Текст книги "Загон"

Глава 5. Четверг, утро

До двенадцати часов было еще далеко, но Никита Николаевич уже начал готовиться: открыл шкаф, вытряхнул из него разное тряпье и отвинтил на дне секретные шурупчики. Секретными эти шурупы были, понятно, только для соседей – в случае обыска фальшивое дно обнаружили бы мигом. Однако, кроме как в шкаф, терминал положить было некуда, а прятать его на улице профессор не рискнул.

О том, что на конвертере его называли профессором, Никита Николаевич знал. К прозвищу он относился спокойно: во-первых, он на самом деле был профессором – когда-то, в прошлой жизни, а во-вторых, за годы преподавания в Московском университете он так привык к студенческим кличкам, что считал их нормой. Правда, в университете его звали академиком, ну так на то оно и понижение. Не околачиваться же «академику» у корыта с фекалиями. «Профессору» – еще куда ни шло…

Приподняв толстый лист фанеры, Никита Николаевич извлек из-под него терминал и забросил весь хлам обратно в шкаф. Бережно устроив чемоданчик на кровати, он утопил маленькую панель замка.

Пару лет назад этому терминалу завидовал весь университет. То, чем обладал Никита Николаевич, сравнивали с ласточкой. Два года назад его терминал легко вскрыл бы любую систему, от банковской до полицейской. Ласточка могла озолотить и разорить, сделать человека счастливым и сломать ему жизнь, а потом уничтожить все следы – еще до того, как сторожевая программа обнаружит вторжение. Но то – раньше.

Однако постаревшая ласточка и теперь кое на что годилась.

Никита Николаевич аккуратно размотал шнур и, выдернув из стенного разъема штекер монитора, подключил терминал к Сети. Затем легонько провел пальцем по откидному экрану – тот засветился и показал лицо диктора. По первой государственной программе шли новости. Профессор посмотрел на часы – половина двенадцатого. Скоро можно будет начинать.

Обещания наставника увеличить ИС – это, конечно, полная чушь. Андрей зря надеется. Прибора, повышающего интеллект-статус, не существует. Белкин – славный малый, но безнадежно тупой, и в жизни ему ничего не светит. И его наставник, вернее, человек, изображающий наставника, скоро это поймет.

Их – псевдонаставника и того, кто за ним стоит, – ожидает разочарование. Сейчас они убедятся, что Андрей – это ложный след. Он настоящий чер, стопроцентный мусор, генетический брак. Природа не то чтобы уж очень сильно на нем отдохнула, но и не перетрудилась. Не самые политкорректные студенты называли таких людей «дважды два»: две руки, две ноги, а остальное ни к чему. И всё же в Белкине что-то нашли.

Никита Николаевич скривил губы и по-стариковски сам себе хмыкнул. Посмотрим, посмотрим…

Наставник сказал Андрею, что придет в двенадцать. Он, естественно, не опоздает. Белкин, бедолага, размечтается, планов настроит… Жалко дурачка. Ну, добавят несколько баллов – мол, сеанс подействовал. Какой у него ИС? Восемьдесят примерно. Будет восемьдесят пять. Что изменится? Ничего. Тот же бак, те же вентили – в лучшем случае. А в худшем?..

Профессор покачал головой и, придвинув кресло ближе к стене, снова тронул экран – новости кончились, пошла реклама.

…Нет, худшего случая у Белкина быть не должно. Андрей, безусловно, обычный чер. Зауряднейший. Такие, как он, сюрпризов не преподносят. Его ведь еще на первом контроле опустили. Контроль-два – другое дело, но контроль-один проходит, как правило, честно.

У пятилетнего ребенка устанавливают тип личности и уровень интеллекта. Некоторые, с выраженными способностями, направляются в специализированные школы. Этим детям уже повезло: государство даст им превосходное образование и будет полностью обеспечивать до двадцати лет – при условии, что они не решат сменить профессию.

Еще одна часть, также немногочисленная, аналогично вундеркиндам поступает в особые школы, правда, совсем иные. Они получают минимальный объем знаний, ровно столько, сколько необходимо для примитивного быта: чтение, письмо и арифметика. Юридически они обычные дети, фактически – уже черы. Каждый из них имеет либо скверную наследственность, либо неустранимые пороки в развитии. Чаще бывает всё вместе: потомственные алкоголики рожают таких же потомственных алкоголиков и навязывают им извращенные поведенческие нормы.

Остальные, пройдя контроль-один, надолго забывают о мягком обруче, который им надевали на лоб.

Надолго – до двенадцати лет, пока тестирование не повторяется. К этому возрасту окончательно формируется мотивационная база, иначе говоря – личность. Цель у контроля-два та же: определить склонности и рассортировать. Подросткам достается либо направление в профессионально ориентированные лицеи, либо сразу – лимитная карта и бесплатная квартира на окраине. Таких при втором контроле оказывается около десяти процентов. Это не полные кретины, хотя от последних их порой отличает лишь более качественное образование.

Третье тестирование, или контроль-три, происходит в двадцать лет, перед выдачей гражданских документов. Человек подвергается всестороннему обследованию и получает свой ИС – интеллект-статус. Присвоение ИС дает право на работу, и большинство граждан это право немедленно используют, устраиваясь служащими или руководителями низшего звена. Единицы продолжают образование и впоследствии становятся учеными, юристами, а то и политиками – словом, кем-то становятся, если их интеллект-статус соответствует требованиям профессионального ценза.

С двадцати лет гражданин обязан подтверждать свой ИС ежемесячно. Эта процедура гораздо проще: достаточно подойти к любому тест-автомату и заглянуть в сканер. Автомат считывает информацию с сетчатки и выплевывает новую карту, действительную в течение тридцати двух суток. На карте проставлен персональный гражданский номер, интеллект-статус в баллах и совершенно ненужные литеры «С-Р». Или «С-ЧР», если статус оказывается ниже ста пятидесяти.

Вот так же было и с Никитой Николаевичем. Подошел к автомату, чтобы исполнить обычную формальность, и вдруг получил карту чера. В ней стояло сто сорок баллов и его собственный гражданский номер. А перед ненужной буквой «Р» появилась еще и «Ч».

Профессор – тогда еще «академик» – разумеется, затребовал повторный тест. И получил то же самое. И в придачу – вторую карту, пошире, похожую на обычную кредитку. Только это была не кредитка, а лимитная карта, на которую каждый месяц и каждый квартал поступает социальное пособие. Со времени окончания университета государство впервые что-то предлагало Никите Николаевичу бесплатно. Но это его совсем не радовало. Впрочем, и не огорчало – тогда, два года назад.

Он долго не мог избавиться от мысли, что его разыграли, – умело и весьма жестоко. Грешил и на коллег-преподавателей и на студентов. Долго – это потому, что попал в пробку на старой развязке. Долго – пока не пришел к себе на кафедру. Там – опять же, формальность! – нужно было предъявить карту.

Он предъявил. И с ним даже не стали разговаривать.

У Никиты Николаевича ничего не отняли, но в центре с картой чера он мог устроиться лишь консьержем или дворником. Работай он хоть круглые сутки, зарплаты не хватило бы и на половину текущих расходов. Он предпочел не работать вообще.

Это была стандартная ошибка всех опустившихся: ждать и надеяться на лучшее. Он мог бы продать квартиру, машину и кое-что еще, потом перебраться в какой-нибудь блок и преспокойно доживать – почитывая книжечки и внушая себе, что находится в неком сказочном путешествии.

Однако Никита Николаевич ждал и надеялся. Он искренне верил, что в следующем месяце всё образуется, встанет на место, и тогда он о-го-го как отомстит!.. Кому?.. К концу месяца уже нашлось кому.

Через тридцать дней у него были те же сто сорок баллов. Никита Николаевич погоревал и настроился на новое ожидание.

Поскольку на прежней должности он получал немало, привычка к экономии появилась слишком поздно – как раз к тому моменту, когда из банка прислали напоминание о том, что он просрочил очередной платеж по процентам. Телемонитор поминутно выкидывал сообщения о неоплаченных счетах за квартиру, штрафах за парковку, фактурах на продукты, которые он по рассеянности продолжал заказывать в дорогих магазинах, – словом, о всех тех грошах, что составляли сотую часть его прежнего жалованья.

Суммы в счетах стояли смехотворные, по сто-двести кредит-пунктов, но эти пушинки довольно быстро слиплись в тяжеленный ком, придавивший Никиту Николаевича так, что он уже не выбрался.

Вскоре его посетила бригада судебных приставов, и всё имущество пошло за долги. Он пытался занять у знакомых, молил о помощи, но никто не помог, поскольку ситуация была стандартной – абсолютно. Он в таких случаях тоже не давал. Черы денег не возвращают, откуда у них деньги? Да и сами люди – не возвращаются. Уехав из центра и поселившись в окраинном блоке, человек остается там навсегда.

Никита Николаевич пробовал добиваться пенсии, но в социальном фонде ему объяснили, что он ее уже получает – средства идут прямиком на лимитную карту, которую он без проблем может отоварить в любой гуманитарной лавке. Правда, лавки эти по большей части находятся на окраинах, ну так и жить он будет там же. Удобно. Что?.. Непонятно?.. Хорошо. Ему объяснили еще раз, как ребенку. Что?.. Деньги?.. А зачем они вам? Вы ведь теперь…

«Ты ведь теперь чер», – сказала ему какая-то пигалица. Одним взглядом сказала, но он всё услышал. И сдался. Сходил для самоуспокоения к ближайшему автомату, удостоверился: ровно сто сорок баллов, и вечером уехал в Бибирево-6. Просто так, наугад.

Первую половину жизни он учился сам, вторую – учил других, и учил неплохо, а под старость оказался в одной смене с Белкиным. В пять лет судьба развела даровитого Никиту и невезучих сверстников по разные стороны от интеллектуальной нормы – чтобы в пятьдесят свести их вновь. Верно говорят: от кладбищенской травки и гуманитарной лавки не зарекайся.

Единственное, что у него осталось от прошлой жизни, – это терминал. Еще оставались ботинки из натуральной слоновьей кожи, выигранные в лотерею во время последнего круиза. Никита Николаевич ни разу не надевал их в городе и тем более берег в блоке – всё ждал подходящего случая. А недавно его ИС упал до шестидесяти баллов, ниже всяких цензов. Профессора отстранили даже от корыта с дерьмом. Он осознал, что подходящих случаев уже не будет никогда, и презентовал ботинки какому-то бродяге.

Очнувшись от раздумий, Никита Николаевич проверил часы и набрал на тактильной клавиатуре сетевой адрес Андрея. Маленький экран мигнул и передал картинку с монитора Белкина – тот, как обычно, смотрел «Московские тайны». Конечно, боевик, что же еще?

Нет, всё-таки зря ему голову морочат. Чер – он и есть чер.

Вот с Тарасовым они не ошиблись… Сволочи! Двадцать семь ножевых ранений – «с особой жестокостью», как в той газетенке написали.

Тарасов профессору был далеко не симпатичен, ко многим вещам они относились по-разному, но чтоб ножом… двадцать семь ударов! Того, кто это сделал, их разногласия не волновали. С оппонентом спорят, а эти подонки приходят и убивают. Это не противники, это враги.

Никита Николаевич не понимал, почему до сих пор не пришли за ним. И Владимира Тарасова, и Аристарха Павлова вычисляли – как и многих других. Его же вычислять было не нужно: вот он, вчерашний преподаватель, с тысячью тремястами баллами интеллект-статуса.

Но Белкин… На что им сдался дурачок Белкин?

Профессор вызвал из памяти терминала порнографический сборник и наиграл на плоских клавишах бессмысленную на вид команду. Имитация видеофайлов расшифровалась и активировала разведпрограмму.

По быстродействию аппарат отстал на целый порядок и штурмовать в лоб уже был не в состоянии, но тихой сапой, маскируя сигнал под помехи и ложные запросы, он еще мог проникнуть в чужой канал – не в любой и не всегда, но мог.

Никита Николаевич задал параметры поиска и включил караульный режим. Теперь всё зависело от Белкина, то есть от его наставника. Какой канал он откроет, в таком профессор и пошарит, сколько линия продержится, столько разведпрограмма и скачает.

Профессор догадывался, куда его выведут, однако он ни разу не успевал дойти до самого конца. Операция заканчивалась слишком быстро, и он получал не полные данные, а фрагменты: куски досье, отдельные строки из отчетов, при большой удаче – адреса новых поднадзорных. Собственно, про покойного Тарасова он узнал именно через Сеть. Тарасова разрабатывали около года, и профессор его об этом предупреждал. И Аристарха – тоже, но, как видно, поздно.

Лишь на себя Никита Николаевич не нашел ровным счетом ничего. Словно он был чер – благонадежный и совершенно безвредный.

– Посмотрим, кто из нас чер, – обратился он к экрану. – Шестьдесят баллов мне сделали? Да нарисуйте хоть ноль, хоть минус, мозги-то всё равно при мне!

Никита Николаевич чувствовал себя и дряхлым, и нищим, и жалким – но не поглупевшим. К двадцати годам его интеллект-статус достиг тысячи двухсот баллов и с тех пор только повышался. Перед падением ИС вырос почти до тысячи трехсот, а это уже ценз члена Этического Совета Республики. Еще пару лет, и ему предложили бы место в Совете. Он бы, конечно, отказался – дело хлопотное, но… кто же знал, что он откажется?

Профессор погладил лоб и прикрыл глаза. Как тривиально… Он два года искал причины, изобретал гипотезы, а всё объяснение – вот оно, на ладони. Кто-то не хотел его участия в Этическом Совете. Смешно. Он туда и не собирался. Достаточно было сообщить об этом заранее, и…

Нет. Завистники с кафедры, будь они трижды коварны, на такое не способны. Физически не способны. Отправить человека на дно и держать там два года может только железная система. Не отдельный подлец и не группа злоумышленников. Система. Не менее могущественная, чем та, что отслеживает и устраняет черов – не всех, конечно, но самых странных из них.

Например, беднягу Тарасова. Он увлекался античной философией, читал по памяти Петрарку и Данте и, кажется, сам что-то пописывал. Или Аристарха Павлова, который от скуки взялся за изучение химии и вроде бы преуспел. При этом оба они имели по сотне баллов – ровно столько, чтобы таскать кабели на зарядной автостанции. Пять кредит-пунктов за смену, по меркам центральных районов – это пакетик леденцов. За шесть часов каторжного труда.

Никита Николаевич открыл глаза и увидел, что экран стал черным. Идиотский фильм пропал, в левом верхнем углу подмигивала точка курсора – значит, телемонитор у Белкина уже отключили.

«При чем тут Андрей? – разозлился профессор. – Зачем Системе какой-то несчастный Белкин? Что им от него надо?»

Экран ярко вспыхнул, но тут же потемнел – разведпрограмма вышла из караульного режима и сунула в открывшийся канал свой длинный-предлинный нос. Индикаторы на нижней панели показывали максимальную скорость обмена.

Профессор, боясь сглазить, затаил дыхание. Улов обещал быть богатым.

* * *

Андрей вымыл полы и, немного передохнув, попил чаю. Больше заняться было нечем.

Он включил монитор, но короткие реплики героев пролетали мимо ушей – Андрей даже не разобрался, о чем там идет речь.

Времени до прихода наставника было еще полно. Андрей мог бы сбегать в лавку за краской для Барсика или снова выпить чая, но и то и другое одинаково напрягало. Не хотелось ни стоять, ни сидеть, ни лежать, и видеть тоже никого не хотелось – за исключением Сергея Сергеевича и его «экспериментальной модели».

Неожиданно Андрея посетила одна озорная мыслишка. Покопавшись в шкафу, он нашел «Братьев Карамазовых» писателя Фёдора Достоевского и убавил на мониторе громкость. Эльза Васильевна советовала ему овладеть этой книгой, и он несколько раз принимался, но всегда засыпал еще на первой главе.

Андрей решил прочесть какую-нибудь незнакомую страницу, а после занятий с прибором перечитать и сравнить ощущения. Вдруг что-то изменится?

По крайней мере, таким образом можно было убить лишние полчаса.

Андрей уселся на кровать и, подложив под спину подушку, раскрыл книгу ровно посередине.

Первое время чтение его забавляло, потом начало раздражать. В длинных и вязких, точно пластилин, фразах он не видел ни капли смысла.

Андрей приказал себе дочитать большой абзац и на этом самоистязание закончить. Вслед за большим абзацем он незаметно прочитал и маленький. На следующей странице был диалог – Андрей по инерции проглотил и его, а затем еще два абзаца: маленький и опять большой.

Ему почему-то стало интересно. Что будет дальше, его не волновало, ведь и того, что было в начале книги, он тоже не знал. Андрей воспринимал лишь сиюминутное: постижение чужого слова, ценного уже тем, что оно существует.

Он читал и раньше, у Эльзы попробуй не почитать! Много читал: и Пушкина, и Сервантеса, и других авторов, но там всё было иначе. Там Андрей следил за увлекательной историей, а здесь старался найти суть.

История, сказка – это только фантик для идеи, понял Андрей. Понял и растерялся: он что, уже поумнел? Сам по себе, без прибора?..

Он едва успел закрыть книгу и поправить кровать, как раздался звонок. Мгновенно выкинув из головы Достоевского с его братьями, Андрей устремился к двери.

Сергей Сергеевич, как и обещал, пришел ровно в двенадцать, и не с пустыми руками: в левой он нес плоский чемодан, в правой, точнее – под мышкой, держал какую-то квадратную коробку. Андрей хотел помочь ему перенести всё это в комнату, но наставник отказался. Наверное, коробка и чемодан были очень ценными.

– Кино смотришь? – отрешенно спросил он, распаковывая на столе гостинцы.

Андрей взглянул на монитор – показывали «Московские тайны».

– Я выключу?

– Не нужно. А это что у тебя? – Сергей Сергеевич на время оставил чемоданчик и, подойдя к креслу, взял в руки «Братьев Карамазовых». – Тяжелая… Читаешь? Нравится?

– Да так… – смутился Андрей. – Эльза Васильевна советовала.

– А я – не советую, – сказал наставник довольно резко. – Перегружаешься всяким… Жить надо легче, Белкин! Вон фильмы хорошие целый день крутят. Не нравится этот – переключи на другой.

– Эльза Васильевна советовала… – повторил, оправдываясь, Андрей. – Потому что книжки развивают.

– Ей сколько? Двадцать два?

– Двадцать один.

– «Двадцать один»… – передразнил Сергей Сергеевич. – Ей самой еще развиваться! «Советовала»!.. Она насоветует! Эх, не хотел говорить… Но чтоб ты знал: твоя Эльза – обычная, пошлая карьеристка. Для чего она с тобой занималась? Чем – другой вопрос, еще разберемся, но для чего? Для карьеры, мой дорогой, – сказал он, понизив голос. – Она тебя использовала. Наставничество отмечается в анкете как общественно-полезное дело. За него льготы полагаются. Думаешь, обломилось бы ей место в Кембридже? Ни-ког-да. А так – вне конкурса прошла. А если б не это, ты бы ей сто лет не уперся. Охота было молодой девке сюда ездить! Ей со сверстниками пообщаться, то-се, пивка на природе попить…

– Пивка?.. Эльза пьет пиво?! – ужаснулся Андрей. – Васильевна… Оно же горькое! Я пробовал.

– О-о-о! Сейчас такая молодежь!.. Черт-те что, а не молодежь.

Сергей Сергеевич распахнул на столе чемоданчик, который оказался – Андрей ахнул от восторга – сетевым терминалом. В верхнем отделении был экран, в нижнем – плоская, похожая на нарисованную клавиатура.

Открыв квадратную коробку, Сергей Сергеевич извлек из нее прозрачный обруч, гибкий и мягкий. Следом он достал какой-то черный предмет, с виду – действительно прибор, хотя коробка была явно не от него.

– Начнем? – спросил Сергей Сергеевич. – Или ты передумал?

Он театрально нахмурился и как бы в шутку собрался положить прибор обратно.

– Нет-нет, я не передумал!

– А кто твой наставник?

– Вы, Сергей Сергеевич.

– А чьи советы слушать будешь?

– Да я что?.. Я так… – потупился Андрей. – Ваши, конечно.

– Это хорошо, что наши. Садись. Книжку вон! – Сергей Сергеевич схватил «Карамазовых» и не глядя зашвырнул их куда-то в угол. – Книжка нам мешать будет… Удобно?

Андрей поерзал в кресле и откинулся на спинку.

– Волосы убери… – наставник натянул ему на лоб тот самый обруч. – Ты давно не стригся. Лень?

– Да я это… с парикмахершей поругался.

– Надо помириться. И подстричься.

– Помирюсь, – заверил Андрей.

Голову ему проводами Сергей Сергеевич не обматывал, и это было особенно приятно. Профессор тогда ерунду спорол: «проводов намотают». Никаких проводов не наблюдалось – только шнур, соединявший прибор с терминалом.

– Это и есть «экспериментальная модель»?

– Ты ее не помнишь?

– Как я могу ее помнить?

– Ты такую же в пять лет видел, при первом контроле. И обруч, и ящичек. Просто раньше они с проводами были.

– С проводами?..

Андрею отчего-то стало досадно.

– Но, кроме корпуса, тут всё другое, новое.

Наставник продолжал возиться с терминалом. Андрей как мог вытягивал шею, но экрана всё равно не видел. Он хотел передвинуть кресло, но самовольно это делать побоялся, а спрашивать разрешения побоялся тоже.

– К празднику готов? – деловито спросил наставник.

– К празднику?..

– Вот те на! – Сергей Сергеевич оторвался от чемоданчика. – Завтра же День Единения Народов!

– Ах, это… Гулянья по монитору посмотрю, и спать. Мне в субботу на конвертер.

– Ну, брат! – хмыкнул наставник. – Надо готовиться! Такой день два раза в год. Подарки надо дарить, поздравлять всех.

– Я поздравляю, – уныло ответил Андрей. – Когда работаю – на работе, а так – кого на улице встречу из знакомых. Того и поздравляю.

– Это правильно, – сказал Сергей Сергеевич. – Расслабься, постарайся ни о чем не думать… если не получится – не страшно. Главное, не беспокойся. Ну что, поехали?

– Поехали!!!

Наставник отключил монитор и вместо него воткнул в разъем терминал.

У Андрея от восторга захватило дух. Мягкий обруч на лбу был связан с «экспериментальной моделью», а та – с сетевым терминалом. Значит, штуковина на голове объединяла его со всей Сетью! В это трудно было поверить, еще трудней это было представить.

В сериале про кибернетических панков люди, сливаясь с Сетью, попадали в какой-то угрюмый город и встречались там со всякими удивительными существами. Андрей же по-прежнему находился в кресле, и всё вокруг оставалось до обидного реальным.

– Я уже начал?.. Я начал умнеть? – спросил он взволнованно.

– Заткнись! – рявкнул наставник.

Он тронул на терминале пару кнопок и снова вперился в экран. Андрей подумал, что всё идет как надо, и закрыл глаза, но в этот момент позвонили.

– Кто это? Кто приперся? – прошипел Сергей Сергеевич.

– Не знаю. Никто не должен… Разве что Илья.

– Какой Илья?

– Друг, – молвил Андрей, поднимая голову.

Наставник сидел не двигаясь. Кажется, он принимал какое-то важное решение, но какое именно – Андрею было невдомек.

В дверь позвонили еще раз. Сергей Сергеевич вздохнул и щелкнул по клавише.

– Не отвяжутся. Сюда их не зови. Скажи, что занят, и иди назад. И быстро.

Андрей снял обруч и, почесав лоб, пошел открывать. Он готов был придушить любого, кто бы там ни оказался.

Душить, однако, никого не пришлось – в коридоре, не отрывая пальца от звонка, стоял дознаватель Иван Петрович Белкин.

– Долго идешь. Квартира слишком большая? – Белкин переступил через порог и махнул в воздухе пластиковым жетоном. – Ты не один? Дама?.. – он заглянул в комнату и кивнул наставнику. – Я ненадолго. Пара вопросов, и всё.

– На сегодня мы закончили, – молвил Сергей Сергеевич.

– Что вы сказали? – спросил полицейский.

– Я не вам, я Белкину, – наставник принужденно улыбнулся и протиснулся к двери.

Неизвестно, когда он свернул свое хозяйство, но прибор уже лежал в коробке, а терминал стал обычным чемоданчиком.

– А-а!.. А то я ведь тоже Белкин. Иван Петрович.

– Сергей Сергеевич. Очень приятно.

– Мы с вами уже виделись.

– Возможно. Не уверен.

– Мы успели? – спросил Андрей. – Хоть что-нибудь успели?

– Что мы могли успеть? После закончим. Я зайду как-нибудь, – сказал Сергей Сергеевич.

– Кто такой? – спросил дознаватель, закрывая за ним дверь.

– Мой новый наставник.

– Наставник?.. – задумался Белкин. – Любопытно…

Он вошел в комнату и, поправив полы пиджака, уселся в кресло. Он всё делал нарочито медленно, словно показывал, что обещанная пара вопросов может продлиться до вечера.

Андрей его ненавидел. Он так надеялся на «экспериментальную модель», так ждал этого дня, что еле до него дожил, а тут появляется какой-то тип с жетоном и выгоняет единственного человека, единственного во всем мире…

– И чего же вы тут не успели? – резко спросил дознаватель.

– Иван Петрович!.. – страдальчески произнес Андрей. – Опять кого-то убили? И опять под моим окном? Может, мне к вам в участок устроиться, а? Найдется у вас вакансия на семьдесят пять баллов?

– Тихо, тихо! Ты что это развоевался? Вакансий у нас нет, а труп есть, – сказал Белкин. – Не под твоим окном, подальше чуть-чуть. Но из той же серии.

– Из какой «серии»?

– Из странной. Мы с тобой поговорили во вторник утром. А вечером во вторник был уже следующий, гражданин Тарасов Вэ-Вэ.

– Так это… – оторопел Андрей. – Это не я!

– Ну слава богу! А то пришлось бы тебя арестовать.

Иван Петрович смотрел в сторону, и Андрей не понял – дурачится он или говорит всерьез.

– Кстати, прочитал я Пушкина.

– Вы не забыли?

– Я, гражданин однофамилец, ничего не забываю. Повести покойного гм-гм… меня.

Андрей сообразил, что Белкин всё-таки смеется.

– Не понравились мне эти повести, – продолжал дознаватель. – Они все хорошо кончаются.

– Что же в этом плохого?

– В жизни так бывает не всегда.

– Вы пессимист, Иван Петрович? Чаю хотите?

– Давай… А насчет пессимизма ты зря. Работа проклятая… Меня же ни на свадьбу, ни на юбилей не позовут – кроме друзей, конечно. А так вызывают, когда труп где-то образуется.

– Ну, убийцу найдете…

– Найду, найду, куда он денется? Но жертве не всё ли равно? Она уже труп. Или он. Откуда здесь возьмется хороший конец? Ты вроде чаем грозился… Печенье у тебя есть? – крикнул он вдогонку. – Люблю с печеньем.

Андрей сполоснул без того чистые чашки и налил в них заварки, Белкину – побольше. Он потихоньку оттаивал. Во-первых, у Сергея Сергеевича всё равно что-то не ладилось – Андрей это определил по ощущениям в голове. Вернее, по отсутствию всяких ощущений.

Во-вторых, Белкин прочел «Повести Белкина» – прочел с его подачи, и Андрей испытывал такую гордость, точно написал эти повести сам.

И еще – ему льстило, что он может запросто попить чайку с полицейским, у которого статус аж семьсот пятнадцать баллов.

– Иван Петрович! – позвал он из кухни. – Правда, что наставниками становятся не ради гуманизма, а для карьеры?

– А гуманизм – это, по-твоему, что?

– Не знаю… Наверное, любить людей.

– Ну вот! Наставники – тоже люди. Вот они себя и любят. Получается как раз гуманизм.

Андрей перенес чашки в комнату и сходил за пакетом с печеньем. Белкин снял пиджак и, кинув его на кровать, придвинулся к столу. Затем шершаво растер ладони и выудил из пакета румяную фигурку девочки в треугольном платьице.

– Да ты не огорчайся, – сказал он. – Наставники не все мерзавцы. Я встречал и нормальных, в основном – из молодых.

Иван Петрович откусил девочке голову и лукаво посмотрел на Андрея.

– Медлительный он какой-то, наставник твой. Не успевает…

– Что не успевает? – насторожился Андрей.

– Тебе виднее. Что вы с ним не успели?

– Да ничего… Ничего не успели…

– Я и говорю – медлительный. Ничего не успевает…

Белкин слазил за следующим крекером – жирафом. Откусить голову жирафу было более чем естественно.

– Как там Никита Николаевич?.. – спросил он внезапно. – Не хворает?

– Никита Николаевич?..

– Да, ваш «профессор». И не надо постоянно переспрашивать! Если человек задает ненужные вопросы, это, значит, он тянет время. Тянет время – значит, долго обдумывает ответ. Значит, что-то скрывает. А от меня скрывать опасно. Когда сам раскопаю, будет хуже.

Белкин сделал большой глоток и положил рядом с чашкой диктофон. В центре диска горела зеленая лампочка.

– Итак, что ты можешь сообщить об этом человеке?

– Никита Николаевич никого не убивал, – отчеканил Андрей.

– Почему ты в этом уверен?

– У него здоровья не хватит. Вы его видели? Он же еле ходит. Как с конвертера выперли, скуксился старикашка…

Андрей вдруг сообразил, что старикашка профессор и дознаватель Белкин примерно одного возраста. Только Белкин гораздо крепче и бодрее. Он бы, вероятно, и с молодым справился.

– Вы, Иван Петрович, чем приличных людей подозревать, лучше бы в лесу порядок навели.

– Откуда здесь лес?

– Не здесь, а у конвертера, в Бибирево-36.

– Не моя территория, – отозвался Белкин. – Еще чаю можно? Ну и что там, в лесу?

– Насильники орудуют. Средь бела дня, – заявил Андрей, наполняя его чашку.

– Истории у тебя какие-то… с душком. То девица в кустах, то секс-маньяки за деревьями. Ну-ка подробнее.

Андрей рассказал, как все было, – толково рассказал, с деталями, но без лишних эмоций. Даже сам удивился.

– А потерпевшая исчезла, – подытожил Белкин.

– Она испугалась. Да и стыдно к тому же.

– Стыдно?! Насколько я понял, они не успели ничего. Ну прям как твой Сергей Сергеич! – он скривился и бросил в рот очередную девочку-треугольник. – Стыдно ей!.. Знаешь, что такое страховка за моральный ущерб? Пострадать от маньяка – это лучше, чем в лотерею выиграть.

– Она не пострадала…

– Приз поменьше, но всё же приличный. На машину хорошую хватит.

– Может, машина у нее уже есть?

– Может. Поэтому она и ездит на линейке. Имеет право.

– Вы намекаете, что я вру? Но я всё честно!.. Зачем мне врать-то?

– Как зачем? – всплеснул руками Белкин. – Чтобы тему сменить. Я тебя об одном спрашиваю, а ты мне про другое. Вот это видишь?

Он ткнул пальцем в диктофон – возле зеленого огонька горел второй, желтый.

– Это называется «пауза».

– Вы не записывали?! – возмутился Андрей.

– Для твоего же блага. Два злодея, два героя и пропавшая принцесса… Абсурд! Синяки остались?

– Нет, прошли. Илья меня мазью мазал. Народной.

– А себя он тоже мазал?

– Н-нет, кажется.

– Почему? Его ведь били сильнее. Правильно?

– Весь кровью обливался! – горячо подтвердил Андрей.

– Весь?! Уж-жасно! – зажмурился дознаватель. – И где та кровь? Слушай, Белкин, еще слово про насильников, и я не поленюсь внести твою ахинею в протокол. И буду по три раза в день брать у тебя свидетельские показания – не дома, а в участке. А то пригласим второго героя, Илью. Интересно, он так же складно брешет или запнется где-нибудь?

«Илью звать нельзя, – смекнул Андрей. – Он в тюрьме сидел, у него проблемы будут. У полиции к таким отношение особое. Жалко. Они бы этому Белкину доказали… Жалко, что нельзя».

– Тему закрыли? – спросил Иван Петрович. – Вернемся к делу. Никита Николаевич, твой бывший сменщик… Ну?

Андрей обратил внимание: желтая лампочка погасла.

– Чего?

– «Каво»? – передразнил Белкин. – Когда вы последний раз виделись?