Текст книги "Хлопушка с прицелом"

19

Когда студенты переоделись, Герман провел с ними подробнейший инструктаж. Он предусмотрел, кажется, все возможные реакции Хучрая и не успокоился, пока у приятелей не стали от зубов отскакивать чеканные формулировки.

– И помните, – продолжал увещевать Герман по дороге к мосфильмовскому гаражу, – Хучрай у нас сам – изрядный актер. Вы сейчас в этом убедитесь. Он на полном серьезе будет изображать перед вами жертву.

– Вы хотите сказать, что он будет изображать безвинно арестованного человека? – уточнил Растиньяк.

– Да, разумеется, – подтвердил Герман.

– А зачем тогда такой тон? – недовольно спросил Нусинген. – Товарищ Хучрай будет ведь играть пострадавшего от культа личности, а вы так о нем говорите…

– Просто я в восторге от изумительной игры нашего дорогого Хучрая! – воскликнул Герман. – Он так это всегда изображает, что и впрямь можно поверить в его импровизации… Но мы-то с вами знаем, – Графов подмигнул студентам, – что это не по-настоящему. Не путайте, стало быть, жизнь со сценой, это вам тоже хороший урок, – нравоучительно закончил он.

– Однако исполнять мы должны так, словно находимся не на сцене, а в жизни, – вставил Растиньяк.

– Это само собой, – сказал Герман. – Заодно поучитесь у Хучрая… Ох, я воображаю, какое он вам представление устроит! – Графов даже зажмурился от блаженства. – Вот увидите, он будет рыдать, умолять, вырываться, твердить: «Этого не может быть, этого не может быть…» Но вы ему не поддавайтесь. Помните, его цель – заставить вас расколоться. И если он не сумеет этого сделать, то автоматически зачислит вас в актерский состав картины.

– Очень разумный метод, – одобрил Нусинген.

– Еще бы, – подхватил Герман, – лучше не придумаешь… Сколько уже артистов товарищ Хучрай таким макаром открыл… Стриженова, Урбанского, Извицкую, Прохоренко…

– А в этом новом его фильме кто будет играть? – зачарованно спросил Растиньяк.

Герман показал большой палец:

– Ансамбль будет что надо – закачаетесь! Ну вот мы и пришли.

Он остановился подле черного автомобиля «ГАЗ М-1».

– Черный воронок, – хмыкнул Нусинген.

– Тот самый? – опять прошептал Растиньяк.

– Да, именно на нем тогда ездили, – закивал Герман. – Именно с помощью этого конкретного экземпляра…

– Вы это серьезно? – удивился Растиньяк.

– Да шучу я, ребята, шучу, – засмеялся Герман. Он посмотрел на часы и посерьезнел: – Однако мы уже запаздываем… По коням, други!

Герман прыгнул за руль, а в следующую секунду уже вынимал из карманов очки, накладные усы и бороду. Все это он разложил вдоль лобового стекла, после чего стал наклеивать, вертя головой перед зеркалом заднего вида.

– А зачем это вам? – не понял Нусинген.

– Для конспирации, товарищ фельдмаршал, – ухмыльнулся Герман.

– Не понял, – опешил тот.

– Эх, – Герман обернулся к студентам и окинул их скептическим взглядом. – Классику, значит, нынешние студиозусы не чтят – Ильф и Петров им до лампочки…

– Разве это классика? – удивился Растиньяк.

– Советская классика, – уточнил Герман. – Следовательно, наипрогрессивнейшая в мире.

20

Ровно в полночь черный воронок притормозил у дома Хучрая.

Растиньяк и Нусинген, переодетые в чекистскую форму, вышли из машины и уверенно направились к квартире Хучрая.

Герман в накладных усах, бороде, очках и надвинутой на лоб кепке остался за рулем. Он уже не сомневался в своих сегодняшних учениках.

Студенты молча подошли к двери Хучрая и стали в точности выполнять германовские инструкции.

Нусинген три раза глухо ударил в дверь.

Через полминуты за дверью послышался заспанный голос:

– Кто там?..

– Телеграмма, – отвечал Растиньяк, как велел ему Герман.

Хучрай отворил дверь и в следующую же секунду в недоумении отшатнулся.

– Гражданин Хучрай? – строго спросил у него Нусинген.

– Д-да, – пробормотал тот.

– Мы за вами, – сказал Растиньяк.

– Собирайтесь, – добавил Нусинген и первым шагнул в квартиру.

Студенты стали ходить по квартире и всюду зажигать верхний свет.

– Обыск будет позже, – громогласно излагал Нусинген вызубренный германовский урок. – Сейчас только сделаем предварительный осмотр, а вы, господин хороший, поедете с нами…

– Позвольте, – залепетал Хучрай, – но… за что же это меня?

– Следователь знает за что, – презрительно усмехнулся Растиньяк.

– Скажите, – потребовал Хучрай, – я имею право знать.

– Пятьдесят восьмая статья, – словно сжалившись над беднягой, сообщил ему Нусинген. – Слышали, небось, о такой?

– Слыхал, – упавшим голосом сказал Хучрай. – Но я не думал, что она еще… в силе.

– Вот и напрасно, – усмехнулся Растиньяк. – Думать, гражданин, оно никогда не повредит.

– Если только гражданин – сам не вредитель, – добавил Нусинген, и оба визитера разразились злорадным смехом.

– Пятьдесят восьмая статья – это, если я не ошибаюсь, измена Родине, – чуть более твердо произнес Хучрай. – А в чем же, по-вашему, я… где я мог изменить Родине? Где и как? И почему?

– Сами прекрасно знаете, – брезгливо ответил на это Растиньяк.

– Вы совершили контрреволюционное действие, – сухо пояснил режиссеру Нусинген.

– Это… какое же? – во все глаза уставился на него Хучрай.

– А вот ваше паршивое кинишко, – хмыкнул Растиньяк. – Оно-то и есть форменная контра.

– О каком кинишке вы изволите говорить? – сглотнул Хучрай.

– Ну хватит дурочку-то валять! – прикрикнул на него Нусинген. – «Грязное небо» это ваше или как его там?.. Тоже мне – сначала разводит контрреволюцию, а потом как ни в чем не бывало невинной овечкой прикидывается…

– Какой овечкой? – рассердился Хучрай. – Что это вообще за тон?

– Молчал бы лучше, – усмехнулся Растиньяк. – А то сейчас такой тон возьмем, сам не обрадуешься.

От того, что один из визитеров без предупреждения перешел с ним на «ты», Хучрай почему-то растерялся и замолк.

– Так вы одеваетесь? – поторопил его Нусинген.

– Да-да, – пробормотал Хучрай.

Режиссер раскрыл шкаф с одеждой и вынул оттуда первые попавшиеся брюки. Он стал было задумчиво стягивать с себя домашние штаны, но вдруг осекся и обернулся к визитерам:

– Извините, мне… надо переодеться.

– И что теперь – отворачиваться нам прикажешь? – гаркнул Растиньяк.

Хучрай ничего не ответил, отвернулся сам и со злостью стал высвобождаться из штанов.

21

Уже на улице у Хучрая при виде черного воронка подкосились ноги. Нусингену и Растиньяку даже пришлось поддержать его, чтобы благополучно довести до машины.

Режиссера усадили на заднее сиденье. Справа от него сел Растиньяк, слева – Нусинген.

Хучрай недоуменно уставился на бородатого водителя.

– Поехали, Семеныч, – хлопнул бородача по плечу Нусинген.

Воронок тронулся.

– Значит, мы на Лубянку? – сдавленно спросил Хучрай.

– На нее, родимую, – хмыкнул Растиньяк.

– И все-таки я… не понимаю, – вновь начал канючить Хучрай. – Вы говорите: мой фильм… мой фильм – преступление… Господи, даже подумать об этом нелепо, – невесело усмехнулся он. – Как же он может быть преступлением… он уже вышел, его много кто посмотрел… Его, в конце концов, разрешили к показу! Он прошел все инстанции!

– Вот вы нам и скажете, – произнес Нусинген, – кто именно отвечал за выпуск данной контры. Назовете все фамилии.

– Никого я не буду называть, – угрюмо парировал Хучрай.

– Будешь, – со смешком сказал Растиньяк. – И не таких раскалывали.

– Да мы и так это выясним, – махнул рукой Нусинген. – И все ответственные за эту контру лица понесут наказание, уж не сомневайтесь, гражданин режиссер.

– Могу я узнать, от кого вы получили этот приказ? – спросил Хучрай, держась за кадык. – Кто именно велел вам задержать меня?..

– Ишь какой нетерпеливый, – хмыкнул Растиньяк. – Прибудем сейчас – сам все узнаешь.

– И я смогу поговорить с ним? – спросил Хучрай. – То есть с вашим начальником.

– Поговоришь, – подтвердил Растиньяк. – Только сам же, сволочь, не обрадуешься этому разговору.

– Вы не имеете права! – взвизгнул Хучрай. – Кто вам дал право так со мной разговаривать?

– С контрой у нас разговор короткий, – лениво пояснил Нусинген. – Вашу участь сегодня же решит «тройка».

– Какая еще «тройка»? – с ужасом посмотрел на него Хучрай.

– Ну, не прикидывайся, – протянул Растиньяк. – Сам же все знаешь. Эвон какие картины ляпаешь. Так что нечего тут перед нами скромничать, осведомленность свою прятать…

– Насколько я знаю, – сквозь зубы проговорил Хучрай, – давно прошли времена «троек» и тому подобного произвола…

– Значит, хреново знаешь, – хмыкнул Растиньяк.

– То, что старые времена могут вернуться, вам, видно, и в голову не приходило? – любезно поинтересовался у Хучрая Нусинген.

– Как они могли вернуться… – прошептал режиссер. – Сталин, что ли, воскрес?

– А вот за такие слова мы к тебе особые меры применим, – угрожающе пообещал Растиньяк.

– Да что все это значит?! – вдруг крикнул Хучрай. – Я… я Хрущеву пожалуюсь! Он с вами живо разберется…

– Сместили твоего Хруща, – небрежно ответил на это Растиньяк.

– И даже в расход уже пустили, – добавил Нусинген.

Хучрай побледнел.

– И… и кто же теперь… там? – Он показал пальцем наверх.

– Товарищ Суслов, – сообщил Нусинген. – И его первым приказом при вступлении в должность было – покарать тех, кто заметнее всех выступал против товарища Сталина… Так что вам, Хучрай, повезло. Вас мы одним из первых забрали. Одним из первых же и расстреляем.

– Этого не может быть… – схватился за голову Хучрай. – Не может быть… Не может…

Его правая рука вдруг поползла к груди. Режиссер побледнел еще больше прежнего и вдруг вскрикнул:

– Ай!

Хучрай слегка дернулся, и тотчас после этого его тело обмякло, а голова свесилась набок.

22

Студенты моментально вышли из образа.

– Товарищ Хучрай! Товарищ Хучрай! – дружно завопили они.

Режиссер не отвечал и не двигался. Приятели тормошили его с обеих сторон – сначала робко, потом все сильнее и сильнее. Это было бесполезно. Голова Хучрая по-прежнему безвольно болталась туда-сюда.

– Остановите машину! – заорал Герману Нусинген.

Герман резко надавил на тормоз и озадаченно обернулся назад:

– Что такое?

– Не видите, что ли? Ему плохо! – Растиньяк чуть не плакал.

– Ай-ай-ай, – сочувственно поцокал языком Герман. – Пожалуй, без «Скорой» не обойтись… Но давайте тогда уж довезем его до места назначения.

– Куда? На Лубянку? – ошарашенно посмотрел на него Растиньяк.

– Из роли можете уже выйти, – хохотнул Герман. – Едем на «Мосфильм».

И воронок проворно тронулся с места.

Через пять минут машина влетела в мосфильмовский гараж.

– Ну же! Ну же! Надо вызвать врача! – торопили Германа студенты.

– Спокойно, товарищи, – хладнокровно ответствовал Герман. – Сперва перенесем его в кабинет.

– В какой кабинет? – не понял Нусинген.

– В его личный. Персональный, – пояснил Герман.

– Зачем?! – хором воскликнули приятели.

– Затем, что эту машинку, – Герман побарабанил пальцами по рулю, – мы позаимствовали несколько без спроса. Так вот, чтоб нам с вами не было нагоняя…

– О каком нагоняе вы тут еще говорите? – воскликнул Растиньяк. – До этого ли сейчас? Он, может, уже умер! – добавил он, с ужасом посмотрев на бездвижного Хучрая.

– Если умер, мы ему не поможем, – ледяным тоном заметил Герман.

– Я думал, вы взяли эту машину… с разрешения товарища Хучрая, – заплетающимся языком проговорил Нусинген.

– А он кто – начальник гаража? – усмехнулся Герман. – Нет, я взял не с его разрешения, а по его просьбе… Так что давайте-ка без лишних разговоров перетащим его в кабинет. А то пока мы тут разглагольствуем, он еще десять раз помереть успеет.

Все трое вышли из машины.

Герман стал командовать:

– Так, Нусинген… то есть, это, Нусинов, ты давай за ноги его бери, а ты, Ростов, за руки давай…

Студенты понесли режиссера, Герман шествовал сзади и командовал:

– Так, левее… Правее… Теперь прямо…

Когда режиссера донесли до его кабинета и опустили на стул, приятели были полностью мокрые и тяжело дышали.

– Телефон направо отсюда, – показал Герман в сторону коридора. – Идите звоните.

Студенты двинулись к аппарату, но уже без особой спешки.

– Вызвали? – спросил Герман, когда они вернулись через пару минут.

– Вызвали, – кивнули приятели.

– Теперь слушайте, – начал излагать Герман свою последнюю инструкцию. – Товарищ Хучрай пригласил вас на кинопробы… Не надо никому расписывать, в чем именно состояли эти кинопробы… Это уже неважно. Просто – он вас позвал. Вы пришли, но не успели ни о чем поговорить, так как Хучраю сразу стало плохо. И вы вызвали врача. Вот и все.

– По-вашему, он умер? – мрачно спросил Нусинген, кивая на тело Хучрая.

– Похоже на то, – спокойно ответил Герман. – Но вы меня поняли? Не нужно говорить ни про воронок, ни про нашу поездку, ни про все остальное… Только то, о чем я сейчас сказал, и ничего кроме. Ясно?

– Ясно, – ответил Нусинген.

Растиньяк хотел было что-то возразить, но махнул рукой и тоже ответил:

– Ясно.

23

Лишь глубокой ночью Герман добрался до дома и с порога стал рассказывать обо всем Галине.

– Все прошло идеально, – бодро излагал он. – Комар носа не подточит!

– Он что, и впрямь умер? – ахнула Галина.

– Умер, куда ж ему деваться, – сказал Герман.

– И действительно сам?! – не могла поверить Галина.

– Да, я ему нисколько не помогал, – подтвердил Герман. – Разве что организовал соответствующий антураж.

– И не возникло ничего непредвиденного? – продолжала удивляться Галина.

– Ничегошеньки! – радостно воскликнул Герман.

– Ну, а студенты?

– А что студенты? – пожал плечами Герман. – Лопухи.

– По-твоему, они ни о чем не догадались? – Галина захлопала ресницами.

– Мудрено было бы догадаться, – усмехнулся Герман. – Сам Эйнштейн бы не справился и не разгадал бы мой дьявольский план. Да что там Эйнштейн – тут и Эйзенштейн бы в дураках остался. А он был дошлый малый, я ведь у него учился, помнишь?

– Да-да, ты рассказывал, – кивнула Галина. – Но тебя не настораживает, что пока все твои планы проходят слишком удачно?

– А почему меня должно это настораживать? – хмыкнул Герман. – Напротив – меня это полностью удовлетворяет. И потом, что значит «пока проходят»? Я искренне уповаю, что у меня все будет получаться и в дальнейшем – до самого конца.

– То есть пока ты не перебьешь всех коллег? – уточнила Галина.

– Не всех, а только успешных, – поправил Герман.

– Я просто очень за тебя боюсь, – несмело сообщила Галина. – Боюсь, что твоя самонадеянность тебя же и погубит.

– И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Герман.

– Ну, вот ты во всем уверен, а если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство?

– Исключено! – перебил ее Герман. – Я в состоянии предвидеть любые обстоятельства.

– Так не бывает, – не согласилась Галина. – Никто не может предвидеть все.

– Ну а я могу, – не унимался Герман.

– С тобой бесполезно говорить, – Галина поморщилась и надула губы.

– Милая, ну прости меня, – подлетел к ней Герман. – Что поделать, если я такой… – Он защелкал пальцами, подбирая слово.

– …гениальный, – подсказала Галина.

– Да, вот именно! – обрадовался Герман.

– Может, я тогда тебе не очень-то и подхожу? – заметила Галина. – Я-то сама отнюдь не гениальная.

– Брось, ты тоже гениальная, – заверил Герман.

– В чем, например?

– Во всем. В актерстве хотя бы.

– Ой, не надо, – она замотала головой.

– Галочка, ну ты что! – забеспокоился Герман. – Ты уже со мной не согласна? Мы ведь давно решили, что мы с тобой – самые талантливые.

– Это только мы решили. А больше никто так не считает.

– А кто должен считать?

– Не знаю, – пожала Галина плечами. – Коллеги.

Герман прыснул:

– Дождешься от них, как же… Галя, ты ведь прекрасно знаешь им цену.

– Я знаю, что нас с тобой они не признают.

– А нам разве нужно их признание? – Герман уже начал сердиться.

– Но хоть чье-то нужно ведь, – печально сказала Галина.

– Для этого я и стараюсь, – напомнил Герман. – Очищаю кинематографическое пространство от прохвостов, чтобы мы с тобой стали заметны на этом расчищенном поле…

– А на нерасчищенном шансов у нас с тобой, значит, нет? – посмотрела на него артистка.

– Галя, ну конечно, и мы могли бы играть по их правилам! Юлить, подличать, подстраиваться… Но мы же с тобой не такие. Ведь не такие?

– Не такие, – вздохнула Галина.

– Ну вот и выходит, – сразу повеселел Герман, – что нет у нас с тобой другого выхода, кроме как поубивать их всех к чертовой бабушке!

24

Следующей своей жертвой Герман наметил режиссера Мумунина, чей фильм «Люди и звери» недавно прошел с большим успехом.

– Какая никчемная картина! – плевался Герман после просмотра. – А главное – что за идиотское название? «Люди и звери»! Галя, ты там хоть одного зверя увидела?

Галина задумалась:

– По-моему, Мумунин дал это название как метафору. То есть одни люди в его фильме – настоящие люди, а другие – вроде и не люди, а просто звери.

– И кто же там среди них такой? – усмехнулся Герман. – «Просто зверь», как ты говоришь…

– Даже не знаю, – отозвалась Галина. – Может быть, те персонажи, которые, помнишь, появлялись в его воспоминаниях… ну, этого главного героя. Когда он там был за границей и имел дело со всякими…

– Ах вот оно что, оказывается! – хлопнул себя по лбу Герман. – Ну, признаться, такой дешевки я даже от Мумунина не ожидал. Он бы еще проще тогда свою картину назвал – «Советские люди и буржуазные звери».

– Нет, – не согласилась Галина, – «зверей» он там вроде как и среди советских видит.

– По мне так главный зверь – это сам главный герой, – заявил Герман. – Совершенно отталкивающий персонаж, ты не находишь?

– Да, мне он тоже не понравился, – согласилась Галина.

– Он и не может понравиться! По-моему, этот Мумунин просто издевается над всеми… А кто издевается над зрителем, тот заслуживает… чего?

– Чего? – посмотрела на него Галина.

– Будто не знаешь, – усмехнулся Герман. – Естественно, казни путем смертоубийства.

– А каким именно способом? – уточнила Галина.

– Вопрос на засыпку, – почесал в затылке Герман. – По сути, надо придерживаться правил, которые я установил изначально. Как говаривал старина Пушкин, произведение должно развиваться по своим собственным законам… что-то в этом роде. Вот и я в моем цикле убийств – который в своем роде есть несомненное произведение искусства – должен придерживаться определенного канона…

– Искать способ убийства того или иного режиссера в его последнем фильме? – догадалась Галина.

– Конечно, – подтвердил Герман.

– И какой же ты видишь в «Людях и зверях»?

– Пока не вижу, в этом-то все и дело, – озадаченно проговорил Герман.

– Может, надо, чтобы его растерзали звери? – предложила Галина.

– Нет, это уже было, – отверг Герман. – И потом, если режиссер жульничает, мы не должны жульничать вслед за ним. Если заявленных в названии зверей он нам так и не показал, то и мы не вправе натравливать на него хищников…

– Да, сложная задача, – согласилась Галина. – Но мне вообще кажется, что далеко не во всех фильмах можно обнаружить способ умертвить человека.

– Убежден в обратном, – покачал головой Герман. – По-моему, даже в самом бездарном фильме такой способ можно отыскать. Надо только как следует покопаться… Правда, эти самые «Люди и звери» – они до того бездарны, что полностью выветрились из головы. Вот мы час назад их посмотрели, а я уже почти ничего не помню. Прямо хоть снова пересматривай.

– Ну уж нет, – запротестовала Галина. – Второй раз я не выдержу. Еще и две серии…

– Да, – подхватил Герман, – все эти оболтусы еще и вечно на две серии норовят снять. Из такого материала, какой они в состоянии воплотить, впору короткометражку делать, а они, видишь, на три часа размазывают… Впрочем, у меня есть идея! – воскликнул он.

– Какая? – спросила Галина.

– Сейчас узнаешь. Давай-ка вот сюда зайдем.

И Герман повлек Галину в небольшой магазин «Кинематографическая книга», мимо которого они прошли полминуты назад.

25

В «Кинематографической книге» других посетителей не было.

– А что ты ищешь? – спросила Галина, когда Герман стал рыться на полках.

– Догадайся, – лукаво посмотрел на нее Герман.

– Книжку Мумунина, – сообразила Галина.

– Вернее, сценарий Мумунина, – уточнил Герман.

В этот момент в магазин вошел знакомый Герману режиссер Ромм.

– Михал Ильич! – крикнул ему Герман.

Ромм повернул голову и пристально посмотрел на коллегу через свои большие очки.

– А, Герман, приветствую, – кивнул он после заминки.

– Пойдем пообщаемся с мэтром, – шепнул Герман Галине.

– Так как, говорите, жизнь, Михал Ильич? – осведомился Герман, приблизившись к мэтру.

– Хорошо, спасибо, – отвечал тот, не поднимая головы от книг. – А у вас?

– Тоже блеск, – бодро отвечал Герман. – Что ищете?

– Так, – уклончиво отвечал Ромм. – Кстати, вы слышали? – Он наконец поднял голову на Германа. – Хучрай совсем плох.

– Что вы говорите! – воскликнул Герман, недоуменно посмотрев на Галину.

– Да, он в больнице, – подтвердил он. – Инфаркт, кажется, или даже апоплексия…

– Вот так несчастье, – всплеснул руками Герман.

– Да, бывает, – вздохнул Ромм. – Он и не говорит сейчас, и не встает, и не двигается почти… Хорошо хоть «Скорую» успели вызвать. Так что шансы у него сейчас вроде бы есть…

– Большие? – спросил Герман.

– Говорят, не очень, – покачал головой Ромм.

– А где он сейчас? В какой больнице?

– В Склифосовского.

– Ясно, – закивал Герман.

– Хотите проведать? – спросил Ромм.

– Безусловно, – подтвердил Герман. – Такого мастера грех не проведать… Вы видели его «Чистое небо»?

– Да, видел, – нейтрально ответил Ромм, продолжая перебирать книги. – Ага, вот! – Он извлек из стопки маленьких книжек брошюру из серии «Библиотека кинодраматургии». – Вот это я и искал. – И режиссер продемонстрировал Герману обложку своего сценария «Девять дней одного года». – Вы смотрели?

– И смотрел, и читал! – горячо отвечал Герман.

– Тронут, – польщенно отозвался Ромм. – А вы что ищете? Или у вас тоже что-то вышло в «Библиотеке кинодраматурга»?

– Да нет, – скромно отозвался Герман, – куда уж мне… Мы тут, признаться, киносценарий Мумунина разыскиваем…

– Сдался вам этот пошляк… – поморщился Ромм.

– А я, знаете, в каждом из коллег склонен находить что-то хорошее, – заявил Герман.

Ромм внимательно посмотрел на Графова.

– Вы все-таки удивительный человек, Герман, – произнес он. – Ничего подобного невозможно услышать ни от одного режиссера…

– Только не подумайте, пожалуйста, что я какой-нибудь там всеядный, – подчеркнул Герман. – Я все-таки чувствую градацию и субординацию. И вас, Михал Ильич, ставлю неизмеримо выше Мумунина, который и впрямь подчас пошловат в иных своих проявлениях…

– Например, в таких проявлениях, как все его фильмы, – усмехнулся Ромм. – Ну ладно, Герман, пойду я. Приятно было пообщаться.

Он крепко пожал Герману руку, расплатился с продавцом за свою книжку и вышел на улицу.