком в шквалах прожекторного света пересечь при пулемётном огне разлившуюся Чумахлинку. На всякий случай протопарторг, выбравшись на сушу, сразу же отвёл глаза прожектористам, и оба луча, потеряв нарушителя, слепо зашарили по берегу. От близости холодной воды поламывало суставы. Покряхтывая, опальный чудотворец присел на какую-то корягу и бережно открепил от рясы приблудившегося домовичка.

– Ну вот… – протяжно молвил он. – Давай-ка, друг Анчутка, для начала отдышимся…

Суматоха на мосту всполошила всю потустороннюю живность. Придремавшее в кроне вербы крупное аукало, одурев спросонок, вскинулось и огласило рощицу рублеными командами, тяжким буханьем сапог, собачьим лаем… Вне всякого сомнения, там, вдалеке, баклужинцы подняли заставу в ружьё.

– Бежим!.. – вскрикнул ополоумевший от страха Анчутка.

Африкан неспешно повернулся к домовому и, вздёрнув пегие брови, оглядел его с головёнки до пяточек. Честно сказать, он и сам не понимал до конца, что его побудило взять под покровительство эту мелкую пушистую нечисть. Ну что ж… Говорят, у каждого антисемита есть свой любимый еврей. Так почему бы протопарторгу Африкану не обзавестись любимчиком из домовых?

Протопарторг насупился, снял с плеча висящие на шнурках ботинки и, как бы не слыша приближающегося шума, принялся обуваться. Порфирию о его бегстве несомненно уже доложили. А назавтра Партиарху станет известно и о нынешней пограничной заварухе. Ещё день он будет колебаться, а потом… Кстати, а что потом? Как бы сам Африкан поступил на месте Порфирия? Во всяком случае, взять и объявить во всеуслышание ближайшего своего соратника беглецом и ренегатом он бы не решился…

Широкое лицо чудотворца было скорбно-задумчиво. Вокруг примыкающей к обрыву лужайки металась незримая простому люду мелкая лесная погань: заблудилки, спотыкалки, толканчики… На саму лужайку даже и не совались – отпугивала алая аура Африкана. Просунулось в развилину стволов очумелое рыльце лешего. Хозяин рощицы испуганно повёл круглыми бельмами, шевельнул вывороченными ноздрями – и сгинул. Анчутку он не приметил. Хотя будь домовичок один – нипочём бы ему не укрыться от приметливой родни.

Потом кто-то по-кабаньи проломился через кустарник и страшно скомандовал:

– Стой! Руки за голову!

Анчутка в ужасе схватил протопарторга за ногу, мешая шнуровать ботинок. Тот поднял голову и различил в двух шагах перед собой кряжистого отрока в каске и в бронежилете поверх пятнистого комбинезона. Потопал обутой ногой и недовольно кивнул в сторону чернеющей в сумерках осины. Пограничник тут же перенацелил автомат и, мягкой тяжёлой поступью подойдя к дереву, упёрся стволом в кору. Привычными движениями обыскал осину, нашарил сучок, нахмурился.

– Контрабанда? – недобро осведомился он. – А ну-ка документы! Куда?! Руки за голову, я сказал! Сам достану…

Африкан принялся за второй ботинок. Пограничник с угрюмым сопеньем изучал в свете фонарика сорванный с дерева нежный молодой листок.

– Справка об освобождении? Мало того, что рецидивист, так ты ещё и шпионов переправляешь?.. Говори, сука, где клиент! Где этот, в рясе?..

Потянуло лёгким ночным ветерком. Листва осины сбивчиво забормотала. Пограничник выслушал древесный лепет с тяжёлым недоверием. Тем временем через кустарник проломился ещё один пятнистый в бронежилете и, кинув быстрый взгляд в сторону товарища, проверяющего документы, устремился к берегу.

– Хлюпало! – с плаксивой угрозой в голосе взвыл он, склоняясь над обрывом. – Ну ты что ж ершей не ловишь, чёрт пучеглазый!.. Водяной, называется! Лыцку продался?..

Внизу плеснуло, зашуршал осыпающийся по крутизне песок, заскрипели, затрещали вымытые из берега древесные корни. Кто-то карабкался по круче. Вскоре на край её легла лапа с перепонками, потом показалась жалобная лягушачья морда. Глаза – как волдыри.

– Ну да, не ловлю!.. – заныл в ответ речной житель. – Я его ещё в нейтральных водах щекотать начал. Вот!.. – И, болезненно скривившись, бледный одутловатый Хлюпало (кстати, подозрительно похожий на скрывшегося от правосудия Бормана) предъявил скрюченный, сильно распухший палец, которым он, судя по всему, и пытался пощекотать нарушителя из-под воды. – Тут же судорогой свело!..

Странные какие-то пошли водяные: ни бороды, ни волос – так, какая-то щетинка зеленоватая… Бритый он, что ли?

Африкан притопнул туго зашнурованным ботинком и, кряхтя, поднялся с коряги. По всем прикидкам выходило, что статуса чудотворца его в ближайшие несколько дней лишить не посмеют.

– Лохи… – со вздохом подытожил он, не без ехидства оглядев собравшуюся на берегу компанию. – Пошли, Анчутка…

* * *

Ночь была чернее Африкановой рясы, и с такими же бурыми подпалинами. По левую руку, надо полагать, лежали невидимые пруды: там гремел сатанинский хохот лягушек. Вдали звёздной россыпью мерцала окраина Чумахлы (второго по величине города суверенной Республики Баклужино), а шагах в сорока желтели три окошка стоящего на отшибе домика. В их-то сторону и направлялся неспешным уверенным шагом опальный протопарторг. Кстати, а почему окон три, когда должно быть два? Ах, это у него ещё и дверь настежь распахнута… Не решающийся отстать Анчутка семенил рядом.

– Нельзя мне туда… – скулил он, отваживаясь время от времени легонько дёрнуть спутника за подол. – Домовой увидит, что мы вместе, братве расскажет… Свои же со свету сживут…

– А по-другому и не бывает… – дружески утешил его Африкан. – Только, слышь, мнится мне, Анчутка, никакого уже домового там нет. Ни домового, ни дворового, ни чердачного.

Протопарторг отворил калитку. Три полотнища желтоватого света пересекали отцветающий сад. Безумствовала сирень. Анчутка повёл носопырочкой, повеселел и больше за подол не дёргал. Видимо, понял, что Африкан прав: был домовой, да недавно съехал…

Переступив порожек, оба оказались в разорённой кухне, где за покрытым прожжённой клеёнкой колченогим столом сидел, пригорюнившись, сильно пьяный хозяин – волосатый до невозможности. Заслышав писк половицы под грузной стопой Африкана, он медленно поднял заросшее до глаз лицо и непонимающе уставился на вошедших. Потряс всклокоченной головой – и снова уставился. Ошалело поскрёб ногтями то место, где борода у него переходила в брови. Трезвел на глазах.

– Ну, здравствуй, Виталя… – задушевно молвил Африкан. – Узнаёшь? Вот обещал вернуться – и вернулся…

– Ты… с ума сошёл… – выговорил наконец хозяин.

– Ну, с ума-то я, положим, сошёл давно, – усмехнувшись, напомнил Африкан. – А вот в Лыцке чуть было не выздоровел. Ладно спохватился вовремя! Нет, думаю, пора в Баклужино. А то, глядишь, и впрямь за нормального принимать начнут…

Протопарторг покряхтел, потоптался, озираясь. Шеи у него, можно сказать, не было, поэтому приходилось Африкану разворачиваться всем корпусом. Сорванная занавеска, на полу – осколки, сор, клочья обоев. Над колченогим столом – светлый прямоугольник от снятой картины (от иконы пятно остаётся других очертаний и поменьше)… Мерзость запустения. Обычно жильё выглядит подобным образом после эвакуации.

– А что это у тебя такой бардак? – озадаченно спросил гость. – И дверь – настежь… Разводишься, что ли?

– Зачем пришёл? – выдохнул хозяин, со страхом глядя на Африкана.

– Зачем? – Африкан ещё раз огляделся, присел на шаткий табурет. – Хочу, Виталя, кое о чём народу напомнить… Хватит! Пожили вы тут тихо-мирно при Глебе Портнягине… – Ожёг тёмным взором из-под насупленных пегих бровей. – Примкнёшь?

Пористый нос Витали (единственный голый участок лица) стал крахмально-бел. Безумные глаза остановились на початой бутылке. Судорожным движением Виталя ухватил её за горлышко и попытался наполнить небольшой гранёный стаканчик. Далее началось нечто странное и непонятное: водка с бульканьем покидала бутылку, а вот стакан оставался пустым. Вовремя сообразив, что рискует остаться вообще без спиртного, хозяин столь же судорожно отставил обе ёмкости на край стола.

– Что скажешь? – сурово спросил чудотворец.

Часто, по-собачьи дыша, Виталя смотрел на протопарторга. Наконец отвёл глаза и замотал кудлатой головой.

– М-м… н-нет… – промычал он, будто от боли. – Н-не проси… Завязал я с политикой… Полгода уже как завязал… Партбилет сжёг, икону спрятал, орден – тоже… Зря ты пришёл, Никодим… У меня ведь жена, дети…

– Где? – хмуро поинтересовался Африкан, именуемый в данном случае Никодимом.

– Что – где?..

– Ну, жена, дети…

Хозяин очумело огляделся. Ни детей, ни супруги в пределах кухоньки не наблюдалось.

– А-а… – понимающе протянул он. – Переехали… Ну, а я уж завтра… с утра…

Потянулся к бутылке, но тут же отдёрнул руку и, опасливо взглянув на Африкана, вытер взмокшие ладони о рубаху.

– Ничего у тебя не выйдет… – хрипло предупредил он, вроде бы протрезвев окончательно. – Тогда не вышло, а уж теперь – тем более. Старики – пуганые все, а молодым идеи – до фени…

– А подполье?

Виталя скривился и махнул рукой.

– Распалось…

– Так сразу и распалось? – не поверил Африкан.

– Ну, не сразу, конечно… – с неохотой признал Виталя. – В позапрошлом году митинг вон в столице устроили… демонстрацию провели… с зеркалами…

– С зеркалами?

– Н-ну… чтобы сами все увидели… до чего их колдуны довели…

– Это, что ли, когда вас из водомётов разгоняли?

Виталя заморгал, взметнул мохнатое личико.

– Из каких водомётов? – ошалело переспросил он.

– В «Краснознамённом вертограде» статья была, – пояснил Африкан. – Водой поливали, дубинками чистили…

Слегка отшатнувшись, Виталя испуганно глядел на Африкана.

– Не-е… – растерянно сказал он наконец. – Всё честь по чести: митинг санкционированный, демонстрация – тоже…

– А кто санкцию давал? – жёлчно осведомился Африкан. – Сам, небось, Глеб Портнягин?

Виталя ссутулился и уронил голову на грудь.

– Дожили… – с горечью сказал Африкан. – У поганого колдуна разрешение клянчить… Причём на что! На проявление народного гнева. Эх!..

Замолчал, потом вдруг протянул по-хозяйски растопыренную пятерню через стол, взял бутылку, осмотрел неодобрительно. С яркой этикетки на него глумливо воззрился козлобородый старик. «Nehorosheff. Водка высшего качества. Разлито и заряжено там-то и там-то… Остерегайтесь подделки…»

– Ну а со стороны колдунов провокации-то хоть были? – с надеждой спросил Африкан, возвращая бутылку на стол. – Во время митинга…

– Да нас менты охраняли… – виновато сказал Виталя. – Нет, ну были конечно… – тут же поспешил исправиться он. – Ведьмы баклужинские порчу навести хотели…

– И что?

– Тут же их и загребли… У двоих лицензию отобрали на год… Ворожить можно, а всё остальное – нельзя… Вот с тех пор вроде больше акций не проводилось…

Последовало тягостное продолжительное молчание.

– Та-ак… – протянул наконец Африкан. – Порадовал… Ну а вожаки? Тоже врассыпную?

– А Бог их знает… – с тоской сказал Виталя. – Клим, вроде, в коммерцию подался, а Панкрат и вовсе – в теневики.

– То есть экспроприацию всё же проводит? – встрепенулся Африкан.

– Да проводить-то – проводит… – уныло откликнулся хозяин. – Банк вот взял, говорят, на прошлой неделе… Но ведь это он так уже, без политики…

Устыдился – и смолк.

– Эх, Виталя, Виталя! – с упрёком сказал Африкан. – Такое подполье вам оставил, а вы…

Хозяин всхлипнул.

– Да ты посмотри на меня! – жалобно вскричал он. – Ты посмотри! Ну какой из меня подпольщик? Да! Опустился! Да!.. Телевизор не смотрю, радио не слушаю, газет не читаю… Вон, видишь? – Виталя не глядя ткнул пальцем в репродуктор с болтающимся обрывком провода. – Не тот я уже, Никодим, не тот… Да и ты тоже…

Африкан вздрогнул и медленно повернулся к хозяину. Виталя поперхнулся.

– Н-ну… сам вон уже с нечистой силой знаешься… – шёпотом пояснил он, робко указав наслезёнными глазами на попятившегося Анчутку. В присутствии Африкана тот не посмел стать невидимым и лишь плотнее вжался в угол.

Некоторое время оба смотрели на домового.

– А что ж?.. – глухо, с остановками заговорил Африкан. – Для святого дела и нечисть сгодится… Честных людей, я гляжу, не осталось – значит, будем с домовыми работать…

Виталя вскинул затравленные глаза и, ощерив руины зубов, с треском рванул ворот рубахи.

– Не трави душу, Никодим… – сипло взмолился он. – Замолчи!..

Африкан встал. Широкое лицо его набрякло, потемнело.

– Если я сейчас замолчу, – с трудом одолевая каждое слово, выговорил он, – камни возопиют… Да что там камни!

Неистово махнул рукой – и в сломанном репродукторе что-то треснуло, зашуршало, а в следующий миг в мёртвый динамик непостижимым образом прорвалась вечерняя передача Лыцкого радио. Звенящий детский голос декламировал самозабвенно:

 
Когда Христос был маленький,
С курчавой головой…
 

– Не смей!.. – Виталя вскочил, кинулся к репродуктору. Сорвав со стены, с маху метнул об пол и с хрустом раздавил каблуком.

 
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной… —
 

как ни в чём не бывало продолжал ликовать расплющенный в лепёшку динамик.

Виталя взвыл, схватил репродуктор и, вылетев в открытую настежь дверь, кинулся к колодцу.

 
В просторы иудейские
Зашвыривал снежки… —
 

прозвенело напоследок. Далее послышался гулкий всплеск – и всё стихло. Затем в проёме, пошатываясь, возник Виталя. Даже сквозь обильную волосатость заметно было, что лицо у него – искажённое.

– Уходи… – обессиленно выдохнул он.

Набычась, протопарторг двинулся к двери. Анчутка метнулся за ним. Оказавшись на пороге, Африкан плюнул и, не стесняясь хозяина, отряс прах с высоких солдатских ботинок.

– Именем революции, – процедил он. – Лежать этому дому в развалинах…

Оставшийся в одиночестве хозяин проклятого жилья нагнулся над продырявленным порожком. Гневный плевок протопарторга прожёг кирпичи насквозь. Виталя издал слабый стон и побрёл к столу. Хотел вылить остатки зелья в стаканчик – как вдруг замер, припомнив, видать, о том, что стряслось минут пять назад, и на всякий случай допил водку прямо из горлышка.

– В развалинах, в развалинах… – горестно передразнил он, роняя бутылку на пол. – А то я сам не знаю, что завтра ломать придут!..

* * *

– Ну что, друг Анчутка? – задумчиво молвил Африкан. – Где ночевать-то будем? По-партизански или в Чумахле ночлега попросим?

Домовой беспомощно завертел пушистой головёнкой. Слева чернел лесок, справа дробно сияла в ночи окраина Чумахлы.

– Да ты не бойся, – успокоил Африкан своего пугливого спутника. – Никто тебя братве не заложит… Если какая нечисть в хате – я её в два счёта выставлю. Скажу: «Сгинь!» – и сгинет…

Услышав страшное слово, Анчутка вздрогнул и сжался по привычке в комочек. Однако тут же сообразил, что произнесено оно было не в сердцах, добродушно и, стало быть, силы не возымеет.

Глазёнки домового вспыхнули.

– Сгинь! – повторил он в восторге. И, подумав, добавил злорадно: – Контр-ра!..

Африкан хмыкнул и покачал большой выпуклой плешью.

– Ты гляди… – подивился он. – Ловко у тебя выходит! С ГПУ, небось, сотрудничал?

Анчутка потупился.

– С НКВД…

– Ну то-то я смотрю…

Кажется, протопарторг хотел добавить ещё пару ободряющих слов, но тут окраина Чумахлы – исчезла. Только что сияла рассыпчато, лучилась – и вдруг беззвучно канула во тьму.

– Свет, что ли, вырубили? – озадаченно пробормотал Африкан. – Прям как в Лыцке…

Однако, чем ближе подходили они к Чумахле, тем яснее становилось обоим, что окраину погрузили во мрак с умыслом. Два квартала частного сектора патрулировались: ночь была буквально издырявлена карманными фонариками. В тесной улочке Африкану с Анчуткой встретились двое в милицейской форме. Не остановили, понятно, не окликнули, прошли мимо.

– У, ш-шакалы… – приглушённо возмущался один из них. – Нет, ну я понимаю: выселили, оцепили… Но обесточивать-то зачем? Специально для мародёров, что ли?

– Так мародёры и обесточили, – ворчливо отвечал ему второй. – Перекусили провод – и готово дело…

– Починить, что ли, долго?

– Да они монтёру в чемоданчик смык-траву подложили… – пояснил сквозь зубы более информированный. – Монтёр на столб залез – и ни пассатижи не разожмёт, ни кусачки… А пока за другим инструментом бегали, эти падлы ещё с трёх пролетов провода поснимали… Вздорожал алюминий… – с сокрушённым вздохом добавил он.

Африкан приостановился, нахмурился и долго смотрел вслед патрульным. Частный сектор был оставлен не только людьми, но и домовыми. Несомненно, затевалось нечто грандиозное, наверняка лично одобренное Президентом – и, стало быть, мерзопакостное. Впрочем, нет худа без добра: выбирай любой дом – и ночуй.

Пока добрались до первого перекрёстка, столкнулись ещё с тремя патрулями. Ободрённый дружеским отношением Африкана, Анчутка расхулиганился и принялся гасить ментам фонарики – сажал батарейки, с наслаждением выпивая из них весь заряд.

– Ну ты это… – недовольно сказал ему наконец Африкан. – Не зарывайся, слышь?..

Анчутка тут же прижух, а вскоре им подвернулся домишко с относительно целыми стёклами, приглянувшийся обоим. То ли прежние хозяева были слишком зажиточны, то ли просто беспечны, но, съезжая, они оставили даже кое-что из мебели. Лампочку – и ту поленились вывинтить. Съестного, правда, не обнаружилось, но ни Африкана, ни Анчутку это особо не расстроило. Домовому – и крошки довольно, а протопарторг после нелегального перехода границы – постился.

– Зажги! – азартно предложил Анчутка, тыча пальцем в лампочку, но Африкан лишь покачал головой.

– Зажечь-то недолго, – молвил он. – Только ни к чему нам сейчас, Анчутка, лишние чудеса. Провода-то обрезаны… Слышал, что менты говорили? Тут же на свет и сбегутся…

Анчутка покрутился ещё немного в трёх имеющихся комнатах, проверил все углы, побегал по стенам, по потолку и наконец отправился спать на чердак. А Африкан влез на скрипучий топчан и, подложив руку под голову, долго лежал, глядя в тяжком раздумье на смутно белеющий потолок…

Было над чем призадуматься.

* * *

Когда любимец народа и верный соратник вождя гибнет вдруг от руки убийцы, обыватель, конечно, вправе полагать, что виною всему враги. Во-первых, ему так сказали. Во-вторых, он и сам давно уже заподозрил, что по ту сторону баррикады собрались одни идиоты.

Ну а разве нет?

Мало того, что неосторожным террористическим актом эти, прости Господи, недоумки сильно повредили своей политической репутации, вызвали волну народного гнева, – они ведь, получается, ещё и выполнили чужую работу! Бесплатно и в ущерб себе.

Представьте облегчённый вздох вождя, на чьё место нагло и откровенно метил покойный, представьте тихое ликование того, кто в свою очередь метил на место покойного…

Нет-нет, всему есть предел, даже человеческому идиотизму. Враги-то они – враги, но ведь не себе же!

Короче, не будем заблуждаться. Мочат всегда свои. Причём на вождей покушения удаются куда реже, чем на соратников. Да оно и понятно: какой же дурак даст санкцию на собственный отстрел!

Именно в соратники угодил протопарторг Африкан после того, как Партиарх Всего Лыцка Порфирий, и раньше с тревогой следивший за подвигами лидера правых радикалов, приревновал его к народу и объявил в отместку своим преемником.

Жизнь Африкана повисла на волоске. Количество завистников умножилось настолько, что лучше бы протопарторга переехало самоходным орудием «фердинанд» с известной картины художника Леонтия Досюды! А вскоре в беседе с наркомом инквизиции Партиарх посоветовал усилить личную охрану соратника и сослался при этом на недавний дурной сон, о чём тут же стало известно Африкану.

Что это значит – можно было не объяснять…

Теперь перед Никодимом Людским лежали три пути. Один уже был пройден когда-то Троцким, второй – Кировым, третий – Че Геварой. Смерть пламенного протопарторга неминуемо бы свалили на баклужинских шпионов, но Африкана это не утешало ни в малейшей степени.

* * *

Во втором часу ночи пожаловали мародёры. Африкан слышал, как они шушукаются на крылечке и всё никак не решатся войти.

– …нехорошее место… – придушенно сипел один. – Слышь, ладаном тянет…

– Ладан-то откуда?..

– А хрен его знает! Может, с Чумахлинки нанесло… Тут до Лыцка рукой подать…

Переступить порог дома они так и не отважились. Осторожно открепили гвоздодёром наличники – и сгинули.

Снаружи начинал накрапывать мелкий дождичек. Африкан уже задрёмывал, когда на чердаке поднялась некая загадочная возня, сопровождаемая писком домовых.

– Сгинь!.. Контр-ра!.. – взвился угрожающий голосок.

Кажется, Анчутка нуждался в помощи. Судя по всему, на чердаке шла серьёзная разборка.

– Изыди, нечистая сила!.. – сердито пробормотал Африкан – и возня наверху стихла.

Он сердито прислушался, потом поправил ботинки, служившие ему подушкой, и со скрипом перевалился на другой бок…

Выспаться Африкану, однако, так и не дали. В шестом часу утра страшный удар сотряс дом до бетонных блоков фундамента. С треском и грохотом полетели обломки белого кирпича и куски штукатурки. Происходящее напоминало бомбёжку.

Африкан рывком сел на пошатнувшемся со вскриком топчане. На месте окна зияла огромная рваная брешь, в которой влажно синело промытое ночным дождем чистое утреннее небо. В косом потоке солнечного света лениво клубилась удушливая мутная пыль. Под растрескавшимся облупленным потолком качался на шнуре огрызок лампочки.

– У, чтоб тебя приподняло да так и оставило!.. – прорычал в сердцах протопарторг, не подумав спросонок о последствиях.

Тут же закашлялся, сбросил ноги на пол, и, дотянувшись до ботинок, принялся обуваться. В горле першило. Из пролома слышались бормотание мощного двигателя и оробелое матерное многоголосье. Покончив со шнуровкой, Африкан встал и, обойдя особо плотный клуб белёсой пыли, выглянул в пролом. Глазам его представилась следующая картина: попирая чудовищными гусеницами поваленный заборчик, влажную кирпичную дорожку и пару сломленных яблонь, посреди двора утвердился кран с задранной стрелой. Вокруг машины собралось уже человек десять. Все смотрели вверх, где в синем утреннем небе, натянувши цепь, покачивалась на манер аэростата чёрно-ржавая гиря.

– Матвеич!.. – жалобно взывал высунувшийся по пояс из кабины амбал в голубеньком комбинезоне и такой же каскетке. – Матвеича, блин-переблин, позовите!..

Африкан досадливо поморщился и мотнул головой. Ну надо же было так по-глупому засветиться! Хотя, может быть, оно всё и к лучшему. Во-первых, пусть нечаянно, но сорван один из паскудных планов Глеба Портнягина – неважно какой. А во-вторых, чем больше баклужинцев уверует в чудотворца Африкана, тем меньше он будет зависеть от своих лыцких избирателей и лично от Партиарха Порфирия.

Толпа вокруг крана всё увеличивалась и увеличивалась. Шум во дворе нарастал. Наверняка парящую на цепи гирю видно было издали. Потом люд внезапно раздался, и рядом с кабиной возник неприметный мужичок в жёваном костюме. Он озабоченно глянул на гирю и, не выразив на мятом поношенном личике ни страха, ни удивления, вынул из внутреннего кармана сотовый телефон. Надо понимать, видывал чудеса и похлеще. Деловито перекрестился (окружившие его зеваки отпрянули, зароптали) и набрал номер.

– Оксанка?.. – ябедным голосом осведомился он. – Это Матвеич… С Толь Толичем соедини… Да плевать, что занят! Скажи: диверсия…

Африкан отстранился от проёма и взглянул на ветвисто треснувший потолок.

– Анчутк… – негромко позвал он. – Слазь давай… А то нас тут, понимаешь, сносить решили…

Ответа не последовало. Протопарторг тревожно прислушался и понял, что чердак пуст, причём давно. Да уж не случилось ли чего с Анчуткой? Гирей, вроде, задеть не могло – первый удар угодил в стену… Может, просто испугался домовичок? Африкан моргнул и вдруг сообразил, в чём дело. Он же сам приказал ночью: «Изыди, нечистая сила!..» – и не подумал, старый дурак, о том, что Анчутка-то ведь – тоже домовой! Конечно, тут же и унесло – вместе с остальными… Ну, и где его теперь искать?

Помог, называется! Ах, как неловко всё вышло-то… Африкан досадливо почесал плешь и, покряхтывая, направился к двери. Во дворе на него внимания не обратили. Протопарторг постоял рядом с Матвеичем; откинувшись назад всем корпусом, поглядел на покачивающуюся в синеве гирю. Да, хорошую он им задал задачу – небось всей Лигой расколдовывать будут.

– Взлетела – и висит… – скрипел Матвеич в трубку сотового телефона. – Типа шарик надувной…

Африкан обошёл кран и выбрался на влажную подсыхающую улочку, где урчал и отплевывался сизым дымом самосвал, гружёный сверкающими на изломах осколками.

– Понял, Глеб Кондратьич… Сейчас скажу…

Заслышав имя-отчество заклятого врага, протопарторг вздрогнул и обернулся. За мокрым проломленным штакетником заваривалась суматоха. Матвеич пинками разгонял толпу.

– Отойти от крана! Всем отойти! Тебе что, особое приглашение? Хочешь жертвой бомбёжки стать?.. Станешь… Готово, Глеб Кондратьич… – сообщил он в трубку, а затем, тоже отбежав на пару шажков, воздел её над головой – наушником к гире.

Трубка буркнула что-то хорошо знакомым Африкану голосом – и кожа на спине протопарторга от ненависти съёжилась и поползла. А в следующий миг гиря с кратким снарядным свистом тяжко ухнула с высоты на влажную садовую дорожку. Дрогнула земля, брызнули обломки кирпичей. Цепь с лязгом натянулась, стрела сыграла, и огромный кран устрашающе подпрыгнул на широко расставленных лапах.

Беглый чудотворец стоял неподвижно. Одним заклинанием?.. По сотовой связи?.. Страшно было даже представить, какой поддержкой должен пользоваться в народе Глеб Портнягин, чтобы вот так, играючи, уронить с высоты проклятую Африканом многопудовую гирю. Трудно будет бороться с Глебом, ох, трудно…