Текст книги "Бессердечное милосердие"

Эйприл Женевьева Тухолки
Бессердечное милосердие

Copyright © 2018 by April Genevieve Tucholke

© А. Жаворонков, перевод на русский язык, 2020

© О. Захватова, перевод на русский язык, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Всем взыскующим славы

Рассказ завершен, исполнен куплет,

Покойник сожжен, клад спрятан монет,

Погаснет огонь – и стужа вослед,

Отважных таких на свете уж нет.

«Песня одинокой девушки» (из «Саги кровавого инея»)

Это история о героях,

о Несущих Милосердие и ведьмах,

о болотах и Мерроу,

о тростнике и шипах,

о женщинах и гигантах,

о храбрости и дружбе,

о той эпохе, что заканчивается,

и той, что вот-вот начнется.

Эска Рот, ярл Голубого Ви. Из поэмы «Сестры последнего милосердия»

Я же стяжаю победу…

или погибну!

«Беовульф» (пер. В. Тихомирова)

Ведьмы

Один

Говорят, перед смертью человека одолевает жажда, так что всем нашим подопечным мы всегда даем напоследок напиться.

Я достала из кармана флягу с вайтом из черной смородины, вытащила пробку и сунула горлышко ей в рот.

– Давай же, – сказала я. – Пей, лапушка.

Она сделала приличный глоток. Я отвела фляжку и стерла капельку с ее губ. Губы под моими пальцами были теплыми и пухлыми, точно красная слива, сорванная с ветки на исходе августовского дня. Всех наших подопечных я зову лапушками. Даже бородатых силачей с каменными бицепсами на ручищах и законченных негодяев с холодными бесчувственными сердцами и засохшей под ногтями кровью. Все они для меня – лапушки.

С ног до головы она была облачена в темный шелк. Слегка колеблясь в потоках воздуха, ткань подчеркивала ее формы и была такой нежной, таким невесомой, будто соткали ее из нежных летних ветерков. Мне хотелось коснуться шелка. Мне хотелось надеть его. Наши плотные одежды из шерсти, меха и кожи, какие носили все в Ворсе, хорошо сохраняли тепло, но ни глаза, ни тела не радовали.

Руна, тоже разглядывавшая ее одежду, произнесла:

– Ты – из Ибера.

Женщина кивнула.

– Я выросла среди белых песков, а не среди снегов. Солнце там сияет ярко, а у женщин по жилам струится огонь.

Она сама наняла нас. Она желала смерти. Ее муж, ее дети – все умерли от болезни. Как ее занесло в темную, бревенчатую хижину с крышей из дерна на дальнем конце Черного Елового Леса, я понятия не имела.

Женщина в шелках была высокой – выше меня и даже выше Руны. У нее были темно-карие глаза и заостренные, точно у эльфов из ворсийских сказок, уши. Я протянула ей флягу, и она сделала еще глоток вайта, а затем сунула мне в руку золотую монету.

– Как твое имя? – спросила она.

– Фрей, – ответила я, но ее имени не спросила.

Со вздохом опустив нежную руку мне на плечо, она прижалась ко мне. Я аккуратно откинула черные волосы с ее щеки. Волосы были тяжелые и пахли югом, а еще мирром и ладаном.

– Мы сделаем все быстро, лапушка, – заверила ее я. – Как и обещали.

Она взглянула на меня, и на устах ее мелькнула печальная улыбка.

Я сделала жест Ови, стоявшей у холодного очага, и та приблизилась – упруго и мягко, точно вышедший на охоту снежный кот. Джунипер, наша Морская Ведьма, принялась молиться на груде шкур и тряпья в углу. Тригв стоял со мною рядом, а Руна наблюдала за нами, привалившись спиной к дверному косяку.

Ови протянула мне свой нож – лучше и острее моего. Я приняла клинок и перерезала женщине горло. Вспышка острого серебра, и дело сделано. Она до самого конца смотрела мне в глаза, так ни разу и не взглянув на нож. Я опустила ее на пол.

Закончив молитву, к нам подошла Джунипер. Положила голову на грудь подопечной, и волосы ее разметались. Волосы у Джунипер были светлые, с проседью, и, как и у всех ведьм из Мерроу, отливали жемчужным блеском.

Мы ждали. Дыхание подопечной угасало. Все медленней, слабее и, наконец, прервалось вовсе. Прервалось навечно.

– Держу пари, в юности она была неистовой. – Я закрыла веки покойной большим пальцем. – Неистовой, как солнце Ибера. Хотелось бы знать, как ее занесло сюда, на холодный север…

Руна пронзила меня взглядом.

Она часто говорила, что думать о наших подопечных после смерти опасно. И что мои мысли об их жизни и о превратностях их судеб накликают на меня беду или ослабят меня.

Сама Руна слабой не была. Она вполне могла бы покинуть нас и, собрав новую группу Дарующих Милосердие, возглавить ее. Однажды я поделилась этими мыслями с Джунипер, но та, пожав плечами, возразила, что вождю кроме силы нужно еще и воображение.

Руна отправилась обследовать пустой холодный дом. Я знала, что ищет она одежду, пищу и оружие. Я перехватила ее в темном коридоре перед завешенным старыми медвежьими шкурами дверным проемом, ведущим в еще более темную, мрачную комнату.

Руна частенько забирала простые полезные вещи у наших подопечных. Так в ее заплечном мешке появились моток прочной пеньковой веревки, лоскуты кожи, металлические крючки, пузырьки со снадобьями. Руна всегда поступала так, как ей было угодно, и я ее за это уважала, но сейчас не собиралась потакать ее склонностям.

– Оставь все как есть, Руна. Дело сделано – пора убираться.

Она поджала губы, взглянула на меня, а затем заговорила:

– Здесь могут быть спрятаны ценности… Сокровище с юга… Быть может, даже пустынный жемчуг. Продав его, у нас хватило бы золота, чтобы сесть на корабль и…

– Нет. – Голос Ови отозвался в коридоре гулким эхом. – Мы не крадем. Оставь ее вещи в покое, Руна.

Рядом с Ови стояли Тригв и Джунипер. У Тригва вид был самый решительный, в то время как Джунипер, очевидно, вовсю боролась с собой. Ее воровские повадки все еще давали о себе знать, но, несомненно, она отлично помнила многократно повторенные Сигги слова о том, что боги всегда наблюдают за нами, и что они непременно накажут Воительниц Милосердия, вздумай те взять у своих подопечных хоть что-нибудь, кроме оговоренных в качестве платы монет.

Но воровство воровству рознь, и, прежде чем уйти, ножом Ови я срезала локон с головы женщины из Ибера.

Она не хотела, чтобы ее тело сожгли. Она просила нас, открыв настежь входную дверь, оставить ее в хижине на опушке леса, и ночью, несомненно, дело закончат волки.

– Так поступают в Ибере, – сообщил Тригв. – Я об этом читал.

Уйти прочь, оставив тело женщины на растерзание диким зверям, было тяжело. Я предпочла бы предать тело огню и отпустить душу южанки воспарить к Холхалле. Или, на худой конец, похоронить ее в земле, как это принято у жителей Элша.

То, как человек предпочитает умереть, говорит многое о том, как он жил. Женщина в черных шелках хотела умереть кроваво.

И кто я такая, чтобы противиться ее последней воле?

* * *

В ближайшем ручье мы смыли с наших рук кровь. Как всегда, мы старались не запачкать одежды, и на этот раз нам это удалось. Так, к сожалению, получалось далеко не всегда, и люди, встретив нас на дороге, вечно пялились на старые темно-красные пятна на шерстяных туниках, а затем поспешно отводили взгляд. Пятна напоминали им о том, что однажды на нашей одежде может оказаться и их кровь. Думать об этом людям было невмоготу.

Нас называли Дарующими Милосердие, или иногда – Сестрами Последнего Милосердия. Поговаривали даже, что мы – тени, духи, и если к нам прикоснуться, любая из нас превратится в облачко дыма, которое вскоре растворится в воздухе.

Людям всегда не по себе еще и оттого, что мы – женщины с оружием. Но ни один мужчина не станет делать эту темную, печальную работу, а в Милосердии есть нужда.

Однажды летным вечером я спросила наставницу Сигги о нас, Сестрах Последнего Милосердия. Спросила ее, когда ремесло смерти появилось и почему. Она сказала, что не знает. Барды не поют об этом песен, и в сагах об этом нет ни слова, но очевидно, что Дарующие Милосердие появились давным-давно.

– Ярлы приходят и уходят, – прошептала Сигги, не сводя темных глаз с последней оранжевой полоски света над западным горизонтом. – Сестры Последнего Милосердия остаются. Мы блуждаем по Ворсленду еще с тех времен, которые описаны в Хрониках Ведьмовских Войн, а возможно, мы были и прежде. О нас не помнят, нас не замечают, до той поры… до той поры, пока в нас не возникает нужда. И было так всегда. – Она сделала паузу. – Наше призвание не в чести, но оно благородно.

Я промолчала, но Сигги, несомненно, прочитала мои мысли.

– Верь мне, Фрей, наша жизнь не так уж и плоха. Многим живется гораздо хуже. И только глупцы хотят стать великими. Только глупцы отправляются на поиски славы.

Два

Сон, как обычно, не шел ко мне, а лишь коварно манил, подобно тщедушной, c ввалившимися глазами фее из северных саг.

Низкорослое, гибкое тело Ови плотно прижималось к мне, мы дышали в едином ритме, лежа ногами к умирающему огню. Мы остановились в девяти-десяти милях от городишка, называемого Хейл. Там наверняка нас ждет работа, и, учитывая, что кошелек у меня на поясе почти пуст, мы за нее возьмемся. Монету женщины из Ибера обменяем завтра в ближайшем постоялом дворе на еду и эль, что станет приятной переменой после воды из реки и пойманного сегодня вечером в силки кролика.

Я прислонилась щекой к макушке Ови. Ее густые светлые косы пахли снегом, как и вся она. Снегом и еще немножечко арктической вайдой, поскольку каждые несколько месяцев красила концы волос благоухающими листьями северной вайды, отчего они становились голубыми, точно зимнее небо. Так уж ей нравилось.

Хоть Ови никогда не говорила о своем возрасте, мы думали, что она – старшая из нас, и что ей, возможно, девятнадцать, а может быть, и все двадцать. Она была немногословна, отчего, наверное, и казалась мудрее.

Но, несмотря на всю свою мудрость, по ночам Ови обнимала меня руками, точно ребенок, и что было сил прижималась ко мне. Джунипер однажды предположила, что это из-за кошмаров, в которых, похоже, Ови снилось, как она лишилась глаза.

Позади меня во сне зашевелилась Морская Ведьма. Она, свернувшись калачиком, лежала, спиной привалившись к моей спине, и ее густые локоны служили нам подушкой. В отличие от Ови Джунипер едва заметно пахла солью, или скорее солеными цветками, которые фремиши извлекают из океана и, высушив на солнце, используют как специи. Однажды я даже попробовала ногу жареного оленя, щедро сдобренную такими специями, – то была плата за наши услуги: мы избавили от мук больного сына слуги, который, по мнению ярла, умирал слишком уж медленно.

Руна, как обычно, спала поодаль, и ее длинные ноги окутывала полутьма. Остальные всегда спали вместе, и постельным бельем нам служили наши теплые черные плащи.

Спать вместе, точно стая собак, согревать друг друга по ночам… Я с детства к этому привыкла. Но знала я и как спится одной – хорошо помнила долгие одинокие часы, которые провела на дороге после того, как убежала из Блаженного Дома. Я сворачивалась клубочком под деревьями, и не было никого, к кому имело смысл бежать, да и идти было некуда. Воспоминания были так свежи, словно от тех тоскливых ночей меня отделяло мгновение длиною в биение сердца.

Рядом послышался шорох. Я подняла глаза. Оказалось, Тригв встал и подбросил полено в костер.

Как и многие мужчины в Ворсленде, Тригв носил длинные волосы. Люди часто принимали Тригва и Руну за брата и сестру, хотя, по-моему, эти двое отличались друг от друга, как снег и кровь.

Тригв был рожден за три недели до начала фестиваля Остара[1]1
  Остара, или Эостра (др. – англ. Ēastre, др.-в. – нем. Ôstara) – согласно реконструкциям мифологов, древнегерманское божество, предположительно связанное с приходом весны и пробуждением природы.


[Закрыть], во время последних судорог умирающей зимы, и, видимо, от того мысли его были четкими, радостными и ясными, точно зимний ветер, налетевший вдруг с океана. Он был отменно уравновешен, и в сердце его жило сострадание, подобное состраданию лекаря. Он был самым беспечным из нас – таким же беспечным, как Квиксы – знаменитые лучники, что бродят среди Семи Бесконечных Лесов.

И у Джунипер была живая, веселая душа, какой не было ни у Руны, ни у Ови.

Джунипер однажды сказала, что Руна и Ови постигли тьму, и теперь они носят ее в себе, но Тригв тьму отверг и устремлениями обратился к свету. Морская Ведьма, приподняв брови и уперев руки в бока, пристально взглянула на меня, будто вопрошая: «А как с тобой обстоят дела, Фрей? Что в душе у тебя, мрак или свет?»

Мы нашли Тригва прошлой зимой. Он сидел рядом с опрокинутой телегой, единственный оставшийся в живых из деревни Доррит. У него не было ни семьи, ни дома, как и у всех нас – Сестер Последнего Милосердия.

Своих родителей я потеряла, когда мне было двенадцать. Они умерли от снежной лихорадки. Отец мой был рыбаком, иногда строил корабли, а мать была ткачихой. После их смерти брат моего отца продал меня в Блаженный Дом, где мне пришлось стирать белье и мыть полы. Повзрослев, я должна была приступить уже к другим обязанностям – обязанностям взрослых женщин. Когда рыжеволосая управительница Блаженного Дома, добрая только с виду, заявила, что я уже готова для работы в спальнях, поздним вечером я выбралась из окна и сбежала. Я бежала и бежала, и остановилась, лишь встретив Сигги.

Ночи тогда делались все длиннее и холоднее – уже наступила осень. Лето в Ворсленде яркое, радостное, но короткое – недель десять-двенадцать, не более. Я со страхом ожидала приближающейся зимы, помня предыдущую, весьма жестокую. В ту зиму у дорог я сама видела не менее шести припорошенных снегом синюшных тел путешественников, замерзших рядом с потухшими кострами. Частенько я и по сею пору опасаюсь, что ночью потухнет и наше пламя – один пронзительный порыв ветра, и все мы вскоре заснем навеки. Но Руна, к счастью, умеет отлично обращаться с огнем: даже в самую холодную ночь она может разжечь самое мокрое дерево, и пламя не гаснет до рассвета.

– У тебя особый талант, Руна, – несколько дней спустя после встречи с нами, Дарующими Милосердие, сказала Джунипер – Морская Ведьма, которую последней из нас перед своей смертью завербовала Сигги.

Руна лишь молча пожала плечами, вытаскивая из маленькой коробочки кремень, огниво, обугленную холстину и трут.

– То, что ты считаешь всего лишь сноровкой, мои сестры по прежней жизни, Морские Ведьмы, называют особым даром. – Джунипер подняла сжатую в кулак руку и стукнула себя в грудь. – Дар этот исходит от богини Джут. И негоже воспринимать его, как должное.

– А с чего ты взяла, что свою способность я воспринимаю именно так? – Руна, согнувшись, принялась старательно дуть, и вскоре трут занялся. – Да и вообще, почему бы тебе самой, коли на то пошло, просто не помолиться своей возлюбленной богине? Пусть она снабдит нас огнем, а меня избавит от излишних хлопот.

Джунипер пожала плечами.

– Молитва не для этого. Это дар, а не просьба.

Руна одарила Джунипер пристальным взглядом.

– В самом деле? – В голосе ее явственно слышалась издевка, хотя лицо осталось абсолютно спокойным, невозмутимым.

Джунипер лишь улыбнулась в ответ, и тогда-то я и поняла, что Сигги была права – эта крошечная девочка с огромными ушами и вечно распахнутыми серыми глазами отлично подойдет нашему отряду Сестер Последнего Милосердия. Ее искренность и непосредственность были полной противоположностью глубоко укоренившимся в Руне недоверию и сомнениям. И я, и Ови редко молились. Сказать по правде, большинство граждан Ворсленда особой набожностью не отличаются – кроме монахинь культа Готи, Морских Ведьм да, быть может, горстки благочестивых ярлов. Остальные же, и я среди них, к молитве прибегают лишь когда совсем припечет.

Если я молюсь, то молюсь Валькрии – прекрасной, молчаливой, таинственной богине Сестер Последнего Милосердия и всех девушек-странниц. Считается, что она благоволит к нам. Молитвам меня, как и всему прочему, учила Сигги. Точно так же она учила меня быстро и чисто перерезать глотку, используя для этих уроков кроликов и белок; учила быть терпеливой и бесшумной, пробираясь вслед за волками и лисами к их норам, учила многому. Но в молитвах я не слишком нуждалась, и оттого никогда не старалась их запомнить.

Джунипер шепнула что-то во сне, и ее волосы скользнули по моей шее. Самая маленькая из нас, да к тому же самая юная – лет ей было не более пятнадцати, она давно повзрослела. Двигалась она легко, точно весенний ветерок, а воровала без малейшего зазрения совести. Она стянула бы с тебя сорочку, а ты узнал бы об этом, только почувствовав холодный ветер на спине. Если силки Ови не срабатывали, то за дело бралась Джунипер. Частенько она, бесшумно пробравшись ночью в курятник мимо сторожевых псов, воровала оттуда куриц. Однажды, едва фермер отвернулся, она украла сонную рыжую корову с кроткими коричневыми глазами, и потом мы целую неделю пили парное молоко, а затем обменяли эту корову у сапожника на высокие кожаные ботинки на овечьем меху – по паре для каждой из нас. Ботинки сослужили нам добрую службу следующей зимой и, возможно, только благодаря им никто из нас не отморозил ни единого пальца на ногах.

Я подумала о лежавшем в моем заплечном мешке, украденном мною локоне женщины из Ибера.

Человек никогда не умирает, пока о нем помнят. Воспоминания делают покойных бессмертными. Именно поэтому мужчины отправляются на войну. Именно поэтому они грузятся на боевые ладьи и отправляются в набег на Элшленд. Они рискуют своими короткими никчемными жизнями в надежде обрести бессмертие. В надежде стать героями, о которых барды будут слагать песни.

Руна считает войну глупым и никчемным занятием. Джунипер вздрагивает от одной мысли о напрасно потерянных жизнях. Тригв говорит, что война делает людей бессердечными. Ови не говорит о войне ни слова.

Но я-то знаю точно. Я понимаю мужчин.

Я хочу изменить свою судьбу, хочу встать посредине реки времени и обратить ее вспять. Пусть не навсегда, пусть лишь на время.

Если я останусь всего лишь Сестрой Последнего Милосердия, то после моей смерти память обо мне в своих сердцах будут нести только мои сестры.

Сигги говорила, что жить незаметной, но благородной жизнью почетно. Она говорила, что такая жизнь требует отваги. В этом я с ней не согласна, как не согласна во многом другом. Я не хочу, подобно женщине в шелках, умереть одной в лесу, одной в целом мире. Не хочу в конце пути понять, что радость жизни ушла, любовь ушла, огонь в крови потух, и теперь мне остается лишь последний глоток вайта, а затем блеск клинка, тело падает, и под ним растекается лужа крови, а ночью за моим телом являются голодные звери.

Я хочу, чтобы обо мне знали. Хочу, чтобы обо мне слагали и пели песни. Хочу, чтобы мужчины и женщины носили меня на руках, выкрикивая мое имя в небо.

Я была девушкой, Дарующей Милосердие. Девушкой без семьи, без дома, без счастливого будущего, но в крови пело предчувствие славы.

Джунипер говорила, что богам по нраву смиренные люди. Но боги не сделали для меня ничего хорошего, и я их не боюсь.

Я приподняла руку и протянула ее над Ови, разыскивая в темноте теплые пальцы Тригва. Отыскала их. Сжала. К нему, как и ко мне, сон приходил не сразу.

И, наконец, я уснула, и сны мои были бурными. В моих снах на ночное небо выли волки. На черные поля волнами нисходил белый лунный свет, а серые камни вокруг были забрызганы густой красной кровью.

Три

Следующим утром мы неспешно прошли деревушку Хейл, и видевшим нас немедля мерещилась смерть. День здесь выдался ярмарочным, суетным, но, позабыв о веселье, селяне поспешно расступались при виде наших плащей грубой вязки с перьями ворона, вышитыми черным по черному. Каждый старательно прятал глаза, не желая привлечь к себе даже малейшее внимание Сестер Последнего Милосердия.

Только женщинам в этих плащах дозволяется выполнять работу Дарующих Милосердие в Ворсленде. Иначе любой, купив кинжал в ближайшей деревенской лавке, стал бы торговать смертью без риска прогневать чрезмерно рьяного ярла. Именно плащи отличают нас от прочих. Четыре таких плаща я получила два года назад от дочери портного. Дочка хотела избавиться от отца – тот слишком много пил, бил ее, и, похоже, этим не ограничивался. Руна тогда сказала, что это убийство из мести, а вовсе не из Милосердия, и потому нам не подобает совершать его. Ови считала, что этим убийством мы непременно накличем на себя беду. Но мне было плевать. Я видела синяки на лице девчонки и темно-лиловые кровоподтеки на шее. Когда ее отец ночью вышел из таверны по малой нужде – я воткнула ему нож прямо в кишки и медленно провернула его. Он скорчился и повалился в грязь, истекая кровью. Умирал он медленно, в мучениях, и я была этому рада.

Сигги говорила, что Сестрам Последнего Милосердия негоже наслаждаться убийством, но убивая тех, кто избивал своих жен и дочерей или был жесток к животным, я испытывала удовольствие, и не стыжусь этого.

Без спешки мы добрались до постоялого двора. Здесь в очаге пылал огонь, столы были прочными, а бармен, увидев нашу монету, и думать позабыл о том, что на нас черные плащи Сестер Последнего Милосердия. Я заказала тушеную говядину, хлеб и по пинте темного эля для каждого из нас. Стол мы выбрали подальше от очага, в полутьме; Руна и Джунипер уселись с одной стороны, с другой – Тригв, Ови и я между ними. Тощая служанка вскоре принесла нам источающие пар миски и кружки с пенным элем. Я была рада сидеть в теплом месте, а не на холодной земле.

Руна моего настроения не разделяла. Она съела три ложки рагу, а затем опустила ложку со стуком на стол.

– Я сыта по горло убийствами ради милосердия, – заявила она.

После смерти Сигги мне доводилось уже не раз слышать подобное. В отличие от давших присягу ярлу воинов-наемников Элшленда, Сестры Последнего Милосердия вольны покончить с ремеслом, дарующим смерть, и сопутствующими ему странствиями при первом желании и не будут за это наказаны. Несомненно, многие из нас обдумывали такую возможность, и у каждой, похоже, была на то причина.

Ови не возражала против торговли смертью, но, насколько мне было известно, хотела бы отправиться в путешествие к дальним странам и повидать мир. Руна была не против бесконечных странствий, но ненавидела приносить смерть. Джунипер, воспитанной Морскими Ведьмами в бухте Молчаливого моря и знавшей, что такое дом и семья, отчаянно хотелось осесть на одном месте.

Каждая из нас была лишь отчасти довольна своей жизнью, и каждая хотела изменить ее к лучшему.

Мне, например, хотелось бы, чтобы мои родители оставили мне в наследство маленький, удаленный от суеты участок земли на дальнем конце какого-нибудь тихого ярлства. Я бы стала фермером и не зависела бы ни от чьих капризов, кроме капризов природы и богов.

В своих странствиях по Ворсу я видела женщин-фермеров. Они возделывали землю, собирали урожай, и так сезон за сезоном, год за годом. Уверена, их жизнь была трудной, и выглядели они обычно полуголодными и рано постаревшими, но будь моя воля, я бы, не колеблясь, обменяла свою долю Сестры Последнего Милосердия на такую, тяжелую, фермерскую.

Желание мое стать фермером было искренним, но я понимала, что, обзаведись я фермой, через год, от силы два я бы ее непременно продала. Ведь я была бродягой до мозга костей, и Сигги это сразу же во мне разглядела. Я никогда бы не стала всю жизнь ковыряться в грязи. Ведь мне хотелось большего. Гораздо большего.

– Я сыта по горло жизнью Дарующей Милосердие, – громче прежнего произнесла Руна.

Я пристально взглянула на нее.

– Однажды став Сестрой Последнего Милосердия, ты всегда останешься Сестрой Последнего Милосердия. – Именно так говорила Сигги, если я спрашивала ее, не думала ли она когда-нибудь отказаться от ремесла смерти. – Мы видели так много смертей, что они навсегда останутся в наших сердцах, носим ли мы черные плащи или нет.

Руна стукнула кулаком по столу так сильно, что из наших кружек выплеснулось порядочно эля.

– А если мы присоединимся к Квиксам, кем мы станем? Ведь Квиксы говорят: «Однажды став Квиксом, ты навсегда останешься Квиксом». Может, к истине ближе их правда?

– Руна. – Голос Ови был мягок, но глаза сузились, выдавая ее настроение. – Прекрати.

Руна заморгала, но, тем не менее, остановиться не пожелала:

– Я хочу заниматься чем-нибудь другим. Чем угодно. Давайте присоединимся к Квиксам.

Квиксы бродили в Семи Бесконечных Лесах. Питались тем, что давала им охота и собирательство, а иногда им кое-что перепадало и от фермеров. Охотясь, они были сосредоточены, целеустремлены, а ночью у костров беззаботно веселились. В наших странствиях вдоль границ Ворсленда мы встречали Квиксов, и те неизменно предлагали разделить с ними их костры и пищу.

По законам Ворса мы носили длинные волосы, и они были таким же знаком Дарующих Смерть, как и наши плащи. Квиксы же стриглись коротко, что, как они полагали, помогало им в охоте, делая их бесшумными и быстрыми. Считалось, что они благословлены богами, и ярлы верили, что они приносят удачу тем лесам, по которым бродят. Многие ярлы по древним законам Ворса платили Квиксам золотом за то, что те охраняли их леса от воров и бандитов, что для искусных стрелков было плевым делом. На золото Квиксы покупали себе крепкие сапоги и отличные скроенные, долговечные плащи. Деньги позволяли им устраивать по всему Ворсленду тайники с запасами – пещеры, домики на деревьях и отлично замаскированные хижины в глубине леса.

Я отодвинула кружку и оперлась подбородком на руку, поставив ее локтем на стол.

– Мы уже говорили об этом, Руна. Квиксы не примут нас. Я просила об этом каждый раз, когда встречала, и каждый раз неизменно была отвергнута. Им нужны лишь бесшумные искусные лучники.

Руна пожала плечами.

– Мы всему научимся. Они нас и выучат.

– К чему им, неторопливым на гнев, но скорым на веселье[2]2
  Вероятно, отсылка к Посланию Иакова: «всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев…» (Иак. 1:19).


[Закрыть] мы, Дарующие Смерть?

Серые глаза Джунипер метнулись от меня к Руне, а затем вернулись обратно. Из-под стола послышалось едва различимое позвякивание – Джунипер принялась перебирать в кармане туники крошечные раковины, подобранные ею на берегах Мерроу. Так она делала, когда волновалась. Руна, закрыв глаза, вздохнула.

– Тогда давайте просто сами уйдем в ближайший Бесконечный Лес.

Я покачала головой.

– У Квиксов есть золото, и, что самое главное, заранее приготовленные убежища. Они переждут в них зимой самые злобные бури в тепле и уюте. А что станем делать зимой мы, без убежищ и без монет?

Руна отхлебнула эля и вытерла рот тыльной стороной рукава.

– Ну и ладно. Подадимся тогда к Морским Ведьмам.

Джунипер через плечо глянула на Руну.

– Ничего не получится. Я тебе об этом уже говорила. Морские Ведьмы чужаков не принимают. Матушка Хаш не позволила мне приютить даже бродячую собаку, и лишь потому, что собака была рождена не на берегу Мерроу. Но я все-таки приютила собаку. Я кормила ее свежей рыбой и пела ей собачьи молитвы…

– И за это тебя и изгнали? – Гнев Руны в мгновение ока переключился с меня на Джунипер.

– Меня никто не изгонял.

– Так почему ты бродишь с нами? Морские Ведьмы защищают своих. Должно быть, ты совершила что-то ужасное, раз они от тебя избавились.

Я со стуком опустила свою кружку на стол.

– Угомонись, Руна.

Сидящая рядом со мной Ови одним глотком допила свой эль. Бесшумно поставила кружку на стол. Быстро, бесшумно выхватила кинжал, перегнулась через стол и приставила острие кинжала Руне к горлу.

– Оставь Джунипер в покое. У нее есть право на собственные секреты, как и у любой из нас.

Тригв открыл было рот, но мне хотелось посмотреть, чем кончится дело, и я положила свою ладонь ему на руку, и протест застрял у него в горле.

– У меня никаких секретов нет, – прошипела Руна, переводя взгляд с глаз Ови на клинок, приставленный к ее горлу.

– У нас у всех есть секреты, – прошептала Джунипер.

– Да. – Ови убрала кинжал в ножны на поясе.

Жители Ворса не любят говорить о прошлом. Они уверены, что такие разговоры приносят несчастье. Ведь когда герои в сагах говорят о своем детстве, они вскоре умирают.

Руна большим пальцем провела по царапине на шее и стерла кровь, проступившую под острием кинжала. Ови была единственным существом во всем белом свете, которое пугало ее. Но огонь в жилах Руны был лишь усмирен, но не потушен.

Она откинулась на спинку стула и скрестила на груди руки.

– Так, значит, мы не можем присоединиться к Морским Ведьмам. А как насчет монахинь Готи?

Я покачала головой.

– В их монастырь можно попасть, только даровав огромные приношения их богу, Обину. А в ремесле смерти они, пожалуй, искуснее нас. Не представляю тебя, Руна, обмывающей мертвецов перед сожжением. А что если ярл решит принести Форсету девственницу в жертвы, и монахини на эту роль выберут тебя? Что тогда?

Руна не ответила. Все мы тоже хранили молчание, а вокруг нас обычным гомоном суетилась таверна.

Руна взглянула на меня.

– Ну ладно, Фрей, что тогда предлагаешь ты? Мои идеи тебе, очевидно, не нравятся, но я знаю, что нести Милосердие ты ненавидишь не меньше меня.

Я откинулась на спинку стула, и вознесла безмолвную молитву Валькрии, в надежде, что та ниспошлет мне хорошую новую идею.

Люди возле очага зашевелились. Там со своего места поднялся высокий мужчина с длинными рыжими волосами и начал рассказывать свою историю. Поначалу его едва было слышно, но постепенно люди в таверне притихли – ложки прекратили стучать о миски, разговоры смолкли, а глаза всех присутствующих обратились к рассказчику.

А рассказывал он историю о Звере Голубого Ви[3]3
  Явная отсылка к вё (др. – сканд. Vé) – святилищу или отгороженной священной территории в скандинавском язычестве. В скальдической поэзии и топонимах вё, как правило, упоминается вместе с именем того или иного божества, которому оно посвящено. Имя скандинавского бога Вё, вероятно, основано на этой традиции. – Здесь и далее – примеч. пер.


[Закрыть].

Я не раз уже слышала об этом чудовище, которое явилось из ночи и перебило всех жителей деревни в Голубом Ви. Убило всех мужчин, женщин, детей. Через несколько недель, а может быть, и месяцев, бойня повторилась. Говорили, что чудовище поедает трупы. Говорили, что оно утаскивает их в свое лежбище. Говорили, что забирает оно только девушек. Говорили, что только мальчиков. Говорили, что утаскивает оно только головы, а затем глумится над ними, совершая темные магические ритуалы.

– …и утром они обнаружили обезглавленные безжизненные тела, и тела были подвешены за ноги на деревьях, даже самые юные, даже дети. Люди Рота сняли покойников с деревьев и сожгли, но деревня до сих пор населена их душами, и души мертвых бродят после полуночи, – голос рыжеволосого заполнил весь трактир. – Ярл Рот предложил сто золотых клинов любому, кто расправится с бестией, но есть ли среди вас хоть один, кто отважится на это?

Рот был ярлом Голубого Ви, и половина его воинов сражалась с чудовищем, и все они были убиты. Он воззвал за помощью к соседним ярлам, но мало кто откликнулся на его зов. Дорога туда по суше была трудна и очень опасна – либо через Болота Красных Ив, либо через узкий петляющий проход через Скальские горы. На Петляющем перевале жили нефритовые – дикие люди с далекого севера, жестокие и бесстрашные. Говорили даже, что они поедают сердца убитых ими.

Опасностей этих можно было бы избежать, отправившись морем, но для этого нужен был баркас с двумя дюжинами сильных гребцов или парусное судно, которыми владеют только ярлы. Заплатив золотом, можно было бы сесть на редкий в тех краях торговый корабль, но кто с таким богатством рискнет отправиться на схватку с монстром?