Текст книги "Я дрался на «Аэрокобре»"

Вы свое дело сделали…

Летать в этот день так и не пришлось: обслуживающий батальон подвез горючего, которого едва хватило дозаправить перелетевшие самолеты. Зато полк «Лавочкиных» работал с огромным напряжением. Одна за другой взлетали и уходили на задание группы. Они возвращались, заправлялись и снова улетали…

Только вечером, когда все собрались у стога соломы, заменявшего пока командный пункт полка, – землянку для него только начали рыть, – стала ясной причина напряженности. Оказывается, фашисты ввели в действие несколько свежих пехотных и танковых дивизий. Еще вчера, 28 октября, утром они контратаковали наши войска. Контратаки противника поддерживались активными действиями бомбардировочной авиации. Попытка же наступления наших войск в районе Нового Стародуба пока успеха не имела. Создавалась угроза, что противнику удастся отрезать часть клина нашего плацдарма. Танки противника могли выйти на оперативный простор и разгромить наши тыловые части на плацдарме.

– Так что, – закончил Бобров, – сейчас поедем в деревню, где для нас все приготовили, но спать придется не раздеваясь. Говорят, немецкие танки прорвались в районе Покровки. В случае чего ночью улетим на старую точку. Там все время будут дежурить, выложат ночной старт. Кто не летал ночью, должен перелететь Днепр, набрать высоту и покинуть самолет с парашютом.

– Если такое положение, то почему не улетели засветло? – спросил я Виктора, когда мы усаживались в машину. – До Покровки километров тридцать только, и дорога хорошая. Танки за час здесь будут…

– Черт его знает… Не так страшно, значит, как он говорит. Начальство не стало бы рисковать… Соседи вон, видишь, тоже сидят, не улетают. А ведь на «Лавочкиных» и взлететь ночью и сесть намного труднее, чем на нашей «Бэллочке».

Как бы там ни было, а отдых был испорчен. Никому не хотелось, чтобы их застали врасплох, и летчики не столько спали, сколько прислушивались к шуму моторов в темени ночи… Погода резко изменилась. Вместо высокого крылом звездного неба утро преподнесло летчикам низкие облака, несущиеся над самой землей. Молча, без песен ехали на аэродром в своей «Антилопе». Все напряженно прислушивались к звукам, доносящимся из степи. Но что можно было услышать сквозь натужное подвывание мотора и дребезжание разбитой на проселочных дорогах машины?

Стоянки встретили ревом моторов – механики готовили самолеты к вылету. Они, оказывается, ночью тоже не отдыхали, а по очереди прогревали моторы самолетов, чтобы держать их в постоянной готовности к внезапному вылету. Точно обстановку никто не знал, и это еще больше усиливало напряженность. Механики откровенно завидовали летчикам.

– В случае чего вы и в такую погоду улетите, а нам пешком от танков не уйти…

– Товарищ командир, самолет к полетам готов! – доложил Волков, когда я подошел к своей стоянке.

– Хорошо. Погода только сегодня вроде нелетная… А винтовки почему здесь лежат? – поинтересовался я, показывая на оружие, сложенное на куче чехлов.

– А, это наши жены, ружья заряжены… Всю ночь в обнимку с ними спали.

– Что-то не замечал, чтобы вы очень любили своих «жен». Особенно Карпушкин, – намекнул я на случай, когда Карпушкин даже в караул пришел без винтовки.

– Так то ж когда было! – улыбнулся Карпушкин. – А тут, говорят, немцы прорвались.

– Я и для вас, товарищ командир, патронов припас, – добавил Волков. – Достань, Сергей.

Карпушкин порылся под чертыхнулся и вытащил черную картонную коробку.

– Здесь триста патронов, – сказал он, протягивая коробку.

– Откуда столько?!

– А тут мимо автоматчики проходили. Отдали, чтобы лишний груз не тащить. Вот мы и взяли. – Патроны автомата «ППШ» были точно такие же, как и у пистолета «ТТ».

– Лишний груз?

Я еще слишком мало был на фронте и не мог себе представить, чтобы солдаты делали подарки, по триста патронов. Привык к условиям, когда за каждый израсходованный патрон нужно отчитываться, сдавать стреляную гильзу. Однако дебаты на эту тему продолжить не пришлось.

– Товарищ командир! – издали закричала Галя Бурмакова, высокая, крепко сбитая смуглянка, мастер по вооружению из нашего экипажа. – Вас Королев на КП зовет!

– Что там?

– Не знаю. Вылет, что ли…

Я побежал к командному пункту полка.

– Ну, Женька, сейчас пойдем на штурмовку. Ты ж еще в Карловке хотел. Вот и попробуешь!

– Куда пойдем?

– Сюда, – Королев показал на карте довольно большой район. – Что найдем, то и будем штурмовать.

Вообще говоря, предполагался полет на «свободную охоту», только штурмовать нужно было не одиночные цели, а хорошо защищенные зенитными средствами скопления танков и автомашин.

Вылетели парой – для большой группы была слишком низкая облачность и плохая видимость. Шли прямо на юг, в сторону Кривого Рога. Под крылом мелькали заросли бурьяна, небольшие лесные посадки. «Как тут ориентироваться? Ничего рассмотреть не успеешь…» Я впервые – почти все, что делал на фронте, для меня было впервые – летел на малой высоте. Однако, к своему удивлению, успел заметить, когда пролетали Искровку, Недай-Воду. Потом повернули на запад и наткнулись на дорогу, по которой шла колонна автомашин.

– Штурмуем! – передал Виктор и зашел под небольшим углом к колонне.

Мы не пикировали – слишком мала высота, а полого снижались. Метрах в трехстах впереди себя я видел самолет ведущего, а дальше – машины, машины. Одну из них поймал в прицел. Там она проектировалась маленькой черточкой. Черточка росла, увеличивалась в объеме, и вскоре стало отчетливо видно, что это большой крытый грузовик.

– Выводим! – послышался голос Королева.

– Сейчас… – Я нажал гашетку, удостоверился, что пули и снаряды прошили цель, и стал выводить из планирования. Сначала показалось, что снаряды были выпущены впустую: машина, которую я только что обстрелял, продолжала катить по дороге. Но тут откуда-то из-под ее кабины вырвался густой черный дым, брызнуло пламя, машина вильнула в сторону и свалилась в кювет. Есть одна!.. Впереди горела и вторая, подожженная Королевым.

– Пристраивайся! Пойдем дальше!

И снова под крылом мелькает черно-серая степь, изрезанная оврагами. Выскочили на какое-то село.

– Гуровка! – передал Виктор. – Разворот на сто восемьдесят!

Сразу же после разворота мы наткнулись на большое скопление автомашин и танков. Королев с ходу открыл огонь. Загорелась автоцистерна, я увидел, как фугасный снаряд разнес полевую кухню, видимо, оставив фрицев без обеда. Пока он планировал, ни одного выстрела не раздалось снизу, но стоило ему выйти из атаки, как земля ожила. Десятки огненных трасс потянулись к низким облакам, к «ястребку».

«А, сволочи!» – я стал бить по зенитным точкам фашистов! Огонь с земли прекратился. В то время как ведущий скрылся в облаках, я перенес огонь на машины. Неточно прицеливаясь, я все стрелял, пока понял, что высоты не осталось и надо выводить машину.

«Хорошо!» – я тоже вывел самолет из планирования и моментально очутился в огненном мешке. Справа, слева, впереди, сзади – всюду проносились сотни красных огненных шариков. Отчетливо послышались пощелкивания пуль, дырявивших фюзеляж и плоскости. «Маневрировать нужно…» – я слышал, что бомбардировщики делают противозенитный маневр – меняют курс и высоту полета, и не подумал даже, что на этой высоте, когда зенитчики бьют прямо в хвост, отворачивая самолет, я только увеличиваю площадь цели для гитлеровцев.

Виктор видел, как вокруг его самолета понеслись фашистские пули и снаряды. Потом обстрел неожиданно прекратился. Он подумал, что уже, наверное, вышел из зоны обстрела, и стал разворачиваться, следя одновременно за своим ведомым. В сплошном море огня я выходил из атаки, начал разворачиваться.

– Что ты делаешь?! Не подставляй всю площадь! – Я не отозвался.

– Делаем еще заход!..

Королев почему-то ничего не передавал. На развороте я снова пристроился к нему. Виктор строил маневр для повторной атаки. «Ага, атакуем еще…» И снова немцы обстреливали самолет Виктора, пока не открыл огонь я…

Обстрел прекратился неожиданно быстро. «Что-то не то», – Королев оглянулся. Я штурмовал зенитки.

– Молодец! – крикнул Виктор по радио своему ведомому. – Так их, по зенитным точкам бей!

Я снова не отозвался. Начал выходить из атаки, и с земли опять потянулись огненные трассы. Зенитчики били по обоим самолетам сразу. «Так и сбить могут!..» – Виктор рванул ручку управления на себя и ушел в облака. Буквально через десяток секунд он вышел вниз. Зенитный огонь прекратился. За дымкой уже не видно было скопления танков и машин.

– Пристраивайся, Женька, пойдем домой!

Молчание.

Королев оглянулся. Ведомого нигде не было. Черно-серая степь внизу, свинцовые облака вверху, и никого в воздухе.

– Женька! Где ты находишься?

Ответом был только шорох разрядов в наушниках…

Сквозь частую красную сетку зенитных трасс я шел за Королевым. Сейчас и Виктор был не в лучшем положении: такой же огонь окружал и его самолет. Но вот он рванулся вверх, скрылся в облаках. Что с ним? Ранен?

Зенитный огонь утих.

– Витька! Выходи из облаков! Молчание.

«Не сбили же его, упал бы… Вверх не падают…» – я оглянулся вокруг, страшась увидеть громадный костер разбившегося самолета. Черно-серая степь оставалась пустынной. К свинцовому цвету облаков не примешивался черный траур горящего авиационного бензина и масла.

– Королев! Тебя не вижу. Где находишься?

Молчание.

«Нужно идти домой… Отсюда курс градусов двадцать должен быть… – я посмотрел на компас. Стрелка показывала девяносто градусов. – Так, развернемся влево…» Однако стрелка никак не реагировала на разворот самолета. Я сделал полный вираж, а стрелка так и показывала все время на девяносто. «Куда же идти? Хоть бы солнце выглянуло…» Свинцовый полог надежно скрывал дневное светило, и определить по нему, где юг, а где север, не было возможности.

Я беспомощно оглянулся вокруг. «Положеньице… Самолет целый, а куда лететь, не знаю. Так и упадешь. Еще на чьей территории падать придется… Что это там?» В серой дымке что-то промелькнуло и исчезло. «Может, Виктор?» Я развернулся и пошел в направлении мелькнувшего самолета. «Нет, не Виктор…» Это работала пара «горбатых», как называли штурмовики «Ил-2». «Ничего, когда-нибудь пойдут же они домой… И меня доведут». А пока я решил помочь «горбатым» штурмовать. Но «Илы» не приняли меня в свою компанию. Стрелки «горбатых» открыли по мне бешеный огонь. «Этого еще мне не хватало! Немцы не сбили, так эти запросто срубят!» Я отвалил в сторону. «Сколько они еще будут работать? Может, только пришли, а у меня бензин кончается… Постой, они же, наверное, выходят из атаки в сторону своей территории!» Так это или нет, я не знал точно, но выбора не было, и я пошел в том направлении, куда выходили из атак штурмовики.

Путь пролегал вдоль какой-то речушки. На ее берегу показалось село. Какое? Кто там? По улице шло до взвода солдат. Я снизился до бреющего. «Немцы! – определил по цвету шинелей. – Не в ту сторону, наверное, иду…» Все же я решил идти прежним курсом. Если он неверный, то скоро должен показаться Кривой Рог: «Здесь все речки к Кривому Рогу идут».

Вместо Кривого Рога впереди показался аэродром…

– Что ж ты по радио не отвечал? Тут уже думали, что не вернешься. Обстрел-то приличный был. Понял теперь, что такое штурмовка? – Королев искренне обрадовался моему возвращению и сейчас говорил, не давая мне и слова сказать.

В моем самолете насчитали шестнадцать пробоин. Были разбиты приемник и передатчик, компас, несколько пуль (как только не загорелся?) попало в бензобак…

– На чем же мне летать теперь? Пока баки сменят… – спросил я подошедшего Архипенко.

– Может, Чугунов сегодня прилетит. Возьмешь его машину. Я сейчас быстренько схожу на КП, узнаю.

– Даст он мне свою машину, как же!..

– А я его, здеся, спрашивать не буду. Ну, я пошел, – и Архипенко направился к командному пункту своей стремительной, казалось, даже семенящей, походкой.

Волков уже начал ремонт самолета. Ему помогали и Ананьев, и Карпушкин, и Бурмакова.

– Ну как, Николай, долго провозитесь? Волков обиделся на нечаянно вырвавшееся у командира экипажа слово «провозитесь», но не подал виду.

– Кто ж его знает… Будут баки, то завтра к вечеру закончим.

– Разве их нет?

– Не привезли еще из Козельщины.

– Так, наверное, и с этими летать можно. Не текут.

– Нельзя… Протектор пока затянул пробоины. Только он растворяется потихоньку в бензине, слизь получается. Забьет фильтры, и мотор обрежет. Хорошо, если на земле. А в воздухе, в бою? Нельзя…

– Ну ладно. Давайте помогу вам. Что делать нужно?

– Что делать? Вы свое дело сделали… – Николай показал на пробоины.

– Что я, виноват, что ли?! – в свою очередь обиделся я.

Механик смутился.

– Да нет, что вы… Вы только летали, отдохнуть надо… А это наше дело, ремонтировать… И помощников у меня хватает. Всегда бы столько было. Мне только командовать осталось! Даже Галка работает.

– Ну, братцы, новостей, здеся, целая куча, – заговорил Архипенко, присаживаясь к костру.

– Прилетит Чугунов сегодня? – спросил я. Меня больше всего волновал вопрос, будет ли у меня самолет.

– Чугунов? – переспросил Архипенко с таким видом, будто с трудом вспомнил, зачем он ходил на КП. – Чугунов не прилетит. Он разбил машину.

– Как?!

– Как бьют машины? Умненько разбил. Облетывал сегодня утром, сел на вынужденную в какие-то ямы. В общем, от самолета щепки остались.

– А сам?

– Целый…

* * *

Прошло несколько дней. Напряженные бои на плацдарме продолжались, но авиация обеих сторон бездействовала: низкая облачность, дожди и туманы не давали возможности подняться в воздух. Такая погода при угрожающей неопределенности на фронте угнетающе действовала на летчиков. Все так же они прислушивались к шуму моторов в степи…

Внизу – передний край

Все в мире преходяще.

Прошла и напряженность на плацдарме. Наземные войска остановили контрнаступление фашистов. Больше двадцати километров им нигде не удалось продвинуться.

Понемногу улучшалась погода, и у летчиков опять началась работа – в воздухе частенько появлялись одиночные фашистские бомбардировщики. Они обычно шли в облаках, выходили вниз на короткое время, сбрасывали бомбы и снова уходили в облака. Поймать их было затруднительно, но истребители поднимались и не теряли надежды на встречу…

Шли на высоте четыреста метров. Совсем рядом, метров на десять выше, простирался ровный пласт густых, как сметана, облаков. Нас подняли по шуму мотора, донесшемуся из облаков, – над аэродромом прошел «Юнкерс». Где он сейчас? Попробуй найди! С земли приказали продолжать патрулирование, и мы пошли на запад, поближе к линии фронта. «Черта с два тут увидишь, – подумал я, поглядывая вокруг. – Не такие они дураки, чтобы ждать, пока их поймают.

Сбросят – и снова в облака. Вниз они не пойдут…» Я посмотрел вниз, на землю. Там километрах в полутора от нас в черной осенней степи что-то блеснуло в нескольких местах и потухло, а вокруг этих вспышек сразу же образовались белые и черные концентрические круги. «Как в учебниках звуковые волны рисуют… Да это же бомбы взорвались!»

– Виктор, слева видел разрывы бомб?

– Видел… Какой-то «ас» даже из облаков не вышел, бросил в божий свет как в копеечку, – ответил Королев и внезапно скомандовал: – Разворот вправо!.

Королев развернулся градусов на тридцать вправо. «Что он там увидел?!» – удивился я. Воздушное пространство впереди было так же пустынно, как и вокруг Виктор продолжал маневрировать, подворачивать самолет то вправо, то влево, подошел к самым облакам. И тут я увидел, что метрах в двадцати впереди носа самолета Виктора из облаков торчат… «лапти»! Шасси «Юнкерса», как приклеенные к нижней кромке облаков, висели в воздухе. Но облака были настолько плотные, что сам бомбардировщик не просматривался. Только сзади «лаптей» ровный слой облаков взвихривался, колебался… Естественно, и фашист не видел землю, думал, что он неуязвимый идет в облаках…

Виктор закончил маневрировать, приподнял нос своего самолета. В прицеле чуть ниже центральной марки висели ноги «Юнкерса». Сама центральная марка смотрела в облака. Там, за их тоненьким слоем, должен быть фюзеляж бомбардировщика… Виктор нажал гашетку. Красные ленты трасс вырвались из носа его самолета и тут же исчезли в ровном светло-сером слое. Вслед за трассой вверху исчезли и ноги «Юнкерса», а самого Виктора прилично-таки тряхнуло воздушной волной.

«Ушел, сволочь!» – со злостью подумал Виктор, отдавая ручку от себя: ему вовсе не хотелось испытать «прелесть» столкновения с бомбардировщиком в облаках.

– Отворачивай, Витька! – крикнул я. Виктор рванул «ястребок» влево и в тот же миг увидел, как совсем рядом из облачности вывалился «Юнкерс».

За какие-то доли секунды «Юнкерс» успел перевернуться на спину и сейчас с отрицательным углом пикировал к земле, а за ним тянулась слегка изогнутая полоса черного дыма. Эта зыбкая полоса как бы отмечала последний путь гитлеровцев.

Это действительно был их последний путь. Сколько ни смотрели летчики, парашютистов они так и не обнаружили.

– Теперь-то можно и домой идти! – передал Виктор.

– Хорошо, что я всегда привязываюсь плечевыми ремнями и стопорю их. А то бы… – донеслось из-за закрытой двери.

Первым, кого мы увидели, спустившись в землянку, был Чугунов. Освещенный с одной стороны тусклым серым светом, проникавшим сквозь маленькое окошко, а с другой – красными отблесками огня из железной бочки, поставленной на-попа и заменявшей печку, он размахивал руками и с увлечением рассказывал о своей вынужденной посадке.

– Привязывайся!.. Так и посмотреть назад не сможешь, не увидишь, кто и когда собьет. И садиться-то не придется!

– Зачем же тогда эти ремни сделаны, если не привязываться?

– Для спроса… Ты лучше скажи, почему садился не на аэродром, а в эти ямы? – вместо ответа спросил его Архипенко.

По докладу механика, приехавшего два дня назад, когда положение на плацдарме еще не было таким определенным, он знал, что Чугунов вполне мог сесть на аэродром, но почему-то отвернул в противоположную сторону. Кроме того, все механики, наблюдавшие за полетом с земли, в один голос заявляли о хорошей работе мотора. Так что и причины для вынужденной посадки вроде не было. Однако инженеры были уже на новом месте базирования, посылать специальную комиссию для выяснения причин не было возможности, и самолет просто списали…

– Куда ж еще мне было садиться? До аэродрома бы не дотянул, а эта площадка сверху показалась ровной…

– Давай, Женька, готовься. Сейчас вылет будет. Пойдем восьмеркой на прикрытие, – сказал Виктор, подходя к самолету моему. – Вон идут уже все.

Из землянки выходили летчики во главе с командиром эскадрильи.

– Королев, давайте быстренько по самолетам! Сейчас полетим! – закричал Архипенко издали.

Взлетели звеньями и сразу пошли в район прикрытия – высота облачности была всего восемьсот метров, и терять время на набор не приходилось. Я чувствовал себя спокойно. Идет восемь истребителей. Это же сила! Я не летал в составе такой большой группы, и мне казалось, что больших групп истребителей и не бывает. Прошли и те времена, когда они расходились по парам и теряли друг друга из виду. Ежедневно проводились разборы полетов и воздушных боев, и всем стало ясно, что для хорошего взаимодействия необходимо группу держать в кулаке, выделяя часть сил для прикрытия основной ударной группы. Такая группа должна идти в стороне и с превышением не менее шестисот метров, чтобы в случае необходимости, набрав скорость на пикировании, нанести решающий удар во время воздушного боя. Сейчас, при низкой облачности, выделение такой группы было невозможным.

Недолго продолжались мои размышления по этому поводу. Впереди, еще на нашей территории, показались вражеские самолеты. Двадцать «Ме-109» встречали нас на подходе к цели. Они, видимо, пришли на расчистку воздуха, чтобы обеспечить безнаказанность действий своих бомбардировщиков.

– Атакуем! – передал Архипенко, и вся восьмерка врезалась в строй «Мессеров».

Началась настоящая свалка. Стесненные с одной стороны облачностью, а с другой – землей, истребители кружились в небольшом замкнутом пространстве. «Мессеры» сначала действовали нахально. Как же! Их двадцать против восьми! Они даже бравировали своим мастерством. Вот один из них зашел в хвост «ястребку» Лусто и, перед тем как стрелять, перевернул самолет на спину. Я, мол, и с перевернутого положения собью этого Ивана! Но очередь, выпущенная Королевым, положила конец ухарству фашиста. Так, в перевернутом положении, он и падал до самой земли.

Я не мог сам атаковать. Ведомый должен прикрыть своего ведущего, обеспечить Королеву безопасность маневра…

Впервые я участвовал в таком жарком воздушном бою. Даже при сопровождении «пешек» было легче. Тогда «шмиты» лезли снизу. Их было относительно меньше, если брать по количеству наших истребителей. А главное, тогда воздушный бой велся в гораздо большем пространстве по вертикали и горизонтали.

Я следил за всеми самолетами, вертел головой на триста шестьдесят градусов, как любили говорить летчики. «Хорошо, что меховую куртку снял перед вылетом, не повернуться бы…» – мелькнула где-то в подсознании и тут же исчезла мысль. Намокший от пота воротничок гимнастерки резал шею, и я рванул его, обрывая пуговицы.

– Витька! «Худой» справа!

Королев рванул свой «ястребок» влево. С концов плоскостей срывались полотнища сжатого маневром воздуха. Но и «Мессер» не хотел отставать. Он тоже потянул ручку так, что белые полотнища сжатого воздуха стали срываться не только с концов плоскостей, но и со стабилизатора. «Ну и-ди, и-ди…» – бормотал я, вынося центральную марку прицела так, чтобы она легла перед носом «Мессера». «Так…» – И нажал гашетку. Огненные струи полоснули воздух впереди фашиста, ударили по самолету.

– Женька! «Шмит» в хвосте! Предупрежденный Королевым, я рванулся в сторону. Мимо пронесся шквал огня, выпущенного фашистским истребителем.

И снова все сначала… Сначала? Нет. Фашисты как-то быстро потеряли охоту драться, стали уходить в облака, в сторону от поля боя. И вскоре только восемь краснозвездных «ястребков» остались над передним краем. Только они? Нет! Внизу – передний край. Наши войска ведут наступление, и обязательно должны прийти фашистские бомбардировщики. «Шмиты» ведь не просто так приходили…

– Федор! С юга идут «Юнкерсы»! – раздался в наушниках голос Виктора.

– Вижу, – отозвался Архипенко. – Прикрывай, Королев, атакуем! – и повел свою четверку в атаку на бомбардировщиков.

«Ю-87» шли почти под самыми облаками. Сначала всем показалось, что прикрытия возле них нет. Так подумал и Королев.

– Внимание! Атакуем сзади! – передал он по радио и развернулся для атаки.

В тот же момент я увидел четырех устремившихся к ним «худых». А сзади шли еще два «Фоккера».

– Виктор, «шмиты»!

– Уходим в облака! – быстро сориентировался Королев: выходить из-под атаки противника больше было некуда. Обязательно попали бы под огонь стрелков с бомбардировщиков.

Я взял ручку на себя и тут же оказался в непроницаемом молоке. Мне никогда не приходилось летать по приборам и только теоретически, по занятиям в училище я знал, как это делается. Поэтому, пройдя несколько секунд в облаках и испугавшись потери ориентировки с последующим сваливанием, отдал ручку от себя и выскочил вниз. Прямо подо мной шли бомбардировщики, а один из них – ведущий группы – закрыл собой не только прицел, но и все переднее стекло фонаря кабины. От всех «Юнкерсов» ко мне потянулись дымные нити трасс. Я тоже нажал гашетку, увидел, что вся очередь вошла в темную серо-зеленую тушу «Юнкерса», и взял ручку на себя, уходя от огня стрелков.

Когда я снова вывалился из облаков, «Юнкерсов» подо мной не было. Они поодиночке уходили обратно на юг.

– Давай пристраивайся! – услышал я голос Виктора и увидел, как тот качает самолет с крыла на крыло, показывая: вот, мол, где я.

Они еще некоторое время гонялись за одиночными «Юнкерсами», но те не подпускали близко к себе истребителей, загодя уходили в облака.

Семь «ястребков» собрались и пошли домой после боя. Где-то там, на линии фронта, остался восьмой, ведомый Архипенко Николай Бургонов. На аэродроме он обычно молча сидел у костра или у открытой дверцы печки и изредка грустно улыбался, слушая рассказы летчиков.

Что случилось, я не знал. После боя с «Мессерами» все были на месте. Потом короткий бой с бомбардировщиками, проходивший в основном за линией фронта, недалеко от передовой. Я еще радовался, что фашисты бросают бомбы на свои же войска. А если Цыгану пришлось там садиться? Ему тогда отомстят за все…

Уже на земле Архипенко рассказал, что они с Цыганом с первой атаки сбили по одному «Юнкерсу».

Потом «лаптежники» рассыпались по одному. Он видел, как Бургонов погнался за вторым «Юнкерсом», подошел вплотную, но внезапно скрылся в облаках, а оттуда вывалились только обломки его истребителя. Больше он ничего не видел…

В этот день за четыре часа, с двенадцати до четырех часов дня, полк провел четыре воздушных боя и сбил двадцать фашистских самолетов. Но радость такой крупной победы омрачалась гибелью Цыгана, которого все любили в полку…

Случилось что-то неправдоподобное. Летчики забрались в кузов трехтонки, чтобы ехать домой («Антилопа Гну» к этому времени уже отслужила свой срок и развалилась на ходу), и обнаружили, что вместе с ними в кузове сидит и Цыган!

– Цыган!

– Откуда взялся?!

– Цыган пришел!

Его награждали дружескими тумаками под бока, по спине, расспрашивали, перебивая друг друга и не давая Бургонову слова сказать. А он молчал, смущенно улыбаясь.

Оказывается, когда он пристроился к «Юнкерсу» и уже собирался нажать на гашетки, наша зенитка прямым попаданием отбила ему хвост. Неуправляемый обрубок самолета задрал нос и, скрывшись в облаках, начал беспорядочно кувыркаться. Там Цыган с большим трудом сбросил дверцу кабины и вывалился из нее, раскрыл парашют. Архипенко видел падение обломков самолета, а Цыган в это время был еще в облаках…

Вышел из облачности он над немецкой передовой. Его обстреливали с земли, не попали. Хорошо, ветерок дул в нашу сторону. Опустился на нейтральной. Снова обстреливали. Даже «Тигр» выполз из-за бугра, стрелял болванками (бронебойными снарядами). Тогда Цыган понял, что его выдает купол парашюта, отчетливо выделявшийся на черном фоне.

Отполз в сторону. А тут подползли два наших солдата, утащили в окоп…

– Вот и все… – закончил Бургонов.

– Так ты что, и на КП не был? – спросил Гулаев. – Там же передали в дивизию…

– Когда заходить? Смотрю, все на машину полезли. Уедут, думаю, без меня. И сам полез. Пешком не больно хочется переться. Находился сегодня…

Это был обед и ужин сразу. Днем обедать на аэродроме ни у кого не было времени. Сейчас летчики прямо с машины, не заходя домой, ввалились в столовую. Никогда еще сюда не набивалось одновременно столько народу. Шум, гам, толкотня за столами не могли омрачить настроения. Везде все жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных воздушных боев. Героями дня были Бургонов и Галушков, пострадавшие в сегодняшних боях. Бургонов прыгнул с парашютом, а Галушкову в левую бровь впился небольшой осколок плексигласа от разбитого пулей фонаря кабины.

Только лицо Чугунова выпадало из общей гармонии. Мрачный, он сидел в углу на своем обычном месте, которое занял еще до приезда летчиков с аэродрома. Ему, как не летавшему, не дали боевых ста граммов, и он недовольно бурчал про себя.

– Нашли чем хвастаться!.. Я бы полетел! Орденов теперь нахватают! Подумаешь!.. Я им покажу!..

Кому и что покажет, он не уточнял. Просто увидел, что воевать можно и без потерь, что это, казалось ему сегодня, дело несложное —вылетай и складывай в мешок сбитые немецкие самолеты, получай ордена. Он не рисковал высказывать свои мысли во всеуслышание, шептал все себе под нос. Однако Виктор, сидевший против него, услышал и громко спросил меня:

– Ты доложил, сколько сбил сегодня?

– Ничего.

– Почему? Ты ж говорил, что в «худого» очередь всадил и в «лаптя»!

– Так я же не видел, куда они упали. А может, и не упали вовсе.

– Ерунда. Про «шмита» не знаю, все-таки издали бил, может, пули только попали. А в «Юнкерса», говоришь, вся очередь вошла?

– Куда же ей деться? Он загородил все перед самолетом. Ни одна пуля мимо не могла пролететь.

– И ты боишься, что не сбил?! Одного нашего снаряда хватит, чтобы завалить его, а тут целая очередь!

– Ладно… Теперь уже поздно думать. Сбил, не сбил. Не видел я, как падал. А не видел, так вроде и не сбил… В подтверждениях от наземных войск будет указано, сколько, каких самолетов и в какое время упало. Разберемся тогда…

Начали подавать первое. По столовой разнесся аромат наваристого украинского борща. Он и в самом деле оказался хорошим – впервые за все время после перелета на Правобережную Украину. Или, может, летчики просто проголодались? Ведь сегодня они крепко поработали и не пообедали вовремя. Вообще-то кормили здесь довольно плохо. У местного населения ничего не было: все забрали фашисты, а подвоз через переправы был затруднительным. Технический же состав вообще питался «на подножном корму» – собирали в полях остатки кукурузы и свеклы. Изредка кому-то удавалось подстрелись из винтовки зайца, которых расплодилось великое множество, но попасть в которого было ой как не просто.

Во всяком случае, все с удовольствием загремели ложками. Только Чугунов недовольно повернулся к раскрасневшейся от духоты, от шума и общего веселья улыбающейся официантке.

– Сколько раз я говорил, чтобы первое мне подавали с косточкой! Забываться стали?!

Официантка молча, все с той же веселой улыбкой взяла у него тарелку, но смех в ее глазах пропал. Вместо смеха там показались две злые искорки – опять, мол, этот бездельник кочевряжится. Минут пять ее не было.

– Заведующий! Почему мне не подают?! – не выдержал Чугунов.

– Сейчас, сейчас! – донеслось из кухни, и в дверях показалась официантка. Она раскраснелась еще больше, стала чуть ли не малиновой, закусила губу, чтобы не расхохотаться. В вытянутых руках она торжественно несла тарелку, поперек которой, выступая сантиметров по пятнадцать с обеих сторон, лежала кость от коровьей ноги.

– П-п-по-жалуйста! – еле выговорила она, поставила тарелку перед Чугуновым и закрыла рот передником.

Летчики, притихшие было при ее появлении в дверях, так и покатились от хохота.

Чугунов несколько секунд молча смотрел на тарелку, на кость, побледнел и резко вскочил с дрожащими от бешенства губами и сжатыми кулаками.

– Эт-то что?! Издеваетесь?! – Глаза его метали молнии, казалось, он сейчас бросится на официантку и изобьет ее до полусмерти, и только стол мешает ему выполнить свое намерение. – Я в-вам покажу! – Он даже заикаться стал от злости. – Я, я, я!..