Текст книги "Блин и секрет разбитых стекол"

Глава IV
Тайна кокнутых стёклушек

Когда Блинков-младший был ещё в безответственном возрасте, родители часто брали его с собой на работу. Мама – в контрразведку, старший Блинков – в Ботанический сад. Потому что бабушка Елизавета Михайловна часто болела. Кажется, она просто не любила с ним сидеть.

К маме в контрразведку его перестали пускать очень рано. Как будто у дежурных была специальная инструкция, что до трёх с половиной лет человека не могут завербовать вражеские спецслужбы, а как только ему стукнет три с половиной, тогда совсем другое дело. Тогда нужно глаз с него не спускать. Выписывай на него пропуск, объясняй, куда он идёт и с какой целью, отмечай, в котором часу он прибыл и убыл. А главное, этот пропуск с лиловыми печатями контрразведки не имел никакой силы, если не показать ещё документ с фотокарточкой.

Документа с фотокарточкой Блинкову-младшему не выдали до сих пор. Он был вписан в мамино удостоверение личности офицера.

Несколько раз маме приходилось звонить самому начальнику контрразведки, чтобы он приказал дежурному пропустить Блинкова-младшего под свою ответственность. Не бросать же на улице единственного сына. А везти сдавать его каким-нибудь знакомым – опоздаешь на службу. Контрразведчики никогда не опаздывают на службу. Они всегда приходят на пятнадцать минут раньше.

Короче говоря, мама так помыкалась, и Блинков-младший стал ездить на работу к старшему Блинкову. С тех пор он больше не был в контрразведке и почти всё позабыл. Только помнил, как шёл по длинному коридору с одинаковыми дверями и за каждой дверью однообразно кричали «Ненавижу!» пойманные с поличным шпионы. И как одинаково шутили все мамины сослуживцы. «Ого, – удивлялись они, кивая на Блинкова-младшего, – какого вы агента вербанули, товарищ капитан!» И ещё как хорошо было рисовать цветными карандашами «Тактика» на секретных бланках контрразведки. Как известно, всё, что на этих бланках написано или нарисовано, бесследно исчезает через час. Поэтому рисовать можно без конца.

Зато Ботанический сад он знал как свои пять пальцев. Где яблони, где сливы, где крыжовник – это само собой, а ещё весь аптекарский огород: и душистый майоран, и простушку мать-и-мачеху с бархатными, тёплыми снизу листьями, и смертельный джунгарский Аконит, и Белладонну, по-нашему красавку.

По-латыни все названия растений пишутся с большой буквы, как имена. «Белладонна» переводится – «красивая дама». Она тоже смертельно ядовита, что навевало Блинкову-младшему всякие мысли насчёт Кузиной. Слинять на дискотеку с милицейским курсантом Васечкой – что это, если не капля натурального яда на блинковское сердце?! Причём капля была пущена в тот же самый день, когда они стояли над грядкой, утыканной табличками с латинскими именами ещё не взошедших трав, и Кузина сама…

ЗДЕСЬ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ МЕСТО, КОТОРОЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЧИТАТЬ ВСЕМ. А РАЗ ТАК, ТО И ПИСАТЬ ЕГО НЕ ИМЕЛО СМЫСЛА

В общем, у Блинкова-младшего имелись различные поводы часто бывать в Ботаническом саду. Между делом он перезнакомился там почти со всеми, кроме нескольких особо вредных служителей. Они прекрасно знали, чей сын Блинков-младший, но именно поэтому делали вид, что он какой-то совсем неизвестный хулиган, вор, а возможно, и браток из солнцевской преступной группировки. «Ты чего сюда залез?! Вали отсюда, пока милицию не позвали!» – кричали они издали, показывая, что совершенно не боятся этого, по всему видать, вооружённого братка.

Особо вредные служители смотрели на Блинкова-младшего как на сына классового врага. У них было сильно развито пролетарское самосознание. Они считали, что научные сотрудники очень тонко валяют дурака. Носятся с какими-то генами, которых не видно даже в микроскоп. Может, их вообще нет, генов этих. Может, научные сотрудники их выдумали, чтобы ничего не делать и зарплату получать. И ещё спрашивается: зачем они сажают ядовитые травы, вместо того чтобы везде посадить картошку и накормить народ?

Правда, сами особо вредные служители картошку тоже не сажали. На своих огородиках они растили клубнику и торговали ею около метро.

Как раз такой человек, старый лысый Витя, встретился Блинкову-младшему, когда он честь по чести прошёл через вахтёрскую будку с маленькой запирающейся калиточкой и по аллее хвойных направился к оранжерее.

Хвойные росли так себе, особенно кедры, и за тощенькими стволами был отлично виден плодовый сад с одинаково обрезанными круглыми кронами. По саду ехал на самоходном шасси лысый Витя. Самоходное шасси – это маленький кузов на колёсиках, кабинка на одного человека и совсем несерьёзный движок. Всё это трещит, коптит и кузовом вперёд едет со скоростью пешехода.

Блинков-младший шёл и поглядывал на лысого Витю.

А лысый Витя ехал за деревьями по своей дорожке и поглядывал на Блинкова-младшего.

Не узнать его лысый Витя не мог. Когда продавал у метро ворованные цветы из Ботанического сада, всегда узнавал и отворачивался. Но тут изо всех сил постарался и не узнал. А раз в оранжерее побили стекла и Ботанический сад был, можно сказать, на осадном положении, лысый Витя решил, что обычных криков издалека будет мало. Он соскочил со своей трещалки, схватил из кузова грабли и побежал за подозрительным типом.

– Пойма-а-ал!!! – крутя граблями над головой, орал на весь Ботанический сад лысый Витя. Хотя не поймал, да и особенно ловить не рвался, судя по тому, что, подбегая к Блинкову-младшему, он явно снижал скорость.

Блинков-младший остановился, и лысый Витя ещё притормозил. Он перебирал ногами почти на месте.

– Бежи, – приказал лысый Витя, замахиваясь граблями.

Вид у него был очумелый, как будто особо вредный служитель и сам не знал, что творится у него в голове. Возьмёт и приголубит граблями. А после скажет – обознался.

Блинков-младший посмотрел на грабли. Они были с восемью зубцами, отполированными о землю до зеркального блеска.

Повернуться бы и пойти, не обращая на лысого Витю никакого внимания. Это было бы мужественно и красиво. Но глупо. В спину-то он точно приголубит. Не упустит такой замечательной возможности.

Лысый Витя не понимал средств морального воздействия, всех этих красноречивых взглядов и молчаливого достоинства. Молчит, считал лысый Витя, значит, нефига сказать. А смотрит, потому что боится врезать. Кстати, князь Голенищев-Пупырко-младший, который считал точно так же, на блинковском месте отобрал бы у лысого Вити грабли и с особым цинизмом эти же грабли обломал бы ему о спину. Лысый Витя был мелкий мужичок, и князь бы справился.

– У меня газовый баллончик, – предупредил Блинков-младший, показывая из кулака оранжевый багажник машинки. – Только подойди…

Лысый Витя опустил грабли.

Лысый Витя далеко, по дуге, обошёл Блинкова-младшего.

Лысый Витя снова поднял грабли, для пробы крутанул ими в воздухе и убежал, вопя своё «Поймал!!!».

Из уважения к Витиному возрасту Блинков-младший подумал, что кто-то из них двоих спятил. А мог бы и точно, без этой вежливой неопределённости, сказать, кто именно.

Хотя Николай Александрович строго-настрого запретил воображать из себя сыщика, Блинков-младший воображал. Ничего не поделаешь, если само получается.

Он воображал, как преступники крались вдоль аллеи хвойных, прячась за стволами лиственниц и плохо принявшихся кедров. По дорожке они бы не пошли. Аллея прямая, их издалека было бы видно.

Он, конечно, не настолько воображал, чтобы ломиться следом за этими злоумышленниками по кустам боярышника. Боярышник был колючий и рос почти вплотную к хвойным, чтобы забирать у них лишнюю воду.

Но всё-таки он поглядывал на этот боярышник. И нашёл улику.

На кусте, как будто специально повешенный, красовался серый форменный галстук с резинкой. У мамы было полно таких же, только зеленых, и она не знала, куда их девать, потому что ходила в штатском. Точно форменный был галстук, а не просто похожий. И висел в таком месте, где нормальному человеку делать нечего.

Блинков-младший осторожно потянул находку. Галстук плотно сидел на колючках, и, когда Блинков-младший потянул сильнее, в ткани поехали нитки. Здорово его нанизали. С разгона. Так, что разогнулся крючок, сцепляющий резинку.

Кто-то очень быстро бежал в этом форменном галстуке. Милиционер или, может быть, железнодорожник. Или переодетый преступник.

Ботанический сад как вымер, все были у оранжереи субтропических растений. Там, за поворотом аллеи, время от времени звенело стекло. Наверное, вынимали из рам осколки.

Блинков-младший осторожно снял улику с колючек и спрятал в карман. Как начитанный подросток, он, само собой, пожалел, что у него нет полиэтиленового пакета. С уликами ведь как? Увидел – и сразу в пакет её, чтобы сохранить запах. А если таскать улику в кармане, какая-нибудь служебная собака может потом решить, что это твоя улика. И ничего собаке не докажешь, потому что улика пропитается твоим запахом.

В оранжерею не пускали. Поперёк входа стояла милицейская машина с включённой бормочущей рацией. Милицию не было видно. Снаружи мелькали синие халаты технического персонала и белые – научных сотрудников. Хотя как сказать – снаружи, когда у оранжереи не было «внутри»? Она вся оказалась снаружи – просто кусок сада, где почему-то растут пальмы, бамбук, лимонные деревья и прочее, что в средней полосе расти не должно. И не будет расти. Умрёт с первыми заморозками, а кое-что и раньше, с первым холодным дождем.

Пустые рамы выглядели как древний дворец в джунглях. Их почти не было заметно среди зелени. Растения же всегда льнут к стёклам, к солнышку. Когда стёкла разбили, они, глупые, сразу высунули свои листья во внешний мир, где не могли жить.

За рамами, в джунглях, несколько человек в белых халатах собирали битые стёкла. Осколки помельче они ссыпали в вёдра, а крупные передавали… для понятности скажем – всё-таки наружу. Из джунглей – в среднюю климатическую полосу. А дальше по цепочке, из рук в руки, стёкла плыли к стоявшему на дорожке мусорному баку. Не у всех людей были рукавицы, и по стёклам размазывалась чья-то кровь.

Блинков-младший понял, что это не просто стёклушки кокнули. Это горе.

Где-то среди бродивших в джунглях людей был старший Блинков. Иногда Блинков-младший слышал его сердитый голос, но покричать отцу не решился.

Из оранжереи вышла с ведром аспирантка Галя и стала вываливать в мусор какие-то бурые тряпки.

– У нас отопительную трубу прорвало, – не поздоровавшись, сказала она Блинкову-младшему. – Смотри, что делается.

Блинков-младший присмотрелся. Галины тряпки были не тряпки, а травы, совсем сварившиеся.

– Опытные грядки. Три года работы, – объяснила Галя и всхлипнула. – Шёл бы ты, Митька, домой. Прости, но не до тебя.

Блинков-младший хотел помочь людям, которые по живой цепочке передавали стёкла, но только мешал. Все боялись, что он порежется, и начинали его прогонять. Одни говорили: «Иди отсюда, мальчик». Другие: «А, Митя! Ты отойди пока, видишь, что у нас?» Разницы, в общем, никакой.

Он сел на скамейку и стал слушать разговоры людей в цепочке. Слышно было с серединки на половинку. И так все говорили тихо, как в больнице, а тут ещё бубнила милицейская рация.

– ПГ шестнадцать, ПГ шестнадцать, драка в кафе «Ласточка».

– Надо же, средь бела дня…

– Подонки, я ж говорю: подонки!

– Поймали?

– Ищут. Видишь, «луноход» не уезжает.

– Ты не видел там, опытные грядки целы?

– А что им сделается, сейчас тепло.

– Сварились опытные грядки. Там горячую воду прорвало.

– Вот это да! Как же теперь наш Блинок-то, а?

– А что Блинок, Блинок молодой. Как старик?

– Старик-то как раз все успел взять. И своё, и не своё. На пенсию пойдет, будет на даче клубничку прищипывать.

– Это теперь так называется?

– Четыре с половиной тысячи квадратных метров. Это почём сейчас за метр?

– ПГ шестнадцать, отвечайте. Драка в кафе!

– Нет, вы как хотите, а опять без зарплаты я сидеть не стану.

– Ну посидишь с пособием по безработице.

– А вот и нет. «Хмель», знаешь, что обещает? Всем, кто к ним перейдёт, зарплата в пять раз выше. Прямо по старой ведомости, автоматом.

– Ренегат.

– Карась-идеалист.

Блинков-младший сам удивился тому, что так много узнал. Десять минут – и по этим обрывкам все ясно. Кроме прищипывания клубники. Блинок – понятно кто, опытные грядки – его с Николаем Николаевичем и Розой Моисеевной. А «луноход» – это милицейская машина, догадался Блинков-младший. Кстати, машинка Николая Александровича не понадобилась. Хорош бы он был с этой дурацкой машинкой, когда у людей сварились опытные грядки.

Оставалось пооколачиваться у директора и послушать, о чём будут говорить бизнесмены из «Сильного хмеля». Если они, конечно, приедут, как рассчитывал Николай Александрович.

Пооколачиваться у директора – это запросто. Само собой, не для всех. Но для человека, который в несознательном возрасте обдул директору габардиновый костюм, и директор вспоминает об этом при каждой встрече, – запросто.

Уж кажется, что там идти до конторы – десять минут. Но, видно, в гороскопе Блинкова-младшего сегодня сошлись воинственный Марс и жуликоватый бродяга и торгаш Меркурий. Они посовещались и устроили Блинкову-младшему новую пакость.

Из-за поворота вылетел лысый Витя, опять размахивая своими граблями. Отполированные зубцы сверкали, как восемь ножей. На этот раз лысый Витя взял подкрепление: человек пять в синих халатах технического персонала. Подкрепление трусило за ним, соблюдая дистанцию, чтобы не попасть под грабли.

– Поймал! – безо всякой фантазии вопил особо вредный служитель, устремляясь к Блинкову-младшему.

Блинков-младший совершенно не испугался. Среди бежавших за лысым Витей был раненный в Чечне десантник Всеволод, который готовился поступать в университет и прямо хвостом ходил за старшим Блинковым. Всеволод мог объяснить лысому Вите, что он заблуждается насчёт сына Олега Николаевича.

Блинков-младший даже позлорадствовал, представляя себе, как бывший десантник будет это всё объяснять. Быстро. Доходчиво. Возможно, с лёгкими телесными повреждениями.

Маленькая толпа с вертолётно крутящимися над нею граблями накатывала, Блинков-младший помахал Всеволоду рукой…

И все свернули на боковую дорожку.

– Пойма-а-ал! – гнул своё лысый Витя.

Непонятная погоня сразу же скрылась за деревьями. Блинкову-младшему показалось, что в последний момент перед тем, как повернуть, лысый Витя посмотрел на него тяжёлым запоминающим взглядом.

Директора Ботанического сада Эдуарда Андреевича всегда показывали по телевизору под Восьмое марта. В Ботанический сад приезжала телебригада с телеведущим, телеоператором, телегримёром, который припудривал носы Эдуарду Андреевичу и телеведущему специальной телепудрой, чтобы носы не блестели. Ну и, само собой, с телеводителем, который их привозил в телемашине.

– Уважаемые телезрители, – говорил в телекамеру припудренный Эдуард Андреевич, – работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов.

И добавить к этому ему было, в общем, нечего. Но телеведущим не нравилось, что Эдуард Андреевич так ясно и коротко все сказал. Они говорили:

– Эдуард Андреевич, вы всё говорите правильно, но ужасно скучно. На вас, любезнейший Эдуард Андреевич, смотреть – мухи дохнут. Вы лучше просто, своими словами, расскажите, как вы тут работаете в Ботаническом саду, какие у вас трудности и радости. А потом я вас спрошу: «А много у вас тюльпанов, всем хватит?» – а вы мне: «Двести пятьдесят тысяч!»

– Молодой человек, – отвечал телеведущему Эдуард Андреевич. – Тридцать лет назад я стал директором Ботанического сада, и снимать телепередачу к Восьмому марта ко мне приехал молодой телеведущий. Тогда были другие времена. Тогда очень заботились о том, чтобы люди в телевизоре говорили не своими словами, а нужными словами. Поэтому молодой телеведущий привез бумагу, в которой было написано, что я должен сказать.

И Эдуард Андреевич доставал эту историческую бумагу. «Уважаемые телезрители, – было написано там. – Работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов».

– С тех пор я тридцать лет повторяю эти слова, – торжественно говорил Эдуард Андреевич, сверкая очками. – И ещё никто не сказал, что я шучу, лгу или кого-нибудь оскорбляю. Все говорят: «Как вы солидно выступили. Коротко и ясно». А тот молодой телеведущий теперь ваш телеминистр.

Такой осторожный был этот Эдуард Андреевич.

Так он и разговаривал у себя в кабинете со старшим лейтенантом. В стиле «Уважаемые телезрители» и так далее – повторять, надеюсь, не надо.

В конторе, кроме них двоих, совершенно никого не было. Все ушли к оранжерее помогать или просто сочувствовать. И Эдуард Андреевич там успел побывать. Его порезанные пальцы, большой и указательный (на правой руке, если это кому-нибудь интересно), были в несколько слоёв перебинтованы и торчали, как рогатка. Из этой рогатки он всё время целился в старшего лейтенанта.

– Уважаемый товарищ старший лейтенант, – говорил Эдуард Андреевич и целился. Казалось, сейчас он наденет на пальцы резинку и стрельнёт в милиционера бумажной пулькой. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование вверенного мне хозяйства. Естественно, что, когда бой стекла оранжерейного пятимиллиметрового составляет четыре с половиной тысячи квадратных метров, это ненормальное функционирование. И тут уже часть моей ответственности ложится на вас. Если вы найдете правонарушителей, мы сможем взыскать с них стоимость умышленно испорченного имущества и восстановить нормальное функционирование.

– Будем искать, – уныло бубнил старший лейтенант.

– Нет, я хочу, чтобы вы осознали, – напирал Эдуард Андреевич. – Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование…

На Блинкова-младшего они только посмотрели – и всё. Как будто муха залетела. Старший лейтенант, наверное, решил, что это директорский внук, а директору и решать было не надо, он знал, что это блинковский сын. Даже не спросил: «Что тебе, Митя?»

Блинков-младший сел у двери на стуле для самых скромных посетителей и достал машинку Николая Александровича. У вас, мол, свои, большие и важные дела, а у меня свои, маленькие и неважные. Кричать я не кричу, в уборную не прошусь, и можете не обращать на меня внимания.

Между тем старший лейтенант уже третий раз выслушал про ответственность за нормальное функционирование. Неизвестно, сколько раз он это выслушал до того, как пришёл Блинков-младший, только терпение у него лопнуло.

– Ну что вы, как ребёнок, – раздражённо проговорил он, кивнув для наглядности на Блинкова-младшего. – Точно цен я не знаю, но четыре тысячи метров стекла – это же десятки тысяч рублей. Вы считаете, человек, у которого есть такие деньги, станет бить стекла?

– Считаю, – страстно сказал Эдуард Андреевич. Если бы он так не считал, у него просто не осталось бы надежды.

Старший лейтенант говорил, в общем, то же, что и Николай Александрович: богатый преступник не станет сам бить какие-то стекла. Он для этого наймёт мелкую шпану. Её милиция и поймает в лучшем случае, а со шпаны много денег не возьмёшь.

Этот старший лейтенант начинал нравиться Блинкову-младшему. Вежливый такой, не то что курсант Васечка, который совершенно по-хамски увёл Кузину на дискотеку. А этот сидит себе, слушает в семьсот девяносто девятый раз, что Эдуард Андреевич как директор несёт ответственность. И не потому, что боится, как бы Эдуард Андреевич не нажаловался начальству. Он просто даёт человеку выговориться, он понимает, что у человека несчастье.

Блинков-младший вспомнил про форменный галстук. На старшем лейтенанте была другая форма, с тельняшкой в разрезе тужурки. Галстуком там и не пахло, это была форма для погонь и схваток, и незнакомый даже Блинкову-младшему пистолет в открытой кобуре очень шёл к такой мужской форме. Блинков-младший решил, что пистолет, наверное, «гюрза» – новейший, мощный. «ТТ», который любит братва из преступных группировок, просто мухобойка по сравнению с «гюрзой».

И ещё ему понравилось, что старший лейтенант, рассеянно слушая Эдуарда Андреевича, поглядывает то на дверь, то за окна. Контролирует обстановку.

Ох, непростой это был старший лейтенант, и Блинков-младший решил, что, если показать ему галстук, он, пожалуй, не станет говорить: «Что тебе, мальчик?» и «Иди отсюда, мальчик». Решил и показал. Так потихоньку, из кармана, и старший лейтенант, прикрыв глаза, дал понять, что всё видел.

Блинков-младший, ни слова не говоря, вышел со своей машинкой в приёмную.

Там было интереснее, чем у Эдуарда Андреевича. В его директорском кабинете – только пыльные гербарные планшеты да пыльная Большая ботаническая энциклопедия в пыльных шкафах. А в приёмной жил волнистый попугайчик Андреич, вот уж десять лет учившийся говорить своё имя, и на подоконнике теснились живые цветы, и висел фотоплакат, который Нина Су подарила старшему Блинкову, а тот от греха подальше отнёс его на работу и передарил секретарше. Вполне приличный был плакат, Нина Су там держала виолончель, но маме он всё равно не понравился.

Блинков-младший немного поучил Андреича говорить «Андреич», не забывая поглядывать на дверь, как бы не вышел Эдуард Андреевич и не застал бы его за этим занятием. Директор один во всем Ботаническом саду не знал, как зовут попугайчика.

Но что там Андреич, если в приёмной имелась одна абсолютно запретная вещь? Секретарша прямо с ума сходила, когда кто-нибудь несовершеннолетний к этой вещи хотя бы приближался. Телефон с автоответчиком и другими примочками, как говорят компьютерщики. Он и был как маленький компьютер и, наверное, именовался не телефоном.

Блинков-младший пожалел, что в такой момент, когда нет секретарши, ему совершенно не с кем связаться по этому замечательному аппарату, а просто так звонить неинтересно.

Но понажимать кнопки всё равно стоило. Блинков-младший сел в крутящееся секретаршино кресло и понажимал. Чего уж проще: кнопка с английским ON – включить, с OFF – выключить. Но в трубке даже не раздалось гудка. Потом беззвучно замерцала и погасла зелёная лампочка. Блинков-младший понял, что работает автоответчик, и нашел кнопку, которая включает звук.

– …что вы на месте. Разговор всё равно будет, – произнес мужской голос, и пошли короткие гудки.

Кому как, а Блинкову-младшему сразу стало ясно, что это будет за разговор. Грязные бизнесмены приедут, как говорил Николай Александрович, принимать капитуляцию.

Все это было так отвратительно и страшно, что Блинкову-младшему опротивел и аппарат, и ни в чём не виноватый Андреич. Этот пернатый висел на своих проволочных качельках вниз головой и смотрелся в зеркало.

– Дурак ты, Андреич, – с завистью к простой попугайской жизни сказал Блинков-младший и в последний раз потыкал кнопки, чтобы сделать всё как было.

– Вы уж постарайтесь, – громко и ясно произнёс Эдуард Андреевич. Голос шёл не из трубки, а из внешнего динамика.

Что ответил директору старший лейтенант, Блинков-младший не услышал.

Потому что старший лейтенант и не мог ничего сказать директору. Он уже вышел из кабинета и, как глыба, навис над секретарским креслом, с интересом глядя на Блинкова-младшего.