Текст книги "Чекист. Особое задание"

– Хм, – я многозначительно похлопал себя по карманам, – у меня тут, как в Греции, всё есть!

– Вовк, ты молодец! – обрадовалась Полина, пытаясь обнять меня, но едва не выронила сверток. На фразу она внимания не обратила.

В бывшем «Метрополе», за оставшейся с прежних времен стойкой дремал человек в фуражке, за спиной которого висели ключи от комнат. Человек встрепенулся при нашем появлении, но Полина махнула в воздухе бумажкой, пробормотав, что она делегатка, взяла ключ, а я даже не стал доставать удостоверение.

– Вот, смотри! – торжествующе сообщила девушка, пропуская меня внутрь комнаты. – Я тут как барыня живу!

Судя по всему, это был одноместный номер, не из лучших. Кровать с диваном, зеркало, стул и столик. Ещё туалет с ванной, но вода текла только холодная. А ещё присутствовал запах табака. Хм.

Пока я раздевался, осматривался, девушка уже успела поставить чайник на примус.

– Вовк, пока чайник кипятится, я обновку примерю, а ты посмотришь.

Полина зашла в ванную комнату, а когда вышла… В общем, я едва не сел. Девушка была в панталончиках с кружавчиками, чуть выше колен. А сверху – ничего.

– Ну как? – поинтересовалась девушка, а потом громко ойкнула, попыталась прикрыть руками грудь и скрылась в ванной.

Ага. Я что, железный, что ли?

– Вовк, ну не надо… Вовк, дурак, порвешь… Да подожди ты, сама сниму…

Спустя какое-то время, когда мы лежали, уставившись в потолок, Полина вздохнула:

– Ну и чего все про это болтают? Ничего особенного… и простыни испачкали, как кровь отстирывать будут? А, плевать.

Потом её словно подбросило:

– Мы же про чайник забыли!

Чайник успел выкипеть, но, к счастью, днище не прогорело. Мы подождали, пока он остынет, опять налили воды и принялись ждать. Так и сидели голыми, как два дурака. Но потом я кое-что вспомнил.

– Полинка, а как у твоей соседки фамилия?

– Фамилия у неё Викторова. Я ещё удивлялась – Виктория Викторова. Знаю, что девчонка из Петрограда. Но больше ничего сказать не могу. Даже не сказала, кем работает, где. Всё больше молчала, курила напропалую, как паровоз – у нас так парни не курят, вчера еле проветрила. Ещё и бледненькая какая-то. Как гимназисточка! Я думала – может, беременная? А как пропала, так, может, врача пошла искать?

Я только пожал плечами, а потом принялся одеваться.

– Ты куда? – удивилась Полина. – А чай пить?

– Мне надо начальству позвонить. Видел, что на вахте телефон есть. Ты начинай хозяйничать, я скоро.

Выложив на столик покупки, пошел вниз. Попросив вахтера (или кто он там) отойти, для убедительности потрясая мандатом, позвонил сначала Артузову. Ну а потом и Лосеву. Надо же сообщить старшему группы, где нахожусь, и предупредить, что до утра не приду.

Глава пятая
Радикальная коммунистка

Настроение было кислое. Вчера Полина чем-то отравилась – вроде в одной столовке кормились, но мне хоть бы хны, а её скрутило, и оставшаяся часть дня, на которую я строил свои планы, прошла не так, как хотелось. Пришлось бежать в аптеку. Фармацевт попытался всучить мне какие-то чудодейственные пилюли, но я предпочел обойтись проверенным средством – активированным углем, отчего-то расфасованным в пакетики.

Мадмуазель, страдающая, пардон, от диареи, упиралась и не желала лопать черную дрянь, но ей пришлось проглотить целых пять штук. Может, я и переборщил, но от активированного угля хуже не будет.

А старое средство действительно помогло. Скоро девушке полегчало, и ей захотелось есть. К счастью, сегодня делегатам съезда выдали по целому фунту риса и, отделив горсточку, я сварил его прямо в чайнике. Полина капризничала, ныла, что рис-то следовало предварительно промыть, лучше в двух водах, а не то он будет горчить, но слопала.

– Слушай, Вовк, а ведь лучше стало! Только ты ко мне сегодня не приставай, ладно? А не то у меня брюхо побаливает.

Мне ничего не оставалось делать, как вздохнуть:

– Сегодня не буду. Только я тебя тоже хочу кое о чём попросить. Ты можешь меня больше не «вовкать»?

– А чё такого? – удивилась Полина. – Вовка – нормальное имя.

– Вовка – нормально. А вот «Вовк» терпеть не могу. Я когда слышу «Вовк, да Вовк», хочется в тебя чем-нибудь кинуть.

– У тебя же имя как у товарища Ленина!

– Ага, – кивнул я. – Так себе и представил, как Надежда Константиновна говорит мужу: «Эй, Вовк»!

Полина расхохоталась. Наверное, представила, как Крупская «вовкает» товарища Ульянова-Ленина. Отсмеявшись, вытерла слезы. Пожаловалась:

– У меня снова живот заболел, от смеха, – призналась барышня. Упрекнула меня: – Если не нравится, чего молчал? Тебя как лучше – Вова звать или Володя?

– Да без разницы, – отмахнулся я. – Зови хоть Вова, хоть Вовка, но только не Вовк.

Кажется, Полина уже окончательно оклемалась. Хм… это обнадеживает.

– Слышь, Вовк, ой, извини Володя, ты мне скажи, а ты ругаться не будешь?

– А что такое? – насторожился я. Надеюсь, она ещё не успела сделать свидетельство о заключении брака? С неё станется.

– Ты же мне денег оставил, а я их потратила.

После покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не хотелось. У меня, правда, ещё оставалась «заначка» – золотой червонец, но его я пока решил попридержать.

– И что ты купила?

Думал, что на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку под подушку и торжественно предъявила палец с колечком – узенькая золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!

– Я, когда к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из бывших. Может – графиня, или целая камергерша! Говорит: «Купите колечко, барышня, двести рублей всего». Мол, всё уже продала, а кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку жалко.

– Так у тебя же только сто рублей было? – удивился я.

– Пятьдесят, – уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: – Я тут ещё платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол, лучше, чем ничего.

Вот ведь, мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется женщиной, даже если она пламенная комсомолка.

Оставив себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.

– Кстати, у тебя животик ещё не прошел? – заботливо поинтересовался я, протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. – Я сейчас тебе брюшко поглажу, всё пройдет.

– Ой, Вова, щекотно же… И тут уже и не брюшко вовсе.

И тут в дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я, а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.

На пороге стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.

– Товарищ Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова, вам велено срочно явиться.

Да чтобы тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги, быстренько чмокнуть Полинку и бежать.

В допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив – девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да ещё и зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего допрос.

Девушкой можно было любоваться и представлять её на картинах великих художников – длинная русая коса до пояса, тонкий профиль, изящный носик. Под стать и одежда – черное платье с белым отложным воротником. Всё достаточно скромно, но со вкусом. Пальто с песцовым воротником и песцовая шапка в тон остались в камере. Собственно говоря, именно по пальто и шапочке её и отыскали, а описать внешность, одежду помогли девушки из делегаток, включая Полину Аксенову. Несколько часов назад не чекист даже, а красногвардеец, дежуривший на Николаевском вокзале, обратил внимание на странную девушку, пытавшуюся купить пачку папирос и сердившуюся, что ей предлагали махорку. Девушка очень нервничала. Постовой сообщил о том нашему сотруднику. К слову – надо бы этого постового порекомендовать на службу в ЧК.

Вот, стало быть, это и есть похожая на гимназистку и загадочно пропавшая соседка Полины по комнате. Только настоящая Виктория Викторова, мотальщица из «Товарищества Невской ниточной мануфактуры», сейчас в Петрограде и очень удивлена, что ей отказали в поездке на съезд РКСМ, хотя на её предприятии трудится сто пятьдесят девчонок, ставших благодаря её усилиям членами союза социалистической молодежи. А кто сейчас передо мной, я покамест не знаю, потому что «гимназистка» отвечать на вопросы отказывается.

– Владимир Иванович, – сказал Кедров, улыбнувшись своей загадочной улыбкой. – Ваш прежний начальник, Николай Харитонович, рекомендовал вас как нестандартно мыслящего сотрудника. Он мне рассказывал, как вы сумели добиться признания у террористов, пытавшихся взорвать мост. Не хотите ли поработать с девушкой? Никак не хочет она на наши вопросы отвечать, а применять к ней грубые методы не хочется. Да и Феликс Эдмундович, если узнает, не одобрит.

Что да, то да. Наверное, у Дзержинского много недостатков, но среди них не числится садизм, он не сторонник выколачивания из подследственного правды. И дело даже не в жалости, не в гуманизме. Всё гораздо проще. Одно дело использовать пытки против явного врага (разведчик, схвативший противника прямо на фронте, миндальничать с ним не станет), совсем другое, если имеешь дело с потенциально невиновным. Конечно, под пытками он тебе всё расскажет, во всём признается, только какой смысл в таком допросе? Это уже не допрос, не получение объективной информации, а подтасовка фактов, выгодных следователю. А в результате такого допроса пострадает общее дело.

Допрашивать девушку не хотелось. И не потому, что девушку жалко, а потому, что не уверен, что у меня что-то получится. Барышни, как знал из прошлого опыта, бывают покрепче иного мужчины. А если замешана любовь, считайте, что проиграли. Не сдаст и не выдаст! Но если начальник предлагает попробовать, придётся пробовать.

– Попробую, – скромно сказал я, а про себя подумал, что надо бы отыскать где-нибудь коробку папирос.

Я продумал несколько вариантов допроса, но ни один из них, по моему разумению, для этой девушки не подходил. Видно, что из «бывших», на простенькую провокацию не клюнет, а на сложную комбинацию времени нет. На увещевания – такая молодая, а уже террористка! – не отреагирует. Если даже она и младше меня, то ненамного. «Разводку» – мол, зачем же вы твари, хорошую девушку убили, чтобы на съезд попасть, пока придержим.

Значит, будем импровизировать и убалтывать. Она не профессиональная подпольщица, не уголовница, проколется всё равно.

Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:

– Папиросы «Театральныя», десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! – пожаловался я девушке.

У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.

– Кстати, а вас не Ирина зовут?

Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой – мол, нет, не Ирина.

– А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, – широко улыбнулся я. – Как там у классика? Оставим себе от старого мира только папиросы «Ира»! Или не так?

Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:

– Какого классика?

Ах ты моя милая! Ну вот ты уже начала говорить.

– У Маяковского, у Владимира Владимировича.

– А что, этот паяц уже стал классиком?

Ты что, дорогая, не любишь самого революционного поэта? Надо исправляться. Владимир Владимирович столько положил таланта для рекламы «Моссельпрома»! Тьфу ты, какой «Моссельпром»? Он же появится вместе с нэпом. Если она гимназистка, то надо убалтывать чем-то другим.

– Мне тоже больше Кондратьев нравится, – начал я уходить от темы. – Вот послушайте:

 
Тяжела наша жизнь и сурова.
 
 
Избегают мужья сатиресс.
 
 
Я всечастно должна быть готова,
 
 
Что супруг от семейного крова
 
 
Удерет легкомысленно в лес.
 
 
Он стремится туда, убегая,
 
 
Где бесстыдно и звонко смеясь,
 
 
Ждет сатиров дриада младая[4]4
  Кондратьев Александр. «Жалоба сатирессы».


[Закрыть]…
 

– Дальше не надо, – попросила девушка, хотя я и сам был готов остановиться, потому что не помнил, как там дальше. – Я читала стихи Кондратьева, мне не понравились. Проза у него неплоха, а как поэт он слабый. Блок всё равно лучше.

– Так кто бы спорил? – картинно всплеснул я руками. – Александр Александрович – наше всё! Да, а вы тоже, как Блок?

– Что «тоже»? – не поняла девушка.

– Не возражаете, если я закурю?

Похоже, девушка удивлена, что чекист спрашивает разрешение закурить, но милостиво кивнула:

– Курите.

Я нарочито медленно достал папиросу, смял мундштук, поднес к губам и чиркнул спичкой. Затянулся, надеясь, что не закашляюсь. Не курил давно, а вот, поди же ты, приходится. И что не сделаешь ради важного дела, простите за тавтологию.

– Можно и мне? – попросила девушка.

Милая, я же их для тебя и покупал! Конечно, можно.

Жадно затянувшись, девушка в блаженной истоме закрыла глаза. Затянувшись ещё раз, нервно спросила:

– Так что там у Блока? Вы начали говорить, но не досказали.

 
Покорный ласковому взгляду,
 
 
Любуясь тайной красоты,
 
 
И за церковную ограду,
 
 
Бросаю бомбу и стихи.
 

– У Блока нет такого! – возмутилась девушка.

– Это не Блока, это пародия Виктора Полякова. Только вы, девушка, бомбу не успели бросить.

– Не успела, потому что её латыши нашли. Рыцари революции, не стесняющиеся по женским туалетам шнырять, – презрительно сказала девушка.

– Значит, это были всё-таки вы? А я думал, начнете изворачиваться.

– А зачем? – хмыкнула девушка. – Всё равно расстреляете.

– Ну, это не я решаю, а трибунал. Но пока ваши анкетные данные выясняют, времени много пройдет. Может, он и передумает, заменит расстрел хозяйственными работами. Вы же ущерб нанести не успели.

– Можно ещё одну? – спросила юная террористка и, не дожидаясь ответа, вытащила из коробки папиросу.

Выкурив её в три затяжки, потянулась за следующей, но я отодвинул коробку. Этак моей зарплаты для подследственных не хватит. И так, благодаря Полине, всего десять рублей осталось.

– Давайте вначале выполним кое-какие формальности, – мягко предложил я, потянувшись за ручкой. – Ваша фамилия, имя, отчество, социальное положение. Как я полагаю, вы принадлежите к партии социал-революционеров?

За последнее время я уже вполне сносно научился управляться перьевой ручкой и чернилами. Всё дело в практике.

Итак, Софья Николаевна Ананьевская, дворянка, девятнадцати лет, выпускница женской гимназии, член РСДРП (б) с августа тысяча девятьсот восемнадцатого года.

– Социал-демократической партии? – растерянно спросил я. – Вы, наверное, хотели сказать – российской коммунистической партии большевиков?

Стоп. Почему большевиков? Террористка и большевики?

– Я хотела сказать ровно столько, сколько хотела сказать. Мои товарищи и я не приняли резолюцию шестого съезда партии об исполнении программы-минимум. Поэтому мы не считаем нужным становиться членами новой партии.

Напротив – именно наша партия является истинными коммунистами, а не РКП (б).

– Позвольте, – пожал я плечами. – Буржуазно-демократическая революция совершена, в России установлена социалистическая республика. Всё, что было в программе от тысяча девятьсот третьего года, выполнено. Сейчас идет работа по созданию новой программы партии. К тому же, хочу напомнить, создателем программы-минимум является товарищ Ленин, глава нашего правительства.

– А как же Польша? Скажете, это Временное правительство? Ладно, тогда Финляндия. К тому же из-за Брестского мира Россия потеряла Малороссию, Прибалтику, что там ещё? Значит, социалистическая революция в стране не завершилась. А кто позволил окраинам уйти от нас? Разве не псевдобольшевики? А Ленин, в сущности, предал интересы партии и народа. Он заявил об установлении диктатуры пролетариата, а где пролетариат? Скажите, сколько среди наркомов пролетариев?

Я вспомнил только Шляпникова, вроде бы работавшего когда-то токарем, но девушка меня не слушала:

– Заявляя о диктатуре пролетариата, большевики боятся видеть во власти пролетариат, разве не так?

Вот это да! Радикальный социализм, переплетенный с великодержавным шовинизмом! Но моё дело не разбираться в идеологических факторах, мне бы что-то попроще, поближе к делу.

Да и рассуждать о кухарках, управляющих государством, тоже не хочется. Кстати, так и не сумел нигде отыскать – где товарищ Ленин об этом говорил? У Шатрова в пьесе есть фраза о том, что «кухарка должна учиться управлять государством!». Но управлять и учиться управлять – две большие разницы! А вот говорил ли Ленин, не говорил, сказать трудно. У нас и так любят цитировать известных людей, не задумываясь, они сами сказали или литературный персонаж. Вон сколько раз читал, что Сталин сказал: «Нет человека, нет проблемы», хотя это сказал не Иосиф Виссарионович, а Анатолий Рыбаков вложил эти слова в его уста.

Ладно, отвлекся.

– То есть вы и ваши товарищи хотели убить товарища Ленина, потому что он отошел от своих же принципов, так?

– Именно так! Если уничтожить нынешнего лидера партии и правительства, начнется хаос. Вот тогда-то власть в стране перейдет в руки настоящего пролетариата!

Ой-ой-ой! О переходе власти в руки истинного пролетариата ничего не могу сказать, но хаос начнется и ещё какой! Разумеется, партия может быстро прийти в себя, избрать нового вождя, но может начаться и борьба за власть. А тут ещё и эсеры с меньшевиками, и белое движение. А вскоре, как помнится, в Сибири объявится Колчак.

– Софья Николаевна, но ведь и вы не пролетарка, не какая-нибудь инструментальщица или уборщица служебных помещений, а урожденная дворянка. Вас не смущает, что вы ратуете за пролетарскую диктатуру? Или у вас есть товарищи, готовые стать членами правительства?

– Да, я дворянка. Из очень древнего рода, внесенного в Бархатную книгу. А кем были декабристы? А Софья Перовская? Кстати, меня назвали в её честь. Я с детства была знакома с настоящими большевиками, пролетариями. Я ещё в гимназии прочитала программные документы РСДРП, поверила в них. А они совершили предательство. И есть настоящие большевики, пролетарии, которым можно смело доверить управление государством. Вот таким, как дядя Саша Лосев.

Лосев?! Старый большевик, участник штурма Зимнего, да ещё и старший группы чекистов? Ну ни хрена себе, как причудливо тасуется колода!

Похоже, девушка поняла, что сболтнула что-то не то.

– Всё, больше я ничего не скажу, никого не выдам.

Я пододвинул девушке папиросную пачку.

– Курите. – Подождав, пока девушка закурит, равнодушно сказал: – Не волнуйтесь, нам больше от вас ничего не нужно. Вы назвали имя своего лидера, теперь будем допрашивать его. Только не обессудьте, вашего дядю Сашу мы будем расспрашивать более строго, нежели вас.

Софья Ананьевская застыла, забыв о дымящейся папиросе.

– Вы собираетесь его пытать?! Это же аморально!

– Аморально? – сделал я удивленный вид. – Вы собирались убить товарища Ленина в людном месте, где было бы множество жертв. Если положить на чашу весов жизнь и здоровье одного человека, а на другую – жизнь десятков людей, при чем же здесь аморальность?

Софья нервно ломала спички, пытаясь поджечь папиросу. Пришлось прийти ей на помощь. Затушив спичку и бросив в пепельницу, я сказал:

– А знаете, Софья Николаевна, вы правы. Мы не станем пытать товарища Лосева. Пока ещё товарища, – подчеркнул я. – Если мы начнем применять пытки, то чём же мы лучше вас? Нет, девушка, пытать мы его не станем. Мы станем водить его на все расстрелы и говорить – вот, смотрите, товарищ Лосев, это ваших рук дело!

Почему расстрелы дело рук товарища Лосева, девушка уточнять не стала. Взяв ещё одну папиросу, сказала:

– Записывайте.

Глава шестая
Театральная Москва

– Не хочу в Череповец!

Сегодня Полина повторила эту фразу раз пять, если не больше. Я только поддакивал, кивал, но наконец не выдержал:

– А чего хочешь?

– В Москве хочу жить. С тобой!

– Оставайся, – пожал я плечами. – Поговорю с начальством, нам какую-нибудь комнатушку дадут, на службу устроишься. Попрошу Кедрова – он тебе работу найдет. Или сама к своему первому секретарю подойдешь, спросишь.

Полина задумалась. Вздохнула.

– А кто будет в губернии комсомол создавать? У меня дел-то теперь непочатый край!

В Москве Полинке понравилось. Первый съезд комсомола закончился четвертого ноября, но часть молодежи, включая всех девушек, временно оставили в распоряжении Центрального комитета и его первого секретаря Фимы Цетлина. Теперь участники съезда во главе со своим лидером занимались подготовкой Москвы к празднованию первой годовщины Октябрьской революции: развешивали плакаты и транспаранты, ругались с дворниками и комендантами, а то и с высокопоставленными жильцами, недовольными, что в окно теперь не выглянешь, а электричество включают только на несколько часов. К слову, единственное окно нашего номера тоже оказалось закрытым, потому что Второй Дом Советов украсили огромным плакатом с изображением не то крестьянки, не то богини плодородия, а по фасаду протянули огромный транспарант «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», наехавший на «Принцессу Грёз» Врубеля, украшавший гостиницу.

Пока молодежь украшала столицу, мы тоже готовилась к празднованию, только по-своему. Мероприятия планировались грандиозные, надо было обеспечивать безопасность. Если не учитывать потенциальных террористов-контрреволюционеров, то всегда найдутся пьяные дураки, пожелавшие «отпраздновать» на свой лад – хоть похабными частушками, хоть бутылками или камнями. Разбирайся потом в мотивах. Вон, на площади Революции уже успели испортить скульптурную композицию «Красный клин», символизирующую победу Красной Армии над белыми, испачкав её матерными надписями.

К счастью, основная нагрузка легла на милицию и на солдат гарнизона, а мы так, «замешавшиеся в толпе».

Еще мы учились. Изучали историю российской контрразведки, которую нам читал товарищ Сагадеев. Он, кстати, и на самом деле в прошлом был полковником Генерального штаба. Ещё нас учили конспирации, умению пользоваться гримом и париками, накладными бородами, а также скрытности и осторожности. На самом-то деле, если спецслужба всерьёз начинает тебя пасти, не поможет ничего. Это я по своему прежнему опыту знаю. Среди обывателей ходят легенды, что госбезопасность можно обмануть, спустившись в метро, замешаться в людском потоке, вывернуть черное пальто с красной подкладкой наружу, попрыгать с одного поезда на другой. Конечно, можно! Прыгайте, бегайте, оно для здоровья полезно. Если шпиён заметил за собой слежку, это лишь означает, что ему позволили её заметить. И на машине с дипломатическими номерами от слежки можно уйти. Можно, кто спорит? Зачем нам за вами следить, пугать, чтобы вы, не дай бог, отменяли встречи? Нам же интересно послушать, с кем и о чём будет вести беседу ваш разведчик, работающий под прикрытием.

Из гостиницы меня не гнали. Видимо, пока ещё не вступили в силу правила, запрещавшие посторонним находиться в чужих номерах до двадцати трёх ноль-ноль или Дом Советов – это не совсем гостиница? Наверное, не совсем, потому что ресторан оказывался постоянно закрытым, так как там вечно кто-нибудь заседал – не то ВЦИК, не то ещё кто-нибудь. Тоже странно, потому что из охраны там имелся один солдат с винтовкой, и при желании можно было уничтожить весь исполнительный комитет, включая товарища Свердлова – второе лицо нашего государства. Я как-то не выдержал, сказал Кедрову, но тот лишь пожал плечами – мол, члены ВЦИК о том знают, от дополнительной охраны они отказались. Да и жильцы Дома Советов все поголовно имеют оружие и, если что, на помощь придут.

Полина тоже получила в ЦК РКСМ своё «оружие» – «велодог» и десять патронов. М-да. Помнится, старый патологоанатом рассказывал об убийстве из этого револьвера, но я сомневаюсь, что это правда. Впрочем, чтобы пошуметь, напугать кого-нибудь, девчонке хватит. Главное, чтобы сама себе что-то не отстрелила.

Кроме всего прочего, комсомольцам приходилось приглядывать за буржуями, мобилизованными для уборки мусора, но те ни хрена не умели.

– Вот ты представь, Вова, берет такая фифа метлу, а потом начинает ею махать – весь мусор по сторонам летит! Хорошо, что сыро, октябрь – ну, по-новому ноябрь, а то бы вся пыль столбом! Так бы вот взяла и убила! Приходится учить, чтобы в одну сторону подметала. Как эти фифы жить-то теперь станут, коли прислуги нет? Вон, ту актрисулю вспоминаю, у которой я в горничных была – помнишь? – та тоже ни завтрак сготовить, ни пол помыть не умела!

Похоже, Полинка жалела бывших буржуев, оставшихся без прислуги. Ничего, научатся. И полы станут мыть, и обеды готовить. А попозже ещё и лес научатся валить на благо молодого государства.

Делегатам съезда, остававшимся для украшения столицы, выдали по сто рублей и паёк – шикарный, надо сказать: отрез темно-синего сукна, четыре фунта черного и один фунт белого хлеба, две банки рыбных шпрот, фунт масла и фунт сахара. Мой паёк был скромнее – фунт хлеба на день и две сушеные воблы. Но рыбка Полине очень понравилась. Лопала так, что за ушами пищало, я даже забеспокоился – не случилось ли что, но вроде рано…

Деньги моя барышня профукала в первый же вечер, прикупив себе белую блузку и галстук-бабочку черного цвета.

– А как увязывается революционная молодежь и буржуазные нравы, выраженные в приобретении ненужных тряпок? – сказал я, увидев обновки.

– А революционная молодежь считает, что нужно одевать на себя то, что ей нравится, а не то, что предписывает буржуазная мораль! – хихикнула Полинка, показав мне язык. – Так, кстати, товарищ Аглая сказала, мне понравилось.

– Надевать, – автоматически поправил я девушку, а потом спохватился: – Аглая?

Вот уж чего мне не хватало, так это дружбы Полинки с сексуально раскрепощенной особой! Я же сам и посоветовал начальству отправить её в глубинку, туда, где от неё меньше опасности.

– Так Аглая руководитель ячейки социалистической молодежи в Парфеновской волости, участник губернского съезда молодежи, – пояснила Полина.

– А что там за молодежь? – удивился я. – Там же трудовая коммуна.

– Там же не только монашки в коммуне, там ещё и село, а вокруг деревни, парней и девчонок много. Ну, девушки в союз молодежи вступать боятся, а парни вступают. Аглая с людьми работать умеет!

Представив, как товарищ Аглая привлекает молодежь в ряды РКСМ, мне стало смешно.

– Её ещё бабы не били?

– Как не били! – захохотала Полина. – Два раза за волосы драли, один раз штаны сняли, да с голой жопой по деревне гоняли. Она даже в губчека обращалась, к товарищу Есину, тот пообещал разобраться, но так и не стал. А товарищ Пургаль просил убрать её куда-нибудь подальше, потому что коммунарки на работу идти боятся, сидят по кельям и молятся. Иван Васильевич Тимохин только ржет, да говорит, что с кадрами надо работать! Пургаль просил Степана Телегина, чтобы тот её в Москву взял, на съезд. Мол, может, в столице останется? Но губсъезд её не избрал!

Я уже тихо рыдал от хохота, представляя Аглаю на съезде РКСМ. Беда!

Как-то вечером, выкроив время, я повел Полину в театр. Художественный находился в Камергерском переулке, труппа ещё не уехала (помнил, что в девятнадцатом почти все ведущие актеры гастролировали на территории, занятой белыми) и ужасно хотелось попасть на Метерлинка. Сколько читал о «Синей птице» в исполнении первой труппы, не счесть. Видел одноименный фильм с молоденькой Маргаритой Тереховой, но это не то.

Увы, сегодня в театре давали «Анатэма», поставленный Немировичем-Данченко по пьесе Леонида Андреева ещё в десятом году и с тех пор не возобновлявшийся на московской сцене. Говорят, что постановку некогда запретил сам Столыпин.

Петр Аркадьевич Столыпин до сих пор в нашей стране фигура неоднозначная. Для кого он «Великий реформатор», для кого «русский Бисмарк», для кого «Вешатель». Для одного кинорежиссера, оскароносца и орденоносца Столыпин – самый выдающийся россиянин всех времен и народов!

Касательно же «Анатэма», тут я согласен с Премьер-министром. Запретить! Пустая сцена с задником, на котором намалеван одинокий утес с облупившейся краской. Железные врата, возле которых стоял Некто с мечом во весь рост. А по сцене, словно лягушка, подпрыгивал главный герой.

Боже ты мой, какой напыщенный язык! Не спасал даже великий Качалов в лысом парике, изображавший Анатэма. Действующих лиц было много, но я никого не узнавал. Ну, разве что Некто у входа – не то ангел, не то апостол Петр, не желавший впускать в рай главного героя, походил на молодую Серафиму Бирман, запомнившуюся по роли княгини Старицкой из Эйзенштейна.

Из-за напыщенного старомодного языка я даже не мог понять, о чём идет речь?

– Молодой человек, – кто-то подергал меня за плечо, – попросите вашу спутницу, чтобы она не так громко храпела.

Пожалев о потраченных сорока рублях, ухватил Полину в охапку и повел в буфет. Народу там было немного. Ещё бы! Из ассортимента лишь чай с какими-то страшными сухарями, зато по цене десять рублей за стакан и по три рубля за сухарь!

– Пойдем лучше домой, там и попьем, – предложила барышня, слегка смущенная своим поведением в театре. Но осуждать девушку я не стал. Ещё бы немного, сам заснул.

Мы шли от Камергерского переулка к Дому Советов, любуясь на прихорашивавшуюся Москву. Решили сделать круг, пройдясь мимо Большого театра. Ух ты, какая красота! Сквер перед театром превратился в какой-то волшебный сад с деревьями, окутанными лиловым туманом! Красная бахрома развешана по площади, а дорожки залиты лунным светом!

А где подсветка, где лазерные установки, рассеивающие свет и дающие целостные картинки? Чудеса! Я даже и не думал, что такое возможно в восемнадцатом году!

– Вова, а откуда у тебя деньги? – неожиданно спросила Полина.

Я замялся, потом попытался всё обратить в шутку.

– Вот, ещё не женился, а ты мне уже допросы устраиваешь. Надо интересоваться не тем, откуда деньги у мужа, а куда он деньги потратил!

– Вов, ну скажи, – начала приставать девушка, а потом со злорадством сказала: – Не скажешь, я тебя «вовкать» стану!

– Тогда я тебя Капкой обзову! – пообещал я, и девчонка надулась, как мышка. Но надолго её не хватило. – Вова, ну скажи, а? Интересно ж.

– А тебе сколько нужно?

Полина слегка замялась, а потом таинственным шепотом сообщила:

– Две тыщи.

У-у. А мне выписали премию в размере трёх месячных окладов – две тысячи четыреста. После визита в театр осталось меньше. Если отдать Полинке две тысячи, останется с гулькин хрен, а я собирался поднакопить деньжат и купить себе новые сапоги, потому что старые уже начали просить каши. С другой стороны, сапоги стоят четыре тысячи, и накоплю ли я на них – не факт. Цены всё лезут и лезут вверх. Но в башку лезли нехорошие мысли – а не раскручивают ли меня? Всё-таки, хотя тело Владимира Аксенова и было двадцатилетним, но от пятидесятилетней башки Олега Васильевича Кустова не избавиться. Этакий папик, кошелек на ножках. А к пожилым мужчинам, роняющим слюну перед малолетками, я относился с брезгливостью. Напустив в голос строгости, спросил: