Текст книги "Шах королеве"

VIII

– Ну, а теперь поговорим, о вас, милый герцог, – сказал Людовик, возвращаясь к столу, за которым его поджидали молодые люди, и вновь усаживаясь на прежнее место. – Конечно, герцог д'Арк, ваш герцогский сан будет закреплен за вами. Скажу по правде, не носи вы уже неоспоримого титула маркиза де Тарба, я не так легко согласился бы на признание спорного патента. У нас и без того слишком увеличивается количество привилегированных лиц, от которых государству нет никакой пользы, а одни только убытки. Никаких повинностей эти господа не несут, никакими особыми добродетелями не обладают, а только вечно осаждают нас разными претензиями и домогательствами. Нет, я твердо решил отделаться от этих «дворян вчерашнего дня»! Но к вам это не относится, вы – представитель старинной родовой знати, герцогский сан вполне заслужен вашим дедом, да и вы сами уже дали доказательства своей лояльности и преданности. Однако одним герцогским саном сыт не будешь, а куда вас пристроить, я совершенно не знаю. Для ответственного положения вы слишком молоды, для безответственного – слишком хороши. Послал бы я вас к Вобану, чтобы вы могли усовершенствоваться в технике военного дела у этого замечательного стратега, но, говоря по правде, мне не хотелось бы отпускать вас от себя! Положительно ума не приложу! Гиш, не придумаешь ли ты чего-нибудь?

– Мне кажется, ваше величество, что герцог вполне оказался бы на месте в качестве офицера для особых поручений при особе вашего величества! Такое место было бы очень ответственно в смысле исключительного доверия, которым должен пользоваться занимающий его, но не заключает в себе никаких особенных обязанностей, препятствием к успешному выполнению которых служила бы молодость!

– Ты совершению прав, милый Гиш! – воскликнул король. – Клянусь Богом, лучше ничего и придумать нельзя! Ну, так поздравляю вас, герцог д'Арк, с чином лейтенанта моей личной гвардии!

Ренэ, взволнованный до потери способности речи, молча преклонил колено и с жаром поцеловал руку Людовика.

– Конечно, – продолжал, король, – вы будете жить здесь же, во дворце, и я сейчас же распоряжусь, чтобы вам отвели соответствующее помещение. Но прежде всего вам необходимо экипироваться, потому что иначе вы, пожалуй, переколете всех моих придворных, как уложили Барда за насмешку над вашим костюмом! – Людовик шутливо погрозил юноше и продолжал: – Ну, да это легко устроить! Милый Гиш, прикажи пожалуйста, чтобы сюда послали мсье Луи… настоящего! – смеясь, добавил Людовик, вспоминая, как он накануне фигурировал под этим псевдонимом.

Арман вышел из кабинета и передал королевское приказание дежурному пажу.

Вскоре пришел мсье Луи, гардеробмейстер короля. Это был немолодой уже человек, небольшего роста, очень полный, с приветливым, умным лицом. Его манера держать себя сразу обращала на себя внимание тем сочетанием сознания личного достоинства и почтительной вежливости, которое дается только очень тактичным людям. И теперь, поклонившись королю, он как раз удержался в поклоне на золотой средине между надменностью и льстивым искательством.

– Здравствуйте, милый мсье Луи, – сказал ему король. – Вот что, будьте добры, мобилизуйте, пожалуйста, сейчас же всю армию наших поставщиков и снабдите этого молодого человека всем необходимым из платья, белья и обуви. Дело в том, что кошелек этого юного дворянина не гармонирует с его доблестью и личными достоинствами, и насколько велики последние, настолько первый тощ. Но на то и существует король Франции, чтобы восстановить необходимую гармонию между тем и другим! Только, пожалуйста, поторопитесь, мой милый Луи, потому что этот юноша задорен, как истый гасконец, а мои придворные насмешливы, как истые парижане. Этот юноша имеет похвальную привычку отвечать на укол языком уколом шпаги, его костюм, как вы сами видите, может дать широкий простор остроумию придворных, а я вовсе не желаю остаться в один прекрасный день без привычного штата!

– Какого разряда экипировку благоволит приказать сделать ваше величество? – спокойно спросил мсье Луи, как бы не замечая королевских шуток.

Но такова была уже обычная манера Луи. Он не имел права отвечать королю шуткой на шутку, а потому и не замечал их.

– Ах, да почем я знаю ваши разряды! – с некоторой досадой ответил Людовик. – Молодого человека надо экипировать соответственно его рангу и положению. Он будет состоять лично при мне. Ба, да я ведь совсем забыл, что вы должны знать его немного! По крайней мере вы – единственное лицо, на помощь которого он рассчитывал, отправляясь в Париж, и только совпадение обстоятельств направили его прямо к нам! Можете ли вы себе представить, добрейший мсье Луи, что при первом нашем свидании герцог д'Арк даже принял меня за вас!

– Герцог д'Арк? – воскликнул Луи, и его глаза загорелись радостью. – Приветствую вашу светлость с благополучным прибытием в Париж! – почтительно произнес он затем, отвешивая юноше низкий-низкий поклон.

– Ого! – воскликнул несколько озадаченный король. – Я никогда не видел, чтобы добрейший мсье Луи удостаивал кого-нибудь таким почтительным поклоном!

– Ваше величество! – с достоинством ответил Луи. – Я поклонился в данном случае не человеку, не герцогу, а тем необычайным душевным качествам, которые сочетались в этом вот молодом человеке и которые заставляют нас вспоминать о мифических героях седой древности!

– Вот как? – воскликнул Людовик. – Но что же такое сделал этот юноша, что вы так превозносите его?

– Герцог д'Арк совершил ряд подвигов, руководствуясь лишь чувством рыцарского долга и не только не преследуя личной выгоды, но отвергнув даже самое тень ее! Герцог д'Арк выдержал бой с бандой бесчестных наглецов, покусившихся на честь и доброе имя женщины, а ведь эта женщина не была герцогу ни родственницей, ни невестой, ни даже равной ему по происхождению. Впрочем, если вашему величеству угодно, я могу наглядно пояснить сказанное, подробно рассказав всю эту славную историю!

– Боже мой, добрейший мсье Луи! – с конфузливым испугом воскликнул Ренэ. – Как могло прийти вам в голову докучать его величеству какими-то мелкими, ничтожными, мещанскими историями, в которых…

– Тише, герцог, тише! – остановил его король. – Здесь решает только моя воля, и никто не уполномочен излагать ее от моего имени! Это – мещанская история, говорите вы? Ну, что же, я с удовольствием прослушаю ее! Во всяком случае «мещанская история» будет мне приятнее, чем «аристократические», – при этом король улыбнулся в сторону Гиша, лукаво подмигнув ему. – По правде сказать, «аристократические» истории порядком надоели мне. Ну так рассказывайте, милый мсье Луи!

– Вашему величеству из ответов на прежние милостивые расспросы уже известно, что мой отец, Виктор Луи, имел бы право именоваться виконтом де Перигором, если бы только это право было признано за ним, – начал свой рассказ гардеробмейстер короля. – Но, как я уже рассказывал вашему величеству мой дед, Жорж де Перигор, лишился в эпоху религиозных войн всего – состояния, поместья, бумаг и даже жизни. Напрасно мой отец хлопотал о своем восстановлении в дворянском звании: ему упорно отказывали в признании права на титул, на который не имелось ни тени документов. Наконец отцу посчастливилось оказать важную услугу личного свойства покойнику батюшке вашего величества, королю Людовику Тринадцатому. Король хотел исполнить самую заветную мечту отца, но этому воспротивился кардинал Ришелье. Ведь вместе с титулом надо было вернуть и поместья, отошедшие к короне! И вот король Людовик Тринадцатый возвел отца в дворянское звание, дав ему свое собственное имя в виде фамилии. Таким образом появились дворяне Луи.

В то время как отец хлопотал о возврате наследия предков, его младший брат, Теофил де Перигор, решил примириться со своей судьбой и заняться каким-нибудь честным трудом. Под именем просто Перигор, отбросив «де» и связанную с этой частицей претензию на дворянство, дядя поступил приказчиком в большой марсельский торговый дом, выдвинулся своей честностью и способностью, женился на дочери своего патрона и, умирая, оставил своему сыну Амедею Перигору, большое дело, крупное состояние и лучшую репутацию. То и другое, и третье мой двоюродный брат поддержал с честью, и немало дворян позавидовало бы доброй славе Амедея Перигора.

Вот как случилось, что два родных брата стали разно именоваться и получили разные звания. Но это не разъединило ни их самих, ни их детей: связь между Луи и Перигорами не порвалась.

После этих необходимых вступительных замечаний я приступаю к самому рассказу. Еще отец Амедея перенес свою главную контору из Марселя в Тарб. Таким образом Перигоры познакомились с владельцами Бретвиля, маркизами де Тарбами, герцогами д'Арками. Конечно, по разности положения в обществе не могло быть даже речи о какой-либо дружбе или даже знакомстве домами между обеими семьями. Нет, Амедей был вообще очень горд и сам не лез туда, где не мог считаться равным. Но папаша теперешнего герцога д'Арка очень уважал Амедея за его честность и достойную жизнь, да и Амедей выделял герцога из всех окрестных дворян. Владельцы Бретвиля жили очень бедно, порою нуждались в самом необходимом, но скорее умерли бы с голода, чем воспользовались бы чужим грошом. Амедей всегда готов был предоставить свой кошелек к услугам владельца Бретвиля и рад был служить ему деловым советом, иногда герцогу приходилось продавать скот, шерсть или урожай винограда.

Я уже сказал, что Амедей пользовался безукоризненной репутацией. Но нельзя сказать, чтобы его любили. Дворяне негодовали, что какой-то купчишка не считает за честь в любой момент расстаться с трудовыми грошами, чтобы безнадежной ссудой дать этим дворянам возможность кутить и бесчинствовать далее. А горожане обижались, что Амедей не дружит с ними. Действительно, сам человек очень образованный, Амедей чуждался местного буржуазного общества, по большей части очень серого и необразованного. Впрочем, и то сказать, с тех пор, как у Амедея умерла любимая жена, оставив ему маленькую Беатрису, Амедей потерял охоту к общению с людьми.

Из-за этой-то Беатрисы и разыгралась вся эта история. Надо вам сказать, что Беатриса – прехорошенькая девчонка, в которой лучше всяких документов и генеалогий доказывалось аристократическое происхождение Перигоров: порода чувствуется в каждой жилке у этой шельмы! Но вот в том-то и дело, что шельма она ужаснейшая! Семьдесят семь бесов сидят в этой девчонке! Кокетство – ее родная сфера, как вода для рыбы! Конечно, стоило ей достичь шестнадцати лет, как в ухаживателях не оказалось недостатка. Целыми толпами ходили за ней и дворянчики, и горожане. Последние видели в Беатрисе завидную невесту, первые – лакомый кусочек. Беатриса всем кружила голову, всех обнадеживала, всем строила глазки и., всех водила за нос!

Ну, конечно, недаром говорится, что, кто долго играет с огнем, тот неминуемо обожжется. Беатриса уже очень дерзко посмеялась над виконтом де Тремулем и публично натянула ему нос в тот самый момент, когда виконт воображал, что находится на самом пороге осуществления своих страстных грез. Тремуль – не из тех, которые прощают такие шутки. Однажды, когда Амедей был в отъезде по торговым делам, толпа подвыпивших дворянчиков, под предводительством Тремуля, пристала к Беатрисе на улице, стала преследовать ее вплоть до дома, а затем вломилась и в самый дом. Горожане даже не подумали вступиться за дочь гордеца, городские власти, имевшие свои счеты с Перигором, тоже сделали вид, будто ничего не знают.

На счастье Беатрисы в этот момент из Бретвиля прибыл герцог Ренэ за покупками. Увидав бесчинства юных негодников, услышав крики Беатрисы и узнав в чем дело, герцог бесстрашно ринулся один на целую толпу вооруженных дворян, убил на месте троих, тяжело ранил пятерых и обратил остальных в бегство. Затем он отправился к властям и дал им суровый урок, обвинив в умышленном непринятии законных мер. При этом герцог Ренэ решительно заявил, что он, в случае повторения чего-либо подобного, обратит внимание королевского наместника, жившего в По, на творящиеся безобразия.

Вмешательство герцога еще более озлобило как Тремуля, так и городских властей. И вот сообща они замыслили злое дело. Однажды, когда герцог д'Арк отправился на охоту по соседству, среди глубокой ночи в дом Перигора вломилась банда замаскированных негодяев и, схватив Беатрису, увезла ее неведомо куда. Хорошо еще, что старый слуга Амедея – Тибо – не потерялся. Вскочив на лошадь, он сейчас же поскакал в Бретвиль и по счастливой случайности встретился с герцогом, как раз возвращавшимся с неудачной охоты. Герцог сейчас же взял четверых слуг, вооружил их чем мог и понесся прямо к Тремулю, верно угадав коновода новой истории. С этими четырьмя париями герцог вломился в замок Тремуля, воспользовался замешательством и минутой растерянности и отбил Беатрису. Но Тремуль скоро оправился от первого момента растерянности и кинулся вдогонку за герцогом. Видя, что от Тремуля и его присных не ускачешь, герцог решил пока приютить девушку у себя в замке, до которого было очень близко. Так он и сделал. Однако Тремуль тоже не захотел отказаться от своей мести. Он обложил Бретвиль форменной осадой, которую герцогу пришлось выдерживать почти в течение целой недели. Конечно, не будь Бретвиль так неприступен, храбрости герцога оказалось бы недостаточно. Но другой не выдержал бы недели и в более неприступном замке. Кончилась вся эта история очень печально для Тремуля и тарбских властей. Уже в первую ночь осады одному из слуг герцога удалось выбраться из замка и доставить в По наместнику собственноручное письмо герцога с описанием всего происшедшего. Наместник выслал конную стражу, осада была снята, Тремуль арестован, городские власти смещены и наказаны. Старый Тибо доставил Беатрису домой в объятия уже отчаивавшегося Амедея.

Теперь посудите сами, ваше величество. Беатриса – красивая, кокетливая, пылкая девушка, да еще «какая-то мещаночка», с которыми не принято стесняться. Герцог Ренэ – пылкий юноша. И все-таки Беатриса вернулась в родной дом такой же чистой, какой вышла из него! А ведь не только они провели целую неделю в самой тесной близости, сама Беатриса с обычной решительностью заявила отцу, что геройство герцога так восхитило ее, что стоило бы ему лишь руку протянуть, и он мог бы сделать с ней все, что только захотел бы!

Мало того! Отъезд герцога в Париж был решен еще до этих историй, и Амедей уже давно предложил герцогу дать письмо ко мне, чтобы не очутиться совсем одному в незнакомом Париже. Кроме того, Амедей дал герцогу взаимообразно необходимую сумму для экипировка и на дорожные расходы. Герцог с большой невыгодой продал что мог и вернул Амедею взятые на дорогу деньги, объясняя это тем, что теперь он не хотел бы быть в обязательных отношениях с ним, несмотря на то, что в собственном сознании будет чувствовать, что выступил на защиту оскорбленной девицы лишь во имя рыцарского долга, не руководствуясь ничем иным. Еле-еле Амедею удалось убедить герцога веять хоть письмо ко мне. Но на всякий случай, боясь, что герцог по своей скромности и гордости может и не воспользоваться этим письмом, Амедей сейчас же послал ко мне нарочного с письмом, в котором подробно описал все происшедшее. Герцог ехал очень медленно, я получил это письмо уже неделю тому назад и с нетерпением ожидал случая увидеть воочию того, кто казался мне по всему каким-то мифическим героем древности, истинным рыцарем без страха и упрека. Теперь вашему величеству конечно понятно, почему я так низко поклонился герцогу. Я кланялся ему не только как дядя спасенной им девушки, но и как человек, скорбящий об угасании добродетели и рыцарских чувств в человечестве и видящий в личности герцога осуществление того, что я всегда считал идеалом французского дворянства!

– Ого! – воскликнул король, с глубоким интересом выслушавший рассказ Луи. – И это-то вы называете, юный герцог, «мелкими, ничтожными, мещанскими историями»? Хотел бы я, чтобы таких «мещанских историй» случалось побольше при моем дворе! Конечно, – король сам засмеялся своей мысли, – я не хочу этим сказать, что бесчинства и насилия над слабыми мне приятны и желательны! Нет, клянусь Богом, я не потерплю таких бесчестных проделок! Но я хотел бы, чтобы все окружающие меня лица были способны, подобно герцогу д'Арку, не щадя живота, выступить на борьбу с насилием и неправдой! Нет, клянусь Богом, я с каждой минутой все больше и больше радуюсь, что судьба послала мне вас, герцог! Ну-с, благодарю вас за ваш рассказ, милейший Луи, а теперь будьте добры и экипируйте мне герцога!

* * *

Когда Луи увел Ренэ, король спросил Гиша:

– Ну Арман, что ты думаешь обо всей этой истории?

– Я думаю, государь, что Луи в понятном ослеплении родственными чувствами либо ошибается и прелестная Беатриса вовсе не так обольстительна, либо… герцог д'Арк – самый противоестественный идиот на свете!

– Ну, нет! Луи – очень положительный человек и напрасно расхваливать не стал бы даже племянницу! Хотя, с другой стороны… чем он рискует? Прелестная Беатриса находится достаточно далеко от Парижа, мы ее не увидим…

– Как знать, ваше величество? Стоит только захотеть, и нам не трудно будет проверить, ошибается ли Луи или нет! Я готов поручиться, что Беатриса вскоре пожалует в Париж!

– А что ей тут делать?

– Но помилуйте, ваше величество! Раз наш герцог действительно вел себя так сдержанно, а прелестная Беатриса готова была добровольно сделать все, чего бы он ни пожелал, то она не помирится с результатом, в котором впервые сказался недостаток ее очарования! Помилуй Бог! Кто знает женщин…

– А кому их и не знать, как Арману де Грамону, графу де Гишу!

– … Тот может быть уверен, что история на этом на кончится.

– И если герцог д'Арк и впредь будет вести себя таким же Иосифом Прекрасным, то… кое-кто сможет попользоваться волнением чувственности, зароненным им в сердце прелестной Беатрисы, не так ли, милый Гиш?

– Может быть, ваше величество, может быть: как знать то, чего не знаешь!

Тем временем гардеробмейстер короля говорил Ренэ Бретвилю:

– Ваша светлость! Я не буду надоедать вам выражениями своей признательности и восхищения. Скажу только одно. Вы молоды, неопытны и совершенно не знаете парижских нравов и придворной жизни. Ну так в виде величайшего для себя одолжения, покорнейше прошу вас в случае малейшего затруднения вспомнить, что на свете существует старый Жорж Эрнст Луи, который готов в любой момент помочь вам своим опытом! Однако не будем больше говорить об этом! Займемся экипировкой вашей светлости! – и старый гардеробмейстер принялся хлопотать над исполнением данного ему королем поручения.

Конец первой части

Часть вторая

I

В грустной задумчивости сидела Луиза де Лавальер у окна своей комнаты в Фонтенебло, куда королевский двор переехал по желанию короля (иначе говоря – Генриетты Английской) с первыми проблесками весеннего тепла.

В первые дни девушка радовалась этому переведу словно козочка, выпущенная на зеленеющее пастбище после долгой зимы. Замок Фонтенебло,[25]25
  Находится приблизительно в пятидесяти верстах от Парижа к юго-востоку.


[Закрыть] устроенный Франциском Первым и бывший местом рождения многих королей, почему-то напомнил ей милый, скромный Лавальер. О, конечно позднее, когда цветники засияли всеми цветами радуги, когда по мановению руки волшебника Ленотра[26]26
  Знаменитый садовый декоратор, которому, между прочим, принадлежит план разбивки версальского парка.


[Закрыть] зазеленевшие боскеты приняли самый причудливый вид, когда забили фонтаны и оделись вьющимися растениями гроты, беседки и дерновые шатры, Луиза сразу почувствовала, что в Фонтенебло нет главной прелести Лавальера, а именно чарующей простоты, безыскусственной запущенности! Но в первые дни, пока весна еще не раскинула щедрой рукой своих пышных даров, эта разница не бросалась так в глаза, и Луиза с восторгом бегала по парку, полной грудью вдыхая чистый, пряный воздух.

Служба почта не отнимала времени у Луизы, она была в значительной степени предоставлена сама себе. Здесь, в Фонтенебло, празднества следовали за празднествами. Король, страстный ценитель балета и признанный танцор, разучивал уже третий балет, сюжет для которого ему разработала Бенсерад, а музыку написал пленительный Люлли.[27]27
  Жан Батист Люлли, флорентинец родом, был придворным композитором Людовика XIV. Он считается создателем оперы. Бенсерад – придворный поэт, автор выдающихся сонетов и рондо.


[Закрыть] В промежутках между этими празднествами шли деятельные репетиции, на которых были заняты сам король, Генриетта и участвовавшие в балете придворные кавалеры и дамы. Вот это-то и давало Луизе так много свободного времени, которое она с самозабвением отдавала общению с пробуждающейся природой.

Шли дни, и каждое утро приносило новое торжество победоносного шествия весны. Веселыми стаями возвращались из дальних странствований птицы, наполняя парк своим веселым гомоном. Один за другим распустили свои венчики первые весенние цветы – перелески, лютики, анемоны, первоцветы, вероники, анютины глазки, фиалки, колокольчики, барвинки, яснотки. Там, в укромных уголках, стыдливо распустил белую чашечку король весенних цветов – ландыш, притаившийся в тени мохнатых корней. Набрякли бутоны гроздей цветущих деревьев. Яблони, каштаны, сирень, белая акация наперебой стали развертывать ароматную прелесть своих кистей. Природа с увлечением и восторгом воздвигала трон для своей юной повелительницы – весны!

Но с каждым днем все более и более рассеивалась беззаботная радостность Луизы де Лавальер, с каждым днем все глубже заползала к ней в сердце непонятная грусть, острая тоска. По ночам она не могла спать, вся охваченная страстной грезой. Днем, забираясь в дальние уголки старого парка, Луиза нередко ломала свои белые, тонкие руки и роняла тихие слезы, рыдая, сама не зная о чем!

Когда же по временам вдали показывалась стройная фигура Ренэ Бретвиля, девушка вся съеживалась, краснела, бледнела, хваталась за сердце и пускалась бежать в противоположную сторону, сознавая, что больше всего на свете ей хотелось бы бежать к Ренэ!

Любила ли она герцога д'Арка? Она сама уже начала задавать себе этот вопрос, но не могла ответить на него. Во всяком случае она понимала, что это была бы самая безрассудная любовь: тут ей не на что было рассчитывать! А если у нее и могли быть прежде какие-нибудь надежды, то теперь, после вчерашнего разговора с Ренэ, стало окончательно ясно, что сердце Ренэ, раскрывшееся навстречу другой, закрыто для нее, Луизы!

А ведь она могла бы рассчитывать на нечто большее со стороны Ренэ, чем на простую, тихую дружбу! О, в дружеских чувствах у юного герцога недостатка не было! С того времени, как осенью Лавальер оказала Бретвилю серьезную услугу, вопреки прямому запрещению герцогини, доложив ей о прибывшем гонце, Ренэ стал при всяком удобном случае выражать Луизе свою признательность и восхищение. Лавальер инстинктивно казалось, что не одно только чувство благодарности руководит Бретвилем, что в тоне голоса Ренэ прорываются нотки затаенной страсти, нарождающейся любви. Может быть, так оно и было вначале. Но…

Луиза с горечью вспомнила свой вчерашний разговор с Ренэ. Поздно вечером они засиделись на дерновой скамье. Ренэ был особенно лирически настроен, особенно ласков. Как трепетало сердце Луизы при интимных переливах его голоса, как страстно ждало оно того важного, особенного, что непременно должно было последовать!

И оно последовало, это важное, особенное признание! Грустно покачивая красивой, тонкой головой и понижая голос до полного шепота, Ренэ излил Луизе все страдания, в которые его повергает жестокая, кокетливая игра Христины де ла Тур де Пен. И вышло так, что весь вечер Ренэ говорил только об одной Христине и о своей любви к ней!

Придя к себе в комнату, Луиза, не раздеваясь, легла на кровать и долго плакала. О чем? Она не могла бы суверенностью сказать это. Никакой осязательной, реальной причины для этого не было. Но девушке казалось, что у нее отняли какую-то красивую, хрупкую мечту, развенчали мистический интерес жутко прекрасной сказки!

И вот сегодня Луиза де Лавальер против воли задумалась все о том же признании, которое сделал ей накануне Ренэ. Опять она спрашивала себя: «Неужели я люблю его, если это призвание причиняет мне такую боль?». Но нет, положив руку на сердце, она должна была сознаться, что испытываемое ею – еще не любовь! И Луиза пыталась уверить себя, что она, привязанная к Ренэ чисто братской любовью, страдает за его неподходящий выбор.

Да, теперь, прожив зиму при дворе, Луиза не была уже до такой степени наивной, какой застало ее начало нашего повествования. Многие скрытые стороны человеческой природы и человеческих отношений встали перед ней в неприкрашенной наготе благодаря болтовне подруг и «наглядному обучению», в котором не было недостатка при французском дворе!

Поэтому Луиза понимала, что Христина де ла Тур де Пен – гораздо распущеннее, сквернее при всей своей физической чистоте, чем все эти де Пон, Воклюз, Шимероль, Руазель и прочие, и прочие, уже познавшие жизнь и имевшие за собой романическое «прошлое». Но ведь физическая чистота была такой редкостью среди девиц французского двора, что она тем самым казалась чем-то смешным, провинциальным. Таких, как Луиза де Лавальер, было уже очень немного, да и то они слишком быстро «просвещались». Только ведь чистота девицы де ла Тур основывалась не на провинциальной стыдливости, а на точном расчете. Христина сознательно играла комедию, подлаживаясь под благочестивое направление ума королевы-супруги и смиренно опуская быстрые, проницательные, опытные глазки, как будто ее смущал всякий мужской взор. Зато наедине девица де ла Тур готова была дойти до последней грани, лишь бы не переступить ее. Христина была развращена мыслью, воображением, душой. Оставаясь холодной телом, она сознательно ловила выгодного мужа, пуская при этом в ход весь свой богатый арсенал природного таланта к кокетству. Вот, когда она выйдет замуж, тогда она разрешит себе все! А пока она только вела свою нечистую игру, спекулируя на разжигаемой мужской чувственности!

И такую-то особу должен был полюбить этот милый, чистый, благородный Ренэ?

В ответ на эту мысль Луиза невольно сделала негодующий жест и вдруг испуганно вскрикнула и отшатнулась от окна: прямо в лицо ей угодил цветок розы, брошенный чьей-то дерзкой рукой в открытое окно.