Текст книги "Песочные часы с кукушкой"

Визит седьмой

На острова пришла осень. Впрочем, она не сильно отличалась от лета – стало прохладнее, поднялись ветры, и только. Теплое течение Гольфстрима, обнимавшее архипелаг, смягчало климат; снег здесь видели крайне редко.

Карл Поликарпович все реже навещал своего друга Якова – совершенно неожиданно он оказался загружен делами финансовыми, связанными с тем, что чайник с часами становился все более популярен, даже можно сказать – вошел в моду по всей Европе и даже дальше. С легкой руки Шварца агрегат этот назвали «Сцилла», и, то ли из-за экзотичного названия, то ли потому что вещь действительно была полезная, заказами Клюева завалили так, что он едва ли видел в делах просвет, не ожидая передышки до самого Рождества. Раз или два он зашел к Якову, да и то, обсудить картинку на рекламном буклете, а после сидел безвылазно в своем кабинете, строча письма, или налаживал дела на фабрике. Он даже пристроил к производству своего младшего брата в Санкт-Петербурге, на чьем попечении до этого вяло доживала свой век старая мастерская Поликарпа Ивановича. Теперь ее оборудовали по последнему слову техники, и Влад Поликарпович Клюев с энтузиазмом взял на себя обеспечение рынка Российской Империи. В той, кстати, намечались некие политические перемены, как сообщил Влад в письме – Николай Второй отрекся от престола в пользу брата, Георгия Александровича. Но Карл Поликарпович уже был в курсе этих новостей, узнав из газет, что Николай Александрович покинул столицу, отправившись с семьей в Крым, в надежде поправить здоровье цесаревича, а тем временем Георгий Первый, провозглашенный Императором Всероссийским 19 сентября 1916 года, практически сразу же совершил перестановки в Государственном совете, поставив во главе Столыпина, которого для этого уговорил вернуться с заслуженного отдыха после покушения 1911 года. Иностранная пресса, каковую на Остров доставляли ежедневно, а в особенности английская, пророчила Российской Империи путь Великобритании – то есть конституционной монархии. «Тем более что теперь обоих монархов зовут Георгами», – пошутила «Морнинг Стар». Карл Поликарпович шутки не оценил, даже после того как, воспользовавшись карманным словарем, проверил свой перевод. Он, несмотря на занятость, стал-таки подтягивать свой английский, а, чтобы не зубрить бесцельно, читал англоязычную прессу. И странно, новости об Империи не настолько сильно взволновали его, как он мог бы сам вообразить. Прошло всего три года с того дня, как он переехал сюда, на Остров, а уже вести о таких глобальных событиях дома воспринимаются, как повод попрактиковаться в переводе. Куда больше Карла Поликарповича сейчас занимали дела часовые – собственно, ради них он и выкраивал время для языка: большинство из заказчиков по-русски не говорили. Настасья Львовна относилась с пониманием. И гордилась мужем, и было чем – дела шли в гору, успех следовал по пятам, так сказать – Клюев уже готовил эскизы первой марки электромобиля, и кончики его усов все время задорно торчали вверх, но… В самой глубине души он, как и всякий русский человек, наделенный «нутром», чуял, что есть какая-то закавыка в том, что происходит. Беспокоило его то ли ощущение, будто его подхватило ветром и несет, пусть и в нужном направлении, но помимо его воли; то ли все просто происходило слишком быстро. Однако, получив хмурым октябрьским утром письмо с гербом Совета Представителей, на котором в центре красовалась шестеренка, через которую проходила молния, Карл Поликарпович не обрадовался, а наоборот, насторожился. Он аккуратно вскрыл конверт ножом, вдумчиво поерзал в мягком кресле кабинета, что располагался на втором этаже фабрики, и только после этого развернул лист бумаги.

«Многоуважаемый К. П. Клюев, – гласил текст письма, вкрадчиво рассыпая в начале множественные заверения в уважении, – … решением Совета от 20 сентября, в связи с освобождением места в Совете для представителя от Российской Империи… – Тут Карл Поликарпович заерзал сильнее. – … был выбран и единогласно утвержден Шварц Я. Г., изобретатель, ученый-физик, неоднократно доказавший как свою научную ценность, так и приверженность идеям развития и гуманизма». Клюев нахмурился, не совсем понимая, зачем его-то об этом оповещать, но тут дочитал до конца: «… согласился принять, с условием присутствия на заседаниях Совета господина Клюева К. П., с правом совещательного голоса, как человека, сведущего не только в науке, но и в финансовых аспектах научных открытий, а также политических последствиях оных. Основываясь на вышеизложенном, мы рады Вам сообщить…» и так далее, и тому подобное. Карл Поликарпович еще раз перечитал письмо. «Вот так пошутил, – подумал фабрикант, припоминая тот давешний разговор с Яковом, – а оно вон как высунулось. Впрочем, новости, конечно, хорошие…».

И не только хорошие, решил Клюев, а требующие обсуждения со Шварцем, причем безотлагательно. По самому худому разумению, его хотя бы поздравить надо, отметить назначение, да и поблагодарить не мешало бы, хотя Карл Поликарпович с трудом себе представлял, чем он будет заниматься на заседаниях Совета. Клюев спрятал письмо в карман жилетки, надел сюртук, поверх него – пальто шерстяное, толстое, так как на улице было холодно, даже для здешнего начала октября; нахлобучил котелок, взял перчатки, трость и отправился вниз, через фабрику к главному выходу, намереваясь поймать извозчика.

У Шварца, как ни странно, никакого праздника не наблюдалось. Не толпились журналисты у парадного, не слышались из-за двери хлопки бутылок шампанского, поздравления и тосты. Клюев понял, что, скорее всего, припозднился с визитом – почту утром принесли, он забегался с делами и только к концу рабочего дня руки до писем дошли. Ну, так и лучше, решил Карл Поликарпович, поговорим без суеты и посторонних. Он подергал ручку звонка и стал ждать. Открыли ему почти сразу – за порогом стоял Адам, чье пухлое лицо в обрамлении светлых кудрей показалось Клюеву грустным и потерянным.

– Карл Поликарпович, – сказал он с легким акцентом, который фабриканта, кстати, не раздражал, в отличие от жакова кривляния, – а Яков Гедеонович вас ждет как раз.

– Ну, вот и очень гуд, – ответил Карл Поликарпович, входя. Он, как стал изучать английский вплотную, обрел привычку перемешивать слова в предложениях. – Он в лаборатории или…?

– Во второй мастерской, я провожу. – Секретарь запер за гостем дверь и принял у того котелок с тростью, затем пальто. – Вы там еще не были, можете заплутать.

Клюев прошел за Адамом, в который раз дивясь тому, откуда у Якова еще время находится в доме перестановки делать. Вторая мастерская, насколько он помнил старое расположение комнат в доме, оказалась на месте кухни. «Куда он дел кухню?», – только и успел подумать фабрикант, как из дверного проема, куда он собрался пройти вслед за Адамом, повалили кучи белого дыма, и что-то тоненько звякнуло. Секретарь попятился назад, развернулся, схватил Карла Поликарповича за грудки и повалил его на пол – что Клюева весьма изумило, ведь Адам комплекции был скорее худощавой, а он, Клюев, по меткому выражению супруги, был «вылитый русский медведь». Адам накрыл его собой и ладонями лицо загородил. «Ох, сейчас рванет?» – подумал Клюев. Тут раздался истошный кашель и, судя по звукам, а также усилившемуся давлению на живот, Карл Поликарпович понял, что из мастерской выбежал еще кто-то, и, не заметив лежащих на полу Адама с гостем, споткнулся и растянулся прямо на них.

– Maledizione! Merde! – раздался голос Жака откуда-то сверху. – Адам, какого черта ты тут распластался?

– Слезь с меня, оба слезьте! – бухнул неожиданно громко даже для себя Карл Поликарпович, а затем попытался стряхнуть с себя секретаря и незадачливого естествоиспытателя. Дым вокруг стоял столбом, мешая рассмотреть, что же все-таки произошло. – Яков! Яков внутри остался! – Еще громче завопил Клюев, стараясь выбраться из-под тел.

– Все в порядке, – кашляя, из клубов дыма вынырнула тощая фигура. – Я тут. Вы бы себя видели… – Хохотнул он. – Карлуша, давай руку, помогу.

Поднявшись и отряхнувшись, Карл Поликарпович надулся от возмущения, но тут же выдохнул весь набранный для долгой тирады воздух из груди, увидев, на что похож был Яков. Весь в саже, с всклокоченной рыжей шевелюрой, и облит какой-то дрянью.

– Позор мне, как я гостей встречаю, – пошутил Шварц, стряхивая с себя синеватую слизь. – Ты прости, Карл, незадачка у нас с Жаком вышла. Ну да ядовитого ничего нет, и попало в основном на меня. Адам, проводи Карла Поликарповича в гостиную, свари кофе и коньяку в него добавь по чайной ложке на чашку. Жак, присыпь там, чтобы не проело ничего… – Яков распоряжался спокойно, деловито, будто всего-то уронил ночной горшок. – А я сейчас обмоюсь быстро и спущусь. Дождись, Карл, не уходи.

– Да куда ж я денусь, – буркнул Клюев, и послушно пошел вслед за Адамом, который извинялся за то, что не догадался фабриканта сразу в гостиную отвести и тем самым подверг опасности. Карл Поликарпович его по дороге утешил, как мог, сказав, что такая встряска была как раз кстати.

За чашечкой крепкого кофе с каплей коньяка стало совсем уютно. Спустился Яков в домашнем халате, с мокрой головой, и Клюев поздравил его с назначением. Шварц поздравил его в ответ и даже слушать отказался всяческие цветастые благодарности, что Карл Поликарпович заготовил по дороге.

– Простого искреннего «спасибо» достаточно, а ты мне его уже сказал, – мягко, но без улыбки ответил Яков. – И на самом деле это я должен тебя благодарить, без тебя я бы так далеко не продвинулся.

Карл Поликарпович ощутил внутреннюю теплоту, и причиной ее не был горячий кофе. А Яков продолжил:

– Мы с тобой хороши в паре, мой друг. Как продвигается с часами?

Клюев обрисовал успехи предприятия и Яков, судя по виду, был весьма доволен услышанным.

– Клюевские часы с чайником достойны того, чтобы стоять у кровати каждого человека, во всех уголках земли, – сказал он, и Карл Поликарпович закивал, хотя заявление изобретателя своим пафосом слегка его испугало. Он, конечно, всегда мечтал вывести отцовское производство на первое место в мире, но то мечты, а тут реальность. Затем он вспомнил свои опасения насчет присутствия на заседаниях и поделился ими с Яковом. Тот его успокоил:

– Ты, Карлуша, себя недооцениваешь. Я натура увлекающаяся…

Тут вошел Жак и, заслышав эту фразу, сказал нечто непонятное Карлу Поликарповичу то ли на итальянском, то ли на французском. Клюев засопел и мстительно подумал: «А вот не буду говорить, что английский учу… пусть только он что-нибудь зловредное про меня скажет, думая, что я его не понимаю, тут-то я его и огорошу…». Яков строго цыкнул на Жака и повернулся к Клюеву.

– Так вот, я натура увлекающаяся, а ты будешь как бы моим якорем, чтобы в море не унесло. Ну и в целом, Совет в твоем лице приобрел неглупого человека, дальновидного, что скажешь, нет?

Очернять себя перед другом Карл Поликарпович не собирался, хоть и промелькнуло подспудное желание – авось Яков переубеждать начнет, дифирамбы петь; но до такого опускаться было совсем уж нехорошо, и потому Клюев только кивнул.

– Ну и ладненько, – подытожил Яков, доливая всем кофе. – Жак, Адам к Кромби поехал?

– Ага. – Коротко ответил француз.

А Яков отчего-то расплылся в улыбке.

Джилли с нетерпением ждала каждого визита Адама. Поначалу она еще убеждала себя, что ее радует общение с интересным, добрым человеком, но в конечном счете ей понадобилась всего неделя, чтобы признаться себе – она влюбилась. Тут уж и колотящееся сердце дало о себе знать, и мурашки по телу бежали каждый раз, как на прогулке Адам поддерживал ее за талию, и она все никак не могла удержаться от того, чтобы не смотреть на него украдкой, и любоваться, когда он не видит. Он ведь был красив, она совершенно упустила этот факт при первых встречах. Стройная фигура, светлые кудри, античный профиль. Она и злилась на себя за глупое поведение, и блаженствовала, а потом злилась за то, что блаженствовала. В конце концов, устав попрекать себя вполне естественным чувством, Джилл просто окунулась во влюбленность, не загадывая наперед, что она принесет.

Прошло время велосипедных прогулок, так как зачастили дожди, и молодые люди просто сидели на веранде, или в редкие моменты, когда в облаках возникал просвет, гуляли по саду, не отходя далеко от дома. Джилли бы хотелось, чтоб была весна – хотя бы потому, что ей было удобнее общаться с Адамом вдалеке от постоянно подмигивающей тети; наконец она сообразила, что гулять можно по городу, там и от непогоды укрыться есть где, и тетя вряд ли последует за ними. Несколько недель они с Адамом бродили по набережной, усыпанной цветными лентами, оставшимися после приезда парка развлечений, то и дело согреваясь в разбросанных тут и там маленьких уютных кофейнях; гуляли по центральному парку, который находился вовсе не в центре городка, а на окраине и представлял собой уцелевший среди заполонивших все свободное пространство фабрик и мастерских клочок естественной, нетронутой природы. Но и это не устраивало Джилл полностью – город становился, казалось, шумнее с каждым днем и все больше людей толпилось на улицах. Отчасти виной тому послужило строительство мостов, соединяющих острова: приехали рабочие, грузчики, инженеры, камнетесы и прочие. Да и в целом, как отмечала Джилл со свойственной журналисту остротой взгляда, городок их набирал обороты, вертелся в колесе жизни все быстрее. Поэтому, когда к концу октября дожди и ветры улеглись, оставив на память только затянутое тучами небо, Джилл предложила Адаму встречаться за домом, и гулять по холмам, вдоль берега. Молодой человек согласился. Он вообще соглашался с Джилл практически во всем. В каких-то случаях ее это не радовало, но конкретно в этом – она была довольна.

Адам пришел из города пешком, рассчитав время так, чтобы к четырем часам оказаться на холме за домом Кромби. В последние свои визиты он, по просьбе Джилл, в дом не заходил, потому что была велика опасность, как выражалась девушка, «попасться с сети миссис Кромби» – на чай, на крендельки, на разговоры… Они встречались на холме каждый день, если Джилл не была занята, о чем она всегда предупреждала заранее.

Джилл помахала ему рукой, еще с подножия холма. Он дождался, пока она поднимется и поприветствовал ее, как всегда, сдержанным поклоном. На этот раз, как заметила девушка, он не улыбнулся, и вообще выглядел до странного обеспокоенным чем-то.

– Как дела в лаборатории? – спросила она, поздоровавшись.

– Хорошо, – отозвался Адам и чуть оттопырил локоть, чтобы Джилл могла взять его под руку. Они медленно двинулись по холму вниз, удаляясь от дома. – Уже неделю как довольно много суматохи, после того, как Якова Гедеоновича выбрали в Совет. Бумажной работы стало больше, но я все равно успеваю.

– Он не спрашивает, куда ты вечерами уходишь? – Джилл знала, что Адам и живет в том же доме, где работает, и понимала, что его отлучки не остаются незамеченными.

– Он знает. – Просто ответил Адам.

– И? – Заметив, что Адам смотрит на нее непонимающе, Джилл пояснила: – Не ругается? Его это устраивает?

– А почему он должен ругаться? – Искренне удивился Адам. – Он даже иногда пораньше отпускает, говорит: «Спеши к журналистке на крыльях любви».

Джилл уже приготовилась нахмуриться, поскольку отчего-то была уверена, что Шварц станет чинить препятствия ухаживаниям своего секретаря, но, услышав слово «любовь», чуть не споткнулась о камень. А ведь сам Адам так этого слова и не сказал… возможно, это он таким витиеватым способом дает понять о своих чувствах?

– Любви? – Пересохшими губами переспросила Джилл.

– Да, так и говорит. Наверное, цитата кого-то из классиков.

Тон Адама был такой ровный, что Джилл засомневалась в своей первой догадке. Но упускать возможность узнать о намерениях молодого человека, тем более что тема так удобно возникла в разговоре, было бы глупо, потому она спросила:

– А ты когда-нибудь любил, Адам?

Тот задумался. Обычно это в нем Джилл очень нравилось – отвечая на вопрос, Адам никогда не говорил поспешно, лишь бы сказать. Особенно сложные вопросы он обдумывал довольно долго, и, если не знал ответа, признавался честно. Но сейчас, сейчас… ах, как скребла душу каждая минута, что он молчал.

Они прошли мимо скалы, выдающейся к морю, той самой, на краю которой стояла Джилл в первую их прогулку. Девушка шагала размеренно, стараясь, чтобы Адам не заметил, что лицо ее пылает. Закусив губу, она повторяла себе: «Успокойся, успокойся», и в сосредоточенности пропустила мимо ушей его ответ.

– Что-что? – Переспросила она поспешно, боясь, что во второй раз он ответит более уклончиво. Но Адам ответил – и она поняла это сразу – точно так же, как и в первый раз:

– Нет.

– А сейчас… любишь? – Вырвалось у Джилл, и уже спустя секунду, она чуть язык себе не прикусила от отчаяния. Надо же, сама себя обрекла, по меньшей мере, еще на десять минут томительного ожидания. Но, как ни странно, Адам ответил сразу:

– Не знаю.

«Это хорошо, – с облегчением подумала девушка, – это хорошо… он никогда не лжет… значит, он просто не уверен, что за чувства испытывает».

Она перевела разговор на более безобидную тему, а именно – науку. Уж про различные современные достижения в технике, физике и химии Адам мог говорить часами. За время изложения принципов работы электрического двигателя, нового изобретения Шварца, Джилл успела успокоиться; они дошли до того места, где начинались крутые скалы, и развернулись обратно.

– Очень полезное изобретение, – сказала Джилл, стараясь поддерживать разговор в безболезненном равновесии. – А ты в нем участвовал?

– Тебе бы, наверное, хотелось, чтобы я сказал «да», – серьезно заметил Адам. – И я все никак не могу понять, почему.

– Ну как же… – растерялась Джилл. – Ведь важно в своей жизни сделать что-то значительное.

– Почему? – Спросил молодой человек.

Джилл сначала решила, что он шутит, но взглянув в его спокойные, серые глаза, поняла – он говорит, что думает. Как и всегда.

– Ты часто говоришь о том, что каждый «должен» сделать в жизни, – тихо сказал Адам. – Но разве недостаточно просто жить?

– Но… нет, не достаточно. – Джилл немного удивилась тому, как странно повернулась их беседа – еще полчаса назад она и не подозревала, что будет объяснять Адаму основные философские концепции. – Есть ведь вечный вопрос: «В чем смысл жизни?».

– Есть? – Переспросил молодой человек.

– Конечно. И каждый его себе рано или поздно задает. И те люди, что не довольствуются простыми ответами, вроде «смысл жизни в деньгах», или в славе, или во власти, постепенно приходят к тому, что самое важное в жизни – сделать что-то… весомое. Значительное. То, что оставит след в истории.

Адам слабо улыбнулся, потом словно бы захотел ответить, но передумал.

– А, по-твоему, в чем смысл жизни? – Спросила Джилл. Этот разговор, как выяснилось, заставлял ее нервничать не меньше, чем предыдущий, когда они говорили про любовь. Возможно, потому что она сначала хотела включить эту самую «любовь» в перечень того, ради чего стоит жить, но отчего-то смолчала.

– Я не знаю, – медленно ответил Адам. – Но я подумаю над этим, обещаю.

Остаток пути они вполне мило беседовали, однако, когда пришло время прощаться, Джилл опять почувствовала, как потеют ладони.

– Придешь завтра? – Спросила она.

– Приду. – Адам поцеловал ей руку, она сама разрешила ему, пару недель назад. Сейчас ей захотелось взять свое разрешение обратно. – Только позже, к шести. В три к нам привезут доставку из Англии, я буду занят. Но до темноты у нас останется еще пара часов, чтобы погулять.

– Хорошо… – Джилл слабо улыбнулась. – До завтра, Адам.

– До завтра, Джилл.

Всю ночь Джилл провела, ворочаясь в постели и пытаясь заснуть. Она перебирала в уме весь их разговор, пытаясь понять, где она вела себя глупо, или нескромно, или слишком опережала события. Наконец, убедив себя, что по всем правилам приличия прошло уже достаточно времени, чтобы молодой человек хотя бы дал понять, что Джилл ему небезразлична, а уж по законам логики он и вовсе должен был признаться в этом сразу, как увидел ее у холма – иначе зачем бы ему каждый день в течение месяца, невзирая на непогоду, встречаться с ней? – Джилл уснула.

На следующий день она не находила себе места, слоняясь по дому, и довела этим тетю до вспышки раздражения. Та отправила ее в город за покупками, а по возвращению завалила домашней работой, чему Джилл была даже рада. Статьи для газеты она написала на несколько недель вперед, поскольку дядя уехал на материк по делам, и заняться ей было совершенно нечем, кроме как блуждать по саду и изводить себя, так что Джилл с энтузиазмом принялась за уборку. У них в доме была горничная, но та скорее отвечала за чистоту дома вообще, а в кабинет мистера Кромби, где работала и сама Джилл, ее не пускали под страхом увольнения. И Джилл, и ее дядя, отличались повышенной «пылевой и мусорной обрастаемостью», как называла это тетя, а они всего-навсего, когда работали, разбрасывали вокруг бумаги и наброски, карандаши и папки с документами. Причем каждая, даже сильно помятая и валяющаяся на полу бумажка могла оказаться чем-то важным, потому-то горничной и запрещали прибираться в кабинете. Джилл разобрала папки по годам, затем по алфавиту, убрала их в ящики, затем выровняла стопки предыдущих выпусков газеты, чтоб те не свалились на голову, и прошлась по всем поверхностям, что были доступны, тряпкой. Во время уборки Джилл поглядывала на часы – в половине пятого она закончила прибираться и спустилась к чаю. Тетя, естественно, тут же устроила допрос.

– А мистер Ремси разве не придет сегодня? Уже пять часов, а обычно ты сбегаешь из дома без четверти четыре.

– Придет. – Вздохнула Джилл, накладывая вишневое варенье на тост. С диетой было покончено дней через пять после ее начала, тогда же, когда у Джилл кончилось терпение слушать «охи» тети по поводу «ушедших» двух дюймов. Джилл «вернула» эти два дюйма за пару дней, и еще один, мстительно, сверху прибавила.

– Хм… – Высказалась тетя, и посмотрела в окно. – Сомневаюсь.

– Это почему?

– Погода портится. Наползает туман.

– Все равно придет, – уверенно сказала Джилл. Она знала, о чем говорила – в прошлую среду Адам приехал на велосипеде в страшный ливень. – Если б не мог, отправил бы записку с посыльным прямо с утра.

– Какой серьезный молодой человек, – одобрила тетя и больше вопросов не задавала.

Без двадцати шесть Джилл накинула пелерину, надела крепкие, непромокаемые ботинки, и выскочила в сад. Правда, тут же пошла медленнее – в воздухе висели клочья плотного тумана. Но она достаточно хорошо знала и сад, и окрестности дома, потому добралась до холма без приключений, даже не поскользнулась ни разу. Часов она с собой не взяла, и потому первые минут двадцать терпеливо ждала, приговаривая, что, верно «уже без пяти минут шесть». Потом просто стоять стало зябко и она начала прохаживаться туда-сюда. Прошел час, и уже не было никакой возможности обманывать себя, что «вот-вот наступит шесть часов», но Джилл все не уходила. Адам сказал, что придет… даже если б он сначала решил зайти в дом, думая, что она не выйдет его встречать в такую погоду, уже давно бы оттуда кто-нибудь подошел и позвал ее. А раз никто не пришел…

Днем было тепло, несмотря на хмурое небо, а вот к ночи похолодало, и туман, наползший словно бы из ниоткуда, укутал все вокруг. К несчастью, столь частый в здешних краях ветер именно в этот день решил отдохнуть, и туман был плотный, почти непроглядный. Солнце еще не зашло, хотя, наверное, уже скоро должно было закатиться за горизонт.

«Какая же я дура, – догадалась вдруг Джилл, – он же наверняка заблудился в тумане, поднимаясь на холм». Она развернулась и пошла к дороге. Пару раз позвала тихонько Адама по имени. «Если он шел по дороге к холму, огибая дом, он вполне мог пройти мимо и не заметить… значит, он блуждает где-то там… у обрыва!». Джилл подобрала юбки и припустила уже по направлению к морю – со всех ног. Упасть она не боялась, с детства она знала здесь каждую кочку.

– Только бы не свалился, только бы не свалился, – бормотала она себе под нос.

Не добежав до края скал шагов десять, Джилл прислушалась. Впереди, за стеной тумана, бились о берег волны, с глухим шумом накатывая на отполированные за века камни. Она снова позвала Адама, уже громче, не опасаясь, что ее услышат в доме и она станет причиной насмешек, или хуже того, паники тети. Ей показалось, что она услышала что-то – то ли голос, отвечавший ей, то ли крик чайки… но ей хотелось верить, что голос. Она пошла вдоль обрыва, осторожно, не доверяя обманчивым звукам. По тому, как изгибалась тропинка, она поняла, что приближается к скальному выступу и остановилась, прислушиваясь. Легкое дуновение ветра разметало туман, и он клочьями понесся прочь, открывая обзор. Джилл судорожно вдохнула – она увидела на краю скалы мужскую фигуру. Это был Адам, определенно он.

– Адам! – Крикнула она и побежала. Туман снова закружился перед лицом, скрывая молодого человека, стоявшего всего шагах в тридцати впереди. Джилл показалось, что он обернулся, а потом его фигура утонула в дымке.

Девушка взобралась на небольшую площадку, образованную из скалы ветрами. С нее открывался прекрасный вид… днем, когда воздух был чист. Теперь была видна лишь серая хмарь кругом, и, словно грозя, рокотало мрачное, свинцовое море у подножия скалы. Темные от влаги камни выступа были пусты. Джилл стала на колени, и, не до конца понимая, что делает, перевесилась через край, пытаясь сквозь слезы рассмотреть камни там, внизу. Неужели он упал? Черные волны лениво облизывали берег и Джилл, как ни старалась, не смогла рассмотреть ничего, кроме воды.

– Наверное, он услышал меня и пошел навстречу… – прошептала она.

Тогда он должен быть где-то рядом. Поднявшись, Джилл отошла от края и снова закричала:

– Адам!

Но туман поглощал звуки, как плотный войлок. Джилл маленькими шажками пошла к тропинке, не переставая звать Адама. И вот ей послышался какой-то звук. Что-то вроде урчания огромного зверя – тяжелое дыхание, клокочущее и хриплое. Она застыла. Захрустели камешки под чьей-то обувью. В тумане перед девушкой возник сначала темный силуэт, потом он стал четче, человек приблизился… Джилл готова была броситься навстречу, упасть Адаму в объятия и никогда от себя не отпускать – но что-то удержало ее от такого безумного поступка. Мужчина приблизился.

– Мисс Джилл? – Раздался ровный, спокойный голос. – Мисс Джилл, я слышал, как вы кричали.

Джилл стала бить дрожь. Ноги подкосились, и она опустилась на землю, обняв себя за плечи руками. Слабым голосом она ответила:

– Я здесь, мистер Шварц.

Изобретатель приблизился. Головного убора на нем не было, и от влаги волосы его потемнели и облепили голову, как диковинный шлем. Он встал на колени около Джилл и деликатно приобнял ее одной рукой за плечи. Она затряслась в рыданиях, хотя за каждый всхлип готова была дать себе пощечину. Ей казалось вдвое позорнее плакать при нем, при Шварце.

– Ну-ну, – он успокаивающе погладил ее по голове. – Вы потерялись… Хорошо, что я решил проверить тут, у обрыва. Ваши тетя с дядей места себе не находят от волнения, вы ушли из дома более двух часов назад. А я как раз ехал мимо по делам, и заглянул по просьбе Адама…

– Адам? Вы видели его? – Джилл утерла слезы и отстранилась. – Он был тут, стоял на краю, я думаю, что он упал, нам надо спуститься…

– Нет, нет, вы ошибаетесь, – ласково сказал Шварц, снова проводя рукой по ее волосам. – Адам остался дома, подхватил воспаление легких, у него высокая температура. До самого последнего момента терпел, и молчал, пока не свалился – но сейчас у него все хорошо, я вызвал доктора, и Адам спит.

– Но… это невозможно, я видела его у обрыва… – пролепетала Джилл.

– Нет, Адам дома. Вам почудилось. Туман так обманчив… почти как фата-моргана в пустыне, слышали про такое? Оптическая иллюзия… Адам дома, лежит под одеялом и выздоравливает во сне. Он попросил меня заехать и предупредить вас, но я задержался в городе и прибыл позже шести… Я крайне сожалею, мисс Джилл, и чувствую себя ужасно виноватым, ведь я мог избавить вас от волнений… Однако никто не мог предположить, что вы в такую непогоду будете бродить тут одна, в тумане. Позвольте вашу руку, я провожу вас к мобилю.

«Паромобиль, – отстраненно подумала Джилл. – Вот что урчало…»

Она послушно последовала за Шварцем. Он подвел девушку к дверце мобиля, открыл ее, усадил Джилл на заднее сиденье. Заботливо накрыл ноги пледом.

– Ох, мисс Джилл… Я, кажется, забыл свою трость там, где вы сидели… это подарок друга… не могли бы вы пока присмотреть за топкой? Надо всего лишь следить, чтобы вот эта стрелка…

– Я знаю про стрелку, – безжизненным голосом ответила Джилл.

– Чудесно! – Заулыбался Шварц с таким видом, будто она ему сказала, что он стал ученым года. – Я вернусь очень быстро. Главное, не покидайте машину, а то может… ну, не взорвется, конечно… Словом, я мигом.

И он исчез в тумане. У Джилл в голове крутилось – «воспаление легких», «доктор», «спит в постели», и она заплакала снова, но уже тихонько, от облегчения. Ей и правда почудилось, что Адам упал с обрыва. Какая же она дура…

Яков шел сквозь туман уверенно, и так быстро, что он рвался на клочки, а те разлетались в стороны. Или туман расступался перед ним? Отойдя от машины на пару десятков шагов, Шварц резко изменил направление: вместо того, чтобы пойти вперед, к выступу, он повернул направо, туда, где скала спускалась почти к самому берегу. Остановившись у груды камней, он осмотрелся и тихонько свистнул. Со стороны моря раздался ответный свист, слабый, едва различимый в грохоте волн. Поднимался ветер. Яков немного подождал, потом спросил, глядя перед собой, в густоту тумана:

– Тебе помочь?

– Si, если тебе не трудно… – раздался голос Жака.

Яков зажал под мышкой трость и ловко вскарабкался на крупный валун. Присел на корточки и посмотрел вниз. Из тумана показался Жак, он волок за собой тело. Помощник Шварца остановился, и, запрокинув голову, глянул на Якова снизу вверх, щурясь, будто смотрел против солнца.

– Вдребезги, – сказал он. – Чего и следовало ожидать, если падаешь на камни с тридцатиметровой высоты.

– Тебе помочь? – Повторил свой вопрос Яков.

Жак наклонился, ухватил труп за руки и, приподняв, облокотил о камень, на котором сидел Яков. Шварц не шелохнулся.

– Понять… не могу… – Пропыхтел Жак, подпирая плечом тело. – Какого черта ему понадобилось… Яков. Ты помогаешь или нет?

– Нет. – Шварц выпрямился и посмотрел на Жака. – Смысла нет сейчас его перетаскивать. Я отвезу мисс Кромби домой, сдам на руки рыдающим родственникам и вернусь сюда. Тогда нам никто не помешает. Жди.