Текст книги "Город Солнца. Глаза смерти"

Сейчас спрятаться было негде. И уши он закрывать больше не хотел.

Мама встала. Ладонями отёрла лицо, поправила волосы.

– Ты прав.

Утром они уже были в больнице. В четырёхместной палате пахло смесью пота и лекарств. Работал телевизор и напольный вентилятор – единственное окно оказалось задраено, а чугунные радиаторы оставались по-зимнему горячими. Медсёстры предусмотрительно завесили их влажными тряпками, но это не очень-то помогало.

Мама позвала отчима в коридор. Максим хотел оставить их наедине, но мама попросила его не уходить.

История с «Особняком» Корноухова не обрадовала.

Он побагровел. Потребовал, чтобы мама немедленно вернула картину из Петербурга. Сказал, что нужно избавиться от неё раз и навсегда – анонимно переслать в какой-нибудь музей или вообще передать полиции.

Максим никогда раньше не слышал, чтобы отчим говорил с такой шершавой, давящей интонацией. Уже возвращаясь домой, он подумал, что Корноухову на самом деле стало страшно. Ведь он тоже мог заподозрить связь между нападением на него и «Особняком на Пречистенке».

Мама даже отчиму так толком и не сказала, откуда взялось это полотно. В любом случае, она сумела его успокоить. Убедила, что теперь проблем с документами нет, что, несмотря на исчезновение Абрамцева, работу Берга можно продать без особых затруднений, и пообещала больше не скрывать правду – отчим будет первым узнавать все новости, связанные с картиной.

Следующие дни прошли спокойно. Максим почти не ходил в университет, помогал маме восстанавливать дом после погрома. Заказал себе новый матрас. Развеселил Аню, когда вдруг с неожиданным воодушевлением стал рассказывать ей о преимуществе матрасов с кокосовой койрой. Они с Димой изредка приезжали на Анином салатовом «Дэу Матиз» и даже успели сходить в лес. Правда, далеко не ушли – Максим понимал, что Диме с его тростью трудно шагать по влажной тропе, поэтому ограничился прогулкой до заброшенной базы МАИ и ближайшего родника.

На матрас пришлось взять деньги из отложенных на зеркальный фотоаппарат. Решиться на это было трудно, но следом Максим уже без сомнений купил маме новую кофеварку – гейзерную, на шесть чашек. Чуть похуже той, что ей пришлось выбросить. Знал, что должен это сделать. Правда, мама потом выпросила чек и заставила Максима взять деньги.

Погода стояла неуклюжая. Под дневным солнцем на берёзах и тополях намечались первые почки, но по ночам в Клушино неизменно возвращался колючий холод.

Из щелей в старой части дома вылезали сонные мухи, и Перс наконец сбросил зимнюю сонливость – охотился за ними целый день. Стонал скрипучим голосом, если те летали слишком высоко, а схватив, глотал с такой жадностью, будто мухи были его последней надеждой на спасение от голодной смерти. Объявившиеся на кухне и в ванной муравьи подобного интереса у Перса не вызывали, однако, устав от охоты, он мог подолгу наблюдать за их незатейливыми перебежками по рифлёным плиткам пола.

Мухи и муравьи лучше любых прогнозов говорили Максиму о приходе весны. И каким-то необъяснимым образом его успокаивали. Недавние страхи и сомнения теперь казались маленьким приключением, о котором впоследствии можно будет вспомнить с улыбкой.

Пятница выдалась тихой, как и все предыдущие дни. Оставалось дождаться ответа из Русского музея.

Утром заглянул участковый – кратко переговорил с вернувшимся из больницы отчимом и в очередной раз посетовал на отсутствие в доме камер наблюдения.

Затем Максим съездил на две пары в университет. Даже необходимость оправдываться в деканате за пропущенные занятия не испортила ему настроения. Однако, вернувшись в Клушино, он сразу заметил, что окна в его комнате зашторены.

Там кто-то был.

Глава девятая. Неожиданный гость

Льняные синие шторы. Максим задёргивал их только на ночь. И, конечно, перед уходом выключал свет, который теперь горел там, в глубине комнаты.

Открыв калитку, первым делом он обратил внимание, что Корноухов сидит в мастерской. Были слышны тихие поскрипывания рубанка. Отчим вернулся к работе. Его по-прежнему беспокоили головные боли, однако он хотел скорее закончить заказ.

Посмеиваясь над собственными страхами, Максим прошёл к крыльцу. Поднялся по ступенькам, где не так давно лежал оглушённый Корноухов. Открыл входную дверь и почувствовал, как участилось сердцебиение. На обувной полке не было чёрных сапог с молнией. Значит, мама ещё не вернулась с работы.

Максим невольно пригнулся. Бережно снял рюкзак, положил его на пол и, не разуваясь, вошёл в дом. Из прихожей прямиком направился в свою комнату. Удивлялся тому, как тихо идёт.

На полу были грязные следы.

Свежие.

Вели в комнату и не возвращались.

Тело стало податливой глиной. Тёплое сердцебиение растекалось по рукам, наполняло их тяжестью. Все мысли слились в единый приглушённый гул.

Максим даже не заметил, как у него в руках оказалась старая ваза с нелепым ребристым рельефом. Мама эту вазу никогда не любила. В шутку жалела, что воры обошли её своим вниманием. Или не в шутку.

Где-то поблизости прерывисто жужжала муха.

Максим остановился возле двери. Прислушался. Только сейчас понял, что дышит через рот и довольно громко. Испугался этого. Чуть не выронил вазу. И в голове лопнула перепонка, сдерживавшая гул мыслей. Они загомонили разом, во весь голос, и каждая в отдельности оказалась неожиданно острой, чёткой.

Позвонить участковому. Позвать отчима. Или кричать, чтобы услышали соседи. Взять в сарае топор и ворваться в дом с угрозами. Отправить маме сообщение, предупредить её.

Зачем они вернулись? Разбить им головы и допросить. Всё узнать. А лучше бежать. Бежать так далеко, чтобы не догнал ни один из страхов.

Максим стиснул зубы. Рванул вперёд с такой силой, что мог бы раскрошить базальтовую скалу, но вместо этого лишь ударился о дверь. Она утробно ухнула. В косяке что-то треснуло. Забыл про ручку! В отчаянии от собственной глупости навалился на неё, будто ручка была гигантским стальным рычагом, и неловко, едва не споткнувшись о порог, ввалился в комнату.

Тут же выпрямился. Занёс руку с вазой. И замер.

Люстра на пять лампочек. Желтоватый свет.

Задёрнутые синие шторы.

Возле кровати стояла девушка. Больше в комнате никого не было.

В руках у неё был деревянный нож для вскрытия конвертов. Руки дрожали. Глаза большие, тёмные. В них ширился страх. Ещё более глубокий, насыщенный, чем тот, что сейчас испытал Максим. Это его отрезвило. Он ещё не знал, что тут происходит, но опустил вазу.

– Ты Максим? – прошептала девушка.

Максим не ответил. Прислушался, не идёт ли кто-нибудь за спиной. В тишине по-прежнему раздражающе жужжала муха. Других звуков не было.

Он уже видел эту девушку, только не мог вспомнить, где именно. Рваная чёлка и длинные тёмные пряди – они прикрывали уши, опускались на плечи. Чёрный кардиган с закатанными рукавами, под которым виднелась белая футболка с неразличимым принтом. Новенькие джинсы с декоративными потёртостями и чёрные конверсы с грязными белыми шнурками.

– Ты Максим.

Это уже был не вопрос.

Девушка опустила нож.

Максим закрыл дверь. Неприятно было стоять спиной к открытому пространству. Страх окончательно отступил.

Девушка шагнула вперёд, к Максиму. Остановилась.

У неё было красиво очерченное, заострённое к подбородку лицо. Из-за высоких скул щёки казались чуть втянутыми, при этом – мягкими. Светло-вишнёвая губная помада, чёрная подводка глаз. И взгляд, в котором испуг сменился тревогой.

Девушка бросила нож на кровать и до того порывисто приблизилась к Максиму, что его на мгновение вновь обожгло страхом.

Она обняла его – крепко, надрывно. Положила ему голову на грудь. И замерла.

Максим различил вишнёвый аромат её волос. Уставился на вазу, которую по-прежнему держал в правой руке. И только повторял себе, что должен сохранять бдительность. Что бы тут ни происходило, это было странно.

Максим хотел высвободиться из объятий, спросить незнакомку, как она здесь оказалась. Заподозрил, что она не в себе. Возможно, дочь кого-то из соседей. Красивая, ухоженная, но всё же не совсем здоровая дочь.

Никогда не любил чужих прикосновений. Обычно на это не было каких-то вразумительных причин, но сейчас его смущение разделил бы даже Дима.

Время шло, а они по-прежнему стояли вместе. Слушали тепло и дыхание друг друга. Максим вспомнил одноклассницу, с которой встречался два года назад. Вспомнил, как они обнимались вечером на мосту через Клязьму – холодный ветер студил ему спину, он терпел, и ему тогда казалось, что он влюблён.

– Прости.

Девушка наконец разомкнула руки. Отошла к столу. И Максим узнал её.

– Прости. Я не думала, что…

Она не договорила. Приблизилась к окну. Чуть сдвинула штору и посмотрела во двор, будто боялась, что за ней следят.

Максим видел её на предаукционной выставке – в тот самый день, когда мама поехала забирать «Особняк». Незнакомка была иначе одета, кажется, более строго. И с ней кто-то был. Детали ускользали из памяти Максима, однако сейчас он уже понял, что их встреча не случайна. Никаких сумасшедших соседок.

– Что у вас случилось? – девушка по-прежнему смотрела в окно.

– Нас ограбили, – зачем-то сказал Максим.

Они с мамой навели порядок. Некоторые шкафы и полки полностью лишились стёкол, кое-где виднелись трещины и сколы, но о случившемся почти ничто не напоминало, если не считать груды ещё не вывезенного мусора – зелёные полипропиленовые мешки с торчащими из них досками по-прежнему стояли во дворе, у мастерской.

– Ограбили? – Голос девушки дрогнул. – У вас тоже ничего не взяли?

– Что значит тоже?

Максим поставил вазу на стол. Подумал, что его движения выглядели нарочито спокойными.

– Разве ты не знаешь? – Девушка повернулась к нему и посмотрела с недоверием. В её взгляде не осталось и следа от прежней тревоги.

– Не знаю чего?

Максим не понимал, как себя вести. В конце концов сел на пол. Накинул на голову капюшон толстовки и прислонился спиной к стене. Девушка, увидев это, села на край кровати.

– У нас тоже всё перевернули. – Она рассеянно потёрла ладонями колени.

Чёрный, местами облупившийся лак на ногтях. Дешёвый браслет из шлифованных деревянных шариков. Сейчас кардиган разошёлся, и Максим наконец узнал принт на футболке. Это было монохромное волчье лицо Нины Перссон.

Не торопился задавать вопросы. Ждал, что незнакомка сама всё объяснит.

– Наша реставрационная до сих пор не работает. Они разломали стеллажи. Даже микроскопы разбили. Я не понимаю… Я думала, что нужно вообще закрыться. Я бы так и сделала. Какой тут аукцион?

Девушка чуть сгорбилась. Опустила взгляд и теперь рассматривала свои руки. Никаких колец. И вообще никаких украшений. Только серёжка-кафф с короткой цепочкой и чёрным ониксом на гвоздике – Максим заметил её, когда незнакомка заправила волосы за правое ухо. Стоило ей наклониться, волосы тут же высвободились.

– Люди приходят на выставку, расспрашивают о картинах. Иногда спрашивают про отца. Потому что… – Дыхание девушки участилось. – А им говорят, что он уехал. Просто уехал. Ничто не должно помешать аукциону. А потом они проведут ещё один аукцион. И ещё один. И всё будет тихо, спокойно. Будто ничего не произошло.

Максим молчал. Расставив ноги, так упирался ими в жёлтый, разошедшийся в стыках ламинат, будто хотел спиной продавить стену. Едва приметно елозил макушкой, стараясь глубже спрятаться в капюшон.

– Прости, я тут наследила, – девушка посмотрела ему в глаза с мягкой грустью и улыбнулась.

– Кристина. – Максим наконец вспомнил, как звали дочь Абрамцева, и тут же произнёс её имя вслух.

– Привет, – Кристина кивнула.

Мама рассказывала о ней. И теперь было понятно, почему Максим видел её на выставке. Правда, видел мельком и тогда не понял, что это дочь Дмитрия Ивановича.

– Так ты не знал, что они там всё разгромили?

– Нет.

– А про то, что отец… Ну…

– Да, это я знал.

Максим сдержался и не стал спрашивать об Абрамцеве.

– Отчим попал в больницу. Ему разбили голову. – Максим отчего-то подумал, что нападение на Корноухова подбодрит Кристину. Глупо. Жалел, что не может противопоставить её боли нечто более серьёзное, будто был виноват во всём случившемся и хотел как-то оправдаться перед Кристиной.

– Мне жаль.

– Ты сказала, мастерскую разгромили, но ничего не взяли?

– Только ноутбуки.

– А картины и… всё остальное?

– Нет. Картины остались. Даже Верещагин.

– Этюд из частной европейской коллекции. Холст, наложенный на панель, масло. Стартовая цена два миллиона триста тысяч рублей, – вспомнил Максим.

– Да.

– Зачем они всё разгромили?

– Что-то искали.

– При этом ничего не взяли.

– Значит, искали то, чего в мастерской уже не было.

Максим кивнул. Работа Берга. Стартовая цена – сто тридцать тысяч рублей. В восемнадцать раз дешевле Верещагина. И все эти странности со вторым слоем. Путаница с датами.

– Они искали «Особняк на Пречистенке», – сказал Максим и сам удивился тому, как легко, безропотно принял эту мысль.

Прятался от неё с тех пор, как узнал о нападении на отчима, а теперь смирился и успокоился. Слишком уж много было совпадений.

– Картину твоей мамы, – тихо отозвалась Кристина. – Думаешь?

– И ты так думаешь, иначе не пришла бы сюда.

– Папа говорил, с этой картиной всё сложно. Были какие-то проблемы с документами. Он даже не знал, откуда она у твоей мамы.

– И я не знаю.

С этим Максим тоже смирился. Мама что-то скрывала. Даже если «Особняк» в самом деле был подарком. Мама не хотела привлекать внимание к картине. Не обращалась к Погосяну из Русского музея, не писала своему краеведу. Значит, догадывалась, что кто-то может заинтересоваться полотном. И сделает всё, чтобы его достать.

– Кто-то хотел выкупить картину до аукциона, – сказал Максим.

– Да, о ней спрашивали. Узнали, что «Особняк» снят с торгов, и устроили скандал.

– Ты их видела?

– Мне пришлось их успокаивать. Какая-то истеричка, – Кристина усмехнулась. Усмешка вышла скорее задорная, чем печальная. – Кричала, что мы не имеем права. Угрожала поговорить с отцом… – Кристина вновь поникла. Сжала на коленях кулаки.

– Ты знаешь, кто это был?

– Нет.

«Надо было продать картину, – подумал Максим. – И никто бы не пострадал. Всё бы осталось на своих местах. История закончилась бы сама по себе».

О своём предположении, что Дмитрия Ивановича пытали, Максим умолчал. К тому же он не понимал, почему те, кто охотился за «Особняком», так легко оставили Корноухова в покое. Почему не похитили его, не допрашивали?

– Думаешь, им… этим людям нужна только картина? – спросил Максим.

– Не знаю. Тогда зачем они взяли компьютеры?

– У нас тоже пропали ноутбуки. И мамин системный блок.

– Значит, искали что-то ещё.

– Но что?

– Не знаю… Ну, или надеялись понять, где сейчас картина.

– Может быть.

В тишине Кристина посмотрела на Максима. Его одновременно привлёк и насторожил этот взгляд. В нём была уверенность. Граничащая с отчаянием, перемешанная со страхом и всё же твёрдая.

Они совсем не знали друг друга, но история с «Особняком» и похищение Абрамцева связали их крепче, чем подчас связывает многолетняя дружба. По меньшей мере, так показалось Максиму. Он не забыл, с каким надрывом обняла его Кристина. По-прежнему чувствовал тепло её дыхания у себя на груди.

Молчание затягивалось.

Кристина откинулась на кровать. Достала серебристый айфон. Стала что-то торопливо набирать. С телефона свисал потрёпанный резиновый Стич. Максим какое-то время разглядывал его, потом занялся своими делами: пересел за стол, открыл тетрадь с заданием на следующий семинар по риторике, отправил Диме эсэмэску – написал, что завтра приедет к первой паре. Ни на секунду не забывал о том, что за его спиной на кровати лежит Кристина, но почему-то без сопротивления принял её присутствие. Ему даже нравилось, что они могут вот так, без слов, находиться рядом.

Позвонила мама. Сказала, что приедет через полчаса, и попросила встретить её у машины – в доме творчества ей разрешили на время взять один из компьютеров.

– Хочешь есть? – спросил Максим, пересев на кровать.

Кристина приподнялась. Отложила айфон. Перед тем как погас экран, Максим успел рассмотреть фоновый рисунок. Молодой Абрамцев в каком-то безумном малиновом пиджаке и с блестящими от лака волосами. Рядом с ним – Кристина, лет семи-восьми, и женщина, на которую была так похожа Кристина сейчас, в свои девятнадцать. Семейный портрет, на котором все счастливы. Застывшие улыбки. Фрагмент жизни, украденный у прошлого и оберегаемый с фанатичностью солипсиста, уверенного, что мир исчезнет, если он забудет на него посмотреть.

– Могу разогреть чего-нибудь. Гречка, суп…

– Дома поем, – Кристина поправила сбившиеся на лицо волосы.

– Скоро придёт мама. Думаю…

– Нет! – Кристина резко поднялась с кровати. – Екатерина Васильевна не должна знать, что я здесь.

– Почему?

Максим растерянно смотрел на то, как Кристина ходит возле двери. Больше удивлялся не порывистости её движений и слов, а тому, как легко разрушилось недавнее чувство единения. Он будто только сейчас понял, что в его комнате – незнакомая девушка, которую сюда привело лишь желание разобраться в судьбе собственного отца.

– Потому что она позвонит моей маме. И мне… Она сделает всё, чтобы вернуть меня в Тулу. Это невыносимо, – Кристина стала тягуче заламывать руки, будто не могла совладать с вернувшейся тревогой. – Мама думает, что я живу у друзей. Я ей обещала, что оставлю всё полиции, что даже не буду заходить в галерею. Но я так не могу.

– И где ты живёшь?

– В папиной квартире.

– Тебе там… – Максим замялся, и Кристина, повернувшись к нему, сама подобрала слово:

– Страшно. Да. Когда он пропал, я… три ночи была в отеле. Но я хочу понять, что случилось. Я хочу найти папу, если он жив. Или точно знать, если его больше нет. – Последние слова Кристина произнесла совсем тихо, с придыханием. – Думала, ты что-то подскажешь.

– Прости, – Максим пожал плечами. – Мне правда жаль, что всё так получилось. Если бы не картина…

– Ты не виноват. И твоя мама тоже. Папа знал, на что идёт. Всегда знал, когда брался за такие картины.

– А он это часто делал?

– Что?

– Ну… брался за такие картины.

Кристина не ответила.

Максим по-прежнему сидел на кровати. Водил по своей ладони тупым лезвием деревянного ножа. Старый подарок от мамы. Не лучший выбор для самозащиты. Невпопад подумал, что нужно будет пропылесосить в коридоре. Они там хорошенько натоптали.

– Позвони мне, если что-нибудь узнаешь.

Кристина с неизменной порывистостью подошла к нему. Встала совсем рядом. Настойчиво посмотрела в глаза Максиму, будто так могла с точностью узнать, выполнит ли он её просьбу, и Максим уловил чуть горьковатый, будто перемешанный с хвоей и цедрой, аромат духов. Это был странный запах. Очень знакомый, почти родной. Максим никак не мог вспомнить, откуда его знает, и только чувствовал, что за этими воспоминаниями нужно вернуться на многие годы назад, вглубь собственного детства.

– Картина сейчас…

– Нет! Я не хочу знать, где она. Просто скажи мне, если поймёшь, в чём там дело.

– Хорошо. Ты ведь слышала про внутренний слой?

– Да. Папа говорил.

– Что он ещё говорил?

Кристина взяла с покрывала свой телефон. Отошла к окну. Вновь отодвинула штору и выглянула во двор.

– Говорил, что картина гораздо интереснее, чем может показаться. И просил Савельева сделать рентген.

– Рентген?!

– Да. Что они там увидели, не знаю. Но им это показалось интересным. Они хотели и дальше исследовать картину. Но потом твоя мама её забрала.

– Так, значит… – Максим растерялся.

Абрамцев обманул маму, но Максима сейчас больше впечатлило, что Кристина так свободно призналась в этом ему – человеку, с которым впервые встретилась чуть больше часа назад.

– Постой, как они собирались исследовать картину, если уже был покупатель? «Особняк» ушёл бы на аукционе и…

– Папа хотел сам выкупить картину. Через подставное лицо, конечно. Он так делал и раньше. Провёл бы экспертизу. Узнал бы, что к чему. А через пару лет перепродал бы.

– В два раза дороже… – потрясённый, прошептал Максим.

– В десять. Или в пятнадцать. Иначе не взялся бы. Считал, что это честно. Ведь твоя мама сама не захотела исследовать «Особняк».

– Ты тоже считаешь, что это честно?

– Я просто хочу найти отца.

– Но почему Дмитрий Иванович так легко отдал картину? Если хотел заработать? У них же был договор, он мог…

– Потому что был другом твоей мамы.

«Был». Максима это слово ударило не меньше, чем откровение Кристины. «Значит, она уже не верит, что отец жив».

– Они с твоей мамой давно общаются. – Теперь Кристина употребила настоящее время.

– Вот как.

– Я же говорю, папа считал перепродажу честной. А напрямую обманывать друзей, использовать их – это не про него.

– Понятно.

Кристина сказала, что хочет добраться до архивов «Старого века». Сотрудники аукционного дома вели историю каждого лота и наверняка зафиксировали предаукционную заявку на «Особняк» Берга. Всё осложнялось тем, что дела перешли к заместителю Абрамцева, который хорошо знал маму Кристины и, конечно, сейчас поддерживал с ней связь. Один неверный шаг – и Кристину заставят вернуться в Тулу, где она жила до того, как решила поступать в Строгановку.

– Я пойду.

– Ты в Москву?

Глупый вопрос. Но Максим всё равно его задал. Со скрытой усмешкой подумал, что хочет оттянуть уход Кристины.

– Да.

– Знаешь, как уехать?

Ещё один глупый вопрос.

– Знаю.

Прощались неловко. Максим не понимал, что лучше сказать и как себя вести. Кристина, кажется, тоже смутилась. В итоге расстались сухо, без лишних слов. Только напоследок обменялись телефонами.

Когда Максим встретил маму, на улице было темно. Помог донести системный блок. Подключил к нему старенькую клавиатуру с давно засорившимися клавишами. Подключил мышку, монитор и принтер. И всё это время думал о Кристине.

Позвонил Диме. Хотел вкратце пересказать ему услышанное. Был бы рад не втягивать его, однако Дима уже сам втянулся – в то самое мгновение, когда настоял на своей поездке в Петербург. Ещё и Аню с собой взял. Максим должен был предупредить их, пока Дима не растрепал об «Особняке». Чем меньше людей знало об этой истории, тем лучше.

Дима на звонок не ответил, что было довольно странно. Он всегда ходил с телефоном. Максим попробовал перезвонить через полчаса, но в ответ по-прежнему услышал только длинные гудки и переадресацию на голосовой почтовый ящик.

Неприятное зудящее волнение. Максим понял, что теперь будет переживать по любой мелочи. Так недолго и паранойю подхватить. В конце концов, Дима мог выключить звук и лечь спать.

Звонить Ане Максим не стал. Запретил себе. Это было чересчур. Не хотел подпитывать свои страхи.

За ужином молчал. На маму даже не смотрел. Порывался задать ей единственный вопрос – спросить, знала ли она про погром в реставрационной мастерской, про обыск в аукционном доме, после которого ничего, кроме ноутбуков, не пропало.

Конечно, знала. Не могла не знать.

Максим сдержался. Обещал хранить появление Кристины в секрете и понимал, что мама непременно спросит, откуда он обо всём узнал, а врать Максим не собирался. Предпочёл молчать. Чтобы наконец избавиться от навязчивых мыслей, спросил отчима, как продвигается его заказ.

Прошло уже пять дней с тех пор, как Корноухов угодил в больницу. Если бы те, кто охотился за «Особняком», планировали схватить самогó Максима или его маму, давно бы сделали это. Наверное, нашли, что искали, в мамином компьютере и успокоились. Хорошо бы так. В любом случае, картина сейчас лежала в Русском музее, и на какое-то время можно было затаиться – подождать новостей от Кристины. Если она доберётся до архива «Старого века», они смогут выйти на след похитителей её отца и сразу передать их имена в полицию. Странно, что в полиции сами этого не сделали.

Максим успокоил себя решением поговорить с мамой уже после того, как Погосян пришлёт результаты исследования. Рассчитывал, что Корноухов его поддержит – вместе они отговорят маму забирать картину. Наверняка была какая-то возможность продать её там, в Петербурге.

Главное, не торопиться.

Перед сном Максим ещё раз набрал Диму. Тот наконец ответил. Сказал, что не заметил, как разрядился аккумулятор. Это, в общем-то, было странно, ведь звонки проходили, но Максим не стал уточнять. Только попросил Диму приехать в университет пораньше, минут за тридцать.

– Нужно поговорить.

– О чём?

– Завтра узнаешь.