Текст книги "Диана. Найденыш"

Евгений Щепетнов
Диана. Найденыш

Глава 1

Уна сделала шаг по засыпанной снегом дорожке, и вдруг насторожилась – странный звук. Что угодно, но только не этот звук! Хотя… почему бы и нет? Послали за помощью, ребенок заблудился, устал, замерз – вот и плачет. Тогда надо его найти! Ведь пропадет! Мороз-то к ночи крепчает. Уна тепло одета, но неприкрытый нос и румяные от мороза щеки пощипывает.

В лесу уже почти темно – сумерки. Так-то можно было бы и не ходить за водой, половина кадки в наличии, да если что и снегом набить деревянные бадьи, но сегодня последний день седмицы, неплохо было бы и помыться. Хотя бы помыть голову. Уна коротко стрижется, как и положено простолюдинкам (самое большее – до плеч), но и короткие волосы требуют мытья, иначе так можно и насекомых развести. Брр… Да и постирать бы неплохо. В общем – с десяток походов к заранее расчищенной проруби.

Темноты Уна не боялась. Она уже привыкла жить в одиночестве, да и вообще никогда не была слишком уж мнительной, а кроме того, у нее есть ее Кахир, и ее Голос. Кахир – пес, холка которого приходилась Уне почти по грудь. Уна великим ростом не отличалась, а вот Кахир – совсем наоборот. Помесь северного волка и северного волкодава, он был слишком крупным для таких помесей, обычно не отличающихся массивным сложением. Кахир весил как взрослый крепкий мужчина, и скорее всего, был сильнее любого из обычных мужчин. Псу было уже семь лет – совсем взрослый, можно даже сказать на склоне собачьих лет – но на его силе и выносливости это пока никак не сказалось. Он исправно загонял добычу и частенько приходил в избушку, облизывая окровавленные лапы и морду. Когда Кахир был молодым, он приносил часть добычи Уне – половинку косули, задушенного зайца, пойманную тетерку без головы (ему почему-то нравились птичьи головы), но Уна не ела принесенной ей дичины. Она вообще не ела мяса. Не могла. Просто не могла, и все тут – не по вере, не по убеждениям. Ей просто было жаль животных. Они не заслужили того, чтобы она их убивала и ела. Кахир – другое дело. Он ведь зверь, а зверь должен есть мясо. Уна всегда терпимо относилась к слабостям окружающих ее живых существ, в том числе и слабостям людей. Что поделаешь, если они такие…

Голос проснулся в Уне еще во младенчестве, когда она, лежа на шелковых пеленках требовала материнского молока – кормилица тогда даже потеряла сознание от испуга. Голос не все могут переносить спокойно. Боятся люди. И не люди – тоже. Никакое зверье не сможет ничего сделать Певице, звери попросту разбегутся, повинуясь волнам вибрирующего, чарующего голоса.

Кахир глухо зарычал и рысью помчался вперед – туда, откуда предположительно и послышался детский плач. Вернее – стон, и тихое-претихое хныканье. Уна прибавила шаг, почти перейдя на бег, и скоро вышла на тропу, по которой она добиралась до лесной дороги. По этой дороге зимой возят срубленный на болоте лес. Летом там делать нечего – только комаров кормить – а вот зимой, когда болото подмерзает, через болото сразу тянутся самые смелые и жадные из лесорубов. Смелые – потому что болото вроде как замерзает, но… бывает так, что и не совсем. И тогда велик шанс угодить в липкие объятья трясины, их которой нет и не может быть спасения. А жадные потому, что порубка летом за болотом стоит очень дешево в сравнении с порубкой в тех местах, которые гораздо более доступны. Имперские чиновники четко определяют степенно доступности леса и в соответствии с этих устанавливают цену на порубочную лицензию. Уна уже много лет общается с лесорубами, так что порубочное дело для нее совсем даже не откровение.

До дороги всего шагов двести, и эти двести шагов Уна постоянно чистит от снега широкой деревянной лопатой. Во-первых, чтобы людям легче было к ней добраться. Люди – ее заработок, ее еда.

Во-вторых, чтобы не засиживаться, чтобы кровь гуляла по телу. Физические упражнения так же необходимы для здоровья тела, как и правильная еда, как правильные травы, употребляемые от различных хворей. Уж Уна-то это прекрасно знала. И как ей не знать, если она, Уна, живет тем, что лечит людей травами, и… (потихоньку!) Голосом.

Это была девочка. Вначале Уна не поняла, что это девочка – во-первых, сумерки, во-вторых… во-вторых, одет ребенок был довольно-таки странно, в одежду, которая больше приличествовала мальчику: штаны, странного вида ботинки, довольно-таки драные и неухоженные, куртка – не драная, но точно не новая, и застиранная. Тоже, кстати, странная – ткань не была похожа ни на одну из тканей, которые Уна видела в своей жизни. А она видела много, очень много тканей, и таких, от которых у любой деревенской девки просто захватит дух и несчастная брякнется в обморок. Уна видела даже волшебную ткань с Островов, которая по настроению хозяйки меня свой цвет и рисунок. За такую ткань платят золотом сто весов золота на один вес такой ткани. И это еще дешево, потому что волшебная ткань обладает и еще кое-какими особыми свойствами, известно о которых только ее счастливому владельцу.

Эта ткань шуршала так, как ни одна из тканей, и на ней не было видно никаких нитей. Ощущение такое, будто эту ткань не ткали, а… сделали с помощью одного из островных заклинаний.

Уна подхватила ребенка, легко, как перышко – он был совсем небольшой, худенький, даже сквозь ткань прощупывались ребра. Казалось, этого ребенка неделями, а может быть и годами не кормили досыта. Как такое могло быть в северных, довольно-таки зажиточных деревнях? Да запросто могло быть. Нет у тебя отца-матери, нет близкой родни, которая о тебе будет заботиться – вот и живи как можешь, как знаешь. Или ложись, и помирай, если совсем уж стало невтерпеж.

В общем, о том, что в ее руки попала девочка, Уна открыла только в избушке, когда стала раздевать ребенка, чтобы как следует осмотреть. И кстати сказать – опять удивилась: на ребенке под верхней одеждой было надето нижнее белье, какого Уна никогда в жизни не видела. Что-то вроде ночной рубашки с тонкими лямочками, и тоже из ткани, которой Уна никогда не видела. А еще – на этой рубашке был рисунок! Странное существо с огромным клювом и выпученными глазами. Рисунок был и на трусиках – не таких, какие носят деревенские дети, эти трусики будто бы пошили где-то в большой мастерской – аккуратно, ровно – трусики были все в красных яблочках, маленьких, и с листочками. И вот под трусиками и открылась истина – девочка! Это была девочка!

А еще открылось то, от чего Уна просто содрогнулась. Во-первых, у девчонки распухло плечо – оно было красным, больным даже на первый взгляд в свете маленького магического светильника и отблеска огня, пожиравшего дерево в большой каменной печи.

Во-вторых, на теле девочки имелись многочисленные шрамы и еще не до конца зажившие ушибы. Гематомы – желто-синие, и тоже болезненные на вид, были на ее спине, на худой попке, торчащей острыми костями, на ногах, довольно-таки стройных и длинных, но худых, как спичка, и скорее всего не от природы, а от недоедания.

И самое отвратительное было даже не это – часть шрамов представляли собой ожоги, маленькие такие ожоги… будто кто-то прикладывал к телу девочки раскаленный прут или горящий уголек. Уне встречались такие шрамы – на взрослых мужчинах, лесорубах. Народ тут разный, были и бывшие преступники, которые старались скрыть свою прежнюю жизнь. Но от лекарки не скроешься, она видит все. Тело для нее – как раскрытая книга. Хорошая лекарка понимает без объяснений. Уна была хорошей лекаркой. Очень хорошей.

Уна положила бесчувственную девочку на лавку возле печи, завернув ее в овчинный тулуп, и принялась наполнять водой деревянную бочку для купания. Вообще-то бочку она готовила для себя, но что поделаешь, раз так уж получилось? Девочку первым делом надо помыть и осмотреть, а потом уже все остальное. И уж точно теперь не до мытья хозяйки дома. Жаль, но обойдется – завтра помоется. Зимой все равно делать нечего, торопиться некуда – днем раньше, днем позже… да и кто ее тут нюхает? Если только Кахир, а от него самого псиной несет за десять шагов.

Потрогала воду рукой, поплескала в задумчивости… добавила ковшик холодной. Не надо сейчас горячей воды, пусть будет тепленькая, чуть теплее чем температура тела. Достала душистое мыло, которое варит тетушка Забель – на пряных травах, очищающее и просто приятное телу, положила на скамью. Развернула тулуп, достала девочку, и снова поразилась ее худобе и малому весу. Ну как щенок, весит ничуть не больше!

Подошел Кахир, шумно принюхался, посмотрел в глаза хозяйке – мол, ты кого тут нянчишь?! Это еще что за мелкое вонючее существо?!

– Вот, у нас теперь прибавление, серая твоя морда! – хихикнула Уна и толкнула массивную тушу волкособа упругим, крепким бедром – Теперь веселее будет! На какое-то время – веселее…

Уна почему-то сомневалась, что за девочкой кто-нибудь придет, что кто-то сейчас ее усиленно ищет. Она сама не знала – почему возникло такое ощущение, но вот возникло оно, да и все тут! Уна была очень умной и образованной женщиной, а еще – обладательницей Голоса. А все потомки Древних, все обладатели Голоса ко всем своим незаурядным талантам имели невероятно развитую интуицию, которую несведущий человек назвал бы прорицанием. Впрочем – а чем прорицание отличается от интуиции? Кто может сказать? И в том, и в другом случае обладатель этого умения способен без каких-либо к тому предпосылок взять, да и угадать события, которые могут произойти в недалеком, а иногда и очень далеком будущем.

Уна никогда не считала свою интуицию такой уж великой – ну да, она иногда может угадать, вернее узнать некие события (за счет чего в том числе, кстати, она некогда осталась жива), но чтобы делать прогнозы на годы и десятилетия – нет, настолько ее дар не развился. Кстати, вот наверное чем и отличается интуиция от настоящего прорицания – прорицатель предсказывает на годы вперед, а тот, у кого развита лишь интуиция – на дни, или на часы.

Ну что теперь поделаешь… Уна не Древняя, а дальний потомок Древних, и после того, как Древние стали брать в жены и жениться на обычных людях – кровь их разбавилась настолько, что магические способности у потомков некогда могучих магов стали очень слабы и редки. Иногда – исчезающее малы.

Уна медленно, осторожно подняла девочку, взяв ее за талию, и стала погружать в бочку – ноги ребенка коснулись поверхности воды, ниже, ниже, вот уже колени покрыты теплой водой….еще ниже… и тут… девочка встрепенулась, открыла глаза и закричала! Страшно, жутко закричала, так, что в ушах Уны даже зазвенело! Вцепилась в края бочки, и продолжая вопить, попыталась выпрыгнуть на пол!

Уна с трудом ее удерживала – в хрупком теле оказалось столько силы, что это было просто невероятно. Непонятно чего испугалась девчонка, но только этот страх похоже что удесятерил ее силы. Было полное ощущение того, что девчонка сражается за свою жизнь, дает миру свой последний бой.

Видать, она из тех людей, которые никогда не сдаются! – подумалось Уне, которая безуспешно боролась со скользким от воды и невероятно сильным существом. Дело в том, что лекарка боялась повредить девочке – у нее и так похоже что сломана ключица, попробуй как следует прижать – можно и руку сломать, и ребра. Уна была довольно-таки крепкой взрослой женщиной, физические упражнения и жизнь в одиночестве в лесу развили ее мускулатуру настолько, что с нее можно было писать анатомический атлас (она спокойно поднимала тяжеленные мешки и без проблем могла ворочать здоровенного мужика на кушетке для лечения). Иначе тут и не выживешь – это лес, тут или ты делаешь, или помираешь.

Положение спас Кахир. Он подошел, понюхал вопящую девчонку, потом оскалил зубы и так оглушительно гавкнул, что даже перекрыл девчоночьи вопли. А девочка от неожиданности замолчала, ошеломленно посмотрела на пса, широко раскрыв глаза и выпучив их как на какое-то чудо (собак не видела, что ли?), а потом тихо заплакала, всхлипывая, и продолжая цепляться ручонками за края кадушки.

– Ну ты чего, чего? – дрогнувшим голосом спросила Уна, сердце которой сжалось от тоски и жалости – Тебя никто не тронет! Это добрая собачка, просто не любит, когда шумят. Кахир, ну-ка, успокой ее!

Волкособ медленно подошел, оскалил белоснежные зубы в ехидной улыбке, и постояв перед замершей, совсем уж затихшей девочкой лизнул ее в нос огромным красным языком, оставив на лице девчонки мокрый липкий след.

– Ффуу… Кахир! Ну что за манеры?! – хихикнула Уна – Полегче давай! Всю мордочку ей слюнями залепил! Ах, какой шаловливый пес! Я же тебя просила успокоить, а не развлекаться с новой игрушкой!

Кахир так и стоял перед замершей то ли от испуга, то ли от удивления девочкой, и только слегка повернул голову на тираду Уны, оскалившись и потряхивая кончиком языка, будто дразнился. Уна уже давно знала, что Кахир не так прост, как кажется – а еще, что он не совсем пес. Она разговаривала с ним, как с человеком, и Кахир понимал ее слова. В этом Уна могла поклясться чем только хочешь. Потому и относилась она к нему, как к человеку, как к члену семьи. Ели они за одним столом, спали в одной кровати – только иногда Уна спихивала на пол тушу пса, когда он совсем уж наглел, забрасывал на нее здоровенные лапищи, и на возмущенные требования Уны лечь как следует и убрать лапы – начинал тихо повизгивать и рычать. Мол, чего ты так разошлась, жалко тебе, что ли?!

Девочка вдруг протянула руку и коснулась огромной, лобастой головы зверя. Сердце Уны дрогнуло и сделало несколько быстрых судорожных толчков. Она слегка испугалась – Кахир никому не позволял дотрагиваться до своей головы. Кроме Уны, конечно.

Уна вспомнила, как однажды у нее в гостях был купец-лесопромышленник, которого сбросила норовистая кобыла. Он сильно повредил руку, а на несколько дней пути нет ни одного имперского лекаря с лицензией, так что пришлось ему срочно обращаться за помощью к местной лекарке. Так вот увидев Кахира, он тут же попытался погладить его по голове, и закономерно едва не лишился руки. Уна отдернула руку купца в самый последний момент, когда зубы Кахира собирались отхватить ему кисть до самого локтя.

Купец – моложавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти побледнел, сделался белым, как мел, а потом долго упрашивал Уну продать ему эту собаку – для собачьих боев на арене. Довел до того, что Уна пригрозила спустить на него Кахира, если он хоть слово еще скажет о продаже и все такое. А потом смягчилась и спросила купца – продает ли он своих детей? А жену? А брата? Купец понял, и сразу же сник. И как ни странно – не обиделся, наверное все-таки был умным человеком. Разве можно продать членов твоей семьи? Твоих близких?

Да и не принадлежит Кахир Уне. Он сам по себе. Друг. Захочет – уйдет, и будет жить один, в лесу, и точно не пропадет. С его умом и с его силой – ему никто не страшен. Уна честно говоря даже и не знала – зачем он живет с ней. Еду Кахир добудет себе сам, да еще и с запасом. Спать он может прямо в сугробе – бывало и такое, и не раз – отправился ночью на охоту и пришел под утро. Закопался в сугроб, вырыл себе пещерку, и спать улегся – только парок стоит над протаявшей дырочкой. Дрыхнет без задних лап! А когда утром открываешь дверь – сугроб разлетается на снежные вихри, и вот уже вокруг тебя скажет зубастый теленок, тыча в видавший виды тулуп окровавленным холодным носом. Радуется, демоненок! Любит видать ее, Уну. Наверное – единственное существо, которое искренне и безвозмездно ее любит. Потому от нее и не уходит.

Кахир не клацнул зубами, он только снова оскалился в страшной «улыбке», а потом вдруг заскулил, оглянулся на Уну и снова отвернувшись к девочке – лизнул в багрово-синюю опухоль возле шеи.

– Да знаю я, знаю! – ворчливо заметила Уна и шагнув к кадке, намылила шерстяную рукавицу, предварительно обмакнул ее в воду– Вот сейчас отмоем грязнулю, и начнем ее лечить! Пусть немного согреется, потом уже за лечение возьмемся.

Кахир снова оглянулся, отошел в сторону и теперь следил, как Уна осторожно, стараясь не напугать девочку, намыливает ей спину. Девочка успокоилась, ее глаза закатились – уснула, или потеряла сознание. Пришлось одной рукой держать, другой мыть. Неудобно, да.

После спины настал черед других частей тела, и закончилось все темными, блестящими волосами найденыша. Блестящими они стали после мытья – а до тех пор спутанные, тусклые и грязные. Но… хотя бы без насекомых, и это радовало. Уна терпеть не могла вшей, и не допускала эту гадость в свой дом. Стоило ей заподозрить, что посетитель заражен этими насекомыми – все, в дом его не пускает, принимают только под навесом у крыльца. Не умеешь соблюдать чистоту, развел всяческую погань – значит место тебе не в доме с нормальными людьми, а под навесом, как скотине безмозглой. Мыться надо! В баню ходить надо! В речке плескаться! Да на мыло не жалеть денег.

Деревенские посмеивались над ее такой чистотой, и над словами, что вши являются разносчиками заразы, но прогневить лекарку опасались, а потому выполняли все, что она им прикажет. Уна злопамятная, обидишь ее – потом помощи хрен допросишься. Или так полечит, что лучше бы сдох от болезни. Ведь болезнь одна, а лекарства разные – есть сладкие, а есть горькие, и есть вообще невозможные, от которых из сортира неделю не вылезешь и вся зараза полезет у тебя со всех дыр. А все лекарка с ее травами-снадобьями! И нет других лекарок в округе на два-три дня пути. Глухой угол, точно!

Вымыв девочку, осторожно достала ее из кадки, закутала в широкое мягкое полотенце. Любимое полотенце – она два года назад купила его на осенней ярмарке в Шпицене, городке на день пути от дома Уны. Полотенце было сшито из толстого льняного полотна с добавлением каких-то еще нитей, придающих объем и мягкость. Похоже, что не обошлось без магии, потому что обычное полотенце так быстро воду не впитывает, и так быстро не сохнет потом. Уна вывалила за это полотенце кучу денег по деревенским меркам, хотя и купила его дешевле, чем ожидала. Продавец потом сознался, что отдал полотенце по той самой цене, по которой его купил – уже и отчаялся продать, думал, назад отвезет. Народ в глухомани прижимистый, им такие дорогие вещи, которыми впору пользоваться только аристократам – напрочь не нужны. Нет, так-то они любят хорошие вещи, но только задарма, и уж точно не какое-то там полотенце.

Привычка. Привыкла Уна к хорошим вещам, и если есть деньги – почему бы себя не побаловать?

Девчонка так и не открывала глаз. Уна снова закутала ее, но только теперь в чистую простыню, отнесла на лежанку и строго-настрого приказала «здоровенной серой скотине» не плюхаться на лежанку с разбегу, как он это делает с Уной (и она подозревала, что нарочно – развлечение у него такое!). Придавит девчонку, а ей и так плохо. Лучше пускай пойдет в лес и принесет Уне кусок хорошего мяса. Только не тухлятины из под валежины – запасенной медведем еще с осени, а настоящего, свежего мяса.

Уна мясо не ела, но девчонка скорее всего – да. И девочке надо восстанавливать силы, а на одной каше особо не разбежишься, надо что-то посущественнее. Опять же – совесть Уну не глодала: каждый сам выбирает свой путь, и не указывает другим, как им жить. Или не жить. Она не ест мясо, но оставляет за другими право жить так, как они хотят.

Кахир выскользнул за дверь, снова оскалившись в улыбке (похоже, что ему понравилась мысль об охоте, и о том, что он должен принести мяса своей подруге), а Уна полезла в огромный шкаф, разделенный на множество маленьких ящичков. Здесь хранилась главная ценность этого дома – травы. Травы и всяческие ингредиенты для изготовления снадобий. Минералы, кости, кусочки дерева – в общем, всяческая дребедень, интересная только лишь всяким там лесным лекарям, да магам, коих в Империи осталось совсем даже немного, и судя по рассказам знатоков – вовсе даже плевые маги. Прежний Император очень не любил магов, и кого сжег, кому голову отрубил, а кто-то сбежал в соседнее королевство, где магов привечали и считали людьми полезными, достойными и совершенно необходимыми. Вот оттуда теперь и шел поток магических светильников – маленьких шариков, потерев которые можно было на несколько часов не заботиться о свете в твоей избушке. Простейшая штука, но без мага ее никак нельзя сделать – напитать магической энергией.

Глупый император в конце концов почил, отравленный своей умной женой, тут же вышедшей замуж за его брата, занявшего трон, но маги возвращаться не спешили, несмотря на завлекательные письма бывшей-нынешней императрицы. Сегодня завлекают, а завтра снова башку рубить? Нет уж, им и в Королевстве неплохо живется.

Уна выбрала травы, подумав, присовокупила к ним серого порошка, пахнущего чесноком и чем-то неуловимо-пряным, взяла чугунную ступку (пришлось брать обеими руками – тяжелая!), и сама не замечая своего невольного пыхтения, отнесла груз на кухонный стол, некогда сделанный по ее заказу из толстых-претолстых дубовых досок. Этот стол, если его не сожгут, переживет и Уну, и еще несколько поколений людей, понимающих толк в хорошей, крепкой мебели. И на таком столе удобно не только обедать и мешать тесто для пирогов, но и (в основном!) толочь в ступке травы для всевозможных снадобий.

Пока толкла траву, пока разбавляла истолченную смесь кипяченой водой – посматривала туда, где выводил носом найденыш. Девчонка была очень милой – темные волосы, которые станут еще темнее при взрослении, скуластое личико с огромными глазами, пухлые губки, которые так будут нравиться парням – стоит лишь девушке войти в возраст зрелости. Сейчас она выглядела смешной – маленький ушастый зверек, но Уна знала, какими красивыми вырастают такие вот смешные девчонки. И наоборот – те девочки, которые в детстве были похожи на прекрасных кукол, привезенных из-за океана, в девичестве вдруг дурнеют, полнеют, отращивают подбородки и ясные глазки их заплывают жиром. Этой худышке такое безобразие явно что не грозило.

Уна вдруг удивилась и даже слегка опешила – девочка была очень похожа на нее маленькую! Да-да! Копия маленькой Уны! Кареглазая и смешная! Боги не дали Уне детей – такое бывает у потомков Древних, не все ладно у них с производством потомства, но может эта девчонка и есть дар богов? Может это знамение?! Вот тебе дочка, Уна, живи с ней, воспитывай ее, награда тебе за все, что ты сделала людям!

Уна даже слегка прослезилась, что было довольно редко. Она обладала невероятно устойчивой психикой, сохраняя спокойствие даже в самые тяжкие и опасные периоды ее жизни. Ее хладнокровию поражался даже отец, не отличавшийся склонностью к истерикам и вспышкам гнева. Расчетливая, умная, холодная – Уна была примером того, какой надо быть Левантийской принцессе. Ну… если бы только другие ее особенности не перечеркивали данное обстоятельство.

Закончив изготовление снадобья, Уна выложила получившуюся серо-черную кашицу на небольшую фарфоровую тарелку с отбитым краем (фарфор настоящий, Когемский! Краешек отколот, вот и удалось купить по-дешевке). Выложив, села рядом, уставилась на расползающийся блин густой жидкости и тихо, совсем тихо запела, добавляя в пение все больше и больше Голоса. Она пела о том, как хорошо быть здоровой, как это замечательно, когда ничего не болит, как должны срастаться кости и сокращаться мышцы. Снадобье впитывало магическую энергию, и от того на глазах белело и если присмотреться – начинало слегка мерцать.

Уна прекратила пение тогда, когда над снадобьем явственно заполыхало сияние, как если бы оно начало источать из себя свет как магический светильник. Обычно Уна не допускала до такого – чуть подкачала магии, и хватит. Не надо людям знать, что здесь живет Певица, способная творить чудеса своим волшебным Голосом. Разнесут весть по дальним далям, и услышит тот, кому это слышать не надо. И кончится спокойная жизнь Уны, которая, честно сказать, совсем даже не Уна.

За дверью послышался шум, как если бы кто-то скреб тяжелую доску острыми когтями. Только не «как если бы», а точно скреб – он обычно не лает и не скулит за пределами избушки, эдакий охотничий инстинкт. Вышел за дверь – все, молчок! Внутри избушки можно и полаять, и поскулить, и порычать – когда хватаешь руку своей хозяйки-подруги и делаешь вид, что собираешься ее откусить. Но только в доме.

Уна встала, приоткрыла дверь, впустила зверя. Он процокал когтями к столу и положил на пол заднюю ногу косули, отгрызенную по верхнему суставу. Уна поморщилась, вздохнула – не любила она возиться с мясом. И косулю жалко – такая красивая, такая забавная! С белым пятнышком на заду… Эх, ну что за жизнь такая? Все едят всех! Ну почему живым существам не успокоиться, и перестать убивать друг друга?!

– Молодец! Спасибо, зверюга! – Уна потрепала по лобастой башке пса, он осклабился и клацнув челюстью шумно втянул слюни. Потом высунул розовый язык и задышал.

– Неужели жарко? – притворно удивилась женщина – Сейчас я тебе водички налью. Не любишь снег хватать, да?

Она бы почти не удивилась, если бы однажды пес ответил бы ей «да!», или «нет!». Но Кахир только клацнул зубами, и Уна заторопилась налить ему в глубокую плошку. Через несколько секунд избушка наполнилась хлюпаньем и чавканьем. Пил Кахир жадно и со вкусом, как и полагается зверю, только что загнавшему косулю и наевшемуся ее мяса до отвала. Он после еды даже слегка округлился посередине – прожорливый, как три самых больших пса! Волки умеют есть впрок, и волкособы не исключение.

– Ну что же… приступим к лечению? – пробормотала в пространство Уна, не ожидая от этого самого пространства никакого ответа. Она уже давно привыкла разговаривать сама с собой или с Кахиром. Если не упражняться в человеческой речи – эдак и совсем потеряешь человеческий облик. Так-то Уна не была любительницей длинных и пустых речей, но иногда хотелось с кем-нибудь поговорить – просто до тоски и скрежета зубовного. Если человек вырос в шумном обществе среди множества людей – отвыкать от такого общения очень даже затруднительно.

Она освободила тело девочки от покровов, но прежде постелила на стол чистую простыню, сложенную в несколько раз – чтобы помягче. Подняв, перенесла больную в центр кухонного стола. Можно было бы использовать и кушетку, используемую для лечения посетителей, на которой лекарка вправляла кости лесорубам и делала перевязки, но Уне почему-то не хотелось, чтобы девочка лежала там, где ранее стонали и рычали бородатые, пропахшие дымом костров, вонючим потом и дешевой сивухой мужики. Чистая душа – пусть она лежит на кухонном столе, на Ладони Бога, приносящей в дом сытость и веселье. Так будет правильно.

Положила девочку, расправила ей руки и ноги, приступила к осмотру. На первый взгляд девчонке года четыре, может быть пять лет. Ногти плохо стрижены, под ними грязь. Строение тела в принципе без каких-то там патологий – девочка, как девочка. Хотя… вроде как грудная клетка немного деформирована. Пощупала – точно! Похоже, что неправильно срослись два сломанных ребра. Особо-то и не видно, но когда щупаешь – ощущается, особенно костные утолщения на местах сращивания. То есть она (или ей!) сломали ребра, и девочка так и ходила, мучаясь от боли, пока ребра не срослись естественным образом.

Шрамы от ожогов Уна уже видела – они были старыми, за исключением одного, который лекарка сразу не увидела – тот располагался на шее, прямо под волосами. В этом месте не хватало маленькой пряди – похоже было, что некто приложил раскаленный уголек, и держал, пока волосы не сгорели и не прижарилась кожа. Очень больно. Бедная девочка!

Зубы хорошие, все на месте – белые, крепкие. Молочные, до замены зубов она еще не доросла, что доказывает – Уна не ошиблась и девочке от трех до пяти лет. Ноги прямые, стройные, тазовые кости сформированы, не деформированы. Так что на первый взгляд по женской части проблем не ожидается – родить сможет. (Уна вздохнула).

Плечо сине-красное, нехорошее. Диагноз подтверждается – перелом ключицы. Кто-то сильно ударил девчонку, и детские косточки не выдержали. Слава богам – перелом закрытый, однако косточка выпирает, натягивая кожу и вероятно причиняя мучительную боль. Перелом недавний – несколько часов, самое большее – сутки от роду. Интересно, как она с таким переломом почти что сумела добраться до лекарки? И почему одна, без взрослых? Загадка! А Уна любит разгадывать загадки. У нее даже в носу засвербило от предвкушения долгих размышлений и создания гипотез. Скучно ведь, особенно зимой – только и остается что думать, думать, думать…

Итак, первым делом – соединить края кости. Обломки сдвинулись, повредив при этом здоровую плоть. А все потому, что девочку после перелома не уложили на лавку, не закрепили обломки кости плотной повязкой, и они свободно гуляли острыми краями разрушая мышцы и кожу. Еще чуть-чуть, и один из костей точно бы прорвал кожу и вылез наружу. Нехорошо!

А вот что хорошо: чужих рядом никого и девочка без сознания. А что это значит? Это значит, что во-первых ее не нужно обездвиживать, и девчонка не чувствует боли. Во-вторых, ни она, ни свидетели не смогут никому рассказать – что с ней делала лекарка.

Уна положила руки на сломанную кость, и ее чуткие, сильные пальцы начали работать. Уна будто видела сквозь кожу – вот косточка, вот ее острые края… надо свести вместе обломки, чуть-чуть нажать, подправить, и… щелк! Они встали на место. И будут стоять так до тех пор, пока девочка не шевелится, и пока куски кости удерживает Уна.

А теперь… теперь она станет делать то, что не умеют девяносто девять процентов людей на этом свете. А может и больше, чем девяносто девять. Уна будет Петь! Не петь, а Петь. Магическое Пение так же отличается от работы певцов, услаждающих слух и бедноты, и богачей – как небо отличается от земли.

Тихо-тихо, прикрыв глаза… первый Звук почти не слышен, он как шепот, он как дыхание… но в нем уже есть Сила. Ее надо совсем немного – дашь больше Силы, можешь повредить пациенту, всколыхнув организм так, что он сам себя съест, потратив все свои жизненные ресурсы. Дашь Силы мало – лечение получится не таким эффективным, как оно должно быть.

Уна редко прибегала к чистому использованию Голоса для лечения. Во-первых, это опасно – могут раззвонить по всей округе, и потом информация дойдет до тех, до кого не надо ей доходить. А во-вторых… хмм… хватит и во-первых. Лучше всего использовать заготовки снадобий, насыщенных магической энергией. Это и безопасно, и практически неуловимо – многие травы уже сами по себе являются источниками заживляющей Силы, так что среди магического фона, исходящего от этих трав, найти искорки Таланта Уны вовсе даже непросто – будь ты хоть магистром магии высшего ранга. А Магистры никогда не заглянут в этот медвежий и волчий угол. Они живут в столицах и всех их можно пересчитать по пальцам одной-двух рук.