Текст книги "Запах яблонь"

Евгения Празднова
Запах яблонь

1

– Посторонись!

Пятитонная махина контейнера обманчиво медленно скользит по направляющим, но силу инерции не стоит недооценивать – оказавшимся на ее пути не поздоровится. Даже в скафандре. Наш американский гость, до того стоявший столбом посреди погрузочного шлюза, проворно рыскнул в сторону.

– Какого хрена он вообще тут делает? – сквозь зубы сказал Никольский.

Я ответила не сразу – сначала несколькими едва заметными движениями руки в сенсорном поле манипулятора загнала контейнер на развилку рельс, направляя его к левому выходу.

– Новости не слушаете, Константин Евгеньевич? Международный тендер они выиграли. На геологоразведку нагорья Аравия.

– Тенн-дерр, – передразнил завхоз, умело изобразив звон мореходной «склянки». – Да слушаю, конечно. Знаю, что базу разворачивают. Здесь-то он что забыл?

– Любопытствует. По международному соглашению пятьдесят пятого года, не пустить не имеем права. Хотя бы в шлюз.

– Не люблю я этих… – проворчал Никольский, добавив крепкое словцо из тех, что во времена его молодости служили для обозначения американцев. – И как им наглости хватает после скандала на лунной базе? Думай теперь, присматривайся к каждому – шпион, не шпион? Одно слово – …

Ворчал он, конечно, больше для виду, для поддержания имиджа. По неистребимой еще со времен первого Союза культурной традиции завхозу полагается быть старым, ворчливым и бородатым. Никольский, правда, совсем не стар, да и должность его по документам называется гораздо длиннее и заковыристей – зато с бородой полный порядок.

Сочиняя следующую недовольную реплику, он, конечно, столбом не стоял – регулировал движение грузов, как и я. Контейнеры ему достались поменьше, зато и «дирижировать» приходилось сразу в двух сенсорных полях. Под потолком сновали гибкие руки манипуляторов, подхватывая грузы магнитными захватами. Ювелирная работа! И делать ее нужно быстро, под радиоактивным марсианским небом посылкам с Земли жариться не стоит. Каждая лишняя минута за пределами базы – это лишняя вероятность, что электроника внутри контейнеров превратится в мусор. Над защитой наших скафандров инженеры поработали на славу, а вот контейнеры, экономя грузоотдачу, так ничем и не обшили…

Конечно, отвлекать на подобную работу персонал, тем более научный, – идиотизм. Так я им и сказала в первый раз, когда меня припрягли. А мне ответили, что электронные мозги автоматов барахлят из-за солнечного ветра. Внутри базы, под защитой, все работает, а в разгрузочном шлюзе… м-да. При проектировании баз следующего поколения управление разгрузкой наверняка перенесут в командный центр. Ну а мы торчим тут в скафандрах и по старинке, вручную, гоняем проклятые контейнеры.

В первый раз я один такой чуть не угробила. Двухтонный блок со всей дури вписался в стену. К счастью, ничего особо бьющегося внутри не было.

И чего от меня, собственно, ожидали? Я микробиолог и не обучена работе с объектами крупнее нескольких микрометров. Так я Никольскому тогда и сказала.

А теперь спокойно разгружаю, и ничего. Еще бы под ногами не мешались всякие… всякие…

– Не думаю, что можно так его обозвать, – вполголоса заметила я. – Его американское гражданство в данном случае значит гораздо меньше, чем принадлежность к «Арес индастриз».

– Капиталисты! – завхоз немедленно нашел новый ярлык. Не будь в скафандре, сплюнул бы, наверное, себе под ноги.

– Они самые, – подтвердила я, наблюдая, как гость длинными прыжками приближается к нашей платформе. При таком низком тяготении – лучшая стратегия передвижения. А парень, однако, привычен к работе в космосе. Может, на лунных базах стажировался? Интересно…

Одним длинным прыжком поднявшись к нам, американец оскалил зубы в показной улыбке и постучал по шлему в районе уха, призывая нас включить внешний канал связи.

– Добрый вечер! – с легким акцентом произнес он по-русски. – Сейчас ведь вечер? Я еще не разобрался в местных временах суток.

– Что-то вроде, – пробурчал Никольский.

Американец задал ему несколько довольно профанских вопросов о работе разгрузчика, а потом вдруг повернулся ко мне.

– У вас такое серьезное лицо, – произнес он с улыбкой. – Девушкам нужно чаще улыбаться. Здесь, вдали от Земли, мы очень скучаем по вашим улыбкам.

Наверное, лицо у меня стало еще «серьезнее». Гость аж попятился немного.

– Не мешайте работать, – процедила я, демонстративно отворачиваясь к экранам.

Ну вот, теперь общее мнение, что характер у меня мерзкий, приобретет наконец международный статус.

– А ты бы с ним пообщалась, – скучным тоном обронил Никольский, когда американец нас наконец покинул. – Может, узнала бы, чего ему здесь надо…

– Хреновая из меня Мата Хари, Константин Евгеньевич. Не с моей, как говорится, харей. Да и чего с него взять, придурочного? Улыбок ему не хватает, видите ли… Производственные секреты у них выведывать? Так я не геолог, я даже не знаю, о чем его спрашивать!

Завхоз покачал головой, и по его лицу я поняла, что он еще вернется к этой теме. Но сказал он совсем иное:

– Четко сработала в этот раз. Как автомат.

– Спасибо. Стараюсь.

– А это не комплимент, – хмыкнул Никольский. – Это наблюдение. С психологами давно беседовала, если не секрет?

– По графику. – Я развернулась к нему, упершись руками в бока. Скафандр, конечно, мешал изобразить классическую позу «разгневанная баба». Ну, хоть попыталась, и то хлеб. – Вы на что намекаете? Может, прямо скажете?

– Да просто насчет серьезного лица-то прав наш штатовский друг. Ты не злись только, послушай старого мудрого человека. Есть у меня такое впечатление, что ты очень многое нынче делаешь… механически, что ли. Без души.

– С душой я бы ваши контейнеры об стену разнесла! От всей души, простите за каламбур, – я перепрыгнула на соседнюю платформу, направляясь к выходу. – С психологом… ну, будет связь, поговорю, куда денусь. А пока у нас ресурсов нет, чтоб на каждого космонавта персонального психоаналитика за собой таскать, – будем работать как есть, извините. Механически так механически…

Раздражение на них обоих – завхоза и американца – неуклонно копилось и в итоге разрядилось в виде грома и молний на голову попавшегося мне уже во внутреннем коридоре станции аспиранта Никиты.

– Гуляем, да? А в лаборатории кто?

– Я Лене ключ оставил, она…

– Она стажер и по технике безопасности не должна быть одна! Хочешь, чтоб из-за твоей безответственности…

И ведь будут потом шептаться по углам, придумывать для меня нелестные эпитеты, рассуждать о «синдроме вахтера». Еще одно клише из старых фильмов, наряду с бородатым завхозом – вредная тетка с репликой: «Без документов не пропущу». И прочие, подобные ей, что ходят по пятам и повторяют, повторяют, повторяют специально для революционно настроенной молодежи правила и инструкции, которые эту молодежь вполне закономерно возмущают. Потому как ограничивают ее, молодежи, вдохновенный полет мысли.

Право же, только став одной из них, понимаешь суть. Ответственность за других – вот что давит на плечи, заставляя отращивать горб бабы-яги.

Великие фантасты прошлого – мечтатели и оптимисты – были уверены, что к звездам полетят не бородатые завхозы и злые мелочные тетки. В их произведениях прекрасноликие и гармонично сложенные юноши и девушки в серебристых скафандрах покоряют Галактику, периодически отвлекаясь на чтение поэм о красоте увиденных туманностей.

Да, мои нынешние стажеры ни за что не поверят, что я тоже когда-то писала стихи. Не сказать чтоб хорошие… но вполне в духе времени. «Лучистые созвездия» соседствовали в них с такими тяжеловесными эпитетами, как «интергалактический» или даже, да простят меня великие фантасты, «гиперпространственный» и «квазитрехмерный».

Все наше поколение так или иначе болело космосом. Новый штамм социального вируса столетней давности, новый виток гордого шествия человечества по просторам Вселенной…

– Сейчас контейнер приедет, его Лена разгружать будет? Она половину реактивов еще в глаза не видела! А ты…

Наше поколение… Вот аспирант Никита – он наше поколение или уже следующее? Разница между нами меньше десяти лет, но мир вокруг меняется слишком стремительно. Его ровесники со школьных лет осаждают тренажерные залы, прося программу «как у космонавтов». Заканчивают экстерном все что могут, дипломы делают в основном с прицелом на космос. Взгляды устремлены вверх, походка пружинит, в голосах – непоколебимая уверенность в том, что завтрашний день будет лучше вчерашнего.

И сколько же шуму было в мировом сообществе, когда полетела первая партия таких вот «стажеров»! Бесчеловечный тоталитарный режим использует детей как пушечное мясо в опаснейшей миссии! Тоже мне, детей нашли…

«Молодым везде у нас дорога!» – гласит один из удачно реанимированных старых лозунгов. А как иначе? Молодые всегда рвутся на фронтир. На передний край, где бы он ни был – в тайге, в космосе…

А мы, разве мы такими не были? Первое поколение, родившееся в обновленном Союзе. Дети новой эпохи! На родителей поглядывали свысока, все лишнее безжалостно клеймили «отрыжкой потребительского общества». Стихи, да… Разговоры до утра на студенческих кухнях, дискуссии о прошлом и будущем. Восторг от получения первой «настоящей» темы исследований. Будущее лежало в раскрытых ладонях; казалось, из всех проблем, стоящих на пути, страшнейшая – злой научник, который в пятый раз заставляет переписывать статью, да функционеры с кафедры, надоедающие со скучной отчетностью. У-у-у, бюрократы, ретрограды, пережитки капитализма! Нет уж, в космос мы их с собой ни за что не возьмем! Чтобы перешагнуть этот барьер, нужно мыслить творчески, нестандартно. Новая наука будет синтезом науки и искусства, вещали особо вдохновенные субъекты, запрыгивая в порыве вдохновения на стол. Космос – это поэзия, космос – это музыка!..

…музыка грохочущих по рельсам пятитонных контейнеров.

Я ведь не жалуюсь. Работая здесь, быстро понимаешь: внеземные колонии и базы не скоро смогут себе позволить роскошь узкой специализации. Поэтому кандидаты наук принимают грузы, доктора занимаются сваркой в вакууме, инженеры ухаживают за опытными теплицами и так далее. Слишком мало нас, окопавшихся в окружении враждебной и чуждой среды. Тут не до церемоний: руки есть – хватай инструмент и делай что-нибудь полезное. Ну и, конечно, основных обязанностей твоих никто не отменял. Вот сейчас моя обязанность – понять, почему при добавлении в сообщество бактерий, успешно перерабатывающих марсианскую почву, всего одного вида все сообщество работать перестает. Причем не во всех пробах, а каким-то совершенно на первый взгляд случайным образом.

И топаем мы с понуро опустившим плечи аспирантом в лабораторию, где нас ждут бесконечные горы чашек Петри, заполненных красноватым марсианским грунтом.

Знаю я, куда он намыливался, – к инженерам в отсек. Зазноба там у него, как донесла до меня голубиная почта местных сплетен.

А работать кто будет, спрашивается?

Так вот и превращаешься в мерзкую занудную тетку. Но я ведь права, разве нет?

Не цветут еще на Марсе яблони, чтоб под ними детишек делать. Не цветут, проклятые! Им, чтоб цвести и расти, почва нужна. И магнитное поле, чтоб атмосферу держать. С проблемой поля, допустим, физики с инженерами сейчас возятся, вроде есть у них разумное решение, для начала можно и в закрытых теплицах выращивать… А вот почва – образование, что называется, биогенное. Без живых организмов, получается, взять ее неоткуда. А кто у нас самые неприхотливые и быстро размножающиеся живые организмы? Собственно, бактерии и есть. И к радиации некоторые устойчивы, и к замерзанию. И полезными генами, эту устойчивость передающими, они друг с другом радостно поделятся – никакой генной инженерии не надо. Хотя, конечно, и без нее в нашем проекте не обошлось. А началось все с бактерий-экстремофилов. Ну, таких, что обитают черт-те где. Некоторых с глубоководья достают, некоторых – на свалках ядерных отходов откапывают. Их-то в итоге советская наука и наградила правом первопроходцев в деле колонизации Марса. В Европе и Штатах тоже, конечно, разработки велись, но мы успели первыми. Застолбили, так сказать, приоритет.

Помню ту пресс-конференцию, где шеф распинался про нашу уникальную бактерию. А мы все стояли с серьезным видом, сдерживая неуместное хихиканье: ох и намучились мы с этой «неприхотливой» тварью, пока подобрали нужные условия!

Давным-давно, десяток лет назад, и за примерно триста миллионов километров отсюда, болтая с симпатичными юношами-физиками или, того пуще, с математиками, я не стеснялась обронить кокетливое замечание о том, что для точных наук мне недостает строгости мышления. Сейчас, вперив в такого юношу тяжелый взгляд, я бы продолжила: «… зато мне хватает крепости нервов, чтобы работать с живыми объектами!»

Представьте себе, уважаемые адепты точных наук, что у вас в расчетах, скажем, число «пи» каждый раз получается немного иным. Ужас, правда? А у нас это – обыденное явление. Живые системы, чтоб их! Нелинейно, хаотически, спонтанно и беспрестанно изменяющиеся. Эволюционирующие и приспособляющиеся. Даже самые крохотные бактерии – сложные молекулярные машины, сложнее всего, что когда-либо придумало человечество.

Теории хаоса давно пора покинуть сферу математики и стать краеугольным камнем биологии, мрачно думала я десять минут спустя, когда Никита, наспех облаченный в костюм биозащиты, извлекал из термостата очередную партию чашек с грунтом.

Не растет на этом грунте ничего, вчера росло, а сегодня нет. Если б опыт удался, за ночь бактерии уже образовали бы видимую невооруженным глазом пленку.

– Ну вот чего они, а? – с неподдельным отчаянием пробормотала Лена.

– Теория хаоса, – важно произнес Никита. Он-то моих упаднических речей успел наслушаться, он тут хоть и не с начала проекта, как я, но уж несколько лет точно. – Нелинейные системы… Даже в одной клетке процессы не описать линейными моделями, а уж в сообществе! Одной молекулы достаточно, чтоб запустить какой-нибудь каскад…

– И откуда же она прилетела, эта молекула? – Я бесцеремонно перебила его излияния. Объяснения придумывать – это мы мастера, результаты вот кто получать будет?

Никита растерянно покосился на мембрану шлюза, через которую только что прошел. Это мы стоим снаружи, за толстым стеклом, отделяющим бокс повышенной стерильности от основного помещения. А он парится там в полностью закрытом защитном костюме. На Земле такие предосторожности используют только при работе с патогенными штаммами, что вызывают серьезные болезни. Наши же бактерии совершенно безобидны. Не себя от них мы защищаем, а наоборот. Все параметры среды для эксперимента должны быть известны точно, занесем что-нибудь лишнее – в жизни потом не разберемся, отчего изменились данные.

– Может, шлюз работает недостаточно эффективно? Система очистки что-нибудь пропустила…

– Вот и разберись с ней.

– Я же не техник и не электронщик, – обреченно вздохнул аспирант. Знает уже, что подобные отговорки здесь не работают.

– А я не разгрузчик контейнеров. Кстати, о разгрузке…

И казалось бы, зачем повторять в очередной раз ту же скучную нотацию? Механически… Прав Никольский, прав в своих намеках, что тут поделаешь. Марс – это вам не тропическая база практики для восторженных второкурсников. Отсюда домой не попросишься. А механические действия – не худшая из альтернатив. Уж точно лучше, чем глухое отчаяние. И это несносное чувство, когда смотришь на пейзаж другой планеты – вот же она, воплощенная детская мечта! – и ловишь себя на желании выйти, лечь ничком на этот красный песок и ждать, пока закончится кислород.

Не идти же к психологам, в самом деле. Советским космонавтам депрессии не положены.

2

На следующий день эти микроскопические сволочи выросли на чашках как миленькие. И это было бы радостным событием, если б только мы могли установить его причину.

Вызов от службы безопасности был как гром среди удивительно ясного на данный момент марсианского неба.

– Ваш зонд для отбора почвы сейчас далеко от кратера 3410?

– Наш зонд в спящем режиме. – Я озабоченно нахмурилась, а Никита уже замельтешил пальцами в сенсорном поле, выводя на экран карту, где зеленой мигающей меткой был отмечен робот-зонд. – В трех километрах оттуда. Положение не менялось уже двадцать часов. Если кто-то безобразничает в кратере, то это не мы.

– Знаю, – вздохнул мой собеседник. – Америкосы там копаются, это ж граница их участка. Только что прислали странный запрос, интересуются, не можем ли мы, если нас не затруднит, прислать на помощь им какой-нибудь легкий зонд.

– Легкий? Интересное уточнение. А со спутника не видно, что там у них?

– Не видно. Они под грунт закопались. Ну что, поможете им?

– Куда мы денемся. Дайте только частоту, на которой с ними поболтать можно. Никита, активируй Семеныча!

Безопасник, отключаясь, отчетливо фыркнул. Можно подумать, никто на базе не знал, что мы свой разведзонд любовно окрестили в честь шефа нашего проекта. Раз уж он сам полететь не смог, пусть хоть тезка его погуляет по окрестным горам, набирая в контейнеры красноватый марсианский грунт.

Негромко звякнул сигнал: робот ожил, и на боковом экране появился пустынный пейзаж – вид с передней камеры зонда. Картинка чуть дрогнула и сместилась – зонд начал движение.

– Станция «Титов» вызывает миссию «Диггер» в кратере 3410! Что у вас стряслось, джентльмены?

Я перешла на английский – в самой его деловой, официальной форме. Мой собеседник на канале связи изъяснялся чуть более витиевато. Нашел на кого впечатление производить, придурок.

– Приятно слышать ваш голос, мисс! Я здесь один, так что множественное число не обязательно. Айвен Крамер, геолог. У вас есть легкий зонд?

– Наш зонд уже в пути. Масса – чуть больше ста килограммов, устроит?

– Пожалуй. На нашем установлены бур и генератор, что дает почти тонну, а здесь такой тонкий перешеек, что, боюсь, он обрушится под весом «Диггера».

– «Здесь» – это где? Мы не видим вас со спутника.

– В стене кратера на северо-северо-востоке есть отверстие. Здесь большая подземная каверна, ну, знаете, из тех, что когда-то убедили нас в существовании воды под поверхностью…

– И тонкий перешеек поверх? Занимательно. Предлагаете ее исследовать с помощью зонда?

– Дело в том, что он уже частично обрушен, – как-то неожиданно застенчиво произнес американец. – А я остался по другую сторону…

Никита так и подскочил в кресле. Картинка с передней камеры задергалась рывками – зонд, повинуясь его сигналу, ускорил движение.

– Крамер, вы идиот? – поинтересовалась я прежде, чем успела оценить свое высказывание с точки зрения международных отношений.

– Тогда мне это показалось весьма разумным решением, – вздохнул американец. – Даже в скафандре я вешу немного, всегда был субтильным… Маме удавалось впихнуть в меня обед только под предлогом, что иначе меня не возьмут в космонавты.

– Я не об этом. Почему вы не послали сигнал SOS своим?

– SOS – это как-то чересчур серьезно. Непременно зафиксируют в отчетности. Я же не в смертельной опасности пока что. А послание своим я отправил. Но наша станция довольно далеко, и все поисковые группы сейчас на западной границе…

– И только вы подобрались вплотную к восточной.

– Фактически я мог немного залезть на вашу территорию. Исключительно из-за особенностей рельефа, понимаете, здесь по периметру пещеры проходит выступ, который…

– Можете не продолжать. У вас, должно быть, высокие полномочия, раз вы можете себе позволить самовольные вылазки в приграничные районы. Надеюсь, ваше начальство сделает выводы. Мне до вашей карьеры, как вы понимаете, никакого дела нет.

На экране показался пролом в стене кратера, явно проделанный буром. Похоже, геолог целенаправленно прорубался именно к этой каверне. Интересно…

– Я только что прилетел с Земли, – зачем-то сообщил Крамер. – Возможно, вам знаком энтузиазм новичка?

На пути робота беспомощной тушей застыл гигантский зонд геологов. Действительно, под этакой махиной скалы раскрошатся.

– Незнаком, – пробормотала я сквозь зубы. – У нас очень строгий психологический отбор. Отбирают только конченых зануд.

Мои лаборанты и геолог рассмеялись почти синхронно. Думают, я шучу, ага.

– Какую программу задать? – спросил Никита, притормаживая зонд на краю действительно масштабной каверны. На другую ее сторону вел клиновидный выступ, обрывавшийся всего в паре метров от противоположного края, где замерла белая фигурка в скафандре, ярко полыхнувшем серебряными отражателями в луче нашего фонаря.

– Какая тут может быть программа? Спасение людей в прошивке зонда не предусмотрено. Пусти-ка. – Я согнала аспиранта с кресла и уселась сама, погрузив пальцы в сенсорное поле.

В конце концов, пусть потом на меня ляжет ответственность. Детям-то зачем такие строчки в характеристику.

Как бы так все-таки не уронить зонд в эту дырищу, чтоб никому эти строчки писать не пришлось? Это ведь не может быть сложнее, чем разгрузка контейнеров, правда?

– Я могу попробовать перепрыгнуть, – любезно подсказал Крамер. – Но край немного крошится. Вот если бы вы могли подъехать и подстраховать…

– Раз крошится, лучше не рисковать. Оставайтесь на месте! – Я двинула рукой, посылая зонд по прямой, ровно по центру выступа.

– А если оно… – испуганно пробормотала Лена за спиной.

– Если бы да кабы… – Зонд осторожно полз вперед, сначала пробуя дорогу. – Ничего, мы осторожно.

Чтобы управлять каким-никаким, а все ж коллективом, нужно быть для молодежи либо доброй мамочкой, либо командиром со стальными нервами. Из меня ни то ни другое не вышло, но второе проще изображать в стрессовых ситуациях. Поэтому – никакой дрожи ни в руках, ни в голосе, пока за спиной напряженно сопят представители следующего поколения. Да и перед американцем слабину не дашь – только что ведь хвасталась психологической подготовкой, надо держать марку. Даже если камень под колесами робота начинает крошиться.

– Грунт довольно плотный, но надо счистить все, что может обвалиться. Потом попробуете перепрыгнуть, опираясь на наши манипуляторы.

– Здесь довольно узкая полоска для ваших гусениц, включите боковой обзор…

– Вижу. Ничего, втиснемся.

В какой-то момент гусеницы едва не свешивались с края выступа, однако обошлось. Ухватившись за вытянутые манипуляторы, Крамер прыгнул в объятия нашего зонда.

– Фантастика! – выдохнул он, едва выбравшись из пещеры. – Милая леди, я обязан вам жизнью, а ведь так и не узнал ваше имя…

– Марина Клименко, координатор биологического сектора. Учтите, я обязана буду доложить руководству об этом инциденте.

– Понимаю. Если будут какие-то проблемы, я с удовольствием расскажу о ваших умелых и решительных действиях…

– Не думаю, что это понадобится. До связи!

Разговор я оборвала стандартной фразой, только после отключения сообразив, что дальнейших разговоров по данному каналу вообще-то не предполагается. Ну и черт с ним.

Никогда не умела принимать похвалы и комплименты. Ответить на выпады или критику – всегда пожалуйста, а вот что сказать в ответ на искреннюю благодарность, для меня загадка.

Зонд, теперь уже без спешки, возвращался на прежнюю позицию. Подумав, я направила его в соседний кратер – пусть заодно захватит местный грунт с повышенным содержанием железа. Да, железо как дополнительный катализатор процессов мы уже пробовали, ну да вдруг здесь попадется особенно удачное соотношение элементов?

Только после этого встала с кресла и поспешно спрятала руки в карманы, чтобы скрыть запоздалую дрожь.

– Кого они только на Марс отправляют, с ума сойти! Авантюрист и раздолбай, с первых секунд видно.

Лаборанты молчали, только смотрели почему-то с восхищением. Чтобы избежать очередного неловкого разговора, я вцепилась в свой терминал и поспешно развернула на экране страницу лабораторного журнала.

– Ладно, давайте разбираться. Что изменилось за прошедшие сутки? В чем разница между двумя экспериментами?

– Никакой! Все абсолютно одинаково! – заверила меня Лена.

– Разница только в одном: в первом случае рост есть, во втором нет, – меланхолично заметил Никита. – И кстати, шлюз исправен. Я с инженерным отделом проконсультировался.

– Прямо-таки со всем отделом? Или все же с Юлей? – Каюсь, не удержалась от подколки.

Аспирант сердито засопел, но все же нехотя ответил:

– С ее шефом.

– Значит, эту версию отбрасываем. Еще варианты будут?

Ну вот, уже и руки не дрожат. Хорошо, что прямо сейчас не нужно возиться с пробирками да микропипетками, а то непременно разбила бы что-нибудь.

Сколько их на моей совести, тех пробирок, перебитых в студенчестве? Как и у любого микробиолога, наверное. Но сейчас об этом вспоминать не стоит. Пусть молодежь твердо верит, что у начальства не руки, а манипуляторы, точно у лучшего из роботов. Провести зонд по узкому осыпающемуся перешейку – плевое дело.

Они ведь и верят, судя по всему. Каждый раз, как сами что-нибудь уронят, такими перепуганными глазами смотрят – хоть на паспорт фотографируй.