Текст книги "Венценосный раб"

VII

Прижавшись в угол кареты, Адель тихо, жалобно всхлипывала.

– Адель, дорогая моя, что с тобой? – испуганно и тревожно спросил Густав. – Ты плачешь? Неужели ты раскаиваешься, что подарила меня минутой несказанного счастья?

– Я так презираю себя, так презираю! – всхлипывая ответила Гюс. – Зачем я не сдержала своих чувств, зачем допустила их прорваться наружу? Что я для тебя? Игрушка минутного каприза! Но ведь…

– Адель! Как можешь ты говорить так! – возмущенно воскликнул Густав. – Неужели ты способна думать, что после всего происшедшего между нами…

– Что же, в сущности, произошло? – с горечью ответила она. – То, что уже десятки, может быть, сотни раз происходило у «развратной Гюс», способной отравить своим присутствием «добрый, старый Стокгольм»!

– Адель! – строго и серьезно перебил ее Густав. – С твоей стороны будет просто безжалостно, если ты станешь сомневаться в глубине моего чувства. Я люблю тебя, Адель, люблю так, как можно любить женщину. Я счастлив единой улыбкой твоей, каждая твоя слезинка тяжелым камнем падает мне на душу. И то, что произошло между нами, – не каприз, не минутная вспышка, а залог счастья на всю жизнь. Только сейчас я еще не знаю, в какие формы выльется наша совместная жизнь. Пойми, у меня в душе все так смешалось от радости, что я не способен мыслить с достаточной ясностью. Конечно, ты должна немедленно расстаться с Марковым, но на первых порах нам надо будет соблюдать большую осторожность. Ведь что ни говори, а я все-таки – король, тогда как Марков – русский посол! Скандала, огласки надо избежать во что бы то ни стало. Но сейчас я слишком полон восторгом обладания, чтобы разумно мыслить о чем бы то ни было. Поэтому умоляю тебя, позволь отложить до завтра выяснение наших дальнейших отношений! В течение ночи я все обдумаю и завтра… Не сможешь ли ты принять меня завтра вечером?

– Конечно, могу! Часов в девять?

– Скажем, в десять. Я приеду к тебе, и мы все решим. Положись на меня, дорогая, я не заставлю тебя страдать!

Карета подъехала к дому. Густав выскочил и галантно помог Адели.

– Значит, завтра в десять? – спросила она, посылая ему из подъезда приветственный знак рукой.

– Да, дорогая, в десять. Но… я хотел бы избежать… встречи…

– О, относительно этого не беспокойся!.. Покойной ночи, дорогой мой!

Адель скрылась в дверях, король сел в карету и уехал. Из темного угла за подъездом вынырнула какая-то тень, которая быстро исчезла в предутреннем мраке.

– Значит, сегодня в десять часов?

– Точно так, ваше высокопревосходительство, сговорились ровно в десять.

– А кто это был?

– Не могу знать, ваше высокопревосходительство! Было так темно.

– Но все-таки, судя по внешнему виду, разговору, кто это мог быть?

– Да, надо полагать, птица невысокого полета – какой-нибудь захудалый дворянчик.

– Швед или иностранец?

– Боюсь сказать наверняка, ваше высокопревосходительство, но, по-видимому, швед.

– А как называла его эта подл… эта госпожа?

– Да просто «дорогой мой», без имени.

– Хорошо… можете идти! Кстати, велите послать мне барона Вольфа.

Вошел барон Вольф, один из советников русского посольства.

– Скажите, милый барон, – спросил его Марков, – экстерриториален[2]2
  Экстерриториальность (или внеземленность) – право коронованных особ и их представителей (посланников и вообще членов посольств) во время пребывания на чужой территории не подлежит действию местных законов и властей. На основании этого права неприкосновенностью пользуется не только личность посланника, но и дом, занимаемый посольством. В прежнее время (до конца XVII века) изъятию из ведомства местной власти подлежал весь квартал, где обитал посланник, что вело ко многим неудобствам и даже опасностям, а потому «право квартала» мало-помалу исчезло. Однако долгое время вопрос о границах применяемости понятия внеземленности оставался спорным, и нередко из-за него происходили обострения международных отношений.


[Закрыть] ли дом, в котором живет Гюс?

Вольф удивленно взглянул на посла.

– Я спрашиваю вот почему, – пояснил последний. – Этот дом был снят «для нужд посольства». Можно ли рассматривать его как продолжение, отделение посольского дома?

– Это очень спорно, – ответил Вольф. – С одной стороны, конечно, раз этот дом является как бы продолжением посольского, то на него должны быть распространены и все прерогативы последнего. Но, с другой стороны, такое распространение может иметь характер восстановления «права квартала», а, как вам известно, это право ныне совершенно отвергнуто!

– Если спорно, так это великолепно! – сказал Марков. – Пусть потом отрицают наше право действовать так или иначе – мы будем настаивать на своем праве, и из происшедшего конфликта будет лишь установлено правило на будущее время. А все-таки мы сделаем то, что нам нужно! Как видно, вас удивляют мои слова? Но я сейчас все объясню вам. Только это – большая тайна!

– Ваше превосходительство, кому же уметь хранить тайны, как не первому советнику посольства!

– Ну да, конечно… Я только так заметил… Словом, дело в следующем. Я получил доказательства, что Гюс изменяет мне. Она изменяет не только мужчине, но и послу. Через Гюс шведское правительство успело проникнуть в некоторые дипломатические секреты. Для меня не совсем еще ясно, каким именно путем и через кого добралась она до наших секретов, но ведь эта сирена хоть кому вскружит голову! Ну-с, теперь создалось довольно неприятное положение. Если я попросту порву с Гюс, то эта особа будет продолжать черпать сведения из открытого ей источника, и, пока мы доберемся до предателя, могут произойти большие неприятности. Я хочу заставить Гюс покинуть пределы Швеции. Этого возможно добиться только путем такого скандала, который сделает для нее невозможным дальнейшее пребывание здесь. Я решил с помощью наших людей накрыть изменницу вместе с ее возлюбленным и попросту выгнать их на улицу, постаравшись не дать им возможности привести себя в порядок. Пусть-ка пробегутся полураздетыми! На это представление я приглашу кое-кого из представителей здешнего дипломатического корпуса и шведской знати. Через несколько часов весть о скандале разлетится по всему Стокгольму, и Гюс придется уехать. Но для успешности моего замысла необходимо, чтобы я мог опираться на экстерриториальность дома, так как иначе вмешается полиция, и вся прекрасная затея разлетится прахом. Ну, что вы скажете?

– Я боюсь, ваше превосходительство, что наше правительство косо посмотрит на эту историю и найдет ваш способ немного… грубым…

– Этого вовсе нечего бояться, милый барон! Как раз сегодня я получил депешу от графа Панина, в которой мне настоятельно приказывается «немедленно, не щадя средств и не пренебрегая никакими средствами», пресечь возможность дальнейшего шпионажа. Ну, да это – особая статья. От вас мне нужно было только узнать, могу ли я настаивать на экстерриториальности дома Гюс, и раз есть хоть малейшая зацепка, то все обстоит благополучно. Спасибо вам, дорогой барон!

Вольф откланялся и ушел.

Когда дверь за советником закрылась, Марков вскочил с места и даже сделал какой-то сложный пируэт в воздухе. Он был в восторге, как хорошо все складывалось. Несколько времени тому назад ему была дана очень сложная миссия, но он провалил ее самым позорнейшим образом. Тогда Марков поспешил уведомить Панина, что не надеется на успех, так как непонятным образом тщательно оберегаемая тайна стала известна шведскому правительству. В ответ на эту правдоподобную ложь Марков и получил то предписание, о котором он только что говорил Вольфу. Действительно, теперь, когда Россия всеми силами старалась побудить Швецию соединиться с нею и Данией в вооруженный нейтралитет против Англии, малейшее разглашение инструкций, данных Маркову, могло повести к роковым последствиям. Марков рассчитывал, что русское правительство не найдет повода ставить скандальный эпизод ему в упрек, так как разве не приводил Панин ему в пример поведение маркиза де Ла Шетарди, французского посла при дворе Анны Иоанновны? Шетарди изображал собою кутилу и скандалиста, благодаря чему русское правительство не считалось с ним как с дипломатом, а, пользуясь этим, Шетарди втайне ковал свои хитрые козни!

Да, вот так именно и объяснит Марков Панину свое поведение. Он, дескать, хотел убить одним ударом двух зайцев: удалить из Швеции главную виновницу разглашения тайны и заставить шведское правительство подумать, будто дипломат, занятый сведением под пьяную руку счетов со своей метрессой, не способен на какие-нибудь подкопы! А в конце концов сюда прибавится еще и то, что после обвинения Гюс в шпионаже ей будет закрыт въезд в Россию. Да, дорого обойдется вероломной ее измена, и не раз будет она каяться в своей необдуманности!

Марков просмотрел очередные дела и затем велел подать себе лошадь. Заехав в цветочный магазин и захватив там красивый букет, он отправился к Адели.

Расставшись с королем, Адель долго не могла заснуть. Она была слишком взволнована той стремительностью, с которой вдруг распалась стена, столько времени теснившая ее, и осуществились все ее желания. Сначала этот неожиданный дебют, позволивший ей вновь вернуться в положение артистки – положение несравненно более выгодное, чем просто красивой женщины, продающей свои ласки. И не прошло нескольких часов со времени окончания спектакля, как ей удалось вновь вернуть себе сердце короля и стать его возлюбленной!

Теперь нужно было только старательно закрепить узелок попавшей ей в руки нити, и тогда ее будущее несомненно обеспечено.

Но как трудно было, какой обдуманности требовало это! Малейший неверный шаг – и все может пойти прахом!

Действительно, положение оказалось не очень благоприятное. Ведь как-никак, а Марков был представителем державы, к которой Густав относился враждебно, но на союз с которой его толкала насущная потребность данного политического момента. Как враждебность, так и необходимость временного союза одинаково заставляли быть осторожным в личных отношениях с послом. Если Адель прямо от Маркова перейдет к Густаву, если последнее случится даже в скором времени после разрыва с послом, история получит очень неприятную окраску. Следовательно, Адели предстоит долго и тщательно скрывать свои отношения с королем, они будут видеться редко, урывками, тайно…

Но это ей совершенно не улыбалось! Адель хотела власти, поклонения, хотела играть выдающуюся роль, по своему желанию и к своей выгоде направлять шаги Густава. А это было возможно лишь в том случае, если ее положение королевской метрессы будет у всех на виду. Кроме того, чтобы держать втайне связь с королем, надо было жить крайне уединенной жизнью. А разве она сможет долго выдержать такую жизнь?

Все это еще осложнялось знакомой Адели медлительностью и нерешительностью короля. Наверное, он ничего не сумеет решить так скоро и, чтобы не оказаться вынужденным насильственно рассечь создавшийся гордиев узел, начнет мешкать и оттягивать окончательное устроение их судьбы. А тем временем мало ли что могло случиться!

Нет, надо было ускорить ход событий! Но как? Положим, раз она знала наклонность короля к сентиментальности, ей будет нетрудно ускорить первый шаг. Когда он придет к ней, ей надо постараться опять вскружить ему голову, опять заставить забыть обо всем в пламенном лобзании. А потом можно будет разыграть сцену раскаяния. Она, дескать, не может теперь оставаться больше в доме того человека, которого она обманывает. Как! Пользоваться всем от Маркова, жить в его доме и в этом же доме ему изменять? Нет, этого никак не может требовать от нее любимый человек!

Ну, хорошо! Положим, этот первый шаг удастся ей; она порвет с Марковым, уедет из этого дома… А дальше?

Но как ни думала Адель, как ни ломала себе голову, она не могла представать, в каком виде именно сложится это «дальше».

Заснула она только под самое утро и, проснувшись, не чувствовала ни малейшего желания вставать и одеваться. Уж очень тягостными казались ей все эти необходимые формальности дня.

Она велела подать себе утренний шоколад в постель. При этом Роза доложила ей, что Анкарстрем уже с полчаса дожидается ее пробуждения.

Анкарстрем! Словно теплая волна разлилась по сердцу Адели при этом имени! О, конечно, она не любила его в полном значении этого слова, но все же это был единственный человек из всех окружающих ее, от которого она хотела только его самого. Ведь никакой корысти не было для нее в их отношениях. Зато, как грело ее это юношеское обожание, как приятно было ей отдаваться капризу после стольких расчетов!

Ей представились маленькая, шарообразная фигура Маркова, его самонадеянность, надменность, открытый цинизм. Рядом с ним вынырнул образ царственного шута Густава, этого Дон Кихота сантиментов, играющего в прятки с самим собою и старающегося прикрыть розовым флером самые обыденные, низменные страстишки. Они… и Анкарстрем! Этот милый мальчик с гибкой фигурой, девичьим личиком и большими, серьезными, пламенными глазами! Ах, милый пажик!

И когда Анкарстрем вошел, она с таким сияющим лицом, с такой искренней радостью распростерла навстречу ему свои объятья, что юноша вспыхнул и бегом кинулся к ней.

– Ах, как ты прекрасна, как ты божественно прекрасна! – страстно зашептал он, упав на колени около кровати и пламенно целуя склонившуюся к нему Адель.

Затем он сталь извиняться, что пришел в неуказанный час. Но он не мог! Ведь вчера он был в театре, и он один знает, как мощно потрясла его душу игра Адели! Ах, почему их любовь должна быть омрачена обманом, почему не может она принадлежать только ему одному!

– Глупенький! – ласково сказала Адель, каким-то материнским движением погладив его по голове. – Когда я была молоденькой девочкой, я тоже мечтала, что буду любима и стану любить одного-единственного… вот такого же славного мальчика, как ты, мой Иоганн! Но жизнь безжалостно развевает девичьи грезы! Мы – не господа своей судьбы, Иоганн; суровые законы необходимости довлеют над нами. Ну, скажи сам: знаешь ли ты хоть одну выдающуюся артистку, которая обходится без покровительства важного, богатого, но нелюбимого мужчины?

– Знаю! – серьезно ответил Анкарстрем. – Это – Карлотта Басси!

– Карлотта Басси? – воскликнула Адель, порывисто хватая Анкарстрема. – Кто она? Она тебе нравится?

– Я еще не видал ее, – ответил юноша, – но о ней много говорят в Стокгольме. Правда, она здесь всего месяц, но…

– Ах, да! Новая прима-балерина королевского балета, – задумчиво сказала Адель. – Знаю! Я видела ее! Она очень хороша, эта худенькая неаполитаночка! Со временем она будет красавицей, но сейчас детская угловатость еще не совсем исчезла у нее… Однако танцует она дивно… Да, да, Карлотта Басси! И ее-то ты ставишь мне в пример? Глупенький мальчик! Я расскажу тебе сейчас историю твоего идеала – я вспомнила теперь, ведь об этой Карлотте говорят уже года три, хотя ей всего только восемнадцать лет… Да, да, Карлотта Басси! Мне рассказывал о ней один из атташе неаполитанского посольства в Петербурге. – Адель взяла голову Анкарстрема в обе руки, повернула ее к себе и, глядя ему в лицо, стала рассказывать: – Карлотта Басси – дочь капитана армии, который имел неосторожность умереть, оставив без всяких средств двадцативосьмилетнюю красавицу-вдову и десятилетнюю дочь. Чем жила вдова Басси после смерти мужа? Этого не знает никто! В обществе ходили слухи, будто ради дочурки Басси-мать торговала своими ласками. Должно быть, так это и было, потому что жили они хотя и без роскоши, но и без нужды, причем вдова находила достаточно средств, чтобы дать дочери тщательное образование. Но что бы ни делала вдова под покровом тайны, на виду у всех она вела вполне приличную жизнь и тщательно ограждала дочурку от всякого зла. Да, в этом отношении она не была похожа на наших матерей, на мою, например, которая с колыбели внушала мне необходимость торговли собою!

– Бедная! – грустно сказал Анкарстрем, ласково погладив Адель по руке.

– У Карлотты, – продолжала Гюс, – с детства обнаружился выдающийся талант к танцам. На пятнадцатом году она дебютировала в неаполитанском королевском театре и сразу стала любимицей публики. Но не думай, что этим успехом она была обязана только таланту. Нет, те жертвы, которых требуют обыкновенно от нас самих, за Карлотту приносила ее мать. И это уже не подозрение, не предположение, не слух; это происходило в таких кругах, где истину скрыть нельзя!

– Боже, сколько грязи в вашем мире! – с отчаянием воскликнул Анкарстрем.

– Да, грязи много, милый мальчик, и потому-то нельзя требовать от нас чистоты. Мы – то, что из нас делает наш повелитель – публика! Вот потому-то я и говорю, что твоя Карлотта – не образец. Ее первые шаги были облегчены самоотверженностью красавицы-матери. Ну, а дальше? Пройдет несколько лет, и, когда Басси отвергнет искания нескольких важных поклонников, ее начнут проваливать. Какая-нибудь несравненно менее талантливая, но более щедрая на ласки балерина вытеснит ее из милости публики, и Басси останется что-нибудь одно – или отказаться от сцены, или пойти общей для нас торной дорожкой! Итак, ты видишь – единственная артистка, которую ты смог привести в пример, находится в исключительном положении и далеко не гарантирована в будущем от такой же грустной, но неизбежной судьбы! А я…

Анкарстрем высвободился из ее рук и мрачно зашагал по комнате.

– Я не виню тебя, Адель, – сказал он. – Я понимаю, что никто добровольно не пожелает вести такую тяжелую жизнь. Но пойми меня! Каждый раз, когда я думаю, что ту, которую я люблю, которая сама любит меня, может купить всякий, у кого найдется достаточно денег, – в такие минуты мне хочется убить и тебя, и себя, и, право же, я начинаю чувствовать, что в эти мгновения меньше люблю тебя. О, когда я замираю в твоих объятиях, тут уж не могу ни о чем думать, ничего взвешивать. Весь мир исчезает, и только одна, прекрасная, существует для меня. Прикосновение к твоему телу лишает меня разума. Но чем полнее самозабвение минут страсти, тем темнее становится у меня на душе потом! Ведь это – все-таки обман, ведь я – все-таки вор, украдкой отнимающий…

Он вздрогнул и остановился: в дверь быстро постучали, и сейчас же в спальню вбежала Роза.

– Барышня! – испуганно крикнула камеристка. – Только что подъехал господин Марков!

– Так иди скорее! Ступай ему навстречу, а я запру дверь… Скажи, что я больна, что я сплю.

– Барышня, да вспомните, что было прошлый раз, с платком! А что, если барин станет ждать, пока вы не проснетесь? Ведь из спальни другого выхода нет!

– Ах, это проклятое расположение комнат! – истерически крикнула Адель. – Боже мой, надо же было этому случиться именно теперь! Но что же делать? – она прислушалась, вдали уже слышались тяжелые шаги Маркова. – Придумала! – радостно сказала она, понижая голос до тихого шепота. – Роза, приспусти скорее шторы, а ты, Иоганн… сюда!

Она схватила пажа за плечи и толкнула его на кровать, заставив лечь поперек в ногах. Затем она прикрыла его одеялом, легла сама и с самым невинным видом взялась за недопитую чашку шоколада.

Послышался стук в дверь.

– Войдите!

В комнату вошел Марков с букетом в руках.

VIII

– Боже мой, еще в кровати! – весело сказал Марков, галантно целуя протянутую ему руку и преподнося привезенный букет. – А я-то думал застать вас на свежих лаврах!

– Спасибо, Марков, вы балуете меня! – томно сказала Адель, взяв букет и погружая лицо в цветы. – Ах, друг мой, у меня так болит голова, так болит! Теперь стало немного легче, но утром я думала, что у меня череп лопнет от невыносимой боли!

– Может быть, вы поздно легли вчера спать?

– О, нет! Во втором часу я была уже в кровати. – Марков внутренне усмехнулся: на этот раз Адель, по-видимому, не солгала. О, да! Во втором часу, а, может быть, и раньше, она уже была в кровати… только в чьей?

– Ну, в таком случае это от вчерашних артистических волнений! – сказал он вслух. – Позвольте мне еще раз приветствовать вас! Вы были восхитительны вчера! О, с какой гордостью озирался я на публику! «Ведь эта дивная женщина, эта изумительная артистка – моя подруга! – думал я. – Да, Адель, вами мог бы гордиться сам император!»

– Благод… – начала Адель и вдруг вскрикнула, дернулась и нервно засмеялась коротким, отрывистым смешком.

– Что с вами? – спросил Марков, удивленно вскидывая на нее глаза.

– Ах, да ничего… пустяки! – с легким замешательством ответила Адель. – Я страшно разнервничалась. У меня какие-то судорожные подергивания, которые овладевают мною в самый неудобный момент!

Она подчеркнула последние два слова и сильно с досады двинула при этом правой ногой.

В самом деле, ну что за глупый мальчишка! Знает, как она боится щекотки, и в такой момент лезет со своими ласками! Положим, необходимо принять во внимание также и его «щекотливость» – ведь трудно представить себе положение более щекотливое, чем его. И, словно извиняясь за то, что она только что так неделикатно ткнула Анкарстрема, Адель ласково погладила его ногой. В то время как он снова пылким лобзаньем приник к ее ноге, она продолжала:

– Да, я разнервничалась. На меня произвело очень сильное впечатление мое вчерашнее выступление. Я так давно была лишена чистых радостей искусства! Ах… вот опять… Боже!.. Друг мой, лучше оставьте меня одну! Я чувствую себя плохо, и разговор, видимо, только ухудшает мое состояние… Ах, опять судорога! Нет, я должна попытаться заснуть!

– В таком случае оставляю вас! – сказал Марков вставая. – Постарайтесь заснуть, отдохните, чтобы быть к вечеру молодцом. Я для того и заехал к вам, чтобы предупредить. Сегодня я притащу к вам кое-кого из своих приятелей; мы хотим достойно отпраздновать…

– Нет, нет! – испуганно воскликнула Адель. – Бога ради, пощадите меня сегодня! Я совсем больна, я не могу. Я постараюсь заснуть, потом отправлюсь покататься, а в восемь часов уже опять лягу. Иначе нездоровье надолго затянется – ведь я себя знаю.

– Но, милая Адель, чем помешает…

– Нет, нет, об этом нечего и говорить! Прошу вас на сегодня освободить меня! Сегодня меня хотели чествовать товарищи по труппе, но я и то отказалась, хотя они и могут счесть это за гордость. Но я скорее согласна навлечь на себя неудовольствие, чем…

– Ну, тогда не будем и говорить об этом! До следующего раза!

Марков снова поцеловал руку Адели и ушел.

Едва только шум его шагов замолк в коридоре, Анкарстрем бомбой вылетел из-под одеяла. Он был очень взволнован и, подойдя к окну, замер там в хмурой задумчивости.

Адель с ласковой призывной улыбкой смотрела на него, потягиваясь, словно кошка при виде блюдечка с молоком.

– Ну? – коротко сказала она.

Анкарстрем ничего не ответил.

Прошло несколько секунд. Вдали послышался грохот отъезжающего экипажа.

– Ну? – повторила Адель. – Иди же ко мне, моя глупенькая судорога!

– Мне пора идти, – глухо и неуверенно отозвался паж, не отворачиваясь от окна.

– Идти? – Адель гневно привскочила на кровати. – Да в уме ли ты, милый мой?

– Ты знаешь… я уже говорил тебе… прикосновение к тебе лишает меня разума, но и… отрезвление приходит быстро. Ну как могу я забыться сейчас в ласках, когда только что ушел из этой комнаты твой «господин», «хозяин»? Нет, нет, позволь мне уйти! – он подошел к Адели и поцеловал ее спокойным поцелуем в лоб. – К тому же у меня действительно дела! – с натянутой улыбкой прибавил он. – Ты ведь знаешь, я хлопочу о зачислении в гвардию, но король не торопится с разрешением. Родственники хлопочут за меня, и сегодня…

– Подари мне полчаса, и я сделаю тебя офицером! – сказала Адель, страстно обнимая юношу и умильно заглядывая ему в глаза.

– Ты? Каким образом?

– Мне стоит только попросить короля! Ты знаешь, красивая женщина может сделать больше, чем влиятельные родственники!

Анкарстрем с силой вырвался из ее объятий.

– Не смей! – гневно крикнул он, отскакивая на середину комнаты. – Никогда не смей произносить мое имя в присутствии короля! Я лучше откажусь от всего и уеду в имение, чем стану обязанным женщине своим повышением по службе! – Он вдруг остановился; казалось, что у него мелькнула какая-то новая мрачная мысль. – Вообще, – продолжал он, глядя на Гюс исподлобья недобрым взглядом, – помни, Адель: красивая женщина, которая будет иметь слишком много влияния на короля, не может оставаться моей подругой! Я не знаю, что ты задумала, мне неизвестно, что ты решила и на что надеешься, но… боюсь, что неспроста предложила ты мне свою протекцию! Смотри, Адель, если нечто подобное – между нами все кончено! Я знаю, тебя этим не остановишь, но все-таки… Однако мне пора!

Он ушел. Адель горько усмехнулась. Только теперь ей пришло в голову, что новая фаза в ее жизни, которую она так тщательно подготовляла, будет ей стоить Анкарстрема. О, конечно, это не остановит ее, но до известной степени усложнит ей жизнь. Анкарстрем мог бы помочь ей скрасить часы скуки во время вынужденного уединения, которое ждет ее, пока король не сочтет возможным открыто объявить ее своей подругой. Ведь ей придется быть в это время крайне осторожной, и старый дружок был бы гораздо удобнее! А потом, ведь что ни говори, в этом мальчике была именно та поэзия, которой не хватало ее жизни. И Адель с тоской должна была признаться себе, что Анкарстрем ей гораздо дороже, чем она сама думала прежде.

Ах, эти глупые, мечтательные мальчики! Жизнь с редкой щедростью дарит ему то, чего другие тщетно добиваются ценой огромных жертв, а он отворачивается от пенной чаши искрометного наслаждения! Морализированием, глупыми укорами совести, ненужной рассудочностью он отравляет моменты блаженства. Вор! Вором назвал он недавно себя! Да он и был вором. Но лишь себя обкрадывает он, лишь у себя отнимает счастье!

А теперь грозит уйти совсем.

Но нет! Не отпустит она его без борьбы! Он сам обнажил свое слабое место, сам создался, что прикосновение к ней лишает его разума, мысль борется у него с телом… Но теперь она, знающая, искушенная в науке страсти женщина, вступит в союз с этим мятежным телом и задавит, победит угрюмую, сварливую мысль!

От Адели Марков поехал навестить кое-кого из приятелей и пригласил на вечер целую компанию. Эта компания была составлена по тщательному выбору: сюда входили представители самых разнообразных слоев – служилая и не служилая аристократия, высшие должностные лица или их сыновья, военные, члены посольств и т. п. Но все они были довольно молоды, любили выпить и были склонны к сумасбродным выходкам.

Приглашенные собрались к восьми часам, а уже к девяти вся компания была сильно навеселе. Марков, сам пивший в этот вечер более чем осторожно, усиленно подливал и подливал гостям. Когда нужное настроение было достигнуто, он очень ловко сумел навести гостей на тему о любви и измене.

Как должен отнестись настоящий мужчина к измене любимой женщины?

Мнения присутствующих разделились. Одни говорили, что муж, узнав об измене жены, должен подстеречь любовников и убить их на месте. Другие находили, что страдать должна только жена, так как мужчине нельзя ставить в вину, если он подбирает то, что плохо лежит. Третьи утверждали, что измена измене рознь и что существуют невольные измены, когда поплатиться должна не жена, а обольститель: мало ли что могло быть! Может быть, обольститель добился своей гнусной цели колдовством? Четвертые уверяли, что глупо драматизировать такие пустяки. Стоит ли марать руки из-за всякой негодяйки? Надо смотреть на такие вещи юмористически и стараться лишь избегать смешного положения. Лучше всего в таких случаях следовать ветхозаветному правилу «око за око». В этом отношении не худо поучиться мудрости у Боккаччо. В одной из своих прелестных новелл он повествует, как жили-были два женатых приятеля. Один из них заметил, что другой спутался с его женой. Тогда обманутый муж хитростью завлек вероломного друга в сундук, запер его там, затем привлек на сундук жену друга и, приласкав ее на сундуке, выпустил несчастного из убежища, где вероломному пришлось испытать несколько весьма неприятных минут. Вследствие этого мир не был нарушен, остроумный муж сохранил и жену, и друга, да еще приобрел возлюбленную, причем в смешном положении оказался не он, а друг-изменник. Вот это – истинная житейская мудрость! Живи и давай жить другим! А то муки ревности, кинжал, яд… Стоит того!

– Господа! – сказал Марков вставая. – Вы обсуждали вопрос об измене жены, а меня интересовал вопрос о наглом надругательстве возлюбленной! Нечего греха таить, в изменах жен по большей части бываем виноваты мы сами. Мы посвящаем им очень мало времени, дарим слишком мало внимания. Но к возлюбленным мы бываем нежны и внимательны, потому что в тот момент, когда мы остываем к ним, мы их бросаем! Да, господа, меня интересует вопрос, как, по-вашему, должен отнестись мужчина к измене любовницы, которая ни в чем – понимаете ли? – ни в чем не может пожаловаться на него? При этом я имею в виду не такую измену, которая совершается под влиянием страсти; нет, я подразумеваю наглый обман, издевательство, которое ставит мужчину в смешное положение!

Опять среди гостей поднялся спор. Но теперь спорили лишь о способах отмщения. Зато все сходились в мнении, что подобный обман нельзя оставить без внимания, что изменница должна понести жестокое наказание. В заключение кто-то выразил удивление, почему этот вопрос интересует Маркова.

– Потому что я сам очутился в таком положении, господа! – со злобной усмешкой ответил он.

Послышались голоса удивления.

– Вот как? Кто же счастливец? И что думает предпринять Марков?

– Я решил последовать примеру своего дядюшки! – с грубым хохотом ответил Марков. – Вы говорили тут, что негодяйку следует отхлестать как следует. О, этого мало! Что значит удар хлыстом для такой негодяйки? Ведь у Гюс это уже бывальщина! Сиятельный граф Григорий Орлов оставил ей на память хорошенький рубец, который долго не заживал. А что толку? Нет, господа, мой дядюшка Нератов оказался гораздо остроумнее! Я поступлю по его примеру и приглашаю вас присутствовать сегодня вечером при интересном спектакле.

Подвыпившие гости с восхищением согласились принять участие в замысле Маркова, но сначала им хотелось узнать, как именно отомстил Нератов за измену. И Марков рассказал им следующее.

Нератов, очень богатый и еще крепкий старик, приблизил к себе одну из своих крепостных актрис – Маньку Воробьеву. Что за красотка была эта Манька! Но зато и продувная бестия тоже!

Нератов увез Маньку в Петербург, и там они зажили роскошной жизнью. В их петербургском доме была устроена сцена, и нередко Манька выступала для развлечения гостей. Только Нератову показалось, что Маньке скучно с ним. Он дал ей вольную и предложил, если она хочет, оставить его и найти свое счастье с кем-нибудь другим. Вольную Манька взяла, но уйти отказалась. Она бросилась в ноги Нератову, стала молить, чтобы он не отталкивал ее, так как она, дескать, страстно любит его. На что ей молодые, когда он, Нератов, лучше всякого юноши – и красивый, и сильный, и ласковый, и щедрый! Нет, она не уйдет от него, пока он силой не прогонит ее.

– Ну, ладно, Манька, – сказал Нератов, – оставайся, коли любишь! Я ничего лучшего и не желаю. Только помни одно: измены я не прощу! Коли полюбишь кого – приди и прямо скажи! Пальцем не трону, одарю, с честью отпущу и еще тебе же буду благодарен, что ты мою седую голову от позора избавила. Но, ежели я узнаю, что ты меня обманула… Берегись, Манька! Я и дарить, и наказывать умею!