Текст книги "История Хэйкэ"

– Это Токико, старшая из тех двух девушек, которых вы видели в саду, – сказал Токинобу, представляя ее. – А младшая, Сигэко, еще ребенок, и вряд ли выйдет, даже если я ее позову. – Хотя он сердечно улыбался, усталость и возраст были заметны в глазах, заблестевших под действием сакэ. Он начал вспоминать о матери Токико, чья смерть заставила его, как и Тадамори, в одиночестве воспитывать своих детей. Когда сакэ развязало ему язык, Токинобу слезливо признал, что не смог прийти в согласие с этим миром и ему не удалось дать дочерям обычные радости беспечного детства. Непроизвольно бросив взгляд на Токико, он добавил: – Ей девятнадцать лет, почти двадцать, а она все еще с трудом способна вымолвить слово перед гостями.

Девятнадцать! Киёмори пришел в смятение. Она же старая! Но ее затянувшееся девичество, подумал он затем, нельзя ставить ей в вину, потому что ответственность за это в какой-то степени лежит на его отце Тадамори. Он подумал о неослабной враждебности придворных. Они несколько лет плели интриги, чтобы вытеснить Тадамори с его привилегированной должности, пока неудача с задержанием Морито не предоставила им долгожданный шанс с позором выгнать его из дворца.

Токинобу был косвенно вовлечен на стороне Тадамори в несчастливые отношения отца с дворцовыми придворными, и роль, которую он сыграл, неблагоприятно повлияла на него и его дочерей. Их детство во многих отношениях походило на детство Киёмори, и теперь он понял, в каком существенном долгу находится отец перед Токинобу.

Чтобы понять обстоятельства, приведшие к уходу Тадамори из дворца, необходимо вернуться к марту 1131 года, когда Киёмори было тринадцать лет. В то время завершилось возведение великолепного храма Сандзю-Сангэн-До с тысячью изображений Будды, и вся столица участвовала в тщательно продуманной церемонии освящения. По такому случаю прежний император Тоба не только пожаловал Тадамори новые владения, но и возвел его в придворный ранг, что считалось беспрецедентной честью для воина. Это решение настолько оскорбило придворную знать, что они сговорились убить Тадамори в ночь пиршества во дворце, на котором он должен был присутствовать.

Анонимное письмо, подброшенное в дом Тадамори накануне пиршества, предупредило о покушении на его жизнь. Прочтя письмо, Тадамори хладнокровно улыбнулся и сказал, что встретит испытание как подобает воину, и в ночь пиршества явился во дворец с мечом. Там, на глазах у подозрительных придворных, он вытащил клинок и прижал лезвие к пучку своих волос. Сталь, сверкнув как лед в свете мерцавших светильников, наполнила опасениями души наблюдавших за ним придворных. Главный министр, проходивший тогда же по одной из открытых галерей дворца, заметил две подозрительные фигуры в полном вооружении, сидевшие в углу внутреннего двора, и окликнул их; скоро появился офицер шестого ранга с намерением разобраться со злоумышленниками, и они ему ответили:

– Мы верные слуги Тадамори из дома Хэйкэ. Нас предупредили, что нашему господину может быть причинено зло.

Придворные, быстро узнавшие о происшествии, пришли в смятение. На следующий день вместе с министром они потребовали наказать Тадамори за появление во дворце вооруженным и в сопровождении воинов. Озадаченный прежний император вызвал Тадамори для объяснения. Выразив, как подобало, сожаление, Тадамори спокойно вынул меч из ножен и показал, что лезвие оружия – просто бамбук, покрашенный серебристой краской. Его слуги, сказал он, всего лишь действовали так, как должны действовать верные вассалы по отношению к своему господину. Император похвалил отца Киёмори за мудрость, но придворные все более и более тревожились при каждом признаке хорошего отношения правителя к Тадамори, а когда узнали, кто предупредил его об их заговоре, вытеснили Токинобу из дворца. И этот несчастный, который и тогда находился в почтенных годах, вскоре обнаружил, что все возможности для его продвижения закрыты.

– Осторожнее, еще лужа! – возбужденно крикнул юный Токитада, указывая пылающим факелом под ноги Киёмори, когда они ощупью пробирались в обход бамбуковой рощи.

Киёмори был пьян, еле на ногах держался. Хотя он утверждал, что без проблем найдет дорогу домой, но Токинобу в этом сомневался и по настоянию Токико послал мальчика проводить Киёмори до пешеходной дорожки на Седьмой улице.

Когда Киёмори собрался уходить, Токико совсем не думала удаляться в свою комнату; она болтала и смеялась, и Киёмори чувствовал нежность взглядов, которые девушка бросала на него. Но, увы, ей было девятнадцать! Это мешало ему, скорее она казалась ему старшей сестрой. Не от того ли, что он сравнивал ее с Рурико? Тем не менее он решил сообщить отцу, что внешностью и нравом Токико вполне ему понравилась. А вот кто действительно увлек его воображение, так это Токитада, шестнадцатилетний брат Токико.

– Эй, Лев, – насмешливо окликнул его Киёмори.

Весело размахивая факелом во все стороны, Токитада отозвался:

– Что тебе, слуга?

– Не слуга, а молодой воин.

– Молодой воин – это слуга-переросток!

– Так что же, юный весельчак, не тебя ли я видел на улице среди участников запрещенного петушиного боя?

– А ты поставил на меня деньги! Значит, тоже виновен!

– Сдаюсь, сдаюсь, – запротестовал Киёмори. – Дай руку – вот уже дорожка – залог дружбы на всю жизнь!

Порывистый зимний ветер с Северных гор немилосердно гнал перед ними опавшие листья, швырял их на жалкие лачуги, которые Киёмори видел днем. Гонимый и сгибаемый ветром, Киёмори исчезал в ночи, а маленькая фигурка на пешеходной дорожке махала ему факелом.

У сыновей Тадамори существовал обычай – каждое утро являться к отцу и официально с ним здороваться. Даже Норимори, самый младший, был здесь, чтобы услышать от отца приветствие, как всегда подчеркнуто учтивое и серьезное. Тадамори также обычно произносил несколько ободряющих слов для своих лишенных матери сыновей, а они относились к этому ритуалу примерно с таким же чувством, как к ежедневному восходу солнца.

Киёмори пересказывал события прошедшего дня:

– Я не обнаружил достопочтенного Токинобу в Центральном хранилище и поэтому направился к нему домой. Я столкнулся с некоторыми трудностями при поиске дороги в этом районе, и мне едва удалось его найти. Он вел себя крайне гостеприимно, и я покинул его в очень поздний час и принес от него вам привет. Ответа на ваше письмо Токинобу не передавал.

Затем Киёмори перешел к эпизоду встречи с Тобой Содзё.

– Таким образом, настоятель, кажется, удовлетворен рисованием… Он принадлежит к знатному роду и, если бы хотел, мог отличиться среди себе подобных, – задумчиво проговорил Тадамори, втайне стыдившийся своей бездеятельности в настоящее время.

– Такова его сущность, он совершенно исключительный человек, – кратко отозвался Киёмори, ему замечание отца показалось совсем не к месту, он был уверен, что тот будет расспрашивать о Токинобу и его дочери Токико. Но вопреки его ожиданиям, он даже не затронул вопрос о браке. Вместо этого отец произнес:

– И кстати, я слышал, что его величество скоро отправляется на богомолье в храм Анракудзюин.

– Да, его величество выезжает утром пятнадцатого октября на освящение Большого зала. Я слышал, он проведет в Приюте отшельника в Такэде две или три ночи, – ответил Киёмори.

– Наверное, ты будешь занят по Ведомству стражи. Я уверен, что после моей отставки ты не пренебрегаешь своими обязанностями, и надеюсь, стараешься вдвойне, служа его величеству.

– Так и есть, отец, но воины недовольны. Теперь они пользуются вами как предлогом для проявления своего негодования. Они не забыли, как двор обошелся с Ёсииэ из дома Гэндзи, который провел несколько лет подавляя восстания на северо-востоке. Хотя ему сопутствовала удача, верховный совет постановил, что эту кампанию Ёсииэ предпринял исключительно по собственной инициативе, и отказался возместить ему затраты, и поэтому Ёсииэ был вынужден продать дом и земли; даже после этого он едва смог заплатить своим воинам. Кому, как не вам, отец, знать, что ваша последняя кампания – блестящая, между прочим, – была вознаграждена настолько скудно, что денег еле-еле хватило для раздачи нашим вассалам. Отсюда все и проистекает – та же самая наша бедность.

– Такова судьба воина.

– А разве справедливо, что аристократы отказывают воину во всех привилегиях и следят, чтобы он навсегда оставался под их игом? Таково их намерение, это нам известно, но каждый воин озабочен своим будущим.

– Все это не важно, ведь мы служим не им, а его величеству.

– Но они обладают правом распоряжаться нашей жизнью и смертью и могут действовать от имени трона, которому тоже служат. Мы не можем напрямую обращаться к его величеству. Что же в таком случае нам делать? Вот почему воины впали в уныние. Вы должны в конце концов вернуться во дворец.

– Время еще не пришло. Сейчас, без меня, они лучше обеспечены.

– Говорят, что Тамэёси из дома Гэндзи, бывший какое-то время в немилости, снова в фаворе во дворце. По слухам, за него перед его величеством хлопотал министр Ёринага. Все эти толки тревожат.

– Хэйта, ты опоздаешь. Нужно пораньше являться на службу. И помни, тебе еще предстоит паломничество.

– Простите, если я вас обидел, – сказал Киёмори, почувствовав, что вызвал недовольство у отца, но вместе с тем он заметил в нем твердость и целеустремленность, которой ему раньше недоставало.

Дворец отшельника в Такэде, к югу от столицы, был любимым приютом прежнего императора Тобы, который находил вид через реки Камо и Кацура настолько привлекательным, что приказал возвести там храм Анракудзюин. Когда стало приближаться время его освящения, император выразил желание построить там рядом с храмом трехъярусную пагоду и пригласил отошедшего от активной придворной жизни Накамикадо Иэнари принять участие в принесении этого дара богам, поручив ему составить проект пагоды и руководить строительством.

Нескончаемая цепочка карет аристократов, процессии священнослужителей в торжественных облачениях и толпы любопытных зевак со всей округи направились к храму, туда же за милостыней, как мухи, слетались нищие. Многочисленная стража была расставлена вдоль дороги, а на берегах рек вокруг селения Такэда и повсюду в местах привалов небо по ночам освещали огромные костры.

Пребывание прежнего императора продолжалось два дня. Ближе к вечеру второго дня полил холодный дождь, и окрестности храма, заполненные народом, странным образом опустели. Большой зал вырисовывался в темноте во всем своем великолепии, призрачно мерцавший в отраженном свете массы бивачных костров.

Стражники наконец-то собрались во временных укрытиях на поздний ужин. Еще накануне каждому выдали долю императорского сакэ, но все были чересчур заняты и раньше не могли его попробовать. Некоторые сушили у огня походные кимоно, другие уже сняли доспехи и принялись за еду.

Один из стражников заметил:

– Возможно, это просто слухи, но Ватару из дома Гэндзи не явился на освящение.

– Ватару? О, муж Кэса-Годзэн. Что с ним сталось?

– Г-м-м… Как раз перед нашим выступлением он внезапно пришел просить отпуск у министра Ёринаги, а тот, видимо, убеждал его пересмотреть решение, но Ватару вручил прошение об отставке дворцовому помощнику, и с тех пор в столице его не видели.

– Ох, что же это значит?

– Вне всякого сомнения, охваченный ненавистью к Морито, убившему Кэса-Годзэн, он отправился его искать, чтобы отомстить. Он не мог более выносить, что на него указывали, как на мужа убитой женщины.

– Едва ли можно порицать Ватару за его чувства. Но нельзя сказать, когда будет найден Морито. Мне все-таки кажется, что он обречен грешить и прожить свой срок, мучаясь угрызениями совести.

– Говорят, его видели в горах Такао или рядом с Кумано. На самом деле таких рассказов я слышал много, поэтому он должен быть жив.

Пока стражники беседовали таким образом, сияние огней между деревьев у дальней стороны дворца говорило, что окружение прежнего императора – придворные, высшее монашество и дамы – вероятно, коротало время за поэтическим соревнованием; из покоев императора, однако, не доносилось звуков музыки; вокруг них лежала темнота, и лишь струи дождя казались светлее.

– Здесь ли Ёсикиё? Кто-нибудь видел Ёсикиё? – Из ночи внезапно вынырнуло озабоченное лицо Киёмори с округлившимися глазами. Несколько стражников звали его, убеждали задержаться и выпить с ними сакэ, но Киёмори покачал головой и встревоженно продолжал: – Сейчас нет времени. Хоть это и не точно, но я слышал, что один из вассалов Ёсикиё в полдень взят под стражу Полицейского ведомства. За какую-то драку на улице, у ворот Расёмон. Я только что услышал об этом и боюсь, Ёсикиё еще не знает. Не могу его найти, но если кто-либо из вас знает, где он, передайте все это ему.

Хотя Киёмори недолюбливали придворные из дворца, но искреннее, сердечное отношение к друзьям по оружию сделало его популярным среди стражников, и в такие моменты, как этот, они просто рвались ему на помощь.

– Что! У ворот Расёмон? Его ждут неприятности. Чем скорее он узнает, тем лучше.

Обеспокоенность Киёмори заразила всех остальных, и стражники вскочили на ноги. Четверо или пятеро из них поспешили под дождем в различных направлениях.

Глава 7.
Воин прощается

Ёсикиё никак не могли найти. В выделенных стражникам домах его не было. Кто-то предположил, что неожиданные задания могли задержать его в свите господина Токудайдзи. Один из стражников спросил:

– Его все еще не нашли? Интересно, что его задерживает.

– Вы уверены, что Ёсикиё слышал о случившемся? Само собой, он не такой трус и не бросит вассала в беде!

– Будет лучше, ежели мы дадим ему знать.

Стражники топтались на месте, озабоченные и озадаченные, едва попробовавшие выданного им сакэ и раздраженные тем, что Ёсикиё никак не появляется. Они с нетерпением ждали, когда все разъяснится.

– Что бы ни случилось, но заставить людей Тамэёси освободить его будет ох как непросто… Что Ёсикиё может сделать?

Люди устали, и некоторые, несмотря на тревогу, уже заснули, другие дремали, а оставшиеся были одурманены сакэ.

Наконец Ёсикиё показался у одного из домиков, поздоровался и сообщил:

– Я доставил вам много хлопот, но теперь уезжаю. Собираюсь вернуться к рассвету, в крайнем случае присоединюсь к вам на обратном пути. Не беспокойтесь обо мне.

Ёсикиё был в одеждах для верховой езды и держал на поводу лошадь. Сопровождал его лишь один парнишка с горящим факелом в руке.

Охранники весьма удивились спокойствию Ёсикиё. Воин – к тому же талантливый сочинитель стихов – и так себя ведет в критический момент, подразумевали их изумленные взгляды.

Киёмори начал увещевать Ёсикиё за его безрассудство. Понимает ли он, вопрошал Киёмори, что от Тамэёси, прежнего начальника стражи дома Гэндзи, не дождешься добрых слов о воинах, сменивших во дворце его людей? Он – злейший их враг, всегда готовый воспользоваться оплошностью стражников дома Хэйкэ. Ёсикиё стоит сначала очень хорошо подумать. Злая воля Тамэёси всем известна, и невозможно предсказать, какие западни заготовил он для Ёсикиё. Одному ехать опасно, они все должны поехать с ним в качестве стражи и быть готовы на силу ответить силой.

– Все сюда, – вскричал Киёмори, – мы поедем с Ёсикиё и спасем его вассала!

Несколько человек крикнули: «Вот здорово!» – и стали шумно собираться вместе, с наслаждением смакуя мысль о перепалке, и жаждали крови. Около двадцати воинов окружали теперь Ёсикиё, непрестанно выкрикивая:

– Марш вперед! Марш вперед!

Ёсикиё не двинулся с места, но выбросил руки в их сторону, чтобы удержать.

– Подождите, вы ведете себя как дети по пустяковому поводу. Не забудьте, у каждого из вас есть здесь свои обязанности, и нам не нужны беспорядки во время торжеств. Так как мой гонец послужил причиной этих волнений, мне одному следует ехать на переговоры о нем. Просто делайте вид, будто ничего не случилось.

Успокоив стражников, Ёсикиё резко отвернулся от Киёмори, словно его раздражала вся эта суматоха, и, приказав своему юному конюху держать факел повыше, пришпорил лошадь и исчез в темноте под дождем.

Ранее в тот же день Ёсикиё послал своего доверенного слугу Гэнго отвезти несколько стихотворений некоторым дамам, служившим у госпожи Тайкэнмон, матери императора и бывшей супруги экс-императора Тобы. Госпожа Бифукумон, ради которой Тоба расстался с госпожой Тайкэнмон, сопровождала Тобу во время обряда освящения храма, и Ёсикиё, принадлежавший к свите императора, не мог не вспомнить, что госпожа Тайкэнмон проживала теперь одиноко и друзья навещали ее редко. Тогда он собрал несколько стихотворений, написанных им за урожайное двухдневное путешествие, адресовал их различным знакомым поэтессам из окружения госпожи Тайкэнмон и послал их с Гэнго в столицу. Попал ли Гэнго в переделку на пути в столицу или возвращаясь обратно, для Ёсикиё было несущественно – мысли его, как стрелы, устремились в усадьбу Тамэёси. Хотя Киёмори и другие стражники посчитали Ёсикиё слишком безмятежным, он очень хорошо знал репутацию человека, с которым собирался встретиться. Гэнго, самый любимый его вассал, оказался в опасности, и, если бы понадобилось, он был готов отдать за него жизнь. Воин подгонял лошадь и возносил молитвы, чтобы успеть прежде, чем Гэнго будет причинен какой-либо вред.

Почти наступила полночь, и дождь кончился. Луна мерцала сквозь облачную вуаль и таинственно сияла на крыше усадьбы и призрачных воротах. Готовившийся отправиться на покой Тамэёси услышал громкие удары в ворота и сердитое ворчание ночного сторожа. Тамэёси собственной персоной вышел узнать, что случилось, обнаружил Ёсикиё, проводил его в комнату, выходящую во внутренний двор, и там, при пляшущем свете фонаря, выслушал его рассказ.

Ёсикиё нашел, что Тамэёси совсем не такой страшный человек, каким его представляли людские толки. Обстоятельства сложились против него, и Тамэёси, внук знаменитого вождя, являлся всего лишь главой воинского дома. Тамэёси из дома Гэндзи было сорок лет с небольшим. Он имел приятные манеры и склонность уступать разумным доводам.

– Разумеется, я отлично вас понимаю. Я немедленно разберусь в существе этого дела. В настоящее время слишком много говорят о стычках между моими людьми и воинами стражи. Если ваш гонец задержан без причины, его освободят без промедления. Эй, там, Ёситомо! – крикнул Тамэёси через двор в направлении комнаты, находившейся с другой стороны. Ёситомо, старший его сын, явился очень скоро, сел на колени на веранде, на почтительном расстоянии, и учтиво спросил, что угодно. Ёсикиё посмотрел на юношу одобрительно – молодец, хороший сын!

Обменявшись с отцом несколькими словами, Ёситомо отправился собрать вассалов и слуг и допросить их; через краткий промежуток времени он появился снова и опустился на колени снаружи, в саду.

– Я привел гонца достопочтенного Ёсикиё и одного из наших воинов, задержавших его.

У Гэнго распухло лицо, будто его сильно избили. Он не ожидал увидеть своего господина и залился слезами.

– Чей ты пленник? – спросил Тамэёси.

– Вашего сына, достопочтенного Ёсикаты.

– Причина твоего ареста?

Ёситомо ответил вместо пленника, объяснив, что произошло около полудня сего дня. Гэнго, рассказывал он, был остановлен у ворот Расёмон и допрошен воинами Ёсикаты из-за того, что нес, как казалось, официальный документ. Гэнго отказался отдать свиток, утверждая, что он послан некоторыми дамами к его хозяину, и добавил, что воины ни в коем случае не прочитают этот текст.

– И тогда?

Ёситомо продолжал:

– Как мне сообщили, Юигоро выхватил свиток у Гэнго и стал его топтать, а Гэнго в ярости на него набросился, крича, что оскорблен не он, а его господин. Другие воины, находившиеся у ворот Расёмон, накинулись на Гэнго, основательно его отделали и посадили за решетку.

– Так. Позвать Ёсикату, – приказал Тамэёси.

Скоро явился юноша лет двадцати, не более того. Тамэёси отчитал его за дурное поведение воинов, находившихся при исполнении своих обязанностей, а когда кончил говорить, внезапно поднялся и ударил сына ногой, и тот свалился с веранды в сад. Тогда, повернувшись к Ёсикиё, Тамэёси сказал:

– Теперь я предоставляю вам разобраться по вашему желанию с моим воином. За все случившееся я виню себя и сам явлюсь во дворец госпожи Тайкэнмон принести извинения. Я глубоко сожалею о происшедшем с вашим вассалом. Все это чрезвычайно прискорбно, и я прошу вас не держать на меня зла, а попытаться забыть это недоразумение.

Удивленный и успокоенный таким непредвиденным разрешением дела, Ёсикиё просил Тамэёси быть снисходительным с Ёсикатой и его воином, а затем вместе с Гэнго покинул усадьбу, в которой он рассчитывал встретиться с наихудшим.

Нельзя отрицать, Тамэёси произошел из выдающегося рода, восхищенно думал Ёсикиё, такой воспитанности, как у него, не найдешь у простых воинов. Однако его упорно преследовали дурные предчувствия. Тамэёси выжидает подходящего момента; очевидно, этот человек не забыл, какие унижения всю жизнь терпел от аристократов его дед, и Тамэёси сурово ждал своего шанса отомстить.

Вокруг Ёсикиё лежала столица, погруженная в сон. Луна невозмутимо плыла, прячась иногда в завесе облаков. И хотя не слышно было погребального пения, он не сомневался, что это спокойствие продлится недолго.

– Итак, ты женишься на ней? – спросил Тадамори сына, а тот густо покраснел, услышав подобный вопрос, и ответил только:

– Ох…

Других слов не понадобилось – эти двое понимали друг друга очень хорошо.

Три ночи подряд, как того требовал обычай, Киёмори тайно пробирался в усадьбу рядом со святилищем бога врачевания, чтобы добиваться руки своей будущей жены. Переполненный радостью, невзирая на холод, щипавший уши, шагал он по промокшим дорогам. В усадьбе царила темнота, все погрузилось в сон, лишь один слабый огонек за поднятой занавеской комнаты Токико струил свет в ночь. Для Киёмори он символизировал любовь, манил его с самого края вселенной, наполнял видениями, более волнующими, чем самые пылкие его сны. И для тех двоих, расстававшихся на рассвете, что-то более глубокое, чем страсть, казалось, до неузнаваемости преображало пение петухов или покрытые инеем сучья деревьев, и весь мир растворялся в поэзии.

В привычных обстоятельствах Токико как невеста Киёмори переехала бы в его дом в Имадэгаву, но в данном случае молодые стали жить в более просторной усадьбе Токинобу. Друзья обеих семей согласились, что союз между бедным домом воинов и обедневшим аристократом был чрезвычайно уместен.

Киёмори и Токико поженились в декабре того же года.

Чтобы внести свой вклад в свадебное торжество, Токитада зарезал и ощипал своего боевого петуха-победителя, которого долго скрывал от родителя, и преподнес его Киёмори.

– Что такое? Ты зарезал на ужин своего драгоценного петуха?

Токитада лишь ухмыльнулся.

Киёмори крайне изумился. Пылкий характер этого, в сущности, ребенка временами лишал его дара речи. Какие неизмеримые глубины предстояло ему открыть в обретенной им жене, сестре этого парнишки?

Следующей весной 1138 года Токико поняла, что носит ребенка, и сказала мужу. Киёмори выслушал ее молча, покраснев от смятения. Угрызения совести при воспоминании об одной ночи, проведенной в объятиях женщины с Шестой улицы, охватили его и смешались с осознанием того, что в двадцать один год он станет отцом.

– Вы не рады? – запинаясь, спросила Токико.

Боясь, что причинил ей боль, Киёмори быстро ответил:

– Я счастлив – да, но мы – воины, и обязательно должен родиться сын. – Будь он аристократом, то возносил бы молитвы о рождении дочери, которая выросла бы несравненной красавицей и добилась чести стать императорской наложницей, но подобные мысли не приходили ему на ум. Проявления родительской любви как таковой не волновали его.

Снова наступила зима. Ноябрьским утром после сильного снегопада, когда у комнаты роженицы лежали глубокие сугробы, раздался плач новорожденного. Служанки Токико поспешили к молодому отцу и поздравили с рождением сына. Ликующий Киёмори не мог ничего предпринять – лишь мерить шагами помещение между комнатой роженицы и собственными покоями.

– Старый, выводи лошадь, мою лошадь!

Мокуносукэ, как и несколько других вассалов, переселился вместе с Киёмори в его новый дом.

– Молодой господин, как вы, наверное, счастливы!

– Я успокоился, просто успокоился!

– Вы направитесь теперь в святилище, возблагодарить богов?

– Нет. Прежде всего я должен увидеться с отцом в Имадэгаве. Старый, снег глубок… Ты должен остаться здесь.

Киёмори выехал за ворота. Приблизившись к бамбуковой роще, он услышал сзади громкие крики. Его звал брат жены, Токитада.

– Я пройду с тобой часть пути, бамбук перекрывает дорогу, – заявил он, догнав лошадь Киёмори.

Отяжелевшие от снега бамбуковые стебли пригнулись к земле и перегородили путь. Токитада выхватил кинжал и стал один за другим рубить нагруженные снегом стебли, прыгая вперед, как заяц, и то и дело оглядываясь с торжествующим видом.

– Спасибо, этого хватит! – крикнул Киёмори, с трепетом наблюдавший за проворным и находчивым пареньком. Его мысли вернулись к ребенку, появившемуся на свет этим утром, и тепло пробуждавшейся отцовской любви затопило его целиком. Тот сын – вне всяких сомнений – самый настоящий, собственный его ребенок от Токико!

Насколько он мог видеть, крыши Киото, Восточные и Западные горы, опоясывающие столицу, покрывал глубокий снег. Одинокая фигура, галопом скакавшая по улицам, пугала случайных прохожих, вызывала удивление и тревогу. Киёмори достиг ворот Имадэгавы, вскоре оказался лицом к лицу с отцом и объявил, задыхаясь:

– Наконец родился – сын!

– Пришел, значит… – отозвался отец, и его глаза наполнились слезами.

Киёмори самому едва удавалось сдерживаться, когда он смотрел на человека, почитаемого им больше, чем отец. Какая-то странная судьба свела их вместе. Они стояли перед неясным будущим, предзнаменования грядущих напастей теперь казались очевидными. За прошедшие три года многочисленные усадьбы были сожжены дотла. Могущественные монастыри сражались друг с другом с растущей жестокостью, разрушая храмы и пагоды, устраивая со своими наемниками марши на столицу, чтобы подкрепить требования к властям. И в то же время рождение сына императора Сутоку, престолонаследника, раздуло вражду между двором и правительством настоятелей монастырей, так как экс-император Тоба провозгласил своего младенца-сына от госпожи Бифукумон наследным принцем и преемником трона.

Рост беспорядков по всей стране и общее беспокойство побуждали императора-инока Тобу посылать за Тадамори и умолять его еще раз принять должность при дворце. И Тадамори в то самое время, когда родился его внук, согласился наконец принять пятый ранг и должность в Ведомстве правосудия. Киёмори, по желанию прежнего императора, также продвинулся по службе, и звезда дома Хэйкэ, кажется, начала восходить.

Хотя ревнивые придворные не осмелились противиться восстановлению Тадамори во дворце, но вскоре начали плести интриги и обвинять его в измене. Разнесся слух, будто Тадамори тайно ухаживает за Арико, дочерью аристократа Фудзивары, придворной дамой при императорском дворе, ставшей к тому же кормилицей престолонаследника. Враги Тадамори были уверены, что его связь с женщиной, находившейся на службе у соперника Тобы, означает для него смертный приговор. Но прежний император уже какое-то время знал об их отношениях и даже, о чем придворные не подозревали, поощрил и одобрил брак, в котором у Тадамори уже родились двое сыновей.

Тоба Содзё, прошедший жизненный путь, смеясь над этим миром своими рисунками, умер осенью 1140 года в расцвете лет. Умирая, он сказал:

– Хоть я и монах, но после моей смерти не устраивайте никаких монашеских обрядов. Я слишком долго насмехался над настоятелями и монахами, обнаруживая хвосты, выглядывающие из-под их облачения. Хоронить меня с торжественными песнопениями и молитвами – это было бы в самом деле величайшей шуткой.

Настоятель лежал на циновке в доме под соломенной крышей, не слыша звуков падавших листьев и подавленного шепота скорбящих, их обмена байками о его жизни и его странностях. Самый близкий родственник, придворный высокого ранга, потребовал, чтобы погребение, на которое и настоящий, и прежний император прислали своих представителей, сопровождалось простейшими обрядами; придворные, прибывшие в каретах, путь от селения Тоба до уединенного жилища в горах проделали пешком вместе с простолюдинами.

– Достопочтенный Ёситомо – вот уж не ожидал!

Сато Ёсикиё покинул своего спутника, чтобы обратиться к Ёситомо из дома Гэндзи, старшему сыну Тамэёси, а тот быстро отступил на обочину дороги и весьма учтиво приветствовал Ёсикиё:

– Встретив вас лишь однажды, той ночью, я сомневался, вас ли вижу… – начал он.

– Я сожалею, что той ночью мне пришлось так поздно вторгнуться в ваш дом по делу моего вассала. С тех пор я не встречал вашего отца, но прошу вас снова передать ему мои извинения, – ответил Ёсикиё.

– Нет, должен со стыдом признать, то была наша вина. Вы прощались с настоятелем?

– Мы были едва знакомы, но если бы представилась возможность встречаться с ним снова, я бы с радостью приезжал сюда, – сказал Ёсикиё. Подозвав своего спутника, он кратко представил его: – Киёмори из дома Хэйкэ. Вы знакомы?

– А? Да, конечно.

Ёсикиё наблюдал, с каким нескрываемым удовольствием молодые воины поприветствовали друг друга, и ему неожиданно пришло в голову, что эта случайная встреча может стать чем-то значимым. Воин из дома Хэйкэ и офицер Полицейского ведомства – Хэйкэ и Гэндзи!

– В скором времени я направлюсь на восток, чтобы обосноваться в Камакуре, на моих землях, где проживает столько моих сородичей. Обязательно навестите меня, если будете в тех краях, – сказал перед уходом Ёситомо.

Ёсикиё, всегда сдержанный, казался еще более неразговорчивым, чем обычно. Такие молчаливые натуры не привлекали Киёмори. Они продолжали путь в молчании, пока не дошли до перекрестка, где Киёмори начал прощаться. Тогда Ёсикиё спросил:

– Держите путь домой?

– Да, меня с нетерпением ждут жена и сын. В последнее время встречи с сыном доставляют мне величайшую радость.

– Сколько ему лет?

– Два года ровно.

– Насколько это, должно быть, милый ребенок! Невозможно объяснить нежность, какую человек испытывает к ребенку… Вы должны поспешить к нему.

И они разошлись в сумерках в разные стороны.

Через месяц, 15 октября, Ёсикиё пропал.

Не поверив этому известию, Киёмори расспросил друзей и знакомых о происшедшем и узнал, что накануне исчезновения Ёсикиё вышел из Ведомства императорской стражи вместе с родственником чуть старше его. Они направились домой, обсуждая бессодержательность человеческого существования, и разошлись, договорившись о встрече на следующее утро. Но в ту ночь родственник внезапно почувствовал себя плохо и скончался, и Ёсикиё, который пришел утром на встречу, стоял у дома родственника и слушал скорбные крики его молодой жены, престарелой матери и маленьких детей. На том самом месте и в то самое время он обнаружил, что не может горевать с ними, потому что смерть, неизбежная участь всех людей, была в конце концов обычным явлением, банальностью, повторившейся еще один раз на его глазах. Вслед за этим Ёсикиё от дома своего родственника пошел во дворец, где подал прошение о своей отставке, и, ни слова не сказав друзьям, вернулся домой. Его внезапный уход озадачил дворцовые круги; никто не мог найти объяснения его странному поведению, поскольку прежний император высоко ценил Ёсикиё как одаренного поэта, и даже ходили слухи, что вскоре он должен был возглавить Ведомство императорской стражи.