Текст книги "Слово наемника"

Кроме меня и Эрхарда, народ был привычен к клеткам – на колесах или без оных. Они вели свою, непонятную для меня, жизнь – спокойно переговаривались, смеялись, играли в какие-то игры. Меня участвовать не приглашали, да я и не напрашивался. По ночам несчастный кузнец оказывался в их углу – оттуда доносились всхлипывания, сопение и довольное оханье арестантов. Охрана в эти дела не вмешивалась. Понятно – в их задачу входило доставить нас живыми и невредимыми до какого-то определенного места, а утрата купцом «девственности» не портила его товарного вида. Иногда во время привалов и сами тюремщики извлекали Эрхарда…

В камере на колесах, как и в любой тюрьме, было скучно. Сквозь дыры в парусине однообразный пейзаж – редкие деревья, скалистые холмы, старые ямы углежогов, поросшие кустами. Когда-то в этих краях добывали железо, свинец, олово. С тех пор руды истощились, а из-за вырубленных деревьев пересохли речки. (Слышал, император приказал выращивать новый лес, но результатов пока не видно.) Редко где попадались небольшие овечьи стада. Пастухи при виде страшных фургонов торопились отогнать отары на безопасное расстояние.

Мы развлекались тем, что рассказывали друг другу всякие истории. Мои повествования о войнах были приняты вежливо, но не более того. Таких россказней можно наслушаться в любом трактире, да не в прозе, а в складных виршах миннезингеров. Их больше интересовали рассказы о странах, где удалось побывать. Кое-кто был уверен, что, кроме Швабсонии, больше земли нет, а если и есть, то населена чудовищами.

Рассказ о родине матери – древлянских княжествах, где мне пришлось побывать в детстве, был заслушан с огромным недоверием…

– Снегу, говоришь, по колено, а то и по пояс? – в задумчивости почесал всклоченную голову Вальрас, из-за чего она стала еще больше. – Бывает же такое! А чего они каждый день себя паром чистят? Такие грязные?

Жан удивлялся другому:

– Домики, а в них шкуры? Вот бы украсть… – загорелся щипач, услышав, что охотники оставляют на зиму драгоценные соболиные и песцовые шкуры в лесу, и никто это добро не берет.

Я рассказал парням и о разбойнике из Шервудского леса, умолчав лишь, что сам был в команде шерифа, которая его ловила.

– Эх, башковитый был парень! – завистливо вздохнул один из арестантов, услышав, как Локсли бежал из тюрьмы в бочке из-под вина.

– Враки! – авторитетно заявил другой. – Не смогли бы они доплыть. Потонет бочка!

Спорить и доказывать я не стал – за что купил, за то и продаю, а среди сокамерников возникла увлекательная дискуссия – утонула бы бочка или нет, если ее спустить на воду…

– Она же с воздухом! А с воздухом, как поплавок, на воде держится! – горячились одни.

– Да на хрен тот воздух! Толку-то от него? Если человека в бочку посадить, она кувыркаться будет и воды начерпает, – доказывали другие.

– Не будет кувыркаться, если вся тяжесть внизу!

– Если не закрыть бочку изнутри и щель оставить – зальет. Утоп бы твой Локсли.

– Если его повесили, значит, не утоп! – высказался Жан, и спор затих сам собой. Правильно, кому повешенным суждено быть, тот не утопнет.

Время от времени кто-нибудь заговаривал и о долине святого Иоахима.

– Самое хреновое – это увидеть в шахте белую лошадь! – пустился в рассуждения один из бывалых людей, уже несколько раз бегавший с каторги. Правда, не из долины Йоахима.

– Кого увидеть? Откуда в руднике лошади? – вытаращился на него Жан-щипач.

– Они ворот крутят, чтобы породу наверх поднимать, – сообщил другой «ветеран». – Только слепые, увечные.

– Ага, те самые, которых арестанты пользуют…

– Дураки! – обиделся «знаток». – Белая лошадь – это не лошадь вовсе, а минный дух. Если увидишь, скоро обвал будет. Дух, он копытом по своду вдарит, и все!

– Увидишь под землей лошадь – беги со всех ног! – развеселился Жан.

– А я вот другую историю слышал – о гномах. Рассказать? – предложил один из арестантов.

– Ясен пень, рассказать! – высказал общее мнение Жан.

– Жил рудокоп по имени Рувим, а по прозвищу Фраерман. Не тот Рувим, у которого кот рыбу таскал, а тот, у которого коза двухголового козленка родила. Фраерман неудачником был – мало того что козленок у него с двумя башками, так и серебра мог наковырять с козью какашку. Только на еду да на уголь хватало, а на то, чтобы самому приодеться да жену принарядить, – ни-ни! А жена у него – молодая, красивая. Терпела вначале, с хлеба на воду перебивалась, обноски донашивала, а потом надоело. Стала зудеть – если, мол, горняк из тебя никакой, так в углежоги иди или в охотники. Уголь – верная денежка, а охотник – тут тебе и мясо, и шкуры. А не то, мол, придется самой работать идти, передком деньги зарабатывать!

Рувим-рудокоп слушал да башкой мотал. И отец у него, и дед, и прадед – все они либо медь, либо серебро копали. Не хотел он ничем другим заниматься. Но перед бабой стыдно. А тут сказали ему добрые люди, что самый верный способ разбогатеть – гномов подкараулить. Гномы мелкие, но хваткие и во всяких горных делах любому маркшейдеру нос утрут да подотрут! И вот, ежели за карликами горными подсмотреть, то точно будешь знать, где серебро искать!

Фраерман полгода за гномами следил. Над ним все рудокопы смеялись. Решили, что совсем мужик спятил, потому что в гномов никто не верил. Если кто и видел, так по большой пьянке. Жена тем временем к охотнику жить ушла, а коза с голодухи сдохла! А может, и с горя, что козленок неладный уродился? А Фраерман и в ус не дует, знай себе карликов выслеживает! Гномов, однако, ни разу не встретил. Совсем уже отчаялся мужик, решил, что если за месяц ничего не найдет, то либо руки на себя наложит, либо в лесорубы пойдет. Но вот как-то ему в горах заночевать пришлось, и устроился он в заброшенной штольне. Только заснул, а тут – шум, лязг, шорохи. Ну Фраерман парень опытный и удары обушков, скрежет лопаты по камню да скрип колес от тачек ни с чем не перепутает. Вылез и тихонечко, на четвереньках, на шум пополз. Выполз, а тут… Факелы кругом горят – светло как днем и целая толпа карликов! Трудятся как проклятые – одни камни дробят, другие породу пустую откидывают, а третьи тачки увозят. «Ага! Вот в чем дело! – понял Фраерман. – Потому-то я гномов и не встретил раньше, что они по ночам работают, когда все честные люди спят!»

А тут Рувим-рудокоп на камушке поскользнулся, загремел, а гномы услышали, прибежали, сцапали его за задницу и к старшему своему притащили – что, мол, делать с невеждой? Фраерман весь ни жив ни мертв стоит – думает, убивать его будут, а старший гном – борода до земли, морда из камня, а башка из серебра, усмехнулся и говорит: «Ладно, Рувим-рудокоп, так и быть, живи. Руби себе серебра, сколько сможешь за один раз увезти, но больше – ни-ни…»

Дождался Фраерман утра, пошел к тому месту и нарубил чистого серебра столько, что ему не то что на новую козу, а на целое поместье хватило. Жена к нему вернуться хотела, но он ее выгнал. «Иди, – говорит, – медведей в берлоге утешай, а я себе бабу покрасивше найду!» Сам же решил, что хватит ему серебра, чтобы до старости безбедно прожить.

Соседи, что смеялись раньше, лютой завистью обзавидовались! Долго упрашивали рассказать, как он богатство-то нажил? Ломался-ломался Рувим, как девка нетронутая, но в конце концов рассказал им обо всем. Пошли рудокопы в горы, заночевали в той же штольне и гномов увидели. Только не стали рассвета ждать, а гномов прогнали и принялись серебро копать. И только они начали, как в шахте обвал случился… А потом пришли за ними черти и в ад утащили, потому что умерли они без исповеди и причастия! А гномы – они ж тоже нечистая сила.

– Гномы небось нарочно людей заманили, чтобы дьявол потешился! – раздался робкий голос.

– Ерунда все это! – авторитетно заявил Жан-щипач. – Если бы гномы нечистой силой были – как бы они серебро добывали, а?

– Слышал я, – сказал один из арестантов, – что графу фон Флику тоже гномы серебро нашли. Пошел он однажды в горы, а там гномы землю копают. Пригляделся Флик, а это не просто земля или камень, а чистейшее серебро! Только граф хитрее поступил – приказал это место святою водой полить. Гномы все от испуга разбежались…

– Как же, будет граф по горам ходить, – усмехнулся один из ветеранов. – Ему небось слуги серебро нашли и доложили – вот, мол, сиятельство ваше, возьмите…

– Эх, если бы я нашел серебро, то никому бы не отдал! – мечтательно проговорил самый молодой из нас – худосочного вида паренек в драном камзоле и разноцветном трико.

– Скоро будешь искать! – засмеялся Жан, хлопнув парня по спине. – Все, что найдешь, графу Флику достанется.

– А я вот слышал… – вклинился в разговор кузнец, но завершить не успел…

– Тебя кто спрашивал? – вызверился на него Жан. – Тебе кто разрешал пасть открыть?

– Соскучилась «девочка», – гоготнул один из арестантов, хватая Эрхарда за волосы и увлекая его за собой: – Ну пошли, маленькая, пошли…

Глава вторая
Серебряный прииск

Рудник не казался страшным. Я даже не сразу и понял, что это и есть тот самый прииск, о котором ходило столько ужасных слухов. Так, обычный городишко, с крепостной стеной и непременной часовой башней. Неподалеку высились горы, поросшие лесом. Сюда хорошо на охоту ходить, браконьерствовать, ежели лес не в общинной собственности, а в ленном владении владетельных сеньоров. Ну никак мирное предгорье не походило на серебряный рудник графа фон Флика!

Но, как выяснилось, одно другому не мешает. Правда, на охоту здесь уже давно не ходят – последнего оленя пристрелили лет сто назад, а предпоследний волк сдох от бескормицы. (Последний, надеюсь, оказался умнее и ушел туда, где еды побольше, а людей поменьше.) Теперь на склонах пасут стада и варят знаменитый овечий сыр, что ценится меньше, чем серебро, но пользы от него больше.

Наши клетки ехали по узенькой улочке, кое-где задевая стены домов, но никто не вышел. Может, тюрьмы на колесах – обычное зрелище? Но все равно вездесущие мальчишки выбежали бы посмотреть, погалдеть и бросить в клетку дохлую кошку или конское яблоко.

Судя по всему, город был основан вольными рудокопами. Теперь он потихонечку вымирал, а жители, если не ушли, превращались из горожан в свинопасов и хлеборобов. Даже часы на здании ратуши были мертвы, а минутная стрелка согнулась, грозя вот-вот отвалиться.

Проехав городок, мы приблизились к отвалам – огромным грудам камней, не понравившимся взыскательным горнякам. Когда-нибудь к этим камням вернутся люди и начнут их разбирать в поисках чего-нибудь ценного.

Неподалеку от города, в долине, зажатой двумя горами, пристроилось несколько каменных сараев, напоминавших тюремные бараки, окруженных стеной из булыжника. Кажется, прибыли…

– Выходим, быстро! – торопила нас стража, стремящаяся поскорее сбыть товар.

Надсмотрщики были довольны. Все поголовье здорово, и никто не бежал с этапа. Теперь люди в кожаных камзолах могли получить свои кровные денежки и расслабиться – вволю попить шнапса и задрать юбку какой-нибудь шлюхе, если такие остались в этом убогом месте…

Вся процедура «выгрузки» была до боли знакома. Примерно так нас разгоняли по баракам, когда этап явился в лагерь наемников.

Двадцать лет назад

– Стало быть, тута и будем спать, – глубокомысленно изрек Витас-ремесленник. – А что, неплохо! Как койки поделим?

– Те, кто длиннее, ложатся вниз, – внес я предложение. – Маленькие – наверх.

– Это почему? – возмутился Жак Оглобля. – Я чё, виноват, что у меня ноги такие длинные? А если верхний ссаться будет? Спал я в приюте, когда наверху зассанец жил, так я его чуть не удушил. Вечно по ночам что-то капало. Не хочу! Нет, раз ты умный, скажи – почему длинные должны внизу спать?

– А потому, что когда ты с верхней койки спрыгнешь, то всех нас с ног собьешь, – попытался объяснить я ему.

– А почему я должен спрыгивать, если я могу просто спуститься? – не понял Жак.

– Потому что в армии есть обыкновение кричать «Подъем!», когда всем еще хочется спать. А после побудки все должны выскочить во двор и строиться, – поделился я тайными знаниями.

– Тогда ладно, – кивнул Жак и попросил: – Тогда ты и будешь наверху спать. Вроде не ссышься.

Дворянчик, отрекомендовавшийся на первом привале как «сьер де Инеда», а во время пути переделанный нами в Неда, пройдясь по комнатушке, внимательно осмотрел каждую койку и вдруг заявил, указывая на ту, что стояла у входа:

– Тут будет мое место!

– Это почему? – возмутился Витас.

– Потому что здесь больше воздуха, – сообщил Нед и высокомерно пояснил: – Я не люблю нюхать то, что ты будешь «выпускать» из себя ночью. Ну а, кроме того, как самого знатного, меня назначат командовать десяткой. А место командира – у входа.

Если бы дворянчик не наглел, ему бы никто не перечил. Наоборот, все охотно уступили бы место у входа, стремясь забиться поглубже. А нюхать там, не нюхать, какая разница?

– Тебя уже командиром назначили? – насмешливо спросил вор по имени Бретон. – Когда я сидел в тюрьме, то в каждой камере был староста. Так вот – ты на старосту не тянешь!

– А ты тянешь? – сразу же завелся Живчик – еще один воришка.

– А где лежал староста камеры? – поинтересовался я, пытаясь увести от скандала.

– Там, где хотел, – веско заявил Бретон, но потом уточнил: – В камере кроватей нет. Там только солома.

– Ну а у нас нет ни соломы, ни матрацев, а только доски. Посему – давайте метать жребий, – предложил я.

Идея пришлась по душе. Завязали глаза Бретону, а Живчик, указывая на ту или иную койку, громко спрашивал: «Кому?»

По закону подлости место у входа выпало мне. Дворянчик скривился, но стерпел. Против судьбы не попрешь.

Когда мы расположились, в загородку заглянул сержант, цепко осмотрел помещение и остановил взгляд на мне.

– Как зовут? Имя, кличка… – отрывисто спросил сержант.

– Студент, – назвался я прозвищем, что присвоил мне Жак Оглобля в пути.

– Хорошо, – нисколько не удивился сержант. – Стало быть, Студент – назначаешься временным десятником. Зарекомендуешь себя – станешь солдатом первого ранга и будешь именоваться по имени. Когда прозвучит команда «Строиться!», выведешь десяток на плац и выстроишь по ранжиру. Понял?

– Так точно! – отозвался я.

– Нормально, – похвалил сержант. – Но имей в виду, за свой десяток отвечаешь ты. Если что не так – шкуру спущу с тебя, а потом уже с остальных.

Когда сержант ушел, дворянин Нед завистливо спросил:

– А почему он назначил командиром тебя, а не кого-то еще?

– Ты же сам заявил, что койка у входа – койка командира. Сержант решил, что мы сами выбрали себе начальника. Да ладно, – примирительно сказал я. – Слышал, что командир временный? Посмотрят на нас, а потом оценят. Может, тебя и назначат. Что до меня, то я командовать не хочу!

– Не хочешь, но сможешь, – заявил вдруг Жак Оглобля. – Если станешь командиром, я тебя слушаться буду!

Я запротестовал, но тут подал голос молчавший до поры Паулино:

– Студент, кого ты хочешь обмануть?

– В смысле? – удивился я. – Ты меня в чем-то подозреваешь?

– Только в том, что ты не тот, за кого себя выдаешь, – отозвался Паулино. – Я ведь оружейник. Вижу, что ты из господ. Причем не из таких, как наш Нед, а повыше…

– Это еще почему? – завелся «сьер де Инеда». – Я – дворянин в десятом колене. Могу перечислить каждого из своего рода от похода на Трабант короля Ворожена, где погиб мой предок – первый из сьеров де Инеда!

– Парни, давайте сменим тему? – миролюбиво предложил я. – Слышали уже, что тут нет ни принцев, ни шлюх! Все – наемники. И надо думать не о предках, а о собственной шкуре. Так? А теперь – поучимся строиться по ранжиру, пока время есть. Значит, Оглобля встает первым, за ним – господин сьер, дальше – Бретон…

Народ недовольно поморщил морды, но подчинился. Получать плюху от сержанта не хотелось. Когда заорали: «Выходим строиться!» – все выскочили и выстроились на плацу гуськом, в затылок друг другу.

Мы, в отличие от соседей, не понявших, что такое «ранжир», не получили дубинкой вдоль хребта. Смешно, но из такой ерунды начинается командирский авторитет…

Сержант, прохаживаясь вдоль строя, помахивал дубинкой. Затем резко повернулся лицом к фронту и начал речь:

– Слушать сюда, уроды! Меня зовут – сержант. Просто – сержант. Не стоит говорить – господин сержант. В бою – чем длиннее обращение, тем хуже, так что лучше привыкнуть заранее. Я являюсь командиром сотни. Выше меня только командир тысячи – капитан роты, к которому следует обращаться – господин капитан. Подчеркиваю – командир нашей роты! Все остальные ротные – просто офицеры, которые не имеют права вам приказывать. Однако в случае неподобающего поведения они вольны принять любые меры! К чужим командирам вы обращаетесь – господин сержант или господин офицер. Держаться с ними вежливо, почтительно – но с достоинством! Жополизов нигде не любят. Выше командира роты – командир нашего полка, к которому следует обращаться – господин полковник. Думаю, за пять лет службы вам ни разу не придется обращаться к командиру дивизии, но, на всякий случай, его следует называть – господин генерал. Ну а выше господина генерала – только его величество Рудольф и Господь Бог! Посему главным начальником здесь является господин полковник. Но! – поднял сержант дубинку, словно генеральский прапор. – У господина полковника и господина капитана слишком много дел, чтобы они уделяли его наемникам второго разряда. Поэтому я для вас и папа, и мама, и воинский начальник. С завтрашнего дня начинаю выжимать из вас «кислую шерсть» и делать из уродов солдат!

Мы сдержанно молчали. Сержант прошелся вдоль строя и, упихивая дубинкой животы, продолжил:

– Через месяц вы принесете присягу на верность его величеству Рудольфу и нашему полку. Но, повторяю для идиотов, присяга состоится через месяц. До этого времени вы не являетесь даже солдатами второго разряда. До этого времени вы – никто! Все поняли? Если поняли, то нужно сказать: «Так точно!» Ну, дебилы, все поняли?!

Наша десятка (по-армейскому, десяток!) дружно возопила: «Так точно!» У остальных получилось хуже. Поэтому им пришлось тренироваться…

Потом нам были показаны сортиры (и это правильно), умывальники и кухня со столовой…

Казарма, некогда казавшаяся негостеприимной, сейчас бы сошла за образчик роскоши. Здесь же… Каменный сарай заполнен телами так, что некуда ногу поставить. Кто храпел, кто надрывно кашлял. Вонь такая густая, что пришлось дышать ртом.

Я был единственный, кто таскал на себе оковы. В темноте их было не видно, зато – слышно.

«Кандальника привезли!» – пронесся уважительный шепоток, и мне, в отличие от остальных, не пришлось искать свободное место. Несколько человек проснулись одновременно, слегка сдвинулись, уступая кусочек пространства, и принялись спать дальше.

Я с наслаждением упал на прелую солому и попытался расслабить мышцы, натруженные «браслетами», – пришлось прождать на ногах часа два, пока нас не пересчитали и не обыскали. Хотя бывалые сокамерники напихали под мои железки тряпок, но все равно кожа была основательно стерта.

Когда глаза привыкли к темноте, уши к звукам, а нос к «ароматам», я понял, что и в этом каменном сарае идет своя жизнь. Спали не все. То здесь, то там мелькали слабые огоньки масляных светильников. Кто штопал истершиеся до дыр штаны, кто жевал. Откуда-то слышался приглушенный смех, а откуда-то – стон.

Кто-то рядом со мной фыркнул. Я обернулся и замер – в футе от меня сидела крыса – огромная, с пуделя! – и чистила лапами продолговатую морду. Скосив на меня умные глаза-бусинки, оглядела от макушки до кандалов и, не обнаружив ничего опасного или интересного, продолжила прерванное занятие. Вид чистоплотной крысы успокаивал. Нет, крыс я не любил, но омерзения или страха перед ними тоже не испытывал. Тут был простой и здоровый прагматизм – если в бараке наличествует непуганая крыса, то голодом рудокопов не морят.

Один из новых соседей, которому попало по носу крысиным хвостом, чихнул и приподнял голову:

– А ну-ка, Тимо, брысь! Спать пошла! – грозным шепотом шуганул он крысу, будто на домашнюю зверюшку прикрикнул…

Та послушно прекратила омовение и подлегла под бок хозяина, свернувшись калачиком, как кошка.

Солома зашуршала, и рядом со мной оказался Жан, успевший освоиться на новом месте, куда-то сбегать и с кем-то поговорить.

– В общем, так, – прошептал он мне на ухо. – Я тут с парнями перетерся. Имей в виду, о том, что случилось, никто не знает. Наши не скажут, а сам не болтай… – назидательно посоветовал щипач.

– Не буду, – пообещал я, будто того и ждал, чтобы рассказать о своем унижении…

– Лишнего ничего и никому не говори – ушей много! Завтра потолкуем, когда в рудник отведут.

– А что, завтра и отведут? – удивился я. – А как там насчет того, чтобы научить киркой махать, руду долбить – что там еще-то… Как это серебро-то добывают?

– Ну сказанул, – рассмеялся Жан. – Дадут тебе кайло в зубы, и вперед… Чего тебя учить-то? Сам научишься.

– Эй, новенькие! – раздался из угла усталый голос. – Завтра все узнаете. Давайте спать! Не выспитесь – работать будете плохо.

– А что, мы сюда работать нанимались? – насмешливо спросил кто-то из новичков, прибывших в нашей партии. – Мы наработаем!

– Дрыхни. Завтра поймешь – нанимались не нанимались… – хмыкнул тот же голос. – Жрать захотите – найметесь.

– Хм… – почесал щипач нос. – И верно, спать пора. – Уткнувшись губами в мое ухо, выдохнул: – Драпать отсюда надо… Чем скорее – тем лучше.

Перекатившись, Жан исчез в полутьме, а я заснул.

Не знаю, сколько проспал, но во сне почувствовал чье-то приближение. Какое-то чувство (чувство есть, но как его правильно обозвать – не знаю!) заставило насторожиться. Кто-то, пытаясь быть осторожным, полз ко мне, старательно огибая спящих. И получалось так лихо, что позавидует и армейский разведчик.

– А-а! – заорал человек знакомым голосом, наваливаясь на меня и пытаясь вцепиться в глотку.

Две недели пути, побои, тяжелые кандалы свое дело сделали. Раньше убил бы с первого раза. А тут – только отшвырнул, припечатав «браслетами» по физиономии. Раз. Другой… Верно, бывший старшина гильдии кузнецов спятил. Иначе почему он не чувствует боли?

На кузнеца накинулись человека три, скрутили и, связав по рукам и ногам веревками, сделанными на скорую руку из соломы, бросили в угол.

– Лежи, каплун, и не дергайся! – пристрожил чей-то голос. – Нам из-за тебя подыхать не хочется! Хочешь сдохнуть – сходи и башку расшиби. Но не здесь!

– У-у! – завыл кузнец так гнусно и протяжно, что пришлось вставить кляп.

Жан-щипач, успевший узнать о некоторых здешних правилах, прошептал: «В бараке убивать нельзя – норму для всех повысят! Завтра, в руднике…»

Мы проснулись от грохота. Кажется, разразилась гроза. Но какая-то странная – раскаты грома доносились из-под земли, а каменный пол содрогался, будто песок. И почему-то не были видны вспышки молний. Какими бы плотными ни были стены и дверь, но мы бы должны их увидеть.

– Что за хрень? – не выдержал Жан, не поленившийся встать и подойти к дверям: – Это что тут за грозы такие?

– Это камни взрывают, чтобы руду легче дробить, – бодро откликнулся тот голос, что давеча советовал спать.

Старожил, вышедший из своего угла, оказался худощавым парнем с клочковатой бородкой. Правда, и все остальные были бородатыми – где тут бриться?

– Как это – камни взрывают? – недоверчиво спросил Жан.

– Порошок у них есть, – охотно пояснил старожил, направляясь к яме у стены. Сделав утренние дела, вернулся и продолжил рассказ: – Черный порошок, как перец молотый, только мельче. Если подожжешь, вспыхнет, как молния, загремит, как гром, а всё, что вокруг, на кусочки разлетится – хоть камни, хоть железо. А от человека одни ошметки останутся! Его секрет только графы Флики знают, но берегут как зеницу ока.

– Хитро… – с уважением покачал головой Жан.

Мне вспомнились город Ульбург и старички-«рудокопы». Точно! Под Водяной башней, перед тем как она стала заваливаться внутрь, раздался какой-то грохот. Я решил, что это грохот падения башни… А ведь я знал про такой «порошок»! Еще давно…

Тридцать лет назад

– Господин Юджин-Эндрю-Базиль, нынешним вечером вы должны быть в нарядном платье, как подобает графу! И не какому-то там бургграфу или ландграфу, а графу – наследнику принца крови! – назидательно сказал старый Франц Этух, мой гувернер, воспитывающий уже второе поколение нашей семьи.

– А зачем? – удивился я.

– Сегодня его высочество принимает его величество, короля Фризландии, Моравии и Полонии Рудольфа Второго.

– Ну и пусть принимает, – отмахнулся я, собираясь прямо сейчас смотаться с приятелями в город, поглазеть на приехавший цирк, где обещали показать волосатую женщину.

– Его высочество, первый принц крови, приказывает вам быть на приеме.

Я чуть не завыл. Торжественный прием! Все придворные дураки раскланиваются друг с другом; ведут дурацкие разговоры о дурацких скачках, дурацкой охоте и о том, какой дурак в этом году станет победителем дурацкого турнира! А я, как последний дурак, буду отвечать на дурацкие вопросы! Фу… Только куда деваться, если приказывает отец?..

– Франц, а что там будет интересного? – спросил я, подавляя зевоту. Может, приедут какие-нибудь жонглеры или, на худой конец, бродячий миннезингер?

– Его величество собирается удивить своих подданных и родственников огненными стрелами!

– Чем-чем? – переспросил я, пытаясь влезть в старую куртку, в которой обычно бегал с друзьями.

– Уберите лохмотья! – приказал Франц, перехватывая мою руку и отбирая куртку.

– Так какими стрелами-то?

– Огненными стрелами, – повторил мэтр Этух и, давая понять, что больше он ничего не скажет, хлопнул в ладоши, вызывая моего камердинера: – Брит, оденьте его светлость графа д’Артакса в парадный костюм. Граф, не хотите же вы попасться на глаза своему королю в столь затрапезном виде?

Спорить со стариком было так же бесполезно, как и с отцом. Вот с дядюшкой (виноват, с его величеством) находить общий язык было куда проще. Недавно король пообещал, что лично похлопочет перед отцом, чтобы меня отправили учиться в университет Фризландии, а не в Высшее училище искусства, наук и ремесел где-то в славянских землях – не то в Ладоге, не то – в Луковце… Отец хотел, чтобы я осваивал славянскую культуру и не забывал древлянский язык, унаследованный от матушки. А мне не хотелось ехать за тридевять земель. Да и вообще, в древлянских землях ужасно холодно!

Весь вечер я мучился – щеголял в самом нарядном платье и ждал, когда начнется огненная потеха. Едва дождался и чуть не лопнул от любопытства.

Однако она того стоила. Огненные стрелы летали по ночному небу, оставляя за собой длинные дымные хвосты, а потом высоко в небе разрывались на сотни маленьких молний. Кто-то из гостей уже назвал их файерами.

Файеры запускал желтокожий человек в халате, расшитом золотом.

Старый Франц шепнул, что купец из Чины, привозивший в наше королевство фарфоровые чашки и шелк, хочет заручиться добрым отношением короля и его ближайших родственников.

На правах ближайшего родственника у меня хватило наглости подойти поближе и посмотреть. Купец, узкоглазо улыбаясь и поминутно кланяясь, соизволил разломать одну из бамбуковых стрел и показать, что она набита черной пылью. Чтобы пыль не высыпалась, отверстие заклеено шелком, а сквозь шелк просунута веревочка. Если поджечь веревочку, то стрела полетит сама собой! Здорово!

Один из придворных, зачарованно наблюдая за полетом стрелы, заметил:

– Ваше величество, а ведь файеры можно использовать не для забавы. Если такими стрелами забросать осажденный город… Нельзя ли купить у чинайца его секрет?

– Я уже понял, – сухо сказал король и, обернувшись к моему отцу, спросил: – Базиль, что ты думаешь?

– Если файерами начнут забрасывать города, то скоро ими начнут забрасывать и рыцарскую конницу, – отозвался отец.

В это время одна из стрел взорвалась прямо над нами, осыпая присутствующих искрами, цветными огоньками и кусками разорвавшегося бамбука. Дамы вопили, собаки лаяли, кони ржали…

Отец же и бровью не повел:

– Представьте, ваше величество, что будет, если начинить эту бамбуковую трубку железом и взорвать ее среди войска?

Король рассеянно покивал, соглашаясь, а потом задумчиво заметил:

– А трубку взять не бамбуковую, а железную… Тогда можно и не взрывать, а просто направить на противника…

– Ваше величество, вы – гений! – с придыханием в голосе изрек придворный лизоблюд. – С таким оружием мы сумеем разгромить любого врага! Одно ваше слово – и я заберу у этого узкоглазого его файеры.

– Нет, – покачал головой король. – Если такое оружие появится у нас, скоро оно будет и у наших врагов.

– Но ведь у этих, чинайцев-синайцев, оно уже есть… – растерянно проговорил придворный. – Я слышал, как купец заявил, что они запускают файеры тысячу лет.

– Вот и пусть запускают, – усмехнулся король и обернулся к отцу: – Базиль, вы же не только мой брат и наследник, но и первый министр. Верно?

– К чему вы это? – слегка растерялся отец.

– К тому, что вы контролируете таможни. Распорядитесь, чтобы на въездах в наше государство изымались все огненные стрелы и черный порошок. Потом… Да, потом уничтожать на месте. Бамбук сжигать, а порошок пусть бросают в воду.

– Будет исполнено, – коротко ответил отец и добавил: – Немедленно.

Откланявшись брату-королю, первый министр удалился.

Слова отца никогда не расходились с делом. И если он сказал – немедленно, то сейчас в нашем доме начнут зажигаться огни, а секретарь под диктовку отца начнет писать распоряжение, переписчики размножат текст (или его отвезут в королевскую типографию), а наутро десятки гонцов развезут приказы по таможням и комендантам пограничных крепостей…

Значит, старички-разбойнички сбежали с приисков не только с камушками, а «звезданули» еще и порошок, прах его раздери! А я-то голову ломал – как они выбрались из тоннеля? А они, поросята, никуда и не забирались. Пробили шурф, заложили туда порошок и подожгли…

– Если бы не порошок, – объяснял старожил, – нам бы тут руду дробить до скончания века. А так завсегда взрывают перед подъемом. Сейчас на работу отправят.

Старожил не ошибся. Едва ли не сразу дверь барака распахнулась, внеся толику утренней свежести в скопившуюся за ночь вонь, в проеме появился человек в неизменном кожаном камзоле и, привычно поморщившись, проорал:

– Подъем! Две минуты на оправку…

Арестанты, каторжники – кто мы там? – нехотя поднимались, разгребали солому, в которую зарывались на ночь, и шли к длинному отверстию вдоль стены.

– Не копаться! Живо, живо! Выходим по одному! Руки – за голову! Вперед! – продолжал надрываться вертухай. – Новички – прямо идти по дорожке, не дергаться! Кто отойдет в сторону – получит стрелу в брюхо!

Сначала не поняли, что за дорожка, потом определили, что идти нужно между двумя рядами камней.