Текст книги "Полтергейст"

Ежи Довнар
Полтергейст

400-летию династии Романовых

посвящается.

Полтергейст

Действующие лица:

Старик-художник, рослый мужчина, внешне схож с Хэмингуэем.

Его внучка 13-ти лет, фокальное лицо.

Григорий Ефимович Распутин.

Анна Вырубова.

Ольга Лохтина }

Александра Пистолькорс }

Муня Головина }

Баронесса Кусова } адепты Распутина

Анна Решетникова }

Софья Волынская }

Евгения Шаховская }

Гастарбайтер Шамсулло.

Двое скинхедов.

В I действии звучат только голоса Григория Распутина и Анны Вырубовой. Cами же персонажи, как таковые, на сцене не появляются.

Действие I

Мы знаем, о чём говорим. Группа учёных, в надежде узнать что-нибудь новое о жизни и передвижениях грызунов, отвезла одну-единственную крысу по имени Распутин на одинокий остров неподалёку от Новой Зеландии, на котором до этого крысы не водились. Предварительно они взяли образец ДНК своего подопечного. Затем надели на крысу специальный электронный ошейник, и четыре недели изучали, где крыса спит, где ест и какими маршрутами передвигается, и всё в таком духе.

Потом они решили зачем-то эту крысу изловить.

Несмотря на ловушки (их было больше трёх десятков), расставленные в излюбленных местах Распутина, на все приманки, ловушки и хитрости, несмотря на старания двух специально натренированных и знающих своё дело псов, ничего у них не вышло. Хуже того, в какой-то момент перестал поступать радиосигнал с прикреплённого к животному устройства, и надежды найти грызуна рассеялись как дым.

Что удивительно – Распутин всё-таки нашёлся: через 18 недель, и совсем на другом острове – примерно в полукилометре от того, где его выпустили. Никто не знал, что крысы могут плавать так далеко.

Большая комната с очень высокими потолками в бывшем при царе «доходном доме», где сто лет тому назад снимал апартаменты Григорий Распутин. Изразцовая печь на две смежные комнаты. На стенах висят картины без соблюдения какой-либо системы, скорее, по принципу наличия свободного места. Вдоль одной из стен стеллаж, на котором книги, статуэтки, пустая бутылка из-под мадеры с надписью по вертикали «BARBETTO SERIAL 1910 MADEIRA». В углу комнаты стол без скатерти, на нём электрический самовар, тарелка недоеденного холодца, баночка французской горчицы, куски хлеба, чёрная спинка ноутбука. В противоположном углу мольберт, за которым сидит хеменгуэевского вида пожилой мужчина в шортах и футболке. В руках у него кисть и палитра. В центре комнаты стоит кресло-мешок фирмы Zanotta яркокрасного цвета, на котором сидит девочка-подросток, позируя художнику.

Старик: Повернись левее. Так, чтобы я видел твоё правое ухо и совсем не видел левого. Хорошо. Теперь руки сложи в замок и замкни их на правом колене, заложив правую ногу за левую. Отлично. И в заключение озари своё лицо внутренней улыбкой и постарайся максимально замереть в такой позе.

Внучка: (ёрзая) Сразу предупреждаю, что с внутренней улыбкой будут проблемы, потому как озарять себя изнутри я ещё не научилась.

Старик: Ладно. Тогда хотя бы минут двадцать-тридцать продержись в этой позе.

Внучка: (застывая в определённой позе) Хорошо. Постараюсь.

Cтарик: (начинает рисовать) Есть такая методология – в театральном деле, правда, – замирать в позе какого-либо исторически известного персонажа и стараться изнутри прожить отрезок его жизни, добиваясь максимального правдоподобия. Лаборатория Гротовского – слыхала? Так вот, постарайся представить себе, будто ты самая изобретательная на свете хозяйка, самая лучшая на свете мать и ещё Нобелевский лауреат по физике в придачу, ну, скажем, как Мария Склодовская-Кюри.

Внучка: А ты не считаешь, что таких людей просто не существует в природе?

Старик: Даже если тебе удастся выполнить это хотя бы на одну десятую, то меня это вполне устроит.

Внучка: Скажи мне, Хэмингуэй, а я буду на себя похожа?

Старик: Будешь, будешь. Не переживай.

Внучка: А то, помнишь, та дама, которую ты в прошлый раз рисовал, была очень удивлена, когда увидела свой портрет.

Старик: Дело в том, что каждая женщина хочет быть красивее, чем она есть на самом деле – такова её природа и ничего с этим не поделаешь. А я как раз изобразил в чертах её лица то, что скрыто у неё внутри. То есть, не пошёл на компромисс, не стал писать на потребу, и ей это не понравилось.

Внучка: Ты всегда такой принципиальный в своём ремесле?

Старик: Признаюсь, не всегда. Когда нужны деньги, забываешь о принципах. Но у этой уж больно неприятное нутро и непомерно раздутые амбиции. Ладно, оставим её в покое – сейчас речь о тебе.

Внучка: Обо мне?

Старик: Да, о тебе. Я написал за свою жизнь свыше пятисот портретов: какие-то из них удачные, какие-то менее, а вот портрет своей внучки написать не могу. Не получается, и всё тут. И вот сейчас, к сожалению, тоже.

Внучка: Теряешь квалификацию, Хэмингуэй.

Старик: Возможно. Но, скорее всего, дело в чём-то другом, а вот в чём – не могу понять. Ты, кстати, поливала сегодня «ваньку-мокрого»?

Внучка: Поливала, конечно. Попробуй его не полей, сразу начнёт чахнуть. Между прочим, на кончиках его листьев появилась откуда-то роса.

Старик: Роса, говоришь? А знаешь, что это означает? Это означает, что к вечеру будет гроза, что довольно редкое для нашего города явление – или какое-нибудь другое ненастье. Вот так. Ладно, на сегодня хватит. (Встаёт из-за мольберта, откладывает свой инструментарий, подходит к внучке) Вот смотрю я на тебя – а такая возможность у меня представляется всё реже и реже – и хочу запомнить, как ты выглядишь. Ведь не сегодня-завтра в твоей жизни произойдёт сумасшедшее ускорение, и тогда поминай тебя, как звали. Время начнёт рваться в клочья, все события переместятся в компьютер, жизнь станет поверяться исключительно айпедом и мобильным телефоном. Будет терять смысл понятие «уклад жизни» – он просто рассыплется вдребезги. И весь твой Хэмингуэй с его галереей портретов и живописи забудется, если к тому времени не умрёт досрочно.

Внучка: (дёргаясь справа налево, как бы разминая застывшие члены) C чего это ты взял? Ты не умрёшь. Ты останешься в своих портретах и живописи, (с иронией) как многие великие. Более того. Твоё имя будет занесено золотыми буквами в каталоги мировых шедевров, и будут продавать тебя на аукционах за баснословные деньги, и будешь ты с того света заглядывать в этот мир и удивляться тому ускорению, про которое ты только что говорил.

Старик: Твои бы слова, да Богу в уши. Беги! Ведь пока родители в разладе, у тебя масса дел: с утра две пары английского, через пять минут с кем-то встреча, а ещё через пять две встречи подряд, потом дискотека и так далее, и так далее, и так далее.

(Внучка целует деда, хватает сумку и выбегает из комнаты, бросив на ходу «Пока!» Старик подходит к самовару, наливает в чашку заварку, разбавляет её остывшей водой, начинает в раздумьи пить. Раздаётся грохот, похожий на отдалённый раскат грома. Через какое-то время он повторяется, причём его сопровождает человеческий смех и вульгарное хихиканье. Создаётся такое впечатление, что происходит всё это здесь, в этой комнате, только в разных углах поочерёдно. Потом со стены падает картина, за ней другая. То же самое происходит и со стеллажом, с которого слетают две статуэтки и бутылка. Ничто, казалось бы, не должно предвещать случившегося: не началось землетрясение и не видно пакостливых рук, провоцирующих всё это. Старик недоумённо оглядывается вокруг себя, пытается что-то понять, затем подходит к лежащей на полу бутылке и наклоняется, чтобы поднять её. Из бутылки вырывается вдруг пламя, как будто в ней самовоспламенился бикфордов шнур, и она с шипением, зигзагообразно, начинает перемещаться по полу. На фоне этого шипения слышится голос, спокойный, среднего регистра, с характерным сибирским «оканьем»).

Голос: Вот ты думаешь, что всё это чьи-то проделки. Ан-нет, здесь, в этом доме, я хозяин и остаюсь им по сегодняшний день. А, стало быть, что хочу, то и ворочу.

(Старик крестится, увидав и услышав такую чертовщину. Поворачивается к источнику звука и как зачарованный, но отнюдь не перепуганный, постепенно догадываясь, с кем имеет дело, заворожённо начинает вслушиваться в каждое слово. А голос, тем временем, продолжает)

Подойди к мольберту. Ты увидишь на нём того, кто с тобой сейчас говорит.

(Старик медленно подходит и не верит своим глазам: на холсте, где он несколько минут тому назад рисовал свою внучку, чётко обозначился портрет Григория Распутина, писанный в 1914 году художницей Еленой Клокачёвой и хранящийся сегодня в Государственном Эрмитаже.)

Вот ты художник и наверно знаешь, что ещё задолго до тебя здесь жил другой художник. Он рисовал меня в разных позах, потом продавал и зарабатывал на этом неплохие деньги. Уже после моей смерти, разумеется. В период нэпа. Простить этого я ему не мог, а после того, как он отказался продать мою спальню священнику, тем более. Помер он, причём насильственной смертью. От нанесённых побоев.

(Старик вспоминает про этот случай, о котором он слышал от соседей, затем читал в интернете и, обретя самообладание, а, главное, будучи несогласным, вступает с Распутиным в диалог).

Старик: Простите, но насколько я знаю, художника этого изрядно побили, но он остался живой.

Голос: Я тебе говорю – для меня, для меня он помер. Причём, навсегда.

Старик: Не буду спорить, Вам виднее. Если можно в данном случае употребить это слово. Вот кто, действительно, помер, – уж не знаю, для Вас или от Вас – хотя его смерть отстоит от Вашей на целых 94 года, так это – если мне не изменяет память – певец группы «Bonej M» Бобби Фаррелл, кажется, так его звали. И случилось это 30-го декабря 2010 года и именно здесь, у нас в Петербурге.

Голос: Абсолютно верно. А почему, знаешь?

Старик: Нет.

Голос: А потому, что песню обо мне пел нехорошую. Про мои, якобы, сплошные гулянки да разврат, а про хорошие дела ни слова. Про заступничество, например. Да, чернили меня все, кому не попадя ещё при моей жизни, а уж после смерти – так во сто крат. За правду и за то, что был против войны. Говорил я «папе», не встревай ты в неё, всеми способами старайся отвадить неприятеля. На любые провокации отвечай молчанием, пусть даже с проигрышем. Но в глубине души, как воспитанный в воинских традициях, он хотел войны и не послушался мудрого совета, встрял. А чем всё закончилось? Помню, после отступления наших войск из-под Варшавы «папа» вызвал меня в два часа ночи к телефону. Он был очень взволнован и говорил, что готов повеситься, так как Вильгельм предполагает учредить самостоятельное Польское государство. Такого унижения он не сможет перенести… А я ответил ему: – Ты сам должен был полякам даровать самостоятельность. Но теперь имей мужество. Если ты вернешь Польшу, то ты ей дашь всё. Они такие же славяне, как и русские, и должны себя чувствовать хорошо.

Старик: Ну, сейчас-то они чувствуют себя, действительно, хорошо, и без Ваших тогдашних советов. А советы-то зачастую исходили от человека разгульного, малограмотного, к тому же не смыслящего в военном деле. (Пугается своих слов)

Голос: Во-первых, этими своими словами ты оскорбляешь меня. А, во-вторых, брехня всё это. Малограмотным я, конечно, был, им и остался, но вот что касалось России, чувствовал я все беды и радости её, как никто другой.

Старик: Извините меня, ради Бога. Ну, с Россией, ладно, а вот то, что говорили про Ваших поклонниц, – неужели и это выдумка?

Голос: А что ты имеешь в виду?

Старик: Ну, к примеру, то, что, якобы, поклонницы Ваши дарили Вам всё, что ни попросите, целовали Вам сапоги, стригли Ваши ногти и зашивали их себе на память, как талисман или оберег. Не говоря уже о «свальных грехах» и прочих «шалостях» с Вашим участием.

Голос: Может, и зашивали, не знаю, не подглядывал. И что касается этих самых грехов по женской части, не отпираюсь, монахом не был, хотя преувеличено до невозможности. А вот всё остальное сплошные наветы и наговоры.

Старик: А вот то, что Вас не сожгли при Керенском, а, будто, перезахоронили в Мартышкино, – это тоже неправда? Или как? Называют фамилию Вашего двойника, якобы, это был петербургский мещанин Щетинин. Так вот он вместо Вас и был, говорят, сожжён.

Голос: А вот это не богоугодное дело. Убили меня, ладно, может, и было за что. Но вот сжигать труп – не по-христиански это. Не угоден я был тем, в ком не узрел врагов своих – это и было моим главным просчётом в жизни. Другим помогал вознестись на вершину лестницы, а сам вот упал с неё и разбился вдребезги. Ладно, ненавидел меня младший Юсупов, – было за что, не отрицаю. Съездить при всём бомонте по физии, такое не прощается. Но ведь он был гомиком, полез ко мне на маскераде, переодевшись цыганкой. А я что, ласкаться с ним должен был, что ли?

Старик: Обидно, согласен. Но теперь Вам, конечно, не понять, то ли Вас убрали во имя пользы государства, то ли Вы кому-то очень мешали, то ли Вам просто отомстили.

Голос: Отчего ж не понять. Ясное дело, сложил свою голову во имя отечества. В шестнадцатом году выдохлась Россия в войне, нечем было воевать, не хватало снарядов, винтовок, патронов и надо было мириться с немцем за всякую цену. Я за это и ратовал. Не было б тогда ни революций, ни гражданской войны, ни большевиков у власти. Да, потеряли б какую-то территорию, так её, вон, сколько в Сибири-то незаселённой – иди, засевай, паши, благоустраивай. Столыпин переселил туда тридцать тысяч душ, планировал сто тридцать, так не дали довести реформу до конца, застрелили.

Старик: Ну, наверно, не всё так было просто тогда, как Вы сейчас об этом рассуждаете.

Голос: Знаю. Не просто, очень даже не просто всё тогда складывалось. Но из двух зол надо было выбирать меньшее.

Старик: Это что ж Вы хотите сказать, что иметь немцев у границ России было б лучше, чем заиметь большевиков у себя в пределах этих границ?

Голос: Насчёт большевиков сказать тебе ничего не могу, поскольку не любил ни тех, что из сибирских ссылок возвращались, ни тех, что из Швейцарии приезжали, а вот против немцев можно было держать границу на замке, что, кстати, и сделали большевики, но только потом уже против всех.

Старик: Ну, хорошо, кончились большевики, а вместе с их кончиной открылись все границы. Немцы нам давно не угрожают…

Голос: (перебивает) А вот то и плохо, что не угрожают. Русскому человеку всегда угроза нужна. Он без неё беспечный становится и свою природную агрессию супротив своих же и направляет, и на всякие иные дурости. Вот откуда бандитизм, жульничество, терроризм и беспросветная, как вы сейчас говорите, коррупция.

Старик: Может, Вы и правы.

(В это время с верхнего ряда висящих картин отделяется от стены одна из них и, повальсировав немного в воздухе, не падает на пол, а повисает в воздухе. Образуется своего рода экран, на котором, как в «laterna magikа», начинает проецироваться кинохроника царских времён. Затем на нём же высвечивается портрет фрейлины императрицы Анны Вырубовой).

Вырубова: Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но в какой-то степени он касается и меня, да и многих других, давно почивающих уже на том свете. Я, в отличие от Вас, Григорий Ефимович, прожила почти на пятьдесят лет дольше, правда, за границей в Финляндии, но духовную, да и информационную связь с Россией не порывала ни на один день. Так вот, беда России не в том, что ей всегда нужна угроза, отсутствие которой расхолаживает её, а в том, что за тысячу лет мы так и не научились сами управлять собой, развиваться под собственным началом и диктовать свою политику другим.

Распутин: (перебивая) Ну что Вы, милая Аннушка, как это не научились диктовать собственную политику другим! Ещё б немного, и Дарданеллы с Босфором, да и кусок Турции в придачу были б нам отданы «за так».

Вырубова: И подавились бы мы этим куском Турции окончательно. Потому как управлять такой гигантской империей «папе» было бы не под силу. Слаб он был для таких невообразимо безграничных территорий. Вот и нынешнего вашего премьер-министра в шутку изображают часто похожим на Николая II – уж больно он похож на него. Тоже наверно потому, что и ему не под силу навести порядок в матушке России.

Старик: Господа, господа! Что касается внешнего сходства, то оно, действительно, неоспоримое, только что без усов и бороды, но какая связь между внешними чертами и управлением государством? Ведь важен, скорее, ум и прозорливость правителя.

Распутин: Связь самая непосредственная. Господь так управляет, что раз награждает людей схожими чертами, то и внутренние его способности также в чём-то схожи. В мелких действиях это, может быть, и незаметно, но вот в таких, как управление страной – очень даже. И ещё очень важна опора. В такой стране, как Россия, где восемьдесят процентов нищего населения, делать опору на капитал, как делают это в Америке, не серьёзно. Поэтому курс нынешней России – вот запомните мои слова – рано или поздно обречён.

Старик: Подождите, давайте не будем уходить в сторону от времени, в котором Вы жили. Ведь в воспоминаниях многих членов двора фигурирует факт охлаждения или почти что отхода Николая II от государственных дел, особенно после прочтения пресловутого письма Алекс к Вам, уважаемый Григорий Ефимович, в котором она чуть ли не объясняется Вам в любви.

Распутин: Наплести можно всего, чего угодно. Не было у нас с ней никакой любви – в физическом смысле, я имею в виду. Вот дело Рубинштейна, действительно, подкосило её.

Старик: А что это было за дело такое?

Вырубова: Я смогу лучше объяснить его суть. Так вот. Алекс во время войны посылала в Германию своим родственникам через Швецию, поскольку был фронт, какие-то денежные средства. Понятно, что это сопряжено было с опасностью быть заподозренной в шпионаже. Операцию эту по своим каналам великолепно осуществлял банкир Дмитрий Рубинштейн. Но однажды он попался на пересылке в ту же Швецию каких-то документов, связанных с его предпринимательскими делами. Его арестовали, и Алекс решила, что этот арест был связан именно с пересылкой денег её немецким родственникам. Можете себе представить, как она перенервничала!

(Вдруг «засопел» и «зафыркал» самовар, хотя никто его не включал. Это был для старика прекрасный повод угостить чаем своих высокопоставленных гостей, но, к сожалению, только виртуально. Поэтому он подходит к столу и наливает чай только себе).

Старик: Вы уж извините меня, но пить чай с картинным изображением человека я ещё не научился – это всё равно, что пить водку, чокаясь с зеркальным своим отражением, видя в нём собутыльника.

Распутин: Да уж пей, конечно, один, тем более что, как я посмотрю, пить тебе, если исключить нас с Аннушкой, таки, не с кем. Живёшь, видать, как бобыль, в глухом одиночестве? Вот и мадеру мою любимую, что на полке у тебя стоит, тоже гложешь, наверно, один, али с зеркалом? (глухо смеётся)

Старик: Угадали, живу, действительно, в одиночестве. Но, с другой стороны, так легче писать – никто не мешает. Поэтому чай буду пить один, а вы ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: если то, что здесь происходит, полтергейст, то не он ли вызвал ваше здесь появление? Или, наоборот, не ваше ли здесь присутствие, правда, в запечатлённом на холсте виде, явилось причиной необычных этих аномальных явлений?

Распутин: Может быть, как знать? Я ведь всегда обладал этими, как ты называешь таким чудным словом, аномалиями. Вот у вас сейчас по телевидению идёт каждый день передача «Битва экстрасенсов», так вот это про меня. Правда, не совсем, ибо я и видел, что случится с Россией, и постоянно говорил об этом. Вот и сейчас вижу жуткую картину, где-то под Смоленском она случится, но только не с нашими людьми. И произойдёт это весной 2010 года. Да, точно, а вот кто повинен в этой трагедии, останется загадкой. Так и не решённой никем… Однако, я отвлёкся. Мне многие не верили, считали шарлатаном, а я умел лечить людей божественной молитвой. Ну а лечить телеграммой из ваших теперешних, наверно, никто не может, а я вот вылечил. В 1914-м, когда в Спале, что в Юго-Восточной Польше, у цесаревича началось внутреннее кровоизлияние и лучшие тогдашние профессора Фёдоров, Деревянко и Раухвус ничем не смогли ему помочь, я выслал из Покровского всего лишь несколько слов императрице, и кровь остановилась. Помню даже текст посланной телеграммы: «Господь увидел твои слёзы и услышал твои молитвы. Не сокрушайся больше. Твой сын останется жив». Да и тебя, Аннушка, в 1915-м после железнодорожной катастрофы, когда все наши светила тебя уже похоронили, я, можно сказать, вытащил с того света. Помнишь?

Вырубова: Как не помнить? Помнила, конечно, всю жизнь, да и любила я тебя очень и за то, что с того света вытащил, и вообще, хотя близости, о которой понаписали многочисленные «свидетели», у нас ведь с тобой не было?

Распутин: Не было, каюсь.

Вырубова: Да и быть не могло, поскольку оба мы являлись, в высшей степени, духовными людьми, людьми, любящими только Бога – и никого больше.

Старик: Рискую быть клеймёным, возможно, за клевету, но, извините меня за откровенность, (делает паузу, опуская при этом глаза) в Вашей девственности, которая установлена путём многочисленных экспертиз, усматривают не высокое духовное начало, не импотенцию лейтенанта Александра Вырубова, то есть мужа Вашего, и, уж тем более, Григория Распутина, а Вашу психосексуальную патологию.

Распутин (грозно): А вот тут я бы не стал вводить в краску женщину и проводить психологическое расследование, тем более что для этого надо быть специалистом, коим ты не являешься!

Старик: Прошу прощения, но про всё про это уже написаны горы исследований. Причём, как подлинных, так и сделанных по определённому заказу. У комиссии Керенского одно, у большевиков другое, у финнов третье. У Вашей дочери Матрёны – четвёртое. Но вот в этом пункте все они почему-то сходятся в одном и том же.

Вырубова: Да, сходятся, и я не стыжусь этого. Не стыжусь перед Богом, так как только ему посвятила свою жизнь, и Он об этом знает.

Старик: Слов нет, вы действительно святые люди. И Вы, Анна Александровна, и уж, тем более, Вы, Григорий Ефимович. В вашу честь должны звонить колокола всех соборов, писаться картины, зажигаться свечи. (берёт связку свечей и, продолжая говорить и слушать, идёт по периметру комнаты и в определённых местах зажигает свечи. И по мере их разгорания на висящих картинах, к удивлению старика, начинают высвечиваться портреты Николая II, царицы Александры Фёдоровны, их дочерей и цесаревича). Вы и у Александры Фёдоровны с Вашей святостью и предсказаниями в качестве лекаря и предсказателя тоже, наверно, были первым?

Распутин: Первым, конечно, я не был. Первым был Дмитрий Ознобишин из Козельска, затем была – недолго, правда, – Матрёна-босоножка. Потом обосновался при дворе некий Филипп из Парижа, проходимец, каких свет не видел, но он ошибся с наследником: вместо мальчика, которого тот предсказал, Алекс родила Анастасию. Все они пытались примирить свой колдовской мир со Святым Писанием, но ничего у них из этого не вышло. Ну, а затем пригласили меня, правда, в связи с моими предсказаниями и, конечно, с болезнью цесаревича.

Вырубова: Да, да, я помню, как я первый раз представила Вас Императору и Алекс. Они были сначала не в восторге от Вас, но когда узнали о Ваших целительных способностях, Алекс тут же приказала оказывать Вам всяческое содействие и взяла Вас под собственную опеку.

Распутин: И в результате мы не так уж мало сделали для пользы и добра России. Не так ли?

Старик: К сожалению, исторический анализ показал, что больше вреда, чем пользы. Хотя, понаписано про Вас столько, что ни один в мире человек не в состоянии создать объективный портрет Ваш.

Распутин: Уж не ты ли проводил этот анализ? И, вообще, кто ты такой, чтобы судить о нашей деятельности при Дворе самого Императора Российского?

Вырубова: Господа, господа! Понаписано, действительно, столько всего, что отделить зёрна от плевел сегодня уже не представляется возможным.

Старик: Всё это верно, но если Григорий Ефимович хочет узнать, кто я такой и поближе со мной познакомиться, я не могу отказать ему в этом. Пожалуйста. Фамилия моя Шаховской, зовут Евгением Михайловичем. Родился я в 1940 году.

(После этих слов раздаётся грохот, и со стены сваливается очередная картина. Вслед за этим слышится тяжкий вздох и мужской шёпот, воспроизводящий слова молитвы. Старик подходит к упавшей картине, поднимает её, прислоняет к стене, оглядывается с удивлением, затем продолжает).

Про родителей не знаю ничего, так как воспитывался в детском доме. Когда подрос, мне сказали, что родители мои погибли в самом начале войны, а в 1962 году я, работая тогда в архиве одного военного ведомства, был вызван в кабинет начальника и извещён о том, что мои родители были расстреляны, как польские шпионы. После чего тот же начальник сказал, что бабушка моя была одной из первых российских авиатрисс, и, как установили чекисты по документам охранки, тоже польской шпионкой. А закончил он словами «яблоко от яблони недалеко падает».

(Снова слышен тяжкий вздох, похожий на стон, затем знакомый уже голос)

Распутин: В котором году родился твой отец?

Старик: Во время Первой мировой войны, в 1915-м.

(Образовалась большая пауза).

Распутин: (медленно, растягивая слова) На лбу, с левой стороны, у тебя нет случайно небольшого утолщения?

Старик: А как же? Оно у меня с самого рождения.

Распутин: (после длинной паузы) И у меня тоже.