Текст книги "Как я искала Нахмансонов. Генеалогический детектив"

Как я искала Нахмансонов
Генеалогический детектив
Евгения Демидова

Редактор Наталья Шевченко

Корректор Татьяна Князева

© Евгения Демидова, 2024

ISBN 978-5-0062-3747-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я, Евгения Борисовна Демидова, урожденная Нахмансон, давно вынашивала замысел этой книги. Хочу рассказать о своем детстве, о родных людях, которые меня окружали. О том, как я думала, что знаю все о своих семейных корнях, и как выяснилось, насколько мало я знаю даже о самых близких родственниках. Хочу поделиться открытиями и находками, которые ждали меня на долгом пути воссоздания семейной истории.

Надеюсь, что это будет интересно моим детям, внукам, родным, друзьям и познавательно для тех, кто решит заняться историей своего рода.

Детство и родители
1952—1959 годы

Я стою в детской кроватке, держусь за боковую стенку с перекладинами. В комнате горит свет, значит, утро, наверное, зимнее. Я вижу в зеркале, висящем напротив кроватки, лицо папы, он бреется, стоя ко мне спиной. Я, правда, не вполне уверена, действительно ли помню это, или в памяти возникает одна из семейных фотографий.

Мне меньше трех лет, мама уверяет, что не могу я такого помнить, но эта комната, небольшое зеркало, папино лицо, молодое и худое, стоят у меня перед глазами. Бритва опасная, она долго хранилась в наших семейных вещах, в квартире родителей…

Комната, в которой все это происходит, располагалась в коммунальной квартире на улице Кирова, д. 4, в городе Оренбурге, в то время еще Чкалове. Это первое жилье нашей семьи, семьи Нахмансон. Фотографию этого дома я нашла в книге «Оренбургэнерго: Годы. События. Люди»11
  Оренбургэнерго: Годы. События. Люди: 1943—2003. Оренбург, 2003.


[Закрыть]: после строительства он заселялся энергетиками. Потом отыскала этот дом на карте города Оренбурга – он и сейчас существует.

Итак, моя семья.

О семье Хайкиных

Мама – Нахмансон Софья Семеновна, в девичестве Хайкина. Родилась в Куйбышеве (тогда Самаре) в 1923 году в семье старых большевиков. «Старые большевики» – вполне официальный термин: это люди, пришедшие в партию до революции и ее, революцию, собственно своими руками и сделавшие. И мои бабушка и дедушка с маминой стороны – именно такие люди и есть. Из «Википедии»:

В 1922 году было организовано Всесоюзное общество старых большевиков при Истпарте, основным требованием к вступлению в которое было наличие непрерывного партийного стажа в течение 18 лет (то есть по состоянию на год создания общества с 1904 года).

Впоследствии критерии причисления к «старым большевикам» стали менее строгими. Этим объясняется, что первоначально в Общество старых большевиков было принято только 64 человека, а к концу прекращения деятельности общества (1934 год) в нем состояло уже более 2000 членов. При этом сами «старые большевики» в 1927 году возражали против отнесения к их числу лиц, вступивших в партию после 1917 года.

В 1935 году общество было распущено.

Прочитала, что Общество старых большевиков было распущено, и очень удивилась: я, сколько жила с родителями, все время слышала про старых большевиков… Видимо, общество распустили, а понятие осталось.

Родители мамы, Хайкины Семен Исаевич и Фаня Эммануиловна (баба Фаня и деда Сема), после женитьбы в 1917 году и до конца своих дней жили в Куйбышеве-Самаре.

Окружение их семейства составляли старые большевики, партработники, их дети. С детьми из этого круга мама и ее сестра учились и в общеобразовательной, и в музыкальной школе. И лето они все проводили на дачах старых большевиков…

О даче я не могу не рассказать.

Я приезжала на дачу к деду и бабушке каждое лето, с раннего детства и до 1964 года, до бабушкиной болезни. Приезжали всей семьей, с мамой и папой, и оставались на месяц – иногда родители приезжали по очереди, чтобы я могла провести на даче два месяца. В 1957 году родился брат Лева, стали приезжать вчетвером.

Какая это была дача! Располагалась на 3-й просеке – так назывались улицы дачного поселка, которые вели к Волге.

Но главное на даче – это был сад! Не те шесть соток, что стали потом советским стандартом. Мы шли с трамвая по просеке вдоль забора, подходили к нашей калитке, открывали ее – и начиналась тропинка вдоль яблоневого сада. Тропинка была метров тридцать, по моим ощущениям, если не больше. Слева от нее был наш сад, справа – сад семьи Брук, с которой мы делили общий дом. Никаких изгородей между нашими участками не было. И для меня их сад как будто и не существовал, помню только наш!

Потом шли плантации клубники. За клубникой у забора, отделявшего наш сад от соседей по просеке, росли сливы и вишни. Вишни – это были не кусты, а деревья, и ягоды темно-красные, почти черные, крупные, необыкновенно сладкие. Уже потом я узнала название – «Владимировка», старинный среднеспелый сорт.

Мама, выросшая на этой вишне, всю жизнь с презрением относилась к оренбургской и позже свердловской вишне – мелкой, красной и кислой.

Много было кустов малины, в малине прятался дощатый туалет, у дальнего забора – крыжовник, смородина, стручки гороха…

Забегая на много лет вперед, расскажу, что в июле 1974-го мы с мужем после студенческой свадьбы и сессии в университете провели на этой даче медовый месяц. К этому времени бабушки уже не было, 86-летний дедушка был болен, лежал в больнице (в следующем году его не стало). И сад уже восемь лет были заброшен, к нему никто за эти годы рук не прикладывал. Но вишня, малина, клубника росли сами, к нашему наслаждению. Помню самое первое наше с мужем утро на даче: я проснулась раньше него и пошла на участок – а там малина! Я обожаю малину с куста. Полакомилась сама и принесла пригоршню мужу, который еще не встал… и он сказал, что это первая в его жизни садовая малина! А из вишни я даже варенье сварила!

Но вернемся к детству. Мы прошли почти весь сад и вот поднимаемся по ступенькам дома. Он был деревянный, построенный буквой «Г»: одну сторону занимали мы, вторую – семья Брук, тоже старые большевики.

На каждой стороне была огромная терраса, идущая вдоль всего фасада, а это метров двадцать, не меньше, с большим столом и деревянным топчаном. На террасе обедала вся семья и гостевавшие родственники. Две комнаты, отопление – печка, но летом она не требовалась. Канализации в доме не было, дощатый туалет в саду я уже упоминала, вода – кажется, была колонка, рукомойник на террасе… Интересно, вот я пишу – и в памяти всплывают все эти детали.

Мыться мы с дачи ездили на трамвае к дедушке и бабушке в городскую квартиру, наверное, раз в неделю, у них там была колонка нагревательная. Но каждый день ходили купаться на Волгу.

До Волги было минут пятнадцать: сначала по просеке, потом через лес, там дубы росли… Дорога приводила на обрывистый берег. Чтобы попасть на пляж, надо было довольно долго спускаться по ступенькам, а потом после купания подниматься.

Течение в Волге было быстрое. Как-то сидела я на берегу, было мне семь лет, подбежала незнакомая девчонка, думаю, лет четырнадцати, схватила меня за руку и с идиотским смехом (да-да, я именно так о нем подумала) потащила в воду. И убежала, а я стою в реке, вода по грудь. Я повернула было к берегу, хотела выйти, но меня сбило с ног течением. Плавать я еще не умела, и последнее, что я помню, – зеленая вода над головой. Очнулась я на руках у папы – видимо, он не сразу, но увидел, что случилось, и кинулся за мной.

Уж не помню, что с той шутницей случилось. Заняло все происшествие, наверное, минуты. Воды я бояться после этого не начала, но игры и шуточки в ней терпеть не могу, а еще совершенно не выношу, когда заходишь в воду, а в тебя брызгаются – убить готова! Плавать я научилась позже, на море с родителями после шестого класса. И хорошо помню, как, вернувшись из этой поездки, мы приехали на дачу, пошли на Волгу, и я лихо поплыла… а меня как понесло течением! И вода-то не морская, сама не держит! Я выплыла к берегу в итоге, но унесло меня порядочно, и нахлебалась, и испугалась. Ну и запомнила урок Волги: не лихачить!

На этом фото сзади – бабушка Фаня, тетя Ада (жена Сени Хайкина, двоюродного брата мамы и тети Нюси), Наташа Пряхина, я, моя подружка по саду Таня Батманова, ниже дедушка, на первом плане – Борис Пряхин, Сеня Хайкин с дочерью Аллой, справа – мой папа

Дружила я с детьми с соседних дач, с внуком семьи Брук – хулиганистым Гришкой. Все наши друзья, как уже говорилось, были из семей старых большевиков, знакомых друг с другом десятилетиями. Мы относились уже к третьему поколению. Приезжали родные – мамина сестра тетя Нюся с мужем Борисом Пряхиным и детьми Витей и Наташей. Они жили в Чапаевске. Приезжал мамин двоюродный брат, сын дедушкиного брата Владимира, веселый дядя Сеня, его жена тетя Ада и их дети Алла и Боря. Приезжали родители дяди Бори Пряхина, Пряхины-старшие. Всех этих людей сейчас можно увидеть только на старых дачных фотографиях, полных тепла и радости. Лето было праздником!

Обед на даче. Помню этот момент: мама разливает только что сваренный горячий кисель – дует на него

Бабушка, дедушка, Ксана и Надя Брук, наши соседи, и мама с Левой, поедающим малину

Еще всплыло в памяти… Я училась в музыкальной школе, играла на пианино и, уезжая на дачу на два месяца, не могла так надолго прерывать занятия. Поэтому бабушка договорилась с семьей соседей, у которых на даче было пианино, я ходила к ним заниматься.

Мама рассказывала, что они с Нюсей в детстве ненавидели дачу: не хотели уезжать из города, от друзей, да и бабушка заставляла их работать в саду, видимо… Еще мама рассказывала, что до войны их семья занимала не половину дома, а весь целиком! А еще раньше, в 1930-е годы, заборов между дачами не было и сад был весь – общий!

Вот что добавила моя двоюродная сестра Наташа, которая старше меня на девять лет, речь идет о самом начале 1950-х годов: «Когда я была младшей школьницей, во всем огромном дачном массиве не было ни одного забора, разделяющего участки, и мы могли носиться по всему массиву. Для жилья тогда использовались два двухквартирных дома, как у нас, и два многоквартирных двухэтажных, где жили по четыре семьи. Тогда у старых большевиков было понятие общности, своими были только цветочные клумбы возле террасы. Когда в общем саду созревали яблоки или ягоды, все вместе собирали урожай и делили его на всех. Вот такой тогда был коммунизм, но ты уже этого не застала!»

Кстати, дачи не были собственностью семей: дачу выделяли старому большевику в пожизненное пользование, и после его смерти она переходила к супругу/супруге, а после смерти последнего – к другому старому большевику. Так что после смерти дедушки дача перешла к его второй жене, на которой он женился в 78 лет, и перестала быть доступной для семьи. Но дача – это большой кусок жизни даже у меня, не говоря уже о маме, тете Нюсе и двоюродных Викторе (увы, уже покойном) и Наташи.

Как выяснилось много позже, родня у Хайкиных и со стороны деда Семы, и со стороны бабы Фани была огромная, по всей стране. Но я с детства знала, что бабушка и дедушка, как говорила мама, «порвали со своими семьями и ушли в революцию». Уже в 2000-х годах я запросила в архиве ГА РФ в Москве их личные дела и получила два объемных пакета с полной историей, автобиографиями, послужными списками. И теперь я хорошо знаю подробности, которых не знала (и уже не узнала) мама.

История дедушки – Хайкина Семена Исаевича

Дед, 1887 года рождения, был из Гомеля, из семьи ремесленников. И звался не Семен Исаевич, а Симон Шахнович, у него были два брата, Иосиф и Владимир, и сестра Шифра, двойняшка Владимира. Владимир стал военным. Шифра умерла в 1918 году, заразившись «испанкой» от больной матери.

Это то, что я знала от мамы и ее двоюродной сестры Сони Хайкиной, дочери Владимира. Соня жила в Ленинграде, но с мамой они были очень дружны.

Об Иосифе в семье были смутные воспоминания: вроде бы он жил на юге; были сведения, что у него была жена Ева. В альбоме бабушки и дедушки была фотография двух девочек, Лизы и Сарры Хайкиных, 1927 года, присланная в подарок дяде Семену и тете Фане от их племянниц.

Начав с этой фотографии, года два назад я разыскала потомков Иосифа. Иосиф умер в возрасте 31 года в том самом 1927 году, в котором была сделана фотография его дочерей. Как оказалось, одна из них, Сарра Хайкина, умерла в 2013 году, была она журналисткой и оставила очень интересные воспоминания о своей жизни и семье. Я теперь дружу со своими вновь найденными родными, живущими в Израиле, главным образом с троюродной сестрой Евой. И вот она, генетика: у Евы – дочери-двойняшки, у меня – двойняшки, сын и дочь, у нашего троюродного брата Бориса Хайкина – тоже дочери-двойняшки, как и у наших общих прадедушки Шахно и прабабушки Хавы.

Благодаря заметкам Сарры и рассказам Евы я знаю всю историю семьи Хайкиных – Лейбиных – Великович. Судьба этой семьи – роман круче «Санта-Барбары». Оказалось вдобавок, что у деда был еще брат Мендель, о котором вообще не обнаружено сведений. Пока.

Увы, когда все это стало известно, уже не было в живых ни моей мамы, ни ее старшей сестры Нюси, ни дочери Владимира Сони Хайкиной. Но живут их потомки, и они теперь знают больше о своих корнях.

Но вернемся к истории деда Семена. Это была жизнь революционера. В автобиографии он о своей семье почти ничего не писал. Коротко упомянул, что после погрома в Гомеле в 1902 году они лишились жилья и был вынужден уехать в возрасте 15 лет в Харьков и начать самостоятельную жизнь. И ни слова о своей женитьбе на бабушке.

Зато очень подробно рассказал о своей революционной и партийной деятельности. Пошел учиться на печатника и работал в типографии. Видимо, там и произошла встреча с революционерами. В 1905 году он был в Харькове на баррикадах, участвовал в организации забастовки. В 1906 году вступил в партию, примкнув к большевикам. Работая в типографии, он печатал и распространял листовки. Попал под наблюдение полиции, был арестован и несколько месяцев провел в тюрьме. Потом жил и работал в Баку, вернулся в Гомель. В 1917 году был направлен партией в Самару, где и участвовал в революционных событиях. Во время захвата Самары белочехами в 1918 году находился в подполье.

С бабушкой они встретились в Харькове, вместе переезжали. Поженились в Гомеле в 1917 году.

Мама рассказывала, что муж Нюси, Борис Пряхин, большой шутник, называл своего тестя «печатник Семен». Мама считала, что так Борис обыгрывал его работу в типографии. А потом в 1966 году в номере от 9 декабря газеты «Волжская коммуна», в рубрике «К 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции», появилась большая, на половину полосы, статья «Печатник Семен» с рассказом о жизни моего деда. Оказывается, Печатник Семен – это его партийная кличка.

После революции дед был партийным и хозяйственным функционером, руководил различными предприятиями, работал с Куйбышевым, избирался в партийные органы, участвовал во множестве конференций, на одной из них видел Ленина. Имел много наград, в том числе орден Трудового Красного Знамени. Работал в Куйбышевском обкоме партии, в 1946 году вышел на пенсию. И был счастливцем – его не коснулись репрессии, ни довоенные, ни послевоенные. Мама рассказывала, как они боялись, как вздрагивали каждую ночь в 1937—1938 годах, как вокруг арестовывали друзей и близких. В бабушкином-дедушкином архиве фотографий я обнаружила групповые снимки, явно дачные, на которых отдельные лица были вырезаны… Понятно, что это репрессированные знакомые, фото которых хранить было опасно. Грустные символы эпохи…

Над дедушкой тоже сгущались тучи. Однажды он с кем-то из знакомых поделился своим недоумением по поводу ареста одной известной революционерки: как же так, она же с Лениным работала?! Тут же знакомый на него донес, его вызвали и объявили, что на завтра назначено заседание «тройки»22
  Тройки НКВД – органы внесудебной репрессии в составе начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора, действовавшие в 1937—1938 годах и выносившие решения заочно.


[Закрыть] по его «делу». Дед, конечно, пришел домой ни жив ни мертв, семья всю ночь не спала… А утром стало известно, что всю «тройку» ночью арестовали. Мимо снаряд просвистел…

После выхода на пенсию дед получил статус персонального пенсионера союзного значения, продолжал участвовать в партийной и общественной жизни, был уважаемым человеком. Похоронив бабушку, через год, в 78 лет, снова женился. И умер в 87 лет, сохранив до последних дней память и интеллект, просто от старости. За год до этого, когда я была у него в больнице, он сказал мне: «Я устал жить…»

Дед всегда был главным в семье, бабушка крутилась вокруг него, обеспечивала ему диетическое питание. Он считался больным и очень следил за здоровьем. Я помню, как он делал зарядку в постели утром, пил молоко, добавляя в него чуть-чуть йода – для здоровья. И пережил считавшуюся здоровой бабушку на 12 лет.

Умер дед в 1975 году, в газете «Волжская коммуна» был помещен некролог.

Мама не раз говорила, что дед был трусоват. А я думаю, что не трусоват, а разумен и предусмотрителен: прожить всю жизнь в партийной среде и не попасть под репрессии и проблемы в те годы не каждому удалось. При этом он был честным человеком, никогда не пользовался служебным положением в личных целях, хотя, надо сказать, как работник обкома партии и впоследствии персональный пенсионер имел кучу привилегий на вполне законных основаниях. Был скуповат… Помогал своим взрослым дочерям, но очень сдержанно. Ну, в общем, интересная жизнь и заметная роль в истории своего города и страны. Я не была с дедом особенно близка, не слишком много с ним общалась, но относилась к нему с уважением. Гордилась его биографией.

История бабушки – Хайкиной Фани Эммануиловны

Бабушка Фаня родом из Чечерска (Гомельская область), 1890 года рождения, девичья фамилия ее – Соркина. Семья у них тоже была большая, но бабушка после отъезда из Чечерска с ней почти не общалась. С внуками одной из сестер бабушки, Малки, я познакомилась уже в Израиле, они оказались замечательными и очень интересными людьми. Моя троюродная сестра Майя Лазаревна Богуславская, внучка Малки, дочь Ривки Гамбург, к сожалению, умерла несколько лет назад, умер и ее брат Феликс Гамбург, но с их детьми и внуками и я, и мои дети продолжаем дружить. Мы успели с Майей и ее мужем Михаилом записать их воспоминания и внести всю семью в генеалогическое древо, отсканировать и подписать семейные фотографии.

Продолжу рассказ о бабушке, в том числе беря информацию из ею собственноручно написанной автобиографии. Она интереснее, чем автобиография деда, более личностная, изложена более живым языком.

Бабушка окончила в родном городе три класса школы, после чего пошла ученицей в портняжную мастерскую. Переехав в Гомель, потом в Харьков, бабушка работала портнихой – работала тяжело, по 12 часов в день, в плохих условиях и за копейки. И там, попав в среду революционеров, начала подпольную и профсоюзную деятельность, организовала забастовку в мастерской и была уволена как организатор. Потом переезжала вместе с дедом, в Баку вступила в легальный профсоюз портных под названием «Игла» и была избрана членом его правления.

Видимо, вместе с дедом участвовала в распространении листовок. В апреле 1917 года вступила в партию, во фракцию большевиков, Бакинское отделение. Участвовала в партийной конференции. А в конце года уехала в Гомель, и там они с дедом в том же 1917-м поженились. У бабушки в автобиографии написано, что она «вышла замуж за коммуниста».

У нас в семье хранится реликвия – энциклопедический словарь Павленкова 1913 года, на обложке которого выгравирована надпись: «7/9 1914. Славной Фане в радостный день ее именин. Уваж. Симон». От настоящего печатника подарок! И родители пользовались, и я до сих пор пользуюсь этим словарем. Подарок на века!

Во время нападения белочехов на Самару бабушка вместе с дедом принимала участие в обороне города, дежурила в типографии, где дед печатал газету большевиков.

После революции, в 1918 году, родилась мамина старшая сестра Нюся, а в 1923 году – моя мама, и бабушка не работала до 1930 года.

С 1930 по 1934 год бабушка Фаня была библиотекарем в бибколлекторе, и в семье у них книжные новинки появлялись раньше других, мама все это читала запоем. Мама привила мне любовь к Макаренко, Чернышевскому… Вот с Горьким, правда, не получилось.

После бибколлектора бабушка заведовала партийным методкабинетом, потом работала в районном комитете партии инструктором, а в последние трудовые годы (1939—1948) заведовала Куйбышевским областным лекционным бюро. Мама очень часто говорила, что не понимает, как бабушка все успевала! На ней были дом, дача, сад, дети, муж, работа…

На пенсии бабушка прожила до 1964 года, хлопотала на даче, принимала гостей… Безусловно, ей приходилось тяжко. Папа, рассказывая маме, как проводил с нами лето в Куйбышеве, жаловался: он был заядлый рыбак, ходил на Волгу рыбачить, приносил рыбу… и видел, что для бабушки это дополнительная нагрузка, что она не очень-то рада его рыбацким успехам. Но я не помню от бабушки ни одной жалобы, не помню также, чтобы меня в 10—11 лет к чему-то принуждали. Собирала клубнику вместе с бабушкой, но это же сплошное удовольствие!

А в 1964 году бабушка упала, сломала ногу, и с ней случился первый инсульт. Вот тогда и кончились мои летние поездки на дачу… Потом второй инсульт – и бабушки не стало в 1965-м, в возрасте 74 лет. А дед, как я рассказала выше, через год после ее смерти женился и пережил ее на 12 лет.