Текст книги "Приживется ли демократия в России"

Стоит еще отметить, что в нашей традиции, идущей от еще феодальной эпохи, демократизация понимается как проникновение во власть представителей низших сословий. Так, Ключевский называет шагом к демократизации управления отмену местничества. Естественно, Петр I выглядит демократом, поскольку поднимает наверх людей «подлого» происхождения. В этой логике демократией является и китайская империя, бюрократия которой формируется с соблюдением конфуцианских правил подбора кадров по достоинствам, а не по происхождению и связям. И большевики – также демократы, ибо открывают дорогу к власти простым людям, рабочим и крестьянам. В этом смысле бюрократия не противостоит демократии. Но мы говорим не об этом.

Демократия, на мой взгляд, – это совокупность институтов, позволяющих разным социальным слоям, политическим партиям и идейным течениям отстаивать свои интересы, проводить свои идеи и добиваться власти в открытой публичной политической борьбе.

В противовес этому в России, по византийской еще традиции, под шапкой самодержавия политическая борьба между сословиями, придворными партиями и группами интересов всегда осуществлялась «под ковром», ее основными инструментами были интриги, подсиживание и насилие.

Чтобы оправдать свои методы, тот, кто побеждал в этой борьбе, всегда старался узаконить насилие. Ведь закон не является изобретением демократии. В абсолютной монархии источником права являются государство, царь, которые всегда, как правило, декларируют независимость и справедливость суда и недопущение произвола. Например, Судебник Ивана III (1497) устанавливал, что судья (боярин или боярский сын) не может судить один, с ним должны быть «дворский, староста, лучшие люди» (Соловьев 1860: 131).

А Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649) требовало, чтобы «всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа была во всяких делах ровна». Но по поводу того же Уложения В. Ключевский замечает: «Если Уложение действовало у нас почти в продолжении двух столетий до свода законов 1833 года, то это говорит не о достоинствах алексеевского свода, а лишь о том, как долго у нас можно обойтись без удовлетворительного закона» (Ключевский 1957: 142—143).

«Басманному cуду» начала XXI века в России предшествовал «шемякин суд» – выражение, обозначившее извечное недоверие народа к российскому правосудию, в котором желания власти всегда были выше закона. Впрочем, для той эпохи это, видимо, было естественно.

Говоря о российской демократической традиции, я буду иметь в виду именно эпизоды, или периоды, когда становилась возможна открытая политическая борьба, влиявшая на принятие важных решений. Таких эпизодов за все время после преодоления феодальной раздробленности и до революции 1917 года можно насчитать лишь пять: 1) Смутное время; 2) земские соборы, особенно Собор 1648—1649 годов; 3) либеральные реформы Александра II; 4) революция 1905—1907 годов и возникновение русского парламентаризма; 5) революция 1917 года – от февраля до разгона Учредительного собрания.

В ходе обсуждения рукописи коллеги советовали мне добавить к этому списку «затею верховников» 1730 года, а также проекты М. М. Сперанского. Но эти события, и даже восстание декабристов, конечно значимые для элит, не вызвали никаких массовых движений и, с другой стороны, не были их проявлениями. Поэтому я оставил приведенный выше перечень без изменений.

Смуту 1605—1613 годов породило боярство, желавшее гарантировать себя от репрессий царской власти, пережитых при Иване Грозном, да и возвыситься вновь – в этом смысле смута была обычным для тех времен конфликтом абсолютной монархии и феодальной аристократии. Особенностью же Смутного времени можно считать то, что в это время в политическое сознание наших предков проникла новая мысль: Московское государство есть государство московского или русского народа, а государство вообще – блюститель народного блага. До тех пор господствовал взгляд удельных времен: государство есть вотчина княжеской или царской династии.

В. О. Ключевский писал: «Когда подданные, связанные с правительством идеей государственного блага, становятся недовольны правящей властью, видят, что она не охраняет этого блага, они восстают против нее. Когда прислуга или постояльцы, связанные с домохозяином временными условными выгодами, видят, что они этих выгод не получают от хозяина, они уходят из его дома. Подданные, поднимаясь против власти, не покидают государства, потому что не считают его чужим для себя… Люди Московского государства поступали как недовольные слуги или жильцы с хозяином, а не как непослушные граждане с правительством. Они нередко роптали на действия правившей ими власти; но, пока жила старая династия, народное недовольство ни разу не доходило до восстания против самой власти» (Ключевский 1957: 52).

Хозяином дома, т. е. государства, был царь. В нем все принадлежало ему. И царь Михаил Романов утвердился на престоле не столько потому, что был избран Земским собором, сколько потому что был племянником последнего царя прежней династии. Косность политического мышления еще не раз сыграет роль в русской истории…

Но в данном случае казавшийся незыблемым порядок был нарушен. Трижды за 15 лет на Руси царя выбирали. Люди видели падение царей, не пользовавшихся поддержкой народа. Они видели, как государство, оставшись без царя, не распалось, а сплотилось и нашло способ своей консолидации. Правда, в способе консолидации не было ничего нового: это были выборы нового хозяина. Однако отношение к нему уже стало иным, по крайней мере на время – пока не утвердилась новая династия.

От Бориса Годунова бояре ждали крестоцелования об ограничении царского всевластия. Василий Шуйский вынужден был согласиться на «подкрестную запись», в которой он взял на себя обязательство судить подданных не по своему усмотрению, а по закону. По совершении записи царь Василий, по словам летописца, заявил: «Мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна», что было не видано до тех пор в Московском государстве (Там же, 38). Он явно хотел опереться не только на бояр, норовивших ограничить его в царских правах, но и на народное представительство.

Однако в социальной среде этого представительства – служилом дворянстве – появились радикальные политические идеи. Посольство противников Шуйского во главе с Михаилом Салтыковым 4 февраля 1610 года подписало с польским королем Сигизмундом III договор, согласно которому на московский престол призывался королевич Владислав. Условия его правления, обозначенные в договоре, чрезвычайно любопытны. Едва ли не главное из них связано с защитой личных прав подданных будущего царя: никто не должен был быть наказан без суда (видно, расправы без суда и следствия были особенно распространены в ту эпоху). Далее оговаривалась свобода передвижения: подданным Владислава «вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет». Земскому собору придавался статус учредительного собрания, поскольку в его компетенцию было отнесено утверждение изменений в Судебнике – тогдашнем варианте гражданского кодекса. В договоре, подписанном с поляками 17 августа того же года уже представителями высшего московского боярства и во многом повторявшем договор Салтыкова, нормы о свободе передвижения и возвышении незнатных людей по заслугам все же вычеркнули. Договор 4 февраля Ключевский оценил как «целый основной закон конституционной монархии», чего нельзя сказать о боярском договоре от 17 августа: «Правящая знать оказалась на низшем уровне понятий сравнительно со средними служилыми классами», – написал историк (Там же, 44). За этими документами стояла открытая политическая борьба, чаще всего вооруженная, и именно со стремлением прекратить ее связано появление обоих договоров… Вскоре дело дошло и до первого на Руси крупного восстания, во главе которого встал Иван Болотников.

В конечном счете в 1613 году Земский собор избрал царем Михаила Романова. Смута закончилась. Но следы политических идей, родившихся в это время, дали знать о себе и позднее, и в том числе в земских соборах всего XVII века.

Особый интерес в этой связи представляет Земский собор 1648—1649 годов. Можно провести определенную аналогию между ним и началом английского парламентаризма или французскими Генеральными штатами 1789 года, но сравнивать нужно не их значение в истории развития демократии и парламентаризма, а упущенные и реализованные возможности. Общее между этими учреждениями только одно: все они являются сословными представительствами эпохи феодализма. Во всех этих случаях монарх вынужден был созвать сословное представительное собрание, чтобы решить вопросы, иным способом неразрешимые. Речь шла о конфликте интересов различных социальных слоев.

Обстановка России тех лет. Молодой царь только что взошел на престол. Он – только второй царь из новой правящей династии, еще недавно страну раздирала Смута. Реальное управление страной держал в своих руках Борис Морозов, воспитатель царя, человек умный, образованный по тому времени, но корыстолюбивый. Он возглавлял как бы придворную партию власти. Ей противостояла придворная же оппозиция, возглавляемая более знатными Никитой Романовым, дядей царя, и Яковом Черкасским. Борьба шла за влияние на царя, за теплые места, за возможности обогащения.

После Смуты страна находилась в тяжелом положении, казна была пустой, потребности, особенно в военных расходах, – огромными. Морозов повел, сейчас бы сказали, крутую монетаристскую политику. Сокращение расходов вылилось прежде всего в урезание жалованья, в том числе дворянам и приказным, т. е. чиновникам. Хотя денежное жалованье служилым дворянам выдавалось нерегулярно – в основном они жили на доходы от поместий и вотчин, – его сокращение сулило казне существенную экономию средств. Естественно, это вызвало большое социальное напряжение. Жалованья были лишены и стрельцы, начался пересмотр многочисленных льгот и привилегий.

Дело коснулось и налогов, особенно взыскания огромных недоимок. Наиболее распространенным тогда методом налогового администрирования был правеж, в ходе которого деньги буквально выколачивались из должников палками.

Правеж в Зарайске.

В Зарайске 27 октября 1647 года воевода Феоктист Мотовилов за час до рассвета разослал стрельцов по дворам посадских. Согнав их с постели, «загнали в город и начали бить на правежи нещадно». Кряхтя, горожане недоимки собрали, но Мотовилову этого показалось недостаточно.

«Тоде вы принесли песку, а не деньги, а хотя де и деньги де ваши лежат», – объявил он и пригрозил на правеже за упорство ноги переломать. И в самом деле принялся ломать, приказал начать правеж заново (Андреев 2003: 93).

Недоимки, однако, росли из-за запустения посадов и деревень, из-за бегства теглецов – тех, кто, собственно, и должен был платить налоги. Много людей бежало из тягловых «черных» слобод в так называемые «белые слободы», представлявшие собой тогдашний вариант внутренних оффшоров. Они принадлежали духовенству и старой аристократии, их жители освобождались от уплаты налогов – от тягла. Другим способом ухода от налогов было «закладничество»: крестьянин мог поступить в зависимость к феодалу и в обмен на личную свободу освобождался от уплаты налогов в государственную казну. Так старинные привилегии знати вступали в противоречие со строительством централизованного самодержавного государства. И оно начало наступление на эти способы уклонения от уплаты налогов.

Но этого мало, Морозов решил еще провести налоговую реформу, предложенную дьяком Назарием Чистым. В феврале 1646 года по его предложению была введена новая пошлина на соль, 20 копеек за пуд. Одновременно отменили основные прямые налоги – стрелецкие и ямские деньги. Теперь можно было сократить «правежи» – косвенный налог люди платили сами. Тем самым русское правительство опередило многие европейские страны с переходом от прямого налогообложения на косвенное. Только в отличие от Европы результат этого перехода в России оказался отрицательным. При старинном русском укладе жизни, когда все делали запасы впрок, а соль по ценности приравнивалась к хлебу, введение «соляного» налога вызвало огромное недовольство. К тому же этот налог подчеркнул социальное расслоение, ударив только по бедным: ведь и бедные и богатые потребляли равное количество соли. «Соляных» поступлений в казну оказалось много меньше, чем ожидалось, и вскоре новый налог отменили. Начавшееся же в 1648 году московское восстание до сих пор иногда называют «Соляным бунтом»: восставшие требовали отмены налога и возврата выплаченных за время «соляной затейки» денег.

Возможно, народ и выдержал бы подобные меры, если бы они не сопровождались чудовищными вымогательствами и произволом. «Взгляд на власть как лучший способ приращения богатства, – пишет историк Игорь Андреев, – издавна был усвоен и освоен правящим сословием. Но именно эпоха Морозова в сознании современников стала временем такого вымогательства и произвола, что перед ними блекли все предыдущие образчики приказного и воеводского самоуправства… За кого заступы (взятки) большие, тем и дела чинятся» (Андреев 2003: 97). Сам Морозов не был уличен во взятках, но совершенно ясно, что он извлек из расположения царя немалую выгоду. Еще в 1638 году он владел 330 дворами, причем 11 из них – совместно с братом Глебом (мужем знаменитой староверки боярыни Морозовой). Однако в 1647 году у Морозова уже 6034 двора, а еще через 6 лет, уже после опалы, – 7234. Впереди был лишь один Никита Романов, дядя царя, владевший 7689 дворами.

Пора объяснить, зачем я это рассказываю. Во-первых, напрашиваются аналогии: найдется немало людей, которые скажут, что с тех пор мало что изменилось. Отчасти это так. Во-вторых, для меня важно понять, какой была историческая ситуация, которая могла привести к зарождению в России демократических институтов. Могла, но не привела.

В какой-то момент дело вышло за рамки борьбы придворных партий. Власть оказалась слабой. Посадские и служилые люди, обычно враждовавшие между собой, смогли объединиться и заставить царя отправить Морозова в ссылку.

10 июня 1648 года царю была подана большая всенародная челобитная, в которой было четко зафиксировано недовольство служилого дворянства и торгово-промышленных кругов судом, законодательством и собственным юридическим статусом. Посадские и служилые люди считали, что государство должно прислушиваться к ним и опираться на них, а не на бояр, ограждающих царя от народа ради своей корысти.

По сути, это были идеи сословно-представительной монархии, принципиально новые для русской политической жизни.

16 июля 1648 года начал заседать Земский собор. Выборы его участников не вполне соответствовали норме, а представительство не было полным, но это не противоречило тогдашнему правосознанию и в легитимности Собора никто не сомневался. Выход из сложившейся ситуации видели в принятии Соборного уложения, нового свода законов. Для этого был учрежден Уложенный приказ, который возглавил князь Никита Одоевский. Выборы на следующую «сессию» Собора, начало которой было намечено на 1 сентября, шли все лето – где, как в Ельце или Новгороде, очень активно, с шумом и драками, а где, как в Рязани, при полном равнодушии избирателей и понукании воевод.

Выборных было около 300 человек, в том числе 170 – от уездного дворянства, 89 – от городов, 12 – от московских сотен и слобод, 15 – от стрельцов. Они составили нижнюю, «ответную» палату, где предварительно обсуждались статьи Уложения, выработанные Уложенным приказом. Здесь же рассматривались челобитные с мест.

Важнейшее требование представителей посада заключалось в отмене «белых слобод» и возвращении закладчиков в государево тягло. Они также желали превратить торговлю и ремесла в свою монополию. Дворянство требовало отписать на государя церковные вотчины, оказавшиеся во владении монастырей и кафедр после 1580 года, рассчитывая затем получить конфискованные земли. Но главное, Уложение узаконило «вечную и бессрочную потомственную крепость». Продолжавшийся десятилетия процесс закрепощения крестьян завершился. Известная фраза: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», зафиксировавшая запрет на переход крестьян от хозяина к хозяину, означала в конечном счете победу дворянства над крестьянством – победу, которая очень скоро отозвалась восстанием Степана Разина.

Торгово-промышленные круги добились новых протекционистских барьеров для иностранцев, отмены ряда их привилегий. Кстати, в одной из своих челобитных русские купцы требовали вовсе запретить англичанам торговать в России – на том основании, что те казнили своего законного короля, Карла I.

Нужно сказать, что принятые Земским собором предложения представителей различных сословий не поднимались над их корыстными интересами и лишь прикрывались благом всего государства. Таким образом, новые законы не способствовали развитию России, а, скорее, даже толкали ее назад. Так нередко бывает с демократическими институтами, и это дает противникам демократии сильные аргументы для ее критики. Надо учесть, что крупнейшее сословие того времени – крестьянство – не только не имело представительства на Земском соборе, но было лишено в результате его работы всех гражданских прав. Россия вообще в то время двигалась как бы против общего хода европейской истории: в Европе крепостное право уже отменялось, у нас – только вводилось. И при Петре I преобразования касались в основном администрации и опирались скорее на укрепление традиционных социальных институтов – самодержавия, произвола властей, все большего угнетения крестьянства.

Но и те подвижки в сторону сословного представительства и его влияния на политику, которые были достигнуты при подготовке Соборного уложения, вскоре шаг за шагом, по мере укрепления власти царя и успокоения народа, были перечеркнуты. Даже Морозов, с горячих выступлений против которого все начиналось, чуть погодя был возвращен из ссылки и вновь занял ключевые государственные посты. Представительные институты в России не получили устойчивых позиций и вскоре на долгий срок и вовсе исчезли из ее политической практики. Шанс был упущен.

Другие эпизоды развития российской демократической традиции, если говорить не об отдельных мыслителях и несостоявшихся проектах, но о движении и волеизъявлении достаточно широких слоев населения, встречаются, пожалуй, только в эпоху реформ Александра II, через 200 с лишним лет после Соборного уложения. Заметим, что перечисленные выше «демократические» эпизоды в российской истории приходятся либо на начальный этап развития абсолютной монархии, в период ее перехода от вотчины к государству, либо на заключительный этап, охвативший примерно 50 лет перед революцией. Между ними – расцвет самодержавия. В начале этого расцвета российский политический уклад еще мало чем отличается от европейского: парламенты в это время существуют только в Англии и Голландии. В конце же эпохи самодержавия Россия уже сильно отстает: так, крепостное право она отменяет последней из всех европейских стран.

Собственно реформы Александра II трудно связывать с демократией. Сам он высказывался решительно против какого-либо представительного учреждения с законодательными функциями. Но в ходе Крестьянской (1861), Земской (1864), Судебной (1864) и Городской (1870) реформ были сделаны заметные шаги к распространению выборности органов местного управления, а в городах – даже и к преодолению сословности. Земское движение, а также городское самоуправление стали одной из политических сил, выступавших за демократизацию российской политической жизни. В январе 1881 года М. Т. Лорис-Меликов, глава группы «либеральных бюрократов» в окружении Александра II, представил на его рассмотрение план продолжения «великой реформы 1861 года», в котором предлагалось, в частности, участие представителей земств в централизованной подготовке реформы местного самоуправления и дальнейшее продвижение аграрной реформы (понижение выкупных платежей и отмена временнобязанного состояния крестьян). Лорис-Меликов специально подчеркивал, что его проект не имеет ничего общего с западными конституциональными формами, – царь опасался превращения любого представительного собрания в российские Генеральные штаты, с учреждения которых началась Французская революция. И все же он согласился с планом Лорис-Меликова и подписал его утром 1 марта 1881 года, за несколько часов до своей гибели от бомбы террориста. Таковы парадоксы истории: революционеры, жаждавшие позитивных перемен, в действительности сами положили им конец и способствовали повороту вспять (Пантин, Плимак 2000: 219—222).

Надо сказать, что все реформы Александра II задумывались и готовились «либеральными бюрократами» – Лорис-Меликовым, братьями Милютиными, сановниками, такими, как Я. Ростовцев и В. Панин, вне связи с мнениями иных общественных деятелей, даже умеренного толка, не говоря уже о таких радикалах, как А. Герцен и Н. Чернышевский. В ходе реформ превалировало желание минимизировать перемены, невыгодные для правящего класса – дворянства. А итог был таков: реформы, призванные предупредить революцию, в силу своей половинчатости и непоследовательности положили начало революционному движению и затем привели к разрушительной революции.