Электронная библиотека » Эжен Шаветт » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Сбежавший нотариус"


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 04:35


Автор книги: Эжен Шаветт


Жанр: Литература 19 века, Классика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
IX

Слуга сказал правду: гость был сильно взволнован. Нервная дрожь, которую он старался побороть, сотрясала все его тело, особенно дрожали губы. При виде Либуа он сделал усилие, чтобы овладеть собой.

«Разве маркиза бежала не с ним? – подумал Либуа. – И, явившись ко мне, не предполагает ли он, что предмет его страданий последовал за мной?»

Наконец Морер заговорил.

– Неужели вы меня не узнаете, господин Либуа?

– Отчего же, узнаю… Вы доктор Морер, которого я имел удовольствие встретить вчера в замке Кланжи, у господина Монжёза, моего друга. Еще сегодня утром маркиз говорил со мной о вас.

– В самом деле? – сказал доктор тоном человека, который хочет знать подробности, но боится спросить о них.

– Да, – продолжал художник, – когда мы отправлялись в Париж и выходили через маленькую калитку из парка, Монжёз показал мне ваш дом.

Это известие было, без сомнения, весьма важно для Морера, ибо он медленно, словно в нерешительности, спросил:

– Господин Монжёз обыкновенно ездит в Париж через день… он был здесь вчера… Какая-нибудь внезапная и важная причина заставила его изменить обычаю?

– Никакая другая, я полагаю, кроме желания ускорить дело о наследстве тестя.

Либуа заметил мелькнувший в глазах доктора луч радости.

– Так он был в хорошем расположении духа? – оживленно проговорил Морер.

– О да, он был весел… Если только не притворялся. Монжёз сегодня казался мне счастливым смертным, радующимся жизни, – подтвердил Поль, наблюдая за доктором.

«Я ошибся, – подумал он, – доктор пришел сюда не в поисках маркизы. Она действительно ушла к нему, она его любит. Он пришел лишь узнать, какое действие произвело на супруга чтение оставленного письма. Мореру предстоит теперь размотать весьма запутанный узел. Если маркиз был сегодня утром весел, значит, не прочел письмо – так, должно быть, рассуждает доктор. И, так как Морер, может быть, каким-то образом узнал, что после отъезда маркиза письма не было на том месте, куда положила его супруга, то он и недоумевает, куда оно подевалось».

Мудрено ли, что маркиза, измученная супружеской жизнью – а Либуа считал своего приятеля первостатейным дураком, – решилась на отчаянный поступок? Однако не вернули ли ее на путь истинный раскаяние или советы Морера? Может быть, последний предпочитал тайные отношения открыто признанной связи, полной скандалов и опасностей? Может быть, заблудшая овца согласилась возвратиться в овчарню? Да, но не поздно ли? Где письмо? Для них все было кончено, если супруг открыл и прочел послание…

Утром любовники должны были видеть через жалюзи, как маркиз садился в экипаж, ожидавший у калитки. Если он не изменил своих намерений, следовательно, ничто тому не препятствовало. Стало быть, он не читал письма. Маркиз был до того рассеян, что не нашел бы сахара в сахарнице, вот он и не заметил послания, лежавшего на мраморном столике. В таком случае после отъезда мужа в Париж Магдалина, раскаивающаяся или послушная воле своего любовника, возвратилась к супружескому очагу, и первой заботой ее было войти в спальню мужа и уничтожить письмо. Но письма не оказалось!

Может быть, Монжёз, поспешив с отъездом, положил письмо в карман, намереваясь прочесть по дороге. Распечатал ли он его в поезде? И вместо того, чтобы вернуться в негодовании домой и устроить бурную сцену, он решил подать жалобу на жену и приложить к ней письмо как свидетельство в прелюбодеянии? Адвокаты и судебные приставы всегда сочувствуют обманутым мужьям.

С такими мыслями, видимо, Морер и отправился в Париж, рассудив, что, обратившись к художнику, спутнику маркиза, он узнает, читал ли маркиз письмо по дороге. Оказалось, что нет, потому что, по словам Либуа, маркиз был весел.

Все это хорошо, но письмо исчезло. Не находится ли оно в портмоне Монжёза, который, расставшись с приятелем, мог прочесть его? Все вышесказанное в одну секунду пролетело в уме Либуа.

«Бедняга! – подумал он. – Нужно рассеять его горе». Однако, прежде чем он заговорил, у него мелькнуло воспоминание об одном факте, который ему хотелось разъяснить.

«Делать нечего, помучаю его, но заставлю его говорить», – подумал он и сказал вслух:

– Мне вспомнилось одно обстоятельство…

– Какое? – спросил доктор.

– Монжёз был весел… Но был момент, когда он вдруг помрачнел, и я слышал, как из его уст вырвалось проклятие.

Доктор, сильно встревоженный, спросил:

– В какой же момент это случилось?

– Когда мы шли по тропинке парка к маленькой калитке. В одном месте он вдруг остановился и…

Поль замолчал, пораженный увиденным: когда речь зашла о тропинке, Морер мгновенно побледнел. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Художник неумышленно нанес ему двойной удар.

Сначала Либуа хотел выпытать у доктора причину ярости, овладевшей маркизом на тропинке между одиннадцатым и двенадцатым деревом, и в чем тут был виноват Легру. Однако художник решил проявить великодушие и не мучить доктора.

– Сегодня утром я и сам сыграл с маркизом маленькую шутку, о которой теперь очень сожалею.

– Вы сыграли с ним шутку? – повторил Морер.

– Да. Утром, войдя к нему в комнату, я заметил на ночном столике письмо. Я подумал, что оно может помешать ему поехать в Париж, и, чтобы он не задержал меня, знаете, что я себе позволил?

– Нет, скажите, пожалуйста, – промолвил Морер голосом, в котором звучала надежда.

– Я подумал, что не случится беды, если письмо будет прочитано двенадцатью или тринадцатью часами позднее. Поэтому я положил его под том стихотворений Ламартина, который лежал на столике с правой стороны камина.

При этих словах, означавших, что маркиза спасена, Морер чуть не задохнулся от радости.

– Простите, доктор, – произнес Либуа, – я вас не прогоняю, но скоро два часа, и молодая особа, которую я ожидаю, должна…

– Хорошо-хорошо! Я уступаю ей место, – воскликнул Морер, вне себя от радости.

Пожав художнику руку так крепко, что чуть не переломал ему пальцы, доктор бросился вон.

«Этот надолго в Париже не задержится! Он горит нетерпением возвратиться в Кланжи и забрать письмо», – подумал Либуа.

Довольный тем, что совершил доброе дело, он немедленно отправился к подзорной трубе, сгорая от любопытства, что же произошло за это время у маркиза с белокурой Венерой. Только он собрался приложить к трубе глаз, как вдруг остановился и покачал головой:

– Однако я так и не выяснил, почему доктор питает такое отвращение к тропинке и какую шутку сыграл Легру с маркизом…

Прильнув наконец к подзорной трубе, чтобы узнать, что поделывают влюбленные, Либуа испытал сильнейшее разочарование. Солнце светило в окна, а потому жалюзи были плотно закрыты.

– Значит, прощай, до завтра, – промолвил художник, за двенадцать дней хорошо изучивший привычки особы, за которой намеревался приударить.

«Любопытно посмотреть, с каким лицом встретит маркиза своего супруга, когда он вернется из Парижа», – подумал Либуа.

– Я хочу присутствовать при возвращении маркиза! – воскликнул Поль и стремглав бросился на вокзал.

В вагоне приятели вновь оказались вдвоем в купе, и Либуа спросил:

– А что госпожа Вервен? Ты говорил ей обо мне?

Маркиз сделал гримасу и ответил:

– Тебе не везет.

– Как! Меня отказываются принять?

– Нет, напротив. Госпожа Вервен будет очень рада твоему посещению, но придется подождать несколько дней. Хозяин дома внял наконец ее просьбам и нанял маляров обновить ее столовую.

– Пусть так! Отложим мой визит к госпоже Вервен, – согласился художник.

После минутного молчания он спросил:

– Вервен – ее настоящее имя?

Этот вопрос заставил Монжёза рассмеяться.

– Ты хочешь знать больше моего, – ответил он. – Готов пари держать, что она так же носит имя Вервен, как я Баланке. Но какое мне дело до ее имени и прошлого? Прелестная женщина меня обожает – мне достаточно и этого.

Уже сидя в экипаже, Либуа рассуждал: «Сказать ли маркизу о посещении Морера? Будь что будет! Рта не раскрою, не повидав доктора».

Садясь в экипаж, Монжёз обратился к кучеру со своими обычными вопросами:

– Не случилось ли в мое отсутствие чего-нибудь нового в замке, Жак?

– Доктор вернулся из своего путешествия. В ту минуту, когда я отправился за вами, он шел ко мне навстречу с госпожой маркизой. Она присоединилась к нему, когда навещала бедных.

– А! Маркиза навещала бедных?

– Да, сударь, госпожа отправилась сегодня так рано, что никто не видел, как она ушла.

Либуа слушал разговор с самым равнодушным видом. «Отлично, – думал он, – теперь, когда письмо уничтожено, любовники спокойно ждут врага».

– Пошел! – приказал Монжёз и тотчас же прибавил: – К маленькой калитке парка. Таким образом мы выиграем двадцать минут и избежим солнца и пыли.

Кучер поехал вдоль стены, окружавшей парк. Только друзья тронулись в путь, как послышался шум в кустах и крики. В ту же минуту большая рыжая собака по кличке Нотариус выскочила на тропинку и исчезла по другую сторону чащи. В зубах она несла добычу. Вслед за беглецом появились Генёк с вилами и повар с ножом в руках.

– Нотариус опять что-то стащил? – воскликнул маркиз.

– Да, господин маркиз. Только я повернулся спиной, как он проскользнул в кухню и украл у меня великолепный кусок филе! – пожаловался повар.

– Ах так! – вспылил Монжёз. – На этот раз я обрекаю его на смерть, и ты, Генёк, должен убить этого неисправимого вора.

Тут, осененный какой-то внезапной мыслью, маркиз ударил себя по лбу и, засмеявшись, сказал:

– Вот идея! Ты видишь это место, это маленькое возвышение под дубом? Здесь ты и похоронишь Нотариуса… Именно здесь! Слышишь? Понял ты меня?

– Понял, господин, – отозвался садовник.

– Таким образом, болван Легру будет почти прав, – проворчал маркиз сквозь зубы.

Покинув тропинку, друзья увидели маркизу и доктора, сидевших на скамье.

– Непродолжительным было путешествие доктора, – заметил Монжёз, ускоряя шаг, чтобы присоединиться к жене.

– Может быть, у него больше нет причин уезжать, – пробормотал художник.

Увидев мужа, госпожа Монжёз поднялась с места и пошла ему навстречу. Она приближалась легкой походкой, с улыбкой на устах. За ней следовал Морер с лицом менее угрюмым и взором более ясным, чем накануне.

«Вот люди, которым я вернул душевное спокойствие», – подумал Либуа, вспомнив о письме, которое он помог им вернуть.

Подойдя к мужу, маркиза обвила его шею руками и, приблизив его лицо к своим губам, запечатлела на нем короткий поцелуй, сопровождая его словами:

– Как ты съездил, Робер?

– Отлично, Лоретта, – ответил супруг, восхищенный этим нежным объятием.

Столь ласковая встреча сильно отличалась от ледяного приема, оказанного мужу накануне, и Либуа заключил, что раскаяние пробудило в этой женщине некоторую нежность к его бедному товарищу. Но нежные объятия должны были лишь отвлечь внимание Монжёза. Пока маркиз наслаждался лаской, доктор, наклонившись к уху Либуа, быстро шепнул ему:

– Мы не нашли письма.

– Под томом Ламартина, – прошептал художник.

– Ничего под ним нет.

Когда Монжёз высвободился из объятий, доктор находился уже в двух шагах от художника, пораженного неожиданным сообщением.

«Если они не нашли письма, то каким присутствием духа надо обладать, чтобы спокойно ждать возвращения маркиза! Неужели Монжёз нашел и прочитал письмо? В таком случае он готовит им жестокий сюрприз! Он может похвастаться, что надул меня, хитрец! Я, черт возьми, и не подозревал, что ему известно о проделке жены».

Следует согласиться с тем, что смелым людям улыбается счастье, ибо госпожа Монжёз, пытливо вглядываясь в веселое лицо мужа, спро– сила:

– Что ответила тебе госпожа Пигаш?

– Госпожа Пигаш? – повторил маркиз с удивлением.

Его реакция ободрила маркизу, и она продолжала:

– Да, госпожа Пигаш, моя портниха, к которой я просила тебя заехать сегодня.

Маркиз покачал головой:

– Не ошибаешься ли ты, Лоретта? Уверена ли ты, что просила меня об этом? Я не помню такого…

– Зная твою плохую память, я не сказала – я сделала лучше: написала, – промолвила госпожа Монжёз. – Разве ты сегодня утром не нашел в своей комнате письмо?

Все это госпожа Монжёз проговорила мягким, непринужденным тоном, но в ее пытливом взоре, прикованном к лицу мужа, читался тайный страх. Она, очевидно, вела свою игру, основываясь на предположении, что муж, взяв письмо, забыл прочесть его.

Она выиграла партию, потому что при последних словах жены Монжёз вскрикнул:

– Черт возьми! Ты права, Лоретта. Я нашел письмо, только каюсь, к величайшему стыду своему, забыл его прочесть. Сегодня утром, спеша одеться, я сунул его в карман и хотел прочесть по дороге, а потом совершенно забыл.

С этими словами Монжёз пошарил в кармане сюртука, вынул оттуда бумажник и открыл его.

– Вот, – заявил он, – я верну его тебе с нетронутой печатью. Это хоть и говорит о моей рассеянности, зато доказывает мою правдивость. – Но вдруг маркиз остановился и прибавил, смеясь: – Но есть обстоятельства, уменьшающие мою вину: странная была фантазия – положить письмо под томик Ламартина!

Либуа удивлялся смелости этой женщины, которая водила зажженной спичкой около порохового бочонка. Художник счел за лучшее вмешаться в разговор и сказал с улыбкой:

– Любезный друг, честь имею представить тебе настоящего преступника, который готов сделать признание. Письмо лежало на ночном столике. Сегодня утром, войдя в твою комнату, я нашел его там. Но, опасаясь, что оно задержит тебя и тем самым лишит меня приятного спутника, я сунул его под том стихотворений Ламартина, полагая, что не будет никакой беды, если ты прочтешь его несколькими часами позже… Я намеревался сообщить тебе о нем вечером!

– Мой друг! Значит, ты тоже принимаешься за розыгрыши! – весело воскликнул маркиз. – По твоей вине я не выполнил сегодня поручение жены, и за это я обязываю тебя исполнить его. Держи письмо – отвези его завтра сам.

Сохраняя серьезный вид, Либуа забавлялся в душе неожиданной развязкой этой сцены. Когда письмо исчезло в его кармане, маркиза обменялась взором с Морером, что не ускользнуло от его внимания.

«Это она поручает ему взять у меня свое компрометирующее послание», – подумал художник. Тем временем Монжёз, взяв жену за талию, увлек ее со словами:

– Лоретта, мы так давно не навещали наших фазанов.

Либуа и Морер остались одни.

«Посмотрим, как он изловчится, чтобы забрать у меня письмо», – подумал художник.

Доктор проследил глазами за удаляющимися супругами и, когда они уже не могли слышать его, сказал с улыбкой:

– Должно быть, ваша дама не пришла, раз вы попали сегодня вечером в Кланжи?

– Кто? – спросил Либуа, сбитый с толку.

– Ну как же? Когда я был у вас сегодня утром, вы говорили, что ожидаете посетительницу… Вы настолько боялись, что она придет при мне, что поспешили выпроводить меня, прежде чем я сообщил вам о причине своего посещения.

«Ах, ты хочешь одурачить меня, – подумал художник, – и это в ту минуту, когда я хотел вручить тебе письмо с просьбой к маркизе, чтобы она освободила меня от мнимого поручения к портнихе! Ты принимаешь изумленный вид, точно свалился с облаков! Хорошо же! Я заставлю тебя повиноваться, любезный».

– Вас не интересует письмо, которое передал мне маркиз?

– Нисколько.

– А я-то думал!

– Какое мне дело до письма о нарядах? – с иронией спросил доктор.

Художник пристально посмотрел в глаза Морера и медленно проговорил:

– В таком случае объясните мне, пожалуйста, почему, когда маркиза обнимала своего супруга, вы таким взволнованным голосом сообщили мне на ухо, что не нашли письма на указанном мною месте.

На этот раз Морер вздрогнул. Побледнев, с испуганным взором, боясь, что выдал тайну маркизы, он не находил ответа, как вдруг послышался голос Монжёза, который уже возвращался вместе с женой и кричал издали:

– За стол, господа! За стол!

Стол, как и накануне, был накрыт на свежем воздухе. Когда молодые люди присоединились к супругам, госпожа Монжёз обратила на доктора вопросительный взор. За несколько минут Морер не только вполне овладел собой, но и принял какое-то решение, потому что взгляд, которым он ответил маркизе, был до того спокоен, что довольная улыбка заиграла на устах молодой женщины.

«Не думает ли Морер сыграть со мной какую-нибудь штуку? – подумал Либуа. – Нужно быть настороже».

Х

Было десять часов вечера, когда Либуа вошел в комнату, в которой провел предшествующую ночь. Во время обеда он пристально наблюдал за маркизой и доктором. Но те не обменялись ни словом, ни знаком.

Морер довольно рано простился со всеми, а вскоре после этого и маркиза удалилась в свои комнаты, оставив мужа и художника беседовать при свете звезд.

Чувствуя потребность поспать, потребность тем более сильную, что накануне он провел бессонную ночь, Поль уже в десять часов отправился в свою комнату.

В этот вечер не было такой духоты, как накануне, но все же Либуа решил оставить окна полуоткрытыми. Он не стал закрывать жалюзи, чтобы утренний свет пораньше разбудил его.

Сняв жакет, он вспомнил о письме, которое маркиз положил ему в карман.

«Уж не стянул ли его доктор во время обеда?» – подумал он и поспешно опустил руку в карман.

Нет, письмо было на месте. Либуа вынул его, ему пришло в голову, что если бы глупая случайность заставила маркиза распечатать это письмо, то он не спал бы теперь таким безмятежным сном.

Раскрыв конверт, художник вынул письмо и заменил его прейскурантом торговца красками, который нашел у себя в кармане. Потом снова заклеил конверт.

«Теперь не страшно, если письмо попадет в руки Монжёза и он поддастся искушению прочесть его», – подумал Либуа и положил конверт в карман.

Письмо он сначала хотел сжечь. Средство было радикальное, но как же он уведомит об этом любовников? Поверят ли они, что он не читал его, что их тайна не принадлежит ему?

– Впрочем, – решил художник после некоторого размышления, – есть весьма простое средство убедить их, что содержание письма мне не известно. Стоит только завтра после чая снова вложить послание маркизы в прежний конверт, убрав прейскурант. Тогда виновные ничего не заподозрят.

Итак, Либуа не сжег письмо, а положил его в карман вместе с другими бумагами. Сделав это, он разделся и лег в постель с мыслью, что наконец-то хорошо выспится и тем самым вознаградит себя за прошлую ночь. Пять минут спустя он уже спал.

Сон Либуа не был так крепок, как сон Монжёза, который хвастался, что может спать при пушечных выстрелах. Среди ночи художник проснулся от легкого шума. Он открыл глаза.

Комната была слабо озарена лунным светом, и художник различил силуэт мужчины, который на цыпочках шел по комнате.

«Э, да это доктор», – подумал Либуа, но не сделал ни малейшего движения, чтобы не испугать ночного посетителя.

Морер нащупал одежду художника и взял в руки злополучный жакет.

«А, он пришел украсть у меня письмо», – догадался Либуа и изумился, увидев, что доктор, вынув нужное письмо, положил ему в карман другое.

Потом, тихонько пробравшись к окну, Морер вылез в него и, слегка притворив, исчез. Письмо, компрометирующее маркизу, доктор заменил другим, написанным также госпожой Монжёз и обращенным к портнихе Пигаш.

– Недурно! Морер и маркиза – люди изобретательные, – одобрил художник.

Потом, вспомнив о прейскуранте, похищенном доктором, Либуа расхохотался.

– Впрочем, он не напрасно так старался: узнает по крайней мере, сколько стоят краски у моего торговца.

Уверенный, что никто больше его не побеспокоит, Либуа уже почти заснул, когда среди ночной тишины вдруг раздался выстрел.

«Ого, уж не в доктора ли стреляли? – с тревогой подумал он. – Забираясь среди ночи к соседям, Морер рискует попасть под пули Генёка или сторожей…»

Но художник не додумал эту мысль – его одолел сон.

Поль проснулся на восходе, около пяти, когда лучи солнца осветили комнату. И на этот раз маркизу, громко храпевшему наверху, не пришлось будить его. Художник оделся, накинул жакет и вынул из кармана письмо, принесенное Морером.

Tа же бумага, той же формы и величины конверт, почерком маркизы написанные слова: «Господину Монжёзу».

Побуждаемый желанием разузнать о ночном выстреле, Либуа не стал будить маркиза, а отправился в сад кратчайшим путем, то есть через окно. Надеясь найти Генёка в огороде, как и накануне, художник сразу направился туда.

Действительно, Генёк с заступом в руке вскапывал землю. Неподалеку от него стояло ружье, прислоненное к дереву. С первого взгляда Либуа определил, что один из стволов был разряжен.

Заметив художника, Генёк выпрямился и оперся на заступ.

– Здравствуйте, господин, – произнес он.

– Здравствуйте, Генёк, – отозвался Либуа, сделав несколько шагов и приблизившись к ружью.

Он уже собрался взять его в руки, как садовник воскликнул:

– Осторожнее, оно заряжено!

– Ого! Я вижу, вы не забыли приказаний маркиза, – заметил он, смеясь. – Это ружье, очевидно, приготовлено на завтрак четвероногому Нотариусу. Вчера филе, сегодня свинцовая пуля… Он найдет, что завтраки, хоть и следуют один за другим, но различаются между собой.

И тут, сделав вид, что он только что увидел спущенный курок, Либуа вскрикнул:

– Как! Бедный Нотариус уже позавтракал?

– Нет, – покачал головой Генёк, – это я стрелял не в собаку.

– Ого! Так в кого же?

– В одного из браконьеров, которые являются по ночам в парк воровать кроликов.

– И что же? – с тревогой спросил Либуа.

– Около двух часов утра я подметил одного, тихонько пробиравшегося к кустам. Тогда я выстрелил, правда, наудачу.

– И не попали? – прервал его художник, беспокоясь за Морера.

– Может, и не попал, – ответил Генёк с неприятной улыбкой, – но, когда я служил на таможне, меня считали хорошим стрелком. Я зря не тратил пороха.

– А вы были таможенным?

– Да… береговым таможенным. Я жил на берегу под палящими лучами солнца, на холодном морском ветру, выслеживая контрабандистов. И, хотя нынешней ночью я стрелял наудачу, пари держу, что браконьер унес мою дробь в своем крылышке.

Художник тревожился за доктора, но нашел благоразумным сменить тему разговора:

– Бедному Нотариусу не избежать своей участи…

Поль напрасно затронул эту тему, ибо тотчас лицо бретонца приняло такое свирепое выражение, что Либуа содрогнулся.

– О да! – проворчал садовник дрожащим от бешенства голосом.

Было очевидно, что Генёк думал отнюдь не о собаке, а о двуногом нотариусе Ренодене, похитившем у него жену. Художник, заметив, что коснулся опасной темы, вновь попытался направить разговор в другое русло.

– Как вы думаете, может получиться так, что к вечеру собака будет уже зарыта в том месте, которое указал вам Монжёз?..

– Собака будет в яме еще до полудня.

Разговор был прерван шумом шагов и голосом маркиза, который кричал:

– Ты, как видно, встаешь с первыми петухами, любезный друг! Я наскоро оделся, чтобы пойти будить тебя. Вхожу в комнату, а там никого! Птичка уже улетела!

Заметив садовника, Монжёз прервал свою речь, чтобы сказать бретонцу:

– Искреннее спасибо тебе, Генёк. Я сейчас прошел мимо клумбы с розами, они великолепны! Будет из чего составить букет для маркизы, которая, как тебе известно, страстная любительница роз…

– Это и мой любимый цветок, – наивно заметил Либуа.

– В самом деле? – воскликнул маркиз. – Ты любишь розы? Хочешь, я велю послать их тебе? Каждую неделю кто-нибудь из замка ездит в Париж. Тебе привезут целую охапку. Дай свой адрес Генёку. Он или кто-нибудь из слуг поедут в Париж и привезут тебе цветов.

Либуа поискал в кармане и дал садовнику свою карточку. Тотчас после этого Монжёз взял Поля под руку и увлек с собой:

– Нам пора, едем!

Но, сделав несколько шагов, он остановился и обернулся к садовнику со словами:

– Генёк, не забудь о Нотариусе.

– Будьте спокойны, сударь, он получит по заслугам, – отозвался гигант.

– Ты не забыл место, которое я показал тебе?

– Нет-нет, господин маркиз. Я ничего не забыл, клянусь вам! – произнес Генёк.

Тогда маркиз продолжил путь, бормоча фразу, которую уже произнес вчера:

– Легру будет почти прав…

Только художник, вспомнив о том, что вознамерился выпытать у маркиза объяснение, открыл рот, как Монжёз вдруг остановился с изумленным видом, глядя на замок.

Либуа посмотрел в том же направлении и был немало удивлен, увидев приближающуюся к ним маркизу в легком пеньюаре, с волосами, заплетенными в косы, в крошечных туфельках – словом, в наряде женщины, только что вставшей с постели.

Маркиз, оправившись от изумления, с улыбкой пошел к ней навстречу.

– Вот ведь чудо! Что это ты, Лоретта, встала так рано?

– Мне захотелось повидать тебя перед отъездом, дорогой Робер, потому что вчера, когда я ложилась спать, мне пришло в голову, что я неверно описала нужное мне платье… Можно я взгляну?..

С этими словами она протянула руку к художнику. Тот достал из кармана конверт и отдал женщине. Покачивая головой, маркиза прочитала письмо, вполголоса повторяя:

– Да, все верно.

После чего отдала его мужу и прибавила:

– Теперь я уверена, что госпожа Пигаш не ошибется.

Либуа внутренне ликовал.

«Эта комедия, – думал он, – разыгрывается лично для меня. Доктор сообщил ей, что у меня есть подозрения, и она хочет развеять их, прочитав при мне содержание письма, которое они придумали ночью».

Между тем госпожа Монжёз подставила мужу лоб для поцелуя и проговорила ласковым тоном:

– Теперь, Робер, я тебя больше не удерживаю.

Поклонившись Либуа, женщина пожелала им счастливого пути. Поклон, обращенный к живописцу, сопровождался улыбкой, как ему показалось, полной иронии.

Кланяясь ей в свою очередь, он подумал: «Так вы воображаете, прекрасная маркиза, что провели меня? Подождите: увидев прейскурант, вы разочаруетесь».

Монжёз посмотрел на часы.

– Скорее, не то мы опоздаем! – восклик– нул он.

Приятели направились к маленькой калитке по той же тропинке, что и вчера. Как и вчера, Монжёз, проходя между одиннадцатым и двенадцатым дубом с правой стороны, где он велел зарыть собаку, презрительно пожал плечами и пробормотал:

– Идиот этот Легру! Вообразить, что я поверю такой нелепице!

Отворив калитку, они увидели ожидавший их там экипаж. И в эту минуту в парке прозвучал выстрел.

– Это Генёк! – заявил Монжёз. – Он, вероятно, стрелял в собаку… Значит, собаки больше нет. Я еще не видел, чтобы проклятый бретонец промахнулся, – прибавил маркиз.

После этих слов он рассмеялся и продолжил:

– Готов держать пари, что, убивая четвероногого Нотариуса, он думал о двуногом, который похитил у него жену. Вот человек, который никак не может свыкнуться с рогами. Горе его жене и ее старому обожателю, если он найдет их!

– Полно! Позлится и забудет! – предположил художник, хотя вовсе так не считал.

– О, ты не знаешь его! Обманутые мужья вроде Генёка походят на глухих, которые постоянно воображают, будто все вокруг только и делают, что говорят о них или смеются над ними. Раз двадцать я видел, как он подслушивает…

– Я и сам убедился в этом три дня назад, когда мы разговаривали, сидя на скамье в саду, – напомнил художник.

– Да, когда он подслушивал в соседних кустах, в то время как мы говорили о госпоже Вервен. Ведь мы о ней говорили тогда, не правда ли?

– Именно. Ты закричал «Кто тут?» в ту минуту, когда назвал мне ее адрес и фамилию.

– Представь себе, если бы я знал, где скрывается беглая садовница, что мне совершенно не известно, клянусь тебе… мы могли бы также болтать о ней, полагая, что мы одни, а таким образом подслушивающий мог напасть на след… И мы невольно стали бы причиной ужасного несчастья.

– Правда! Ты полагаешь, что Генёк не простил бы любовника?

– Повторяю тебе: я не дал бы и четырех су за шкуру Ренодена, – твердо сказал маркиз, выходя из экипажа возле вокзала.

В шесть часов утра в вагонах первого класса не много пассажиров, а потому можно выбрать себе удобное место. Молодые люди заняли отдельное купе.

Усевшись, Монжёз расхохотался при воспоминании о своей жене.

– Лора поднялась в шесть часов утра! Не могу передать тебе, как я удивлен! Сказал и теперь повторяю, что это чудо, истинное чудо! И все из-за платья! Как велико женское кокетство! Оно толкает их на самые необычайные поступки. Да, я могу утверждать, что видел настоящее чудо! А ты, любезный друг, веришь в чудеса?

Либуа, желая прояснить вопрос, который уже два дня возбуждал его любопытство, ответил с величайшей серьезностью:

– Я тем более верю чудесам, что в продолжение двадцати четырех часов видел их два.

– Два? Какие же?

– Во-первых, твою жену, вставшую сегодня утром в шесть часов из-за письма госпоже Пигаш.

– Да, я согласен. Но другое, другое чудо? – настаивал заинтригованный Монжёз.

– Второе опять-таки относится к письму, и признаюсь, оно поразило меня еще больше первого.

– Расскажи, что так удивило тебя!

– Тот факт, что ты читаешь «Медитации» Ламартина.

При этих словах на лице Монжёза отразилось смущение, так что художник, опасаясь, что задел самолюбие глупца, поспешил пролить бальзам на рану, сказав:

– И это показалось мне странным, ведь ты не занимаешься подобной ерундой.

– О, воистину – я никогда не занимаюсь пустяками! – подхватил Монжёз, явно польщенный.

– Ведь именно поэтому, – продолжал Либуа, – желая спрятать от тебя письмо, я сказал себе: насколько мне известно, маркиз не охотник заниматься пустяками, он наверняка не тратит время на чтение Ламартина.

– Откровенно говоря, я предпочитаю ему забавного Поля де Кока.

– Таково мнение многих порядочных людей… Итак, я спрятал письмо под том Ламартина с убеждением, что тебе и в голову не придет трогать эту книгу. Представь себе, как я был изумлен, когда услышал, что ты нашел письмо!

– А, это я тебе объясню… – начал было Монжёз, потом остановился в нерешительности, сделать признание или нет.

– Так ты увлечен стихотворениями? – спросил Либуа, чтобы развязать маркизу язык.

– Вовсе нет… но если я и не занимаюсь пустяками, то другие занимаются ими и любят их. Вот почему я разыгрываю из себя поэта перед госпожой Вервен…

– Значит, она натура поэтичная?

– Настолько же поэтичная, как и мои сапоги. Однако она принадлежит к числу людей, которые удивляются тому, чего не понимают. Для нее поэт – существо необыкновенное. Если бы ты видел, какими глазами она смотрит на своего Баланке, когда он читает ей стихи!..

– Неужели? Ты сочиняешь для нее стихи?

Монжёз ответил с плохо скрываемой досадой:

– Неужели я похож на человека, который тратит время на такие глупости? Разве ты не понимаешь?..

– Нет, – пожал плечами Либуа.

– Вечером, прежде чем лечь в постель, я переписываю стихи, которые, по моему мнению, должны особенно понравиться госпоже Вервен… Она очень любит описания солнечного заката, природы, полей… На другой день я читаю ей эти выдержки, выдавая их за плоды собственного сочинения. Хороша шутка, не правда ли?

– Превосходна.

– Ах, если бы ты видел восторженное лицо моей жемчужины, когда я читаю ей Ламартина! Она пожирает меня глазами. В прошлый раз она с умилением говорила мне: «Если ты когда-нибудь вследствие нелепой случайности лишишься состояния, мой милый, то сможешь зарабатывать на хлеб, читая людям свои стихи». А потом эта девушка – олицетворение преданности – прибавила: «А я буду сопровождать тебя». Уже по одному этому ты можешь судить, как сильно она меня любит.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации